Текст книги "По пути Ясона"

Автор книги: Тим Северин

По преданию, в эту пещеру спускался Геракл, чтобы похитить стража преисподней, ужасного пса Цербера. Из пасти собаки капала слюна, и там, куда падали капли, вырос ядовитый аконит – растение, которое до сих пор используют в народной медицине. Известно также, что Геракл проходил этим путем не единожды: он воспользовался пещерой на пути в царство амазонок, где собирался добыть пояс их правительницы. Он помог местным племенам победить врагов, и потому память о нем хранят по сей день – название «Эрегли» представляет собой турецкий вариант слова «Гераклея», как назвали свой город благодарные Гераклу местные жители.

Ясона и аргонавтов приняли тут весьма радушно. Племя мариандян враждовало с бебриками, вождя которых Амика победил в кулачном бою Полидевк. «Многие годы войны вели они непрестанно против бебриков буйных», и царь мариандян Лик радостно приветствовал тех, кто оказал ему невольную услугу. Полидевка восхваляли и «словно бога какого встречали»; царь пригласил аргонавтов к себе во дворец на пир и объявил, что в честь Тиндаридов (сыновей Тиндара, то есть Кастора и Полидевка) воздвигнет храм на мысу, который будет служить ориентиром мореходам и понудит их «поклоняться Тиндара сынам». Еще царь послал к аргонавтам своего сына Даскила, которому вменил быть при Ясоне проводником и глашатаем на дальнейшем пути «Арго» вдоль побережья Малой Азии.

К несчастью, пребывание у Лика оказалось омраченным двойной трагедией. Прорицатель Идмон с самого начала плавания знал, что не вернется домой, что ему суждено умереть на чужом берегу. Возвращаясь из царского дворца в гавань на рассвете следующего дня, аргонавты разбудили старого вепря, что «в иле бедра свои прохлаждал». Зверь прыгнул на героев и распорол клыками бедро Идмону. Тот упал, и хотя его товарищи убили кабана, но помочь смертельно раненному прорицателю они уже ничем не могли. Герои отнесли Идмона на «Арго», где тот и умер. Похоронный обряд предусматривал трехдневный траур; на четвертый день аргонавты похоронили своего спутника в кургане у мыса: «Есть примета на нем для потомков: из дикой оливы /Там корабельный каток поставлен – и зеленеет / Листьями близ Ахеронтского мыса…»

Задержка с отплытием, вызванная похоронами, оказалась фатальной для другого аргонавта, кормчего Тифиса. Он захворал и вскоре умер от неведомой болезни – вероятно, от лихорадки, этого бича болотистых равнин. Его также погребли на мысу, рядом с Идмоном, и «в полном отчаянье все у берега моря простерлись»; так продолжалось двенадцать дней. Сокрушенный утратой двоих спутников, Ясон был готов отказаться от похода, и прочие с ним соглашались. Только Анкей, сын Посейдона, не поддался унынию: он вызвался быть кормчим и сумел уговорить остальных «отрешиться от скорби» и двигаться дальше.

По счастливому стечению обстоятельств современный город Эрегли еще не поглотил наиболее вероятное место погребения Тифиса и Идмона. Курган, в котором их похоронили, сегодня находится в пределах военной зоны, и потому там нет ни полей, ни построек. С борта «Арго» мы осмотрели мыс и увидели на холме на его оконечности (том самом кургане) руины древнего строения, скорее всего маяка или дозорной башни. Холм выглядит искусственным, насыпанным, и вполне походит на погребальный курган. Когда военную зону откроют для археологов, именно здесь следует начинать поиски останков тех двоих, что плыли с Ясоном на «Арго».

После Эрегли, где с нами рассталась моя дочь Ида, мы приплыли в город Зонгулдак, и мэр выслал два буксира, чтобы отвести галеру в гавань. На берегу ожидала очередная группа танцоров; нам показали настоящий черноморский танец. Одетые в тугие иссиня-черные блузы, танцоры исполнили «пляску рыб»: дрожали и извивались, словно рыбины в сетях или на палубе рыболовного судна; серебряные цепочки, кисточки поясов и сами пояса, также отделанные серебром, сверкали в солнечном свете, пока танцоры изображали, как бьется в судорогах и погибает пойманная рыба.

Акчакоча, Эрегли, Зонгулдак – все города, в гавани которых мы заходили, приветствовали нас цветами, народными танцами, щедрыми подарками и продуктами. В Зонгулдаке мы немного задержались и выбились из расписания, пришлось наверстывать, так что сумерки застали нас устало гребущими к открытой всем ветрам бухте. Несколько рыбацких лодок плескались на отмелях, однако большинство вытащили на берег, подальше от кромки воды. Место выглядело не слишком безопасным для ночевки, однако мы чересчур устали для того, чтобы продолжать путь. Якорь полетел за борт, канат с кормы привязали к дереву на берегу, и мы сели ужинать. После ужина основная часть экипажа, как обычно, расположилась на песке, а я остался на корабле вместе с вахтенными. Около полуночи звездное небо заволокли черные тучи, прилетевшие с севера. Внезапно в бухте вспыхнули многочисленные огни, послышались крики, по берегу забегали люди. Похоже, что-то стряслось.

– Идет черный ветер! – крикнул мне с берега Али. – Говорят, это опасно. Надо приготовиться!

Местные рыбаки тем временем принялись крепить канаты к тем лодкам, что качались на отмелях. Другие крутили самодельные брашпили, вытягивая суденышки на сушу.

– Они говорят, что «Арго» лучше тоже вытащить на берег! – крикнул Али. – У них есть большая лебедка, и они готовы помочь.

Подумав, я решил, что разумнее будет довериться якорю и канату: вытаскивать галеру на берег в темноте, при усиливающемся ветре, не очень хотелось, да и существовал риск повредить «Арго», если тот самый «черный ветер», чем бы он ни был, застигнет галеру наполовину на суше и наполовину в воде. Вахтенные зашевелились – три спальных мешка на носу изменили очертания. Должно быть, проснулись от криков и теперь настороженно осматривались, не желая без необходимости вылезать под дождь, который заморосил из туч. Впрочем, скоро вахтенным все равно пришлось выбраться наружу, накинуть штормовки, проверить крепления якоря и каната и заняться натягиванием непромокающей накидки на парус.

Мы закрепляли эту накидку, когда налетел ветер. Буря оказалась не такой сильной, как предрекали местные, однако вахтенным работы хватало: отвязать от кормы канат, удерживавший «Арго», подтянуть галеру на глубоководье с помощью веревки главного якоря, бросить в воду штормовой якорь, чтобы становившиеся все выше волны не снесли корабль к берегу. К тому времени дождь превратился в настоящий ливень, первые вспышки молний высветили черные фигуры «береговых» аргонавтов, которые отчаянно пытались найти укрытие от разбушевавшейся стихии. В конце концов они залезли под перевернутые лодки, а вот вахтенным пришлось мокнуть и дальше.

– Ага, а говорят, что ирландцам везет! – пробормотал вахтенный рядом со мной, когда мы пытались оттянуть галеру чуть подальше. Это был Кормак; внезапно я сообразил, что волей случая вся ночная вахта «Арго» на сей раз состоит из ирландцев. С того дня носовая часть палубы, где трое вахтенных в ненастную ночь расположились на ночлег, получила прозвище «Ирландское посольство».

Гроза предвещала перемену погоды. Следующие три дня мы плыли на восток под дождем, который практически не прекращался. За древним и по-прежнему прекрасным портом Амасра, где мы провели ночь в овальной старой гавани, характер побережья стал меняться. Обрывистые холмы подступили к самому морю, местность сделалась более дикой и пустынной. Мы шли мимо глубоких распадков, где укрывались чайки, похожие на клочья белой пены на поверхности воды. Вершины и склоны холмов поросли каштанами и лещиной, с которой собирали орехи местные фермеры. Иногда нам попадались крохотные бухточки с единственной тропкой, ведущей куда-то вверх. Часто за такой бухточкой скрывался крохотный луг, на краю которого виднелся деревянный дом с одним или двумя сараями и десятком грядок. На лугах, бывало, паслись коровы и лошади; с моря и животные, и постройки выглядели детскими игрушками, которые вынули из коробки и рассыпали по ковру.

Двадцать шестого июня мы достигли самого неприятного на вид участка побережья: утесы, скалы, снова утесы и снова скалы – и так без конца. Погода испортилась окончательно; солнце пряталось за тучами столь плотными, что в 9 утра показалось, будто уже наступили сумерки. В белесом мареве горы по правому борту едва угадывались. С прибрежных утесов срывались ленты тумана, между скалами висели низкие облака. Предыдущие сутки ветер целый день дул с севера, где-то в море наверняка собирался шторм, волны тяжело накатывались на берег и разбивались о скалы, разбрызгивая пену. Снова пошел дождь. Гребцы на веслах, несмотря на погоду, сидели по пояс обнаженными, и торсы их блестели в призрачном свете. Дождь сделался настойчивее, забарабанил по палубе, и побережье скрылось в серой пелене. Руки гребцов словно побелели, ладони стали скользкими, а мозоли приобрели оттенок омертвевшей плоти…

На борту, по всем признакам, должно было властвовать уныние, но, как ни удивительно, команда радовалась: ливень нарушил рутину, а значит, позволил отвлечься от монотонной гребли. Люди запели, одна песня сменялась другой; в основном, песенки были фривольного содержания, но вспоминали и другие – детские, баллады, застольные. Тим Редмен вскочил и запрыгал по палубе, изображая танцовщицу кабаре. К нему присоединился Адам, коллега доктора Ника, примкнувший к нам у Зонгулдака, а затем и Марк, ради такого случая извлекший из своего рюкзака турецкую феску. Словом, люди пели, смеялись – и продолжали грести. Между тем ветер посвежел и стал смещаться к востоку. «Арго» полз со скоростью не более узла, и вдруг я различил впереди камни, прямо на которые двигалась галера. Перспектива была весьма неприятной: под нами слишком глубоко, чтобы встать на якорь, а крохотную бухточку, обозначенную на турецких картах, поди еще разгляди за пеленой дождя. «Арго» все ближе подходил к берегу, а я все сильнее нервничал. Мы очутились в опасной близости от скал; гребцы притихли, словно наконец-то осознали, что с небес изрядно льет.

Наконец я заметил белую метку на скале; когда мы подошли ближе, выяснилось, что это маленькая каменная колонна на скалистом уступе, а под ним – узкий проход в скалах. Пожалуй, без этой колонны пройти мимо входа в укромную бухту было бы проще простого. Сама бухта представляла собой, если можно так выразиться, геологическую причуду: в незапамятные времена море ухитрилось проделать в скальной стене отверстие глубиной каких-нибудь 30 ярдов. Прорвавшись через это отверстие, морская вода затопила небольшую долинку за скалами, и так возникла эта уединенная заводь, лишенная контакта с морем, если не считать узкого прохода.

– Осторожно! Посреди прохода камень! – внезапно крикнул Зийя.

На наших глазах громадная волна ворвалась в проход и рассыпалась валом пенных брызг. Теперь и остальные увидели то, что первым заметил Зийя: волны разбивались о стенки прохода и вновь встречались в середине прохода, где вода кипела и бурлила, словно там торчал камень. Я развернул «Арго» под прямым углом к проходу и направил галеру вперед. Корабль взмыл на гребне волны, рванулся, клюнул носом, был подхвачен следующей волной… Гребцы не бросали весел, так что галера достаточно уверенно держалась на курсе. Вереница высоких волн пронесла нас сквозь проход – нарисованные глаза «Арго» твердо смотрели вперед, – и вдруг мы очутились в гавани, которая, казалось, принадлежала какому-то иному миру.

^{Входим в бухту Гидерос}

Преодолев расстояние в 50 футов, «Арго» словно перенесся из творившегося снаружи скал безумия в край безмятежности и неги. О буре за скалами напоминало лишь кольцо пены у горловины прохода, а в бухте вода была столь спокойна, как если бы галера неожиданно оказалась на некоей стеклянной поверхности. Вокруг, куда ни посмотри, высились утесы, полностью закрывавшие бухту от буйства стихии: за скалами ярилось Черное море, над вершинами утесов северный ветер гнал серую пелену дождя, но внизу только легкий ветерок шевелил листву. На одном берегу бухты приютилась деревенька – три или четыре домика, на другом стоял единственный одноэтажный дом; при нем имелся навес для лодки и аккуратный причал между двух подводных камней. Должно быть, хозяин этого дома заметил «Арго», едва тот выскочил из прохода, потому что он как раз садился в маленькую лодку, чтобы выйти нам навстречу.

Галера скользнула в его закуток гавани, мы бросили якорь, и незнакомец радушно нас приветствовал, принял причальный конец и обмотал веревку вокруг валуна на берегу. Он уверил нас, что в этой бухте «Арго» ничто не угрожает. Даже зимой, когда на море бушуют штормы, волнение сюда не проникает. Мол, он прожил тут двадцать пять лет и еще ни разу не был вынужден мириться с непогодой. Снаружи может твориться все что угодно, а здесь и листик не шелохнется. Летом же, по капризу природы, тут не бывает комаров. Когда на море спокойно, продолжал этот человек, он ловит рыбу снаружи скал, а в остальное время возится в своем садике, выращивает овощи на террасе над домом и ухаживает за вишневыми деревьями. Дороги к дому нет, лишь тропинка, клейкая от глины; но если подняться наверх, там есть дорога, и до города на автобусе всего 5 миль. По этому описанию жизнь в этой бухточке, как и она сама, выглядела вполне идиллической.

Греки называли эту часть побережья Пафлагонией, местные жители пользовались у них репутацией суровых воинов, которые не терпят чужаков и всегда готовы сбросить тех в море. Даже сегодня здешние края остаются самым труднодоступным регионом черноморского побережья Турции. Высокие горы, подходящие к самому берегу, и изрезанный рельеф местности изолируют эту область от остальной Турции. Дорогу вдоль побережья пока не достроили, так что маленькие прибрежные городки существуют фактически сами по себе. Их жители разводят сады, копаются в огородах и ловят рыбу. Город Сиде, ближайший к бухте Гидерос, – место весьма печальное и производит тягостное впечатление. Молодежь уезжает искать работу в Анкаре, Стамбуле или за границей, поэтому в основном в городе живут старики, которым их дети, устроившиеся там, где веселее и доходнее, присылают деньги на пропитание и одежду. Тем не менее, несмотря на очевидную бедность региона, мэрия Сиде не собиралась отпускать новых аргонавтов без торжественного приема. Мэр прислал за нами автобус, и нам пришлось подниматься в гору по крутой и скользкой тропинке; автобус доставил нас в городок, где усталых путников ждали банкет, баня-хаммам и ночлег в постелях.

На рассвете мы вновь сидели на мокрых гребных скамьях. Последние дни выдались исключительно дождливыми, парус «Арго» не имел возможности просохнуть, и на нем появились черные пятна плесени, из-за чего парус приобрел довольно обветшалый вид. Команда выглядела не менее потрепанной. Даже наглаженные наряды аккуратиста Дика Хилла обнаружили первые признаки небрежения, а одежда прочих из-за сырости и недостатка свободного места на палубе (пихать сумки приходилось как попало) и подавно не годилась для появления в приличном обществе. Все вещи были закапаны жиром с весел, рубашки порвались и запачкались, штаны протерлись от постоянного ерзания по скамьям. Кухонные принадлежности тоже поизносились, да и абсолютно чистыми их никто бы не назвал. Металлические котелки армейского типа, такие красивые и блестящие в начале пути, закоптились и обзавелись множеством царапин. Пили мы кто из пластмассовых стаканчиков, кто из непрезентабельных металлических кружек. Все, что случайно падало под палубный настил, на днище галеры, немедленно выбрасывалось за борт, – дно покрывала черная слизь, отмыть которую и избавиться от ее запаха было практически невозможно. Книги и журналы мы прятали в целлофан, однако это не спасало: бумага отсырела и разбухла. Джонатан наступил на собственные очки для чтения и потому производил забавное впечатление: одно стекло целое, другое покрыто сплошной сеткой мелких трещин, ни дать ни взять одноглазый Джон Сильвер.

Четыре дня подряд мы тащились вдоль мрачного и пустынного побережья, которое скрашивали разве что редкие устья рек. Мыс сменялся мысом и с отвратительной неторопливостью скрывался за кормой. У мыса Карамбис, по словам Аполлония, северный ветер раздваивается – с одной стороны мыса начинает дуть на запад, а с другой на восток. Мы искренне надеялись, что поэт ничего не напутал и не преувеличил, ведь тогда мы получим долгожданную передышку и сможем идти под парусом. Команда начала выказывать признаки изнеможения. Правда, обоих Питеров, Уоррена и Уилера, это не касалось, они гребли как заведенные, а вот Марк Ричардс, наш железный человек, стал сдавать – несмотря на бугрившиеся мышцы, которые за время пути сделались еще бугристее: по вечерам он попросту падал на палубу, не в силах встать после шести-семи часов почти непрерывной гребли. Самым крупным из нас, Джонатану и Кормаку, справляться с усталостью помогали их размеры: оба были слишком велики, чтобы в одночасье поддаться утомлению. Но, так или иначе, все мы страдали; лица вытянулись, глаза запали, спины едва разгибались, локти и ягодицы саднили, а кожа слезала целыми лентами.

Все на борту к тому времени научились быть загребными, задавать такой темп, который подходил к конкретным погодным условиям. На спокойной воде вполне годился длинный гребок, однако, когда море волновалось, грести следовало резче, чтобы удержать рыскающую галеру на курсе. Мы выяснили, что каждое весло обладает собственным характером, установили, какие упрямы, какие тяжелы, какие слегка изогнуты, какие, наоборот, чересчур легки и потому норовят выскользнуть из хватки. У всех нас появились любимые и нелюбимые весла, и если за первые усаживались охотно, то на вторых сразу же принимались с нетерпением ждать смены.

Стремление удержать галеру на ровном киле сделалось почти манией. За без малого два месяца, проведенных за веслами, команда стала весьма чувствительной к малейшим изменениям положения корабля. Стоило «Арго» хотя бы немного накрениться, гребцы на другом борту сразу же обнаруживали, что их весла не погружаются в воду на необходимую глубину. Раздавался крик: «Выровнять корабль!», и те, кто не сидел на веслах, переползали на задравшийся борт, чтобы вернуть «Арго» равновесие. Время от времени рвались кожаные стропы, и гребца, с которым это случалось в процессе гребка, буквально катапультировало на палубу. Смеха падение не вызывало – во-первых, все устали, а во-вторых, такое происходило довольно часто. Аполлоний был прав в своем описании:

 
…и днем, и безветренной ночью
Веслами неутомимо свою продолжая работу,
Как работяги-быки, что в полях, увлажненных дождями,
Борозду день-деньской ведут, и струится обильный
Пот с их боков и загривков, глаза же скошены набок,
Ибо гнетет их ярмо, и с шумом дыханье сухое
Рвется у них изо ртов непрерывно, и так неустанно
Трудятся тяжко они, упираясь копытами в землю, —
Так и герои влеклись по волнам, налегая на весла.
 

За мысом Карамбис ветер и в самом деле начал смещаться в благоприятную для нас сторону, но вот погода не упускала случая продемонстрировать свое коварство. Когда мы огибали мыс – под парусом, ибо задул крепкий бриз, – на нас дважды обрушивались почти штормовые порывы, галеру захлестывало волнами, и я в конце концов счел, что умеренность – лучшая составляющая доблести. Новые аргонавты являлись превосходными гребцами, однако никто из нас не знал, хватит лишь наших умений и опыта, если разыграется настоящий шторм. Около 70 процентов пройденного пути мы проделали на веслах, но половина команды – все турецкие волонтеры и часть постоянного экипажа – не имела представления об управлении открытым судном в условиях шторма, так что «Арго» оставался чрезвычайно уязвимым: неопытные или уставшие гребцы легко могли навлечь на него неприятности, а разбушевавшееся море – попросту поглотить. Палубный настил – это не сплошная палуба, а вода, скапливающаяся на днище, лишала галеру остойчивости. Вдобавок, если вовремя не убрать парус и если подует встречный ветер, нас спасет только быстрота реакции, иначе галера перевернется. (Конечно, мачта раньше может переломиться, но уповать на это, по меньшей мере, глупо.) Какая-нибудь шальная волна при сильном ветре может накренить галеру так, что команде придется в полном составе кидаться на другой борт, чтобы выровнять корабль. А после десяти-двенадцати часов гребли люди вряд ли успеют отреагировать достаточно быстро…

Иными словами, я твердо решил не лезть на рожон без необходимости, плыть осторожно и каждый вечер приставать к берегу на ночлег. Меньше всего мне хотелось, чтобы злобный ветер нанес удар в скулу «Арго» в темноте, когда команда гребет, что называется, на последнем издыхании, а нескольких человек мучает морская болезнь.

Вдвойне осторожным я стал после того, как 29 июня нас покинул Трондур, самый опытный мореход на борту, – его ждали дела дома, на Фарерах. Расставаться было чертовски жаль, особенно с учетом того, что он лишался возможности пройти с нами последний этап пути. Перед отбытием Трондур почти все свободное время тратил на то, чтобы закончить свои наброски, которые делал на галере и на резиновой лодке. День расставания, и без того печальный, был окончательно скомкан сильным встречным ветром. Мы вышли из маленького порта Абана в 5 утра и гребли, гребли, гребли более шести часов, прежде чем я признал наше поражение и повел корабль обратно в гавань. Всех охватила депрессия: Трондур уехал, а тут еще такая напасть – сколько сил и времени потрачено впустую!

Как часто бывает в долгих путешествиях, худший день сменился лучшим. Утром мы поднялись в сумерках и на рассвете уже выгребали из гавани Абаны. Все утро держался штиль, а к полудню задул легкий бриз с запада, так что мы получили возможность поставить парус. Кормак извлек снасти и поймал нескольких морских собак – хватит, чтобы накормить ужином всю команду. Когда солнце с крылось в море, бриз и не подумал утихнуть, и погода казалась настолько благоприятной, что я решил плыть и ночью, тем более что команда успела отдохнуть и наслаждалась жизнью. Двое турок, Мустафа и Умур, играли в шахматы, из кассетного плеера лилась классическая музыка, остальные члены экипажа читали или негромко переговаривались. Мы уже миновали гавань, которую наметили для стоянки, и возвращаться казалось неразумным. Словно вознаграждая нас за перенесенные испытания, попутный ветер дул всю ночь, звездное небо не позволяло сбиться с курса, и «Арго» мчался сквозь ночь со скоростью 3–4 узла, а вахтенные меняли друг друга. Каждая вахта состояла из четырех человек: двое, старший вахты и его помощник, имели опыт управления кораблем, а двое других были новичками, но и их допускали к рулю и учили ловить ветер квадратным парусом. Учение проходило с запинками, ошибки новичков означали, что парус сникал и обвисал, и тогда опытным вахтенным приходилось браться за весла и разворачивать нос «Арго» под ветер.

На рассвете мы очутились на траверзе Инджебуруна, самого северного мыса на турецком побережье Черного моря; отсюда всего 160 миль до Крыма, и, если вспоминать известное присловье, подданные ее величества забрались намного восточнее Суэца. Волны накатывались с севера; мы миновали известняковые утесы со множеством пещер, совершенно пустынные, если не считать одинокого маяка на оконечности мыса. Кок Питер приготовил завтрак – яичница, арбуз и хлеб, а на горизонте показалась плоская вершина горы Синоп, до которой мы намеревались добраться к вечеру. Благодаря попутному ветру путешествие превратилось в удовольствие, «Арго» буквально пожирал милю за милей. Ветер, кстати сказать, ощутимо окреп, волны сделались выше и круче, словно выплескивая на поверхность моря ту энергию, которую набрали на своем долгом пути от берегов Украины. На всякий случай я направил галеру так, чтобы обогнуть Синопский мыс, у которого прибой яростно колотился о скалы, на значительном удалении. В последующие несколько часов я неоднократно хвалил себя за это решение.

Высокая волна подхватила «Арго», галера перевалила через гребень, соскользнула по «спине» волны – и вдруг раздался жуткий треск, от которого все замерло внутри: левое кормовое весло разломилось! Рукоять – 3 на 7 дюймов отличной древесины – сломалась точно в том месте, где она соединялась с лопастью; последняя держалась буквально на нескольких щепках. Вероятно, весло треснуло, когда мы проползли по камням в Мраморном море, или же в него просто ударила шальная волна… Так или иначе, «Арго» в мгновение ока наполовину утратил послушность воле рулевого.

Поначалу ситуация не выглядела слишком серьезной: галера по-прежнему двигалась, подгоняемая попутным ветром, и уцелевшего рулевого весла было как будто вполне достаточно, чтобы удерживать ее на курсе. Кстати сказать, я заметил, что неплохо бы чуть подправить курс, чтобы наверняка обогнуть опасное место близ мыса. Потрясение на лицах членов команды, услышавших треск лопнувшего весла, сменилось интересом: ну-ка, ну-ка, что там придумает наш капитан?.. Корабельный плотник Питер Уилер пришел на корму и принялся флегматично изучать обломки весла. Он покачал головой, вытащил осиротевшую лопасть на палубу и связал ее и рукоять вместе.

– Починю, когда придем в Синоп, – пообещал он, прочитав немой вопрос в моих глазах.

«Арго» плыл дальше, благополучно миновал оконечность мыса; я нажал на уцелевшее кормило, чтобы развернуть галеру под прямым углом и направить ее в проход между скалами и маленьким каменистым островком. Мой план состоял в том, чтобы проскользнуть мимо утесов и спрятаться за мысом от ветра, который заметно усилился. Маневр казался достаточно простым, требовал всего-навсего уверенной руки и наметанного глаза – и был насущно необходим: если мы обогнем мыс и пойдем дальше с единственным рулевым веслом, то почти наверняка угодим в неприятности. При сильном ветре галере бронзового века, если она проскочит место поворота, ни за что не вернуться обратно, а если мы не попадем в Синоп, нас понесет в залив Бафра, шириной добрых 50 миль; его побережье – болотистая равнина с устьем реки Кызылырмал, там нет ни единой гавани, зато в изобилии отмелей, да и очертания берега постоянно меняются. Лоция предупреждала, что к берегу не следует подходить ближе чем на 5 миль, и советовала не доверять картам. Ближайшей гаванью после Синопа был Самсун, почти в 100 милях на юго-восток – слишком далеко, чтобы идти туда на искалеченном корабле.

Но, надавливая на весло, я совершенно неожиданно для себя получил урок управления галерой (и честно говоря, испугался). Несколько секунд все шло гладко, «Арго» послушно и плавно повернул – а затем, под определенным углом, галера словно обезумела: всему виной был наполненный ветром парус, преодолеть тягу которого оказалось не поду силу одному кормилу. Плавный поворот вдруг обернулся резким креном на правый борт, и, вместо того чтобы войти в проход между скалами и островком, «Арго» устремился прямиком на скалы! Рукоять весла в моей руке дернулась – и заходила свободно. Галера, лишившись управления, начала набирать ход, как если бы обладала собственной волей, подобно своему предшественнику, и вознамерилась покончить с собой. Я растерялся; должно быть, так чувствует себя человек, впервые вставший на горные лыжи и вдруг обнаруживший, что эти лыжи влекут его к краю пропасти.

– Правый борт, товсь! Левый борт, навались! Отпустить шкоты справа! Подтянуть слева!

Мгновение растерянности миновало; быстрой чередой команд я попытался исправить положение. Но таран по-прежнему вспарывал воду, а галера неслась на скалы. Парус тащил ее к гибели. Без второго кормила «Арго» превратился в дикую необъезженную лошадь.

– Убрать парус!

Тим Редмен, имевший талант всегда оказываться под рукой в случае какой-либо опасности, бросился на корму; вдвоем с Питером Уилером они схватили концы тех девяти шкотов, что регулировали натяжение паруса.

– Весла на воду! Правый борт, гребем! Левый борт, тормозите!

Гребцы по правому борту принялись отчаянно грести, тогда как их товарищу по левому борту крепко держали свое весла, используя их погруженные в воду лопасти как тормоза. Я хотел развернуть корабль вдоль оси, но совокупных усилий четырнадцати гребцов для этого оказалось недостаточно. «Арго» продолжал идти к скалам, от которых нас теперь отделяло не более 50 ярдов. Требовалось как можно скорее что-нибудь предпринять. На современных яхтах не преминули бы поставить кливер, однако у «Арго» имелся один-единственный парус, и кливер взять было неоткуда…

– Быстрее! Возьмите накидку от дождя и растяните на носу!

Тим Редмен и кок Пит кинулись к непромокаемому мешку, в котором хранились дождевые накидки, развязали горловину и извлекли треугольный кусок полотна – им обычно накрывали переднюю часть палубы.

– Скорее!

Гребцы не справлялись с «Арго», который упрямо шел на скалы. Тем, кто пытался затормозить галеру, приходилось одной рукой держать весло, а другой цепляться за планширь, чтобы сопротивление воды не сбросило их в воду.

Тим и Пит побежали на нос, Кормак оставил весло и устремился на подмогу. Он посадил Тима себе на плечи, чтобы тот мог дотянуться до макушки изогнутого носа. Крепить шкоты времени не было, поэтому кок Питер просто задал в кулаке второй угол полотна, а Питер Уоррен стиснул третий. Треугольный лоскут затрепетал на ветру и вдруг раздулся; я сразу же ощутил его тягу и налег на весло, стараясь выправить «Арго». Медленно и неохотно галера изменила курс, и ее нос нацелился в нужном направлении.

Пять минут спустя я решил вновь развернуть главный парус, но едва тот наполнился ветром, как «Арго» снова увалился вправо и помчался на скалы. На этот раз мы были готовы к такому – на носу опять растянули самодельный кливер, и галера рыскнула влево, уходя с опасной траектории. Виляя и выписывая зигзаги, наш поврежденный корабль подошел к подножию утесов; гребцы левого борта использовали свои весла как дополнительные рули, а гребцы правого старались изо всех сил, придавая кораблю ускорение. На носу оба Питера, Кормак и Тим крепко держали кливер, управляя движением галеры, а от уцелевшего кормового весла в такой ситуации толку не было вовсе. Мы приближались к каменистому островку. Если не произойдет ничего непредвиденного, мы должны попасть в проход. Я бросил взгляд на карту: случись нам промахнуться, «Арго» очень скоро окажется на просторе залива Бафра.

– Есть шанс, что мы найдем укрытие сразу за скалами, – посулил я выбивающейся из сил команде. – Но, когда минуем скалы, грести придется так, словно у вас на пятках все демоны ада, чтобы одолеть ветер. Приготовьтесь, по моему сигналу.