Текст книги "По пути Синдбада"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Керосиновая лампа, висевшая над шкафутом, стала выполнять и несвойственную ей функцию: служить ходовым огнем, ибо ходовые огни «Сохара» перестали функционировать по причине того, что зарядное устройство аккумуляторной батареи вышло из строя (чему способствовали дожди и пропитанный солью воздух), а сама батарея полностью разрядилась. На судне имелось и другое устройство для зарядки аккумуляторов, но мы его берегли: оно обеспечивало работу нашего радиопередатчика. Впрочем, наши радиопередачи принимали только радиолюбители из Маската, вызвавшиеся поддерживать с нами связь. Должно быть, положение, в которое мы попали, вызывало у них тревогу. Оказавшись в экваториальной штилевой полосе, «Сохар», по существу, не продвигался вперед.

23 марта мы едва не потеряли Ричарда Гринхилла. Воспользовавшись штилем на море, он решил снять «Сохар» «во всем его величии и красе». С этой целью он отправился поплавать около корабля, захватив с собой бамбуковый шест с прикрепленной к нему фотокамерой и утяжеленный куском свинца, служившего противовесом. В течение получаса Ричард снимал корабль, держа в руке шест, походивший на перископ. Однако, в поиске наиболее эффектных ракурсов, Ричард отплывал все дальше и дальше от корабля. Внезапно море покрылось рябью, предвестницей ветра. Мы начали беспокоиться и крикнули Ричарду, чтобы он немедленно возвращался. Ричард продолжал беззаботно плавать. Тем временем паруса неожиданно ожили. Я прикинул: даже если уменьшить парусность, то и при малом ходе «Сохара» Ричард за кораблем не угонится. Ричард не откликался, и лишь, подняв голову над водой, приветственно помахал нам рукой. На планшир взобрались несколько человек. Мы стали дружно кричать:

– Ричард! Ричард! Возвращайся назад! Идет ветер! Ветер!

Наконец Ричард то ли услышал нас, то ли сам понял, что плавать дальше опасно, но так или иначе, он поплыл к кораблю, наклонив над водой свой шест. И тут подул ветер. «Сохар» малым ходом пошел вперед, оставляя за кормой незадачливого пловца.

– Лечь в дрейф! [70]70
  Лечь в дрейф – значит заставить передние паруса тащить судно назад, а задние – вперед. Тогда судно будет очень медленно двигаться вперед.


[Закрыть]– скомандовал я.

Команда была исполнена, но судно все же продолжало медленно двигаться.

– К канату, Ричард! Плыви к спасательному канату! – хором закричали матросы.

Не выпуская из рук шеста, Ричард поплыл к канату. Последние ярды он еле преодолел. Было видно: пловец устал, но все же он ухватился за трос. Ему крикнули:

– Держись крепче! Мы подтянем тебя!

Мы стали выбирать трос, что оказалось непросто. Наконец мы подтянули Ричарда к самой корме. Оставалось его поднять, но Ричард еле держался за мокрый трос и в любой момент мог его выпустить. А вот расстаться с шестом он, видно, даже не помышлял.

– Моя камера! – крикнул Ричард. – Возьмите у меня камеру. Подымите ее… – Фразу он не закончил, так как хлебнул воды.

«Да пропади пропадом эта камера, – мысленно решил я. – У Ричарда их не счесть».

– Ричард, брось шест! – крикнул я.

Впустую! Тогда один из матросов свесился, рискуя упасть, с кормы и, схватив шест, возвышавшийся над упрямым фотографом, дернул его и вытащил на корму.

У кормы по каждому борту судна было по умывальной площадке, чуть выдвинутой за борт. С одной из этих площадок и извлекли Ричарда из воды. В заключительной стадии спасательной операции приняли участие Питер Ханнем, Камис-полицейский и еще двое оманцев. Питер улегся ничком на площадку, Камис-полицейский крепко держал его за ноги, и тогда Питер, свесившись, схватил Ричарда за руку и стал тащить на себя. Один из оманцев схватил Ричарда за трусы, другой подхватил его под бедро и наконец Ричард, потрясенный случившимся, оказался на палубе. Когда он пришел в себя, то твердо пообещал больше не увлекаться.

Ветер, из-за которого на борту случилась небывалая суматоха, дул с юго-запада, и я было решил, что мы дождались юго-западного муссона. Но я ошибся. Ветер вскоре затих, потом подул с противоположного направления, а затем снова наступило безветрие. Настроение людей, посчитавших, что корабль наконец-то наберет ход, стало портиться. Европейцы начали чуть ли не по каждому поводу раздражаться и даже придираться друг к другу. Оманцы были более сдержанны. Хотя они, бывало, и хмурились, но все же не сомневались в благополучном исходе плавания.

Бороться с раздражением и апатией европейцам помогала работа. Ученые углубились в свои исследования, Ник Холлис проводил время за чтением медицинской литературы, а Тим Ридмэн и Дэвид Бриджес принялись за шитье. Тим засел за пошив куртки из парусины, а Дэвид – сумки для кинокамеры с множеством карманов и отделений.

Наш удел разделяла чайка, сопровождавшая наш корабль со времени ухода со Шри-Ланки. Как и мы, она оказалась далеко от земли и поэтому не отставала от нашего корабля, проводя каждую ночь на борту, устроившись неподалеку от рулевого в пятне света, падавшего от керосиновой лампы. Привыкнув к людям, она даже давала себя погладить. В штормовую погоду чайке поначалу приходилось несладко: надежного укрытия от дождя и сильного ветра ей было не отыскать, и она забивалась куда придется. Пожалев чайку, оманцы соорудили ей на кормовом рундуке защищенное от ветра пристанище, куда смышленая птица стала всякий раз забираться в штормовую погоду.

4 апреля я собрал экипаж на палубе полуюта. Расстелив на решетке люка карту Индийского океана, я показал на карте зигзагообразную линию – путь, проделанный нашим судном за последние почти что полтора месяца. Линия эта свидетельствовала о том, что все это время «Сохар», по существу, «топтался на месте». Эти сведения я держал при себе, но теперь – по истечении долгого времени, не изменившего ситуацию, – решил ознакомить команду с создавшимся положением.

Каретта (морская черепаха)

– Хорошо, что не слышал об этом раньше, а то бы впал в меланхолию, – буркнул Том Ридмэн.

– Не хотел вас беспокоить, – пояснил я. – Но теперь должен признать, что до Суматры все еще далеко, миль шестьсот, а то и семьсот. Юго-западные муссоны запаздывают, и нет никакой гарантии, что ветер в конце концов подует в нужном нам направлении. Но теперь у нас достаточно пищи, и мы запаслись пресной водой. Загвоздка одна – с углем. По словам Ибрагима, угля хватит на две недели. Этот срок следует растянуть, поэтому отныне и до лучших времен нам придется есть горячую пищу только раз в день.

– Вполне достаточно, – сказал Абдулла. – Да не о чем беспокоиться. У нас всего вдоволь. Рыба, рис, вода, финики. Что еще нужно матросу? – И он озорно подмигнул товарищам.

Глава 10. Поломка грота-рея

5 апреля ветер наконец-то подул с юго-запада. Паруса «Сохара» наполнились, и корабль устремился вперед (со скоростью 7 узлов), словно застоявшийся в конюшне скакун, которому дали волю. Мы поставили второй кливер, и скорость хода «Сохара» возросла до 8 узлов. Корабль стремительно шел вперед, и рыболовные лесы, тянувшиеся за судном, натянулись, как струны, что привело к поломке одного из удилищ – бамбук сломался от непомерного напряжения.

С приходом ветра океан словно ожил. Во время штиля лишь рыбы-лоцманы оживляли собой море, да однажды невесть откуда взялась стая акул. Теперь положение изменилось. Появились морские птицы. Появились и летучие рыбы – летучки и долгоперы. Они то и дело выскакивали из гребней разыгравшихся волн, планировали и падали в воду, чтобы через несколько ярдов снова выскочить из воды. Вглядевшись в воду, можно было увидеть, как рядом с судном плавают корифены – голубые, лимонные, серебристые. Заладилась и рыбная ловля. В первый же день мы поймали восемнадцатифутового тунца.

На судне теперь царило необычайное оживление, особенно усердствовали оманцы, заядлые рыболовы. Они следили за удочками, точили крючки, изготавливали «уловистые» приманки из ярких лоскутков, пополняя имевшуюся у каждого коробку с рыболовными принадлежностями. Люди занялись делом, что, разумеется, радовало, и я даже смирился с понесенным убытком: Эйд стащил запасной диплот, отделил от него свинец и нарезал свинец на грузила. Самым заядлым и удачливым рыболовом был Камис-полицейский. Он мог часами закидывать удочки, не зная усталости, и всегда вылавливал больше всех. Он умудрялся наловить рыбы, даже если у других не клевало. Бывало, увидав корифену рядом с «Сохаром», Камису кричали: «Скорей сюда! Корифена!», и Камис стремглав устремлялся к нужному месту, а затем под одобрительный гул матросов вытаскивал корифену на палубу.

Тунцы клевали по вечерам, клевали изо дня в день. Такая стабильность казалась странной: «Сохар» проходил за сутки примерно пятьдесят миль и должен был бы оставить тунцов далеко за кормой, в ареале их обитания – ан нет, наступал очередной вечер, и на палубе снова оказывались пойманные тунцы. Оставалось предположить, что тунцы по только им известной причине движутся вместе с судном, не собираясь его оставить. Не оставляли «Сохар» и другие более мелкие рыбы, но не заметить их было нельзя: они плавали косяками у поверхности моря, но, что самое удивительное, эти стаи в дневное время – и в штиль, и в ветреную погоду – неизменно держались впереди нашего корабля. На этих рыбок охотились птицы, главным образом чайки, которые, разумеется, также держались впереди нашего судна. Иногда птицы делились на группы, каждая из которых охотилась за своей стаей рыбы. Время от времени рыбки, видимо, уходили на глубину, так как птицы взлетали выше и, летя впереди «Сохара», дожидались своего часа, чтобы продолжить охоту.

Ночью положение кардинально менялось. Как только сгущались сумерки, стаи рыб «прижимались» к нашему кораблю по обоим его бортам. В это время мы ловили тунцов, подходивших к «Сохару» на расстояние длины рыболовных лес. Тунцы клевали стабильно, и оманцам хватало часа, чтобы не только наловить рыбы на ужин, но и запастись ею впрок. А после ужина можно было увидеть удивительную картину. Стоило нагнуться над бортовым леером и осветить воду фонариками, и эта картина представала перед глазами: корабль сопровождало несметное количество рыб. Не отставая от судна (а «Сохар» шел со скоростью семь узлов), они плыли рядами параллельно один другому, при этом ближние к нам ряды составляли мелкие рыбки (размером не более восьми дюймов), а в последующих, более отдаленных от нас рядах величина рыб все увеличивалась и увеличивалась (чтобы окинуть взором это необычное зрелище, мы подымали фонарики все выше и выше). Такая же картина наблюдалась и с другого борта «Сохара».

С подобным феноменом мне встречаться не приходилось, и я обратился за разъяснением к нашим биологам. Но оказалось, что о подобном явлении биологи даже не слышали и все же дали ему вероятные объяснения. «Вся эта рыба, – сказали они, – возможно, мигрирует с запада на восток, и „Сохар“ служит ей своеобразным проводником». Биологи также предположили, что «Сохар» приманил мелких рыб прикрепившимися к корпусу корабля морскими уточками и водорослями, а мелкие рыбы приманили более крупных, а те – еще более крупных, и таким образом наш корабль превратился в «рыбью столовую». Биологи добавили, что, разумеется, нельзя полагать, что состав нашего необычного экскорта постоянен. Рыбины могут сменяться: одни уплывать, другие вливаться в стаю. Конечно, проверить вероятность этой «ротации» не представлялось возможным. Несомненным было одно: несметное количество рыб сопровождало «Сохар» в течение пятнадцати дней на протяжении почти четырехсот миль. Признаться, в комментарии биологов я усомнился и полагаю, что удивительное явление, с которым нам довелось столкнуться, все еще ждет своего настоящего объяснения.

– Капитан! Капитан!

Истошный крик поднял меня с койки. Раздался звон корабельного колокола. Все наверх! Стояла кромешная темнота. Пошарив рукой, я схватил карманный фонарик и стремглав поднялся на палубу. Первым, кого я увидел, был Терри, стоявший у румпеля. Он озирался, вытаращив глаза. Проследив за его взглядом, я увидал, что восьмидесятиоднофутовый грота-рей – о ужас! – сломался. Он походил на перебитое крыло птицы, и теперь нижняя часть грота-рея держалась только на парусе. Корабль качало, и этот обломок, около тридцати футов длиной, елозил по палубе, грозя команде увечьями.

И без увечья не обошлось. Едва я оказался на палубе, послышались голоса: «Врача! Позовите врача!» Повреждение получил Камис-полицейский. Посветив фонариком, я увидел, как двое оманцев ведут его под руки. Камис захлебывался от кашля и держался за бок. «Вероятно, сломал ребро», – решил я. Камиса уложили на палубный ящик, и подоспевший Ник Холлис стал осматривать пострадавшего.

Сломанный грота-рей следовало опустить, и опустить осторожно, чтобы не повредить хотя бы тот такелаж, который остался целым после поломки рея. По моей команде оманцы, ослабив ходовые концы грота-фала, стали опускать грота-рей, а европейцы – Дик, Терри и Питер – отправились проследить, чтобы отломившаяся нижняя часть грота-рея, опускаясь, ничего не снесла.

– Не спешите! Медленней! Медленней! – приговаривал я, следя за действиями оманцев.

Они травили толстенный восьмидюймовый канат, и сломанный рей вместе с огромным гротом, теперь смятым и порванным, мало-помалу опускался на палубу.

– Эйд! Абдулла! Грота-леер [71]71
  Леер – здесь-, трос, служащий для привязывания парусов.


[Закрыть]к левому борту!

Леер оттянули к левому борту, куда и стал опускаться обломок рея, принимая горизонтальное положение.

– Мусалам! Камис-флотский! Примите обломок! Осторожнее! Осторожнее!

Мусалам и Камис ухватились за брус, который едва не прижал их к фальшборту, но им на помощь пришли Абдулла, Эйд и Джумах.

– Прекратить спуск! Свободные люди к обломку рея! Оттянуть его к борту! Приготовиться. Раз, два, три, навались!

Усилиями десяти человек обломок оттянули к левому борту и опустили на палубу. Теперь он не мешал спуску основной части рея. Но эта часть грота-рея дальше не опускалась: ее держал грот.

Я подал команду:

– Отсоединить грот!

И на этот раз быстрее других сориентировался Джумах. Он полез по грота-фалу наверх, перебрался на рей, побежал по нему, словно кот, и, наконец добравшись до бейфута [72]72
  Бейфут – обойма, прижимающая рей к мачте.


[Закрыть]грот-мачты, стал отвязывать крепления паруса.

Тем временем Терри, оседлав уцелевшую часть грота-рея, сломанным концом повисшую над водой, стал обрезать ножом другие крепления паруса, выполняя рискованную работу. Дул пятибалльный ветер, судно качало, и спутанные тросы раскачивались, а парус угрожающе полоскался.

С последними креплениями, державшими грот на рее, покончил Тим Ридмэн. Вскарабкавшись по обвисшему парусу и обрезав эти крепления, он свалился с двенадцатифутовой высоты, держась руками за парусину.

– Ты в порядке? – озабоченно спросил я.

– В полном, – ответил Тим, выбираясь из парусины.

Похлопав его по плечу, я подал очередную команду:

– Отсоединить гитовы и всей командой отнести парус в трюм.

Вскоре матросы вернулись на палубу, и грота-рей опустили. Теперь можно было и отдохнуть.

– Ибрагим, напои всю команду горячим чаем, – распорядился я, наконец вздохнув полной грудью. – Работу продолжим с рассветом.

Утром я стал рассматривать сломанный грота-рей. Не вызывало сомнений, что в то время, когда я спал, невесть откуда взявшийся шквал, налетев сбоку, смял грот, прижал его к мачте и всей своей мощью ударил по грота-рею, переломив, словно прут, толстенный футовый брус, сделанный из лучшего корабельного дерева. Осмотрев сломанный рей, я увидел, что брус не сгнил, а просто не выдержал мощи шквала. Поначалу мне пришло в голову, что части рея можно соединить деревянной шиной, однако, поразмыслив, я отказался от этой мысли: не было ни малейшей гарантии, что собранный таким образом грота-рей удержит огромный парус. В конце концов я склонился к другому решению и попросил Эндрю и Дика измерить длину большей части сломанного рангоутного дерева.

– Сорок девять футов, – сообщил Эндрю.

– Прекрасно, – отметил я. – Мы сделаем из этого бруса временный рей, а роль грота станет выполнять запасная бизань.

Запасная бизань на судне имелась, она входила в комплект парусов, сшитых на Малабарском берегу, в Бейпоре.

Экипаж принялся за работу. Питер Доббс и Тим Ридмэн с помощью пилы и стамески обработали поврежденный конец длинного бруса, а оманцы за полчаса тщательно отбалансировали его. Установив на рее запасную бизань и распутав фалы и леера, экипаж под бравурную песню прикрепил временный рей к топу грот-мачты. Выполнив эту работу, все подняли голову, глядя на новое парусное вооружение корабля. Все остались довольны. Вид «Сохара» почти что не изменился. Несмотря на странное сочетание двух бизаней и кливера, судно выглядело красиво и даже изящно. Паруса наполнились ветром, и, хотя скорость хода «Сохара» уменьшилась почти на треть, корабль уверенно шел вперед, а ведь после поломки рея прошло всего ничего: меньше семи часов. Наш экипаж оказался на высоте, в который раз показав мастерство, находчивость и сработанность.

К этому времени наш корабль отделяло от Суматры по прямой примерно четыреста пятьдесят миль. Меня беспокоило лишь одно: угля оставалось всего на пять дней, и я сомневался, хватит ли нам этих запасов. Пришлось признать, что какое-то время придется довольствоваться холодной едой. Зато успокаивало другое: в продуктах питания и пресной воде мы больше не испытывали нужды. Оманцы успешно ловили рыбу, во многом помогавшую пополнить наш суточный рацион и сберечь другие продукты, а обычную пресную воду пополнила дождевая вода, двести галлонов которой мы закачали в наши резервуары, обеспечив себя водой по меньшей мере на три недели.

В те дни я с удовлетворением посчитал, что наши экипаж свыкся с морем, научился пользоваться дарами природы да и противостоять ударам стихии. Случай со сломанным грота-реем наглядно продемонстрировал, что наш экипаж может справиться даже со значительной поломкой на корабле. Конечно, следовало отдать должное и нашему кораблю, хорошо снаряженному и имевшему на борту большой запас тросов и парусины, что позволяло и в дальнейшем не опасаться поломок, схожих с повреждением грота-рея.

За четыре месяца, проведенные в море, мы настолько свыклись с «Сохаром», что могли не только зрительно, но и на слух определить, что поправить, что подтянуть. Мы уяснили себе, какие снасти быстро изнашиваются и когда их нужно менять, поняли, как лучше регулировать парусность, уразумели, когда какой трос потравить, а когда какой выбрать, научились обращаться с рулем, и теперь корабль шел плавно, оставляя за собой прямую кильватерную струю. Даже поворот фордевинд – рискованный и сложный маневр – теперь осуществлялся без затруднений. Экипаж приспособился и к частым ночным дождям. Едва начинался дождь, вахтенные матросы накрывали парусиной люки, гасили лампы, а сами надевали непромокаемые плащи. В подпалубном помещении над койками к рассохшемуся на солнце палубному настилу матросы приладили парусину, и с потолка перестало капать. От протечек во время дождя мы спаслись: вода до коек не добиралась, а вот от зловония, стоявшего в трюме, было не уберечься, и каждый только и ждал, когда же кончится дождь и откроют люки, что даст доступ свежему воздуху. Зловоние, стоявшее в подпалубном помещении, представляло собой несусветную смесь самых различных запахов, одинаково далеких от приятных: запаха газа (полностью избавиться от которого так и не удалось), запаха машинного масла, запаха запасенной впрок рыбы, запаха гнилых овощей, да и запаха пота. Когда после дождя вахтенный матрос открывал люк, то неизменно зажимал нос, убедившись на опыте, что вырвавшаяся наружу волна теплого воздуха, насыщенного зловонными испарениями, может сбить с ног.

Неудивительно, что девяносто процентов времени мы проводили на палубе. Здесь мы работали, отдыхали и при возможности спали. Живя в основном на открытом воздухе, мы все больше и больше сживались с морем, начали замечать малейшие изменения в цвете воды, обращать внимание на размеры и форму волн и даже научились понимать «настроение» океана. Мы неизменно наблюдали за птицами, нашими постоянными спутниками, и заинтересованно отмечали, когда к заурядным чайкам присоединялись другие, редкие птицы. Мы обращали внимание и на поведение птиц, то летавших высоко в небе, то у самой воды, то делившихся на мелкие группы, то сбивавшихся в огромную стаю. А однажды мы пришли в почти такое же возбуждение, что и птицы, когда из воды неожиданно вынырнул сорокафутовый кит.

Постепенно мы впали в зависимость от поведения нашего корабля. Когда «Сохар» штилевал, то и мы впадали в апатию, а когда поднимался ветер и корабль уверенно шел вперед, то приходили в состояние необычайной активности, воодушевленные тем, что снова движемся к цели. И, словно отзываясь на наш душевный подъем, корабль разгонялся, как набирающий скорость курьерский поезд. Даже при временном парусном вооружении «Сохар» шел со скоростью шесть-восемь узлов, приближая нас к долгожданной земле.

Когда «Сохар» уверенно шел вперед, работы на судне было немного, и, выполняя ее, оманцы, в такое время пребывавшие в приподнятом настроении, шутили и балагурили, а по окончании вахты занимались любимым делом: ловили рыбу. Раньше я неизменно напоминал Салеху и Эйду, чтобы они, забираясь наверх по вантам, соблюдали предельную осторожность. Однако затем я понял, что мои предостережения бесполезны. Салех и Эйд их пропускали мимо ушей и при необходимости смело лезли наверх, нимало не заботясь о том, что могут свалиться на палубу с пятидесятифутовой высоты. Заделалась верхолазами и часть европейцев, и можно было видеть, как Питер, самый сильный из нас, расположившись у топа мачты, работает вместе с Эйром, отличаясь от своего компаньона лишь цветом кожи. Со временем я стал оценивать силу ветра и положение дел на судне, не выходя из каюты, руководствуясь лишь голосами оманцев. Если они балагурили, за корабль можно было не опасаться; взволнованные и резкие голоса говорили об усилении ветра, а если на палубе устанавливалась необычная тишина, я понимал – мне на палубу: оманцы ждут моих указаний.

Когда ночью на судно налетал шквал, обычно сопровождавшийся тропическим ливнем, оманцы высыпали на палубу, тревожно переговариваясь, и принимались за дело, а оказавшись (после того как стихия утихомирилась) в трюме, они, озябшие и промокшие, тут же начинали готовить «непревзойденное снадобье от простуды». Оманцы брали с фунт фиников, большое количество чеснока, заправляли эту странную смесь растительным маслом и разогревали ее на имевшейся у нас небольшой спиртовке. Получалась клейкая жирная масса, которую знахари отправляли со смаком в рот, орудуя пальцами. Должен признать, снадобье помогало. Однако б ольшая часть европейцев от него воротили нос, и напрасно: время от времени они простужались. От этого снадобья была и другая польза, правда, сомнительная: когда опять начинался дождь (теперь не представлявший опасности) и люки задраивали, запах чеснока перебивал запах сероводорода.

Рыбы, сопровождавшие наш корабль, не оставляли «Сохар» даже в штиль. Из воды то и дело выскакивали, чтобы снова уйти под воду, шестидюймовые рыбки, которые, по всей видимости, охотились на еще более мелких рыб. Когда мы плавали и ныряли вблизи корабля, то всякий раз обнаруживали целую колонию морских обитателей. Около руля постоянно крутилась стайка рыб-лоцманов; в щели ахтерштевня нашел себе прибежище краб. По случаю можно было увидеть, как он в поисках пропитания путешествует по корпусу корабля или как он бесстрашно прыгает в воду, чтобы схватить замеченную поживу, а затем вместе с ней спешит в свое убежище. Около корабля вечно плавали и реморы, серо-зеленые рыбки с присоской на голове – бугристой пластиной, напоминающей подошву теннисных туфель. Реморы эти досаждали оманцам, нашим самым заядлым и уловистым рыболовам. Когда ремора хватала приманку, то, пытаясь избежать горькой участи, присасывалась к корпусу корабля. Рыболов по тугому натяжению лесы предполагал, что клюнула крупная рыба, а на поверку оказывалось, что это всего лишь небольшая ремора.

Однажды мы стали свидетелями необычного оживления вблизи нашего корабля. Первыми переполох подняли птицы. Сбившись в стаю, они начали кружить впереди «Сохара», оглашая воздух громкими тревожными криками. Затем вода забурлила. Это крупные рыбы стали выскакивать на поверхность и с шумом плюхаться в воду. Другие рыбы, видимо половчее, во весь опор неслись по гребням волн. Когда мы подошли ближе, то увидели, что все эти рыбы – тунцы и их сородичи, альбакоры. Один четырехфутовый альбакор промчался мимо носа «Сохара», точно торпеда, блеснув серебром. Через несколько минут мы поняли причину необычного поведения рыб. На них охотилась огромная стая дельфинов, расположившаяся большим полукругом, поперечником в милю, а то и больше.

«Сохар» оказался в центре этого полукруга. Дельфины виднелись повсюду: вокруг носа, бортов, кормы. Одни загоняли рыб в полукруг, постепенно смыкавшийся, другие держали строй. Но вот полукруг превратился в круг, и дельфины, нарушив строй, устремились в атаку.

Рыбой промышляли не только дельфины. На пути к Суматре мы встретили корейское рыболовное судно, матросы которого высыпали на палубу, чтобы поглазеть на странный корабль. В ночь на 13 апреля мы увидели ходовые огни нескольких судов прибрежного плавания и поняли, что мы недалеко от земли. Ветер «Сохару» благоприятствовал, и мы быстро приближались к северной оконечности Суматры и к входу в Малаккский пролив.

Двумя днями позже мы вошли в район оживленного судоходства, где постоянно курсируют контейнеровозы и танкеры. Едва мы приблизились к Малаккскому проливу, как оказались на пути у вереницы из девяти или десяти огромных судов. Как нарочно, пошел сильный дождь, видимость резко снизилась, и «Сохар» стал походить на слепца, ступившего под дождем на скоростной ряд автобана. Положение было крайне тревожным. Мы вглядывались во тьму и видели то тут, то там силуэты огромных судов, похожих на призраки, каждый из которых грозил реальными неприятностями. Разве ожидает кто-нибудь встретить в этом районе парусник? А радиолокационный сигнал, отражавшийся от нашего деревянного корабля, был таким небольшим, что даже если и принимался радаром, то, скорее всего, расценивался как невразумительная помеха. Сам «Сохар», не имевший двигателя, вряд ли бы сумел избежать столкновения, если бы из окружавшей мглы внезапно явился корабль, идущий прямо на нас. Исходя из сложившейся обстановки, я принял решение как можно быстрее пересечь под прямым углом путь, которым следуют корабли, курсирующие в этом районе. Через три часа положение изменилось к лучшему: тучи рассеялись, на небо высыпали яркие звезды, судов видно не было. Однако, определив местоположение нашего корабля, я пришел к заключению, что корабль снесло на север, и потому принял решение идти к Веху, острову, находящемуся в десяти милях от северной оконечности Суматры.

Однако нам снова не повезло: ветер утих, и наступил штиль. До Веха оставалось миль сорок, но подойти к нему мы пока не могли.

Зато нам неожиданно удалось запаслись топливом, что было весьма своевременно: команда несколько дней не ела горячей пищи. Топливом послужили плавающие обломки деревьев: корни, ветки, полузатопленные стволы, смытые с берегов Суматры. Выловленное дерево высушили на солнце, и вскоре довольный появлением топлива Ибрагим опять стал кормить нас горячей пищей. Когда мы наконец подошли к Веху, наши цистерны были полны пресной воды, на борту имелся двухмесячный запас засоленного акульего мяса и наконец опять появилось топливо для нашей жаровни. Словом, со времени ухода со Шри-Ланки мы за время долгого перехода, как и раньше, ни в чем особенно не нуждались, сумев своими руками обеспечить свои потребности. Подойдя к Веху, мы встретили океанскую яхту «Регина Иоанна», экипаж которой не только помог нам войти в гавань Сабанга, порта на этом острове, но и одарил нас по случаю Пасхи домашним печеньем и шоколадными яйцами.

«Стоит пересечь море… и приходишь на острова, где живут ланга. Это – люди с реденькими бородками, не знающие одежды и речи… Их женщины на глаза чужеземцев не попадаются. Ланга изготавливают белое пальмовое вино, сладкое, словно мед, но стоит этому вину день постоять, и оно делается хмельным, а постоит несколько дней – и становится кислым. Ланга подплывают на лодках к подошедшим к берегу кораблям и обменивают вино, янтарь и кокосы на металлические изделия, которые, бывает, просто крадут. Объясняются ланга знаками».

Так аль-Факих, арабский географ X века, описал острова, расположенные у северного входа в Малаккский пролив, аборигены которых в те времена населяли густые девственные леса или обитали на побережье. Это – Никобарские острова, а также Вех и Бреэх, что у северной оконечности Суматры. Здесь останавливались арабские мореходы, сумевшие справиться с норовом Индийского океана, чтобы пополнить запасы пресной воды и продуктов питания и продолжить путь на восток. Одну из этих земель арабские мореходы называли Золотым островом. В современном понятии это – Вех, куда и пришел наш корабль, войдя в гавань Сабанга.

«Сохар» бросил якорь в величественном заливе, окаймленном обрывистыми холмами, поросшими темно-зелеными пальмами, за которыми во многих местах проглядывал лес. Сабанг занимал лишь часть побережья, расположившись в углу залива. Прямо перед нами, на берегу, находились непрезентабельные строения (склады и магазины), а место немного поодаль занимал рыбный базар – ряды прилавков под тентами. Невдалеке от базара виднелись вытащенные на берег рыбачьи лодки, выдолбленные из бревен. За складами, магазинами и базаром вдоль берега проходила проселочная дорога, а над ней, на холмах, располагались небольшие одноэтажные домики, стоявшие (в связи с крутизной холмов) на вбитых в землю опорах. Сабанг населяли люди, внешне резко отличавшиеся от тех, с которыми мы сталкивались во время нашего путешествия. Люди эти – малайцы. У них выступающие скулы, прямые черные волосы, карие глаза, красивая светло-коричневая кожа. Словом, это – настоящие азиаты, и мы почувствовали, что наконец прибыли на Восток.

Золотой остров входит в состав Ачеха, провинции Индонезии; большинство населения – мусульмане. Прибытие нашего корабля незамеченным не осталось – еще бы, половину нашего экипажа составляли арабы, люди с Аравийского полуострова, одного из оплотов ислама. Когда «Сохар» подошел к причалу, чтобы пополнить запасы пресной воды, на пристани собралась восторженная толпа, а когда я отпускал команду на берег, оманцы шли нарасхват: их с удовольствием приглашали к себе местные жители и принимали великолепно. Мэр Сабанга пригласил всю нашу команду на свадьбу дочери. Одним из красочных моментов празднества стал зажигательный танец, исполнявшийся девочками в топах с широким поясом и длинных цветастых юбках, и мальчиками в жилетах и шароварах, танцевавшими с кинжалом в руке. Мэр пояснил мне, что это – старинный боевой танец, и я вспомнил, что в прежние времена местные жители слыли самыми жестокими и безжалостными пиратами Юго-Восточной Азии.