Текст книги "По пути Ясона"

Автор книги: Тим Северин

– Вот это, я понимаю, гребля! – выдохнул Джонатан.

В тот день нам еще раз пришлось пересекать пролив: сначала мы продвинулись вдоль азиатского берега, влекомые противотечением, а затем вновь навалились на весла и повели галеру к Бебеку, где, как уже говорилось, была запланирована ночная стоянка. Как ни удивительно, в эти моменты, требовавшие максимальных усилий от каждого, команда становилась единым целым: люди раскачивались на скамьях в едином ритме, гребли в едином темпе и даже вдыхали и выдыхали через равные промежутки времени. Возникало ощущение, что «Арго» в критический миг отрастил себе пару громадных легких, которые оделяли воздухом всех живых существ на борту. Когда мы наконец причалили, в движениях людей и в разговорах сквозило удовлетворение сделанным: в условиях, которые никак не назовешь благоприятными, нам удалось пройти половину Босфора – против течения! Бывалые аргонавты, не сговариваясь, захлопали в ладоши, а новички-волонтеры приосанились и принялись с гордостью демонстрировать мозоли.

– Сегодня вам понадобятся сорок человек, – сказал мне на следующее утро тренер национальной сборной Турции, стоя рядом со мной на набережной Бебека. Задул северный ветер, и Босфор, что называется, показывал зубы. Садиться на весла было бессмысленно. Грузовозы шли против течения, поставив машины на полную мощность, их форштевни усердно вспарывали воду, и при этом суда почти не двигались. Гребная же лодка, державшая курс на юг, мчалась по волнам, точно листок по ветру, резвее бегущего человека, а ее шкипер уютно устроился на корме и откровенно бездельничал, поскольку от него ничего не зависело. Поразмыслив, я решил устроить день отдыха для гребцов, а сам отправился изучать северную горловину пролива; меня доставил туда катер, вмещавший шестьдесят пассажиров, причем волны стали такими высокими, что капитан катера отказался подходить вплотную к горловине: слишком опасно, сказал он, катер может перевернуться.

Двадцать четыре часа спустя ветер утих. Точнее, он все еще задувал с севера, но это был уже не штормовой ветер, а легкий бриз, и я решил положиться на удачу и на энтузиазм турецких волонтеров, которым не терпелось продолжить путь. Мы осторожно вышли из гавани. На сей раз все обошлось; «затычка» осталась у нас за спиной, пролив становился все шире, и мощь течения ослабевала. Мы двинулись к азиатскому берегу, ловя противотечения, потом вернулись обратно и с этого места уже не покидали европейского побережья. Чем ближе мы подходили к Черному морю, тем сильнее делалась качка; тем не менее мы упорно шли вперед, по возможности прижимаясь к берегу. Когда наконец мы достигли гавани Румели фенер (Римского маяка), люди просидели на веслах почти десять часов. Здесь Босфор заканчивался. Перед нами лежало Черное море. Мы преодолели 18 миль встречного течения, двигаясь также против ветра! Нам удалось доказать, что двадцативесельная галера способна на веслах пройти из Мраморного моря в Черное и что пролив Босфор не мог оказаться непреодолимым препятствием для Ясона и его спутников, отправившихся за золотым руном.

Вдобавок я узнал кое-что еще: схема течений и противотечений Босфора объясняет места высадки аргонавтов на берег, упомянутые в «Аргонавтике». Течение определяет, вдоль какого берега должна двигаться галера, чтобы не угодить в водоворот или чтобы воспользоваться противотечением. Маршрут вверх по проливу столь же очевиден, как тропа, что вьется по горам, следуя рельефу местности. Изучая схему течений, я догадался, кстати, где следует искать дом слепого прорицателя Финея, который, по преданию, жил на берегу Босфора и который поведал Ясону что ожидает царевича и его спутников в неизведанных краях за горловиной пролива.

Финей – самый симпатичный персонаж поэмы. Он жил на берегу пролива, в виду Черного моря, обладал способностью заглядывать в будущее и был столь точен и честен в своих предсказаниях, то преисполненные зависти боги наслали на него слепоту. Мол, если он так отчетливо видит будущее, ему ни к чему наблюдать за настоящим. Вдобавок к Финею приставили гарпий – крылатых демонов, наполовину женщин, наполовину птиц, обитавших в горной пещере на Крите. Всякий раз, когда слепой старец собирался утолить голод, гарпии с пронзительными криками вылетали из облаков, хватали еду и гадили на стол, отравляя самый воздух своим зловонием. Словом, бедняга Финей жил впроголодь. Местные по-прежнему приходили к нему за пророчествами и приносили в дар еду, но Финей отказывался прорицать, опасаясь новой мести уязвленных богов.

Как типаж, Финей идентичен мудрым отшельникам христианской эпохи, селившимся в уединении в горных пещерах или на каменистых островах. Окрестные жители также приписывали этим отшельникам чудесные способности, к примеру, дар исцелять, и заботились о них. Можно сказать, что для людей, живших у северных врат Босфора Финей стал местным святым; что касается гарпий, это наверняка мифологизированные образы морских птиц, похищавших еду у немощного старца. Римские комментаторы Аполлония полагали, что поэт указал точное место жительства Финея, – Гирополь, Обитель стервятников (римляне считали гарпий породой стервятников, воровавших еду). Это место находится на европейском берегу Босфора, поблизости от северной горловины пролива, и соответствует словам Аполлония о том, что Финей жил поблизости от воды и что от его дома было видно, в какую сторону надлежит плыть аргонавтам, когда те выйдут в Черное море.

^{Утесы Гарыпче}

Сегодня в Гирополе нет никаких стервятников (если допустить, что они там вообще когда-либо были); место называется Гарыпче – «странное, диковинное», поскольку утесы там имеют весьма своеобразную форму. В этих утесах полным-полно пещер, где вполне могли бы обитать отшельники, и скальных уступов, замечательно подходящих для морских птиц, пометом которых усеяны камни. Птицы гнездятся в этих краях потому, что недалеко отсюда находятся богатые рыбные угодья: Черное море вливает свои воды в узкую горловину Босфора, и бурливая вода создает рыбам идеальные условия для кормления, а большие косяки рыб совершают через пролив ежегодную миграцию. Короче говоря, Гарыпче целиком и полностью подходит для морских птиц, которые могли обирать слепого Финея и которые в мифологии стали гарпиями.

Наше плавание выявило и еще одну причину считать Гарыпче местом жительства Финея. Это последнее укрытие на Босфоре, где можно пристать к берегу, прежде чем выходить на просторы Черного моря, и лежит оно именно там, куда несут корабль прихотливые босфорские течения. Последние 6 миль идущий по проливу на север корабль вынужден держаться западного берега, а когда глазам мореходов открывается ширь Черного моря, слева по борту возникает уютная гавань Гарыпче. У всякого моряка, очутившегося здесь, целых три повода сойти на берег – во-первых, отдохнуть после испытания Босфором и перед выходом в море; во-вторых, узнать от местных жителей об опасностях, подстерегающих впереди; в-третьих, что важнее всего, пополнить запасы пресной воды.

Именно так должен был поступить Ясон. Гарыпче – действительно последняя естественная гавань перед Черным морем. Сегодня оба берега у северной горловины Босфора являются военной зоной, где запрещено появляться гражданским лицам. И при этом военном анклаве приютилась деревушка Гарыпче. В черных утесах диковинной формы внезапно появляется проход, ведущий в бухточку с десятком рыбацких лодок на берегу; тут совершенно не ощущается качка, хотя по проливы идут морские волны. Домики Гарыпче – традиционные турецкие постройки под сенью простой мечети; это очаровательное, пасторальное местечко, совершенно незатронутое современной жизнью благодаря своему изолированному положению. А над деревней находятся развалины крепости.

^{Деревня Гарыпче}

В былые дни ни одно судно, направлявшееся в Черное море, не могло пройти мимо, не остановившись. У подножия утеса на задах деревушки я нашел то, что, в принципе, и рассчитывал найти – бьющий из скалы источник с очень вкусной водой. От источника вела медная труба, жерло которой закрывала изящная медная же крышка. Каан, отец которого, когда мы с ним познакомились, продавал воду в Стамбуле, напился из источника и сказал, что вода отличная. На вкус, прибавил он, ничуть не хуже той, которой торгуют в городе. Иными словами, если бы даже аргонавты не навестили Финея по пути к Черному морю, чтобы узнать от него о том, что их ждет впереди, они все равно остановились бы здесь, чтобы пополнить запасы воды.

Предание гласит, что Ясон и аргонавты помогли слепому старцу. Услышав о злобных гарпиях, двое героев, Калаид и Зет, вызвались покончить с демонами. Им эта задача была вполне по плечу – ведь они были сыновьями ветра Борея и потому умели летать. Как наживку для гарпий, накрыли обильный стол, а Зет и Калаид спрятались в засаде с обнаженными мечами. Вскоре они услыхали пронзительные вопли гарпий; распространяя вокруг зловоние, омерзительные твари спустились с небес и принялись хватать яства. В этот миг Калаид и Зет выскочили из укрытия и напали на демонов; гарпии взмыли в воздух и полетели прочь, а сыновья Борея устремились за ними. После долгой погони Калаид и Зет настигли гарпий – по утверждениям некоторых античных авторов, у скал, называемых Стропадами, близ западного побережья Греции. Там они зарубили бы демонов, не вмешайся олимпийские боги. Богиня Ирида, вестница Зевса, спустилась с Олимпа и поведала, что сыновья Борея должны отпустить гарпий, ибо те никогда больше не доставят хлопот слепому Финею. Калаид и Зет подчинились и вернулись с доброй вестью к своим товарищам и старцу, ожидавшим у северных врат Босфора.

В благодарность за избавление от гарпий Финей подробно описал аргонавтам, что ждет тех на пути, посоветовал свернуть на восток после выхода из Босфора и грести вдоль побережья Малой Азии. Он также перечислил племена, населяющие это побережье, гавани, которые там имеются, и приключения, ожидающие героев. Впрочем, что произойдет, когда они достигнут Колхиды, края золотого руна, Финей говорить отказался; это, пояснил он, аргонавтам надлежит выяснить самостоятельно.

Кроме того, Финей оказал путникам неоценимую услугу, рассказав, как они могут избежать гибели там, где оканчивали свой путь корабли, прежде пытавшиеся выйти из пролива в Черное море. Об этой опасности был наслышан весь античный мир, и звалась она Кианидами – Кианейскими, или Сдвигающимися, скалами.

Глава 7. Черное море

Аполлоний вкладывает в уста Финея такие слова:

 
Прежде всего, едва только вы от меня отплывете,
Черные две скалы вы узрите при моря теснинах,
Между которых никто проскользнуть не мог безопасно,
Ибо внизу не на прочных корнях они утвердились,
Но то и дело одна другой навстречу стремится;
Так сшибаются обе, а вокруг вздымаются волны,
Страшно кипя, и раскатом глухой отзывается берег.
Вот потому увещаний моих вы послушайтесь ныне
(Если плывете вы, разум блюдя и богов почитая),
Чтоб, на свой страх поступив, не погибли вы, – по неразумью ль
Иль безрассудно вперед в молодом устремляясь порыве.
Птицу надобно вам, голубку, сначала для пробы
Выпустить, чтобы она с корабля вперед полетела.
Если к Понту она между скал невредимо промчится,
Мешкать вам долго не след, скорей пускайтесь в дорогу,
Крепче весла в руках сожмите и рассекайте
Моря узкий пролив…
 

Прием с голубкой оказался вполне действенным. Когда Ясон и его спутники миновали последнюю излучину пролива, они увидели впереди Кианейские скалы – два нагромождения утесов у горловины, то и дело сталкивавшихся с жутким грохотом. Корабль, рискнувший пройти между ними, попадал в ловушку, и скалы дробили дерево и давили плоть. На глазах у аргонавтов скалы сошлись и вновь начали расступаться. Тогда быстроногий Евфем выпустил голубку, которая полетела над самой водой. Камни сдвинулись, но недостаточно быстро – птица сумела пролететь сквозь них, и только «отрезали скалы перья хвоста у голубки».

Спасение голубки Ясон воспринял как сигнал к движению. Едва скалы вновь разошлись, гребцы налегли на весла и «Арго» устремился в промежуток между утесами. На одно кошмарное мгновение почудилось, что галере суждена гибель – волна понесла ее обратно и бросила в водоворот «прямо меж скал». В этот миг, как гласит поэма, в судьбу аргонавтов вмешалась богиня Афина: одной рукой она удержала сходившиеся скалы, а другой протолкнула корабль вперед. Потом скалы сомкнулись, срезав галере «украшенный край кормы». И с той поры, прибавляет Аполлоний, скалы,

 
…сойдясь почти что вплотную,
Сразу же укоренились. Блаженные боги решили,
Чтобы случилося так, если кто проплывет между ними.
 

На протяжении сотен лет предпринимались неоднократные попытки «привязать» мифические Кианейские скалы к какому-либо природному феномену. Одни исследователи видели в этих скалах риф, иногда выступавший из воды и расположенный близ азиатского берега, где нашло свою гибель множество кораблей. Другие полагали, что Кианейские скалы – это ледяные глыбы, принесенные паводком из Крыма; впрочем, в южной акватории Черного моря лед почти не встречается (да и рифов у северной горловины Босфора нет, разве что несколько скал, которые различимы издалека и которые не составляет труда обойти, тем более что прилив в тех местах не особенно высокий, а значит, неожиданно напороться на эти скалы невозможно).

Тем не менее многое в изложение Аполлония кажется достоверным тому, кто идет по Босфору на гребной лодке. Описание водоворотов между скалами, упоминание о беспомощности «Арго», чудесное избавление от гибели благодаря вмешательству Афины, когда у гребцов уже не осталось сил, чтобы бороться с течением, – все это художественное, творческое осмысление реальных трудностей. Ниже по проливу, пытаясь одолеть узкий Бебекский канал, любая галера превратилась бы в подобие теннисного мячика в бурлящих водах, любой рулевой утратил бы контроль над своим кораблем; а когда тебя подхватывает спасительное противотечение и внезапно ты понимаешь, что движешься вперед, – как тут не приписать этакое чудо своевременному вмешательству богов?! А в 11 милях вверх по проливу, у горловины Босфора, ожидает зрелище, также подтверждающее поэтическое описание Аполлония: Черное море катит свои пенные валы в узкое устье пролива, прибой с грохотом разбивается о скалистые берега, и гулкое эхо разносит этот грохот далеко окрест.

И здесь же, у горловины пролива, находятся остатки Сдвигающихся скал. Древние комментаторы обозначили этим именем два скопления скал, лежащих в море в 80 ярдах от Румели Фенер. Это и есть Кианейские – «темно-синие» – скалы: наш классицист Марк сообщил мне, когда мы вскарабкались на вершину одного утеса, что в античные времена темно-синий считался цветом опасности и угрозы. На самом деле эти скалы – темно-серые с вкраплениями зелени; судя по всему, в незапамятные времена они отломились от береговых утесов. Их разделяет узкий пролив, так что при достаточном воображении легко представить, что они сходятся и расходятся, плавая на поверхности моря. Дурная слава этих скал – заслуга исключительно мифа, обратившего их в символическое представление реальных затруднений, ожидавших всякого на пути по Босфору. Когда же Ясон и аргонавты миновали пролив и вышли в Черное море, эти скалы – опять-таки символически – утратили свое злое могущество и перестали угрожать кораблям.

По иронии судьбы сегодня эти скалы служат укрытием от ветра и волн. С материком их соединяет бетонный мол, и в возникшей гавани обычно стоит целый рыбацкий флот. Рыбаки говорят, что зимой вода, бывает, перехлестывает скалы (40 футов высотой), а грохот, с какими волны разбиваются о камни, слышен далеко на суше. Вдобавок скалы до сих пор указывают незримую границу, за которой обрываются козни Босфора: в непогоду ни один корабль, вне зависимости от своих размеров, не может считать себя в безопасности, пока не минует эти скалы и водовороты у устья пролива.

На плоской вершине ближайшей к берегу скалы мы с Марком обнаружили обломок римской колонны, обтесанный мраморный столб около 4 футов высотой и приблизительно 3,5 футов в диаметре. В былые времена здесь стояла колонна, служившая ориентиром для кораблей, покидавших пролив или в него входивших. Еще до римлян греки устроили на том же месте собственный алтарь, где приносили жертвы богам и молили о покровительстве, прежде чем выходить в открытое море. Почему алтарь сложили именно тут – потому, что за скалами начиналось море, которого греки опасались настолько, что дали ему прозвище Негостеприимное.

Надо сказать, опасливое отношение к Черному морю сохраняется по сей день. Рыбаки – турецкие на Босфоре и в Мраморном море, греческие в море Эгейском – предупреждали нас, что в Черном море открытой галере делать нечего. Мол, там частенько налегают вихри, и даже волны, как утверждали некоторые турки, совсем не такие, как в других местах. Например, кое-где у побережья можно повстречаться с тройными волнами, они выше прочих и идут почти вплотную друг к другу. Никакая лодка долго такого не выдержит – ее как минимум зальет или повредит, и она будет болтаться но волнам, пока не развалится. Поэтому даже сегодня рыбацкие лодки на Черном море избегают конкретных мест – команды наотрез отказываются туда выходить.

^{Мустафа}

Так что 15 июня «Арго» с некоторым трепетом покинул гавань у Сдвигающихся скал и двинулся в долгий путь вдоль северного побережья Турции. На смену волонтерам, которые были с нами от Чанаккале до Стамбула, прибыла новая партия добровольцев: Мустафа, чернобородый и серьезный; Зийя, в обычной жизни переводчик в экспортно-импортной компании; его лучший друг Йигит, двадцатишестилетний студент-экономист и прирожденный моряк; и Хусну, архитектор по образованию, прекрасно владевший английским. Молодой Умур, поначалу казавшийся таким угрюмым, сообщил, что не собирается возвращаться в Стамбул, как предполагалось изначально, и намерен оставаться с аргонавтами, пока его не выгонят. Кроме того, на борту появился и двенадцатилетний подросток – моя дочь Ида, которой пребывание на «Арго» должно было отчасти скрасить долгую разлуку с отцом: я ведь почти не бывал дома, сначала строя галеру, а потом занимаясь подготовкой экспедиции.

^Хусну

Иду доставили на борт «Арго» родственники Каана, отца члена нашего экипажа и моего старинного приятеля. Казалось, эта семья готова оказать нам любую посильную помощь. Иргун, старший сын моего приятеля, занимался бизнесом и владел аккредитованной при дорожной полиции компанией по выдаче водительских удостоверений и номерных знаков. Его оптимизм не ведал границ. «Я вступаю в дело там, где другие сдаются, – сообщил он мне с характерным для него апломбом. – Невозможного не существует». Мне Иргун порою напоминал джинна, выпущенного из лампы. В Стамбуле турецкая береговая охрана решила, что «Арго» непотопляем и потому нам больше не нужен патрульный катер в качестве эскорта (разумеется, турки собирались и далее приглядывать за нами, но не постоянно, а от случая к случаю). И, разумеется, роль «приглядывателя» досталась Иргуну, который встречал нас в самых неожиданных местах. Подобно Дядюшке Джону в Греции, он обладал обширнейшим кругом знакомств среди моряков – приятельствовал с капитанами паромов, шкиперами траулеров, яхтсменами, пограничниками, таможенниками, офицерами береговой охраны, босфорскими лоцманами и так далее. Кто-нибудь из них, заметив «Арго», незамедлительно связывался с Иргуном, и тот возникал невзначай в какой-нибудь укромной бухточке или окликал меня по уоки-токи, который я использовал для связи с резиновой лодкой, ходившей на берег за припасами.

Достойной соперницей Иргуна была его младшая сестра Мукаддеш, которую я помнил робкой тринадцатилетней девочкой с огромными глазищами. Седьмая из восьми детей в семье – вся эта орава, помнится, легко умещалась за круглым столом в двухкомнатной стамбульской квартире, – она твердо вознамерилась превзойти брата. С нашей последней встречи Мукаддеш повзрослела и расцвела, превратилась в преуспевающую молодую женщину, столь же деловитую и энергичную, как и ее брат. Она договорилась со своей старшей сестрой Икун, которая работала в телефонной компании, и вместе они организовали нечто вроде телефонной сети слежения: можно было не сомневаться, что они обзванивали всех без исключения смотрителей маяков и начальников гаваней, выясняя, не показался ли там-то и там-то «Арго».

Мукаддеш встретила Иду в стамбульском аэропорту, ухитрилась похитить мою дочь из-под носа у Иргуна, который тоже вызвался ее встречать, а на следующее утро убедила некоего шкипера рыбацкого судна отправиться вслед за галерой, успевшей выйти в Черное море. Когда судно нагнало нас, Мукаддеш, Икун и другие члены семьи замахали руками с мостика, а Ида, не теряя времени, перебралась на галеру. Из динамика уоки-токи тем временем зазвучал голос Иргуна; когда мы достигли следующей укромной бухты, он уже ожидал нас, проделав на автомобиле путь протяженностью в четыре часа. Осматривая море в бинокль, с вершины прибрежного утеса, он заметил «Арго» и тотчас связался со мной: «Вам что-нибудь нужно? Только скажите». После чего прибавил, что успел предупредить о нашем прибытии начальника гавани, мэра и старшего офицера полиции. Иргун дождался, пока мы пристанем, поздоровался – и отправился в обратный путь в Стамбул (а ведь всего двумя неделями ранее он выписался из больницы после серьезной операции!).

Подобные встречи были приятными отвлечениями от долгого и утомительного пути на восток. Признаться, путешествие начало приедаться. Как правило, вставали мы в 6 утра, поднимались с прибрежного песка, на котором спали, и присоединялись на борту к тем троим или четвертым вахтенным, которые ночевали на корабле на случай, если вдруг поднимется ветер и сорвет «Арго» с привязи. После чего вытаскивали якорь и принимались грести; одновременно на веслах сидели десять человек, прочие отдыхали, и каждые пять минут гребцов одной скамьи сменяла свежая пара. Примерно через час команда разбивалась надвое: одна группа оставалась на веслах и гребла, не прерываясь, минут пятнадцать, а вторая завтракала, потом группы менялись местами, а затем возобновлялся привычный распорядок смен, и «Арго» шел вперед со средней скоростью 3–3,5 узла еще пять часов; гребцы отрывались от весел лишь для того, чтобы выпить кофе.

Новичкам приходилось несладко. Даже самые крепкие из них шатались от изнеможения после трех часов гребли, а вот бывалые аргонавты продолжали грести до полудня, когда наступало время обеда. Мы бросали якорь на отмели, команда поглощала еду, приготовленную коком, потом все отправлялись купаться, а около 1:30 раздавался крик: «Все по скамьям! Пора двигаться! Весла на воду! Готовы! Поехали!» И рутина возобновлялась – до вечерней стоянки. В худшие дни мы гребли по одиннадцать часов, прежде чем удавалось подвести «Арго» к берегу для ночевки.

Не стану скрывать, никто из нас не был в восторге от гребли как таковой – это бессмысленное, монотонное, чрезвычайно скучное занятие, которое так и подмывает бросить. Некоторые члены команды пытались читать, сидя на веслах, ставили книгу на скамью перед собой; другие надевали наушники и слушали музыку на кассетных плеерах до тех пор, пока не выучили записи наизусть. Еще мы играли в слова и в шуточные списки – каждому полагалось рассказать шутку или анекдот, чем длиннее, тем лучше, но если анекдот оказывался не смешным, он подпадал под запрет и его нельзя было повторять вслух как минимум две недели, а совсем уж кошмарные шутки и анекдоты запрещались сразу на два года. Самым же популярным развлечением было пение, в одиночку или хором. Песни задавали ритм и помогали поддерживать темп. Современная эстрада тут не годилась, лучше всего подходили застольные песенки или англиканские церковные гимны, чей музыкальный размер и такт почти идеально соответствовал ритму гребли. Турки-волонтеры озадаченно прислушивались, когда аргонавты – запевалой выступал чаще всего Тим Редмен – запевали что-нибудь из сборника «Церковные гимны, древние и современные», перемежая духовные песнопения «шумелками» из тех, что поют в барах. Солировал обычно Кормак, у которого обнаружился поставленный голос и широкий репертуар моряцких и традиционных ирландских песен; остальные подхватывали, и наши голоса разгоняли тишину над побережьем Анатолии.

Галера двигалась на восток. В погожие дни, бывало, на помощь приходил попутный бриз, и люди отдыхали, пока «Арго» скользил по волнам под парусом. В такие дни никому не приходило в голову останавливаться, чтобы пополнить провиант. Мы уяснили на собственном опыте, что нельзя пренебрегать и десятью минутами благоприятного ветра. Кок Питер и баталер Тим отправлялись на берег на резиновой лодке с мотором – мы также использовали ее, чтобы фотографировать с моря – и закупали продукты в ближайшем поселении, а «Арго» продолжал идти вдоль побережья, ловя драгоценный ветер. Покончив с покупками, «продотряд» нагонял нас и поднимался на борт.

Чем дальше мы забирались, тем труднее становилось пополнять запасы: случалось так, что в местной бакалейной или мясной лавке не было столько еды, чтобы утолить аппетит двух десятков оголодавших мужчин. Кок Питер ломал голову над тем, как накормить этакую орду; йогурт мы пожирали коробками, фрукты и хлеб – мешками, а мясо ели, когда его удавалось купить. Что касается рыбы, единственный раз кок ее приготовил, когда рыбачить отправился Кормак. А так… Оба Питера, Уоррен и Уилер, равно как и Трондур, были заядлыми рыбаками, и окрестности их скамей кишели всевозможными снастями, жуткого вида крючьями, грузилами, мотками лески, гнилым мясом для наживки и прочими атрибутами этого почтенного ремесла. Но поймать им удавалось в лучшем случае колюшку. Кормак же обладал поистине магическим даром: рыба сама приплывала к нему, и он добыл нескольких морских собак длиной не меньше 3 футов, оказавшихся вполне съедобными.

Трондур развлекался не только ловлей рыбы. В порту Кефкен и под Зонгулдаком он обшаривал прибрежные пещеры и скалы в поисках гнездовий птиц. Надевал на теннисные туфли толстые носки из шерсти фарерских овец, чтобы не поскользнуться на покрытых водорослями камнях, садился в резиновую лодку и уплывал к пещерам, поблизости от которых кружились чайки и бакланы. Достигнув берега, он выбирался на камни и начинал карабкаться вверх.

– Потрясающее зрелище! – сказал мне Тим Редмен, вернувшись из одной такой вылазки. – Трондур полез на самый верх, откуда на него таращились птенцы бакланов, явно напуганные вторжением. Внезапно его голова исчезла за выступом, послышались отчаянные вопли, и во все стороны полетели перья. Я видел только ноги Трондура в этих его толстенных носках. Потом он показался целиком и стал спускаться, и в каждой руке у него было по птенцу; он держал их за шеи.

– У бакланов шеи и так длинные, – заметил Кормак, разглядывая добычу, – но Трондур постарался на славу, и теперь они смахивают на жирафов.

Похлебка из бакланов по рецепту Трондура Патурссона вызвала всеобщее одобрение. На вкус мясо баклана напоминало тушеного зайца, а в качестве закусок нам подали мидий, собранных на стенах прибрежных пещер и поджаренных на камнях.

Девятнадцатого июня, в 2:30 пополудни, Марк Ричардс объявил, что мы сделали 200 000-й гребок, и вдохновленные гребцы убыстрили темп; весла вспарывали воду, и каждый гребок сопровождался одобрительным ревом. Казалось, все забыли, что гребут с 7 утра и что ни завтрака, ни обеда в этот день толком не было. Вечером погода начала портиться, но подул попутный ветер, и вскоре мы увидели очертания мыса Эрегли, за которым, по словам Аполлония, лежит вход в Аид.

Навстречу нам вышла целая армада рыбацких лодок – все из гавани Эрегли, битком набитые любопытствующими. Один крупный катер, к моей тревоге, пересек курс «Арго»; мускулистый турок разделся до плавок, забрался на леер мостика и прыгнул в воду с высоты 25 футов – прямо по ходу галеры. Он исчез под водой, и я, признаться, испугался, как бы его не затянуло под винты катеров за нашей кормой. Но едва Питер Уилер сделал шаг в направлении носа галеры, из моря показалась рука и ухватилась за скобу на таране; пловец поднялся на борт, весь мокрый, усатый и с чрезвычайно волосатой грудью и плечами. Он был пьян и порывался обнять всех аргонавтов. Первым в объятия угодил Трондур, бородатый и косматый, и, рассмотрев его поближе, буйный турок слегка присмирел.

^{Ахеронтский мыс}

Аполлоний пишет:

 
В гавань они вошли Ахеронтского мыса с охотой.
Кверху воздвигся тот мыс крутым и высоким утесом,
В море как будто глядясь Вифинское. Скалы же мыса
Гладкие вглубь вкоренились, и море их моет, а окрест
Волны, катясь одна за другой, шумят. На мысу же
Ряд платанов растет, над кручей ветви раскинув.
Скатом от мыса того спускаясь в сторону суши,
Вбок долина идет, а в ней – пещера Аида,
Лесом и скалами скрыта; все время оттуда морозный
Валит пар, поднимаясь из недр холодных и страшных,
И замерзает всегда, в кристалл превращаясь блестящий,
Тающий, солнце когда достигает часа полудня.
И никогда тишины не бывает у страшного мыса,
Но у подножья его непрестанно плещутся волны
И наверху трепещет листва от пещерного ветра.
Там как раз и реки Ахеронта находится устье,
Что, прорываясь сквозь мыс, впадает в море с востока…
Тут немедля гребцы к Ахеронтской скале повернули
Носом корабль и пристали к земле при ветре упавшем.
 

Вход в Аид – вторая из пещер, чьи зевы чернеют в известняке на левом берегу заводи, которую нынешние жители Эрегли называют Лягушачьей рекой (Дер Бах). Река, по Аполлонию, впадала в море сразу у мыса, который сегодня является военной зоной, ведь Эрегли – гавань стратегического значения на северном побережье Турции и штаб-квартира турецких ВМС. Современный город изменил очертания береговой линии и скрыл следы греческой гавани, однако по дороге, что идет вдоль извилистого русла реки, можно дойти туда, где еще в начале XX столетия вытаскивали на берег рыбацкие лодки и где в одной из пещер, первой по счету, сохранилась раннехристианская часовня с мозаичным полом.

Вторая пещера намного просторнее, но вход в нее – узкая щель в скале, и легко понять, почему именно ее называли входом в Аид. Аполлоний упоминает «морозный пар»; наш проводник, сын местного аптекаря, сообщил, что зимой и весной на густо поросшую лесом долину опускается туман, укутывающий кустарник, деревья и склоны плотным белым покрывалом, которое, как кажется, тянется от самой пещеры. Входное отверстие настолько узкое, что приходится протискиваться; за ним небольшой обрыв, а потом подземный коридор забирает вбок, так что нужно держаться за стену, которая блестит от конденсата, «в кристалл превращаясь». Затем температура опускается еще ниже, а коридор выводит в подземную полость, некогда тянувшуюся на полтора километра в сердце горы; в 1960 году потолок пещеры частично обвалился и перекрыл доступ в дальнюю часть. Посреди пещеры находится озеро с прозрачной и холодной водой, в стенах множество туннелей, проточенных в известняке влагой; отчетливо слышны звуки капели с потолка и журчание ручейков, что сбегают по стенам. Человеку бронзового века, державшему в руке факел или масляную лампу, пещера и вправду должна была представляться входом в преисподнюю. На том месте, где древние люди совершали обряды и приносили жертвы, найдены осколки посуды, греческие и римские статуэтки и следы сажи на стенах.