Текст книги "Блю из Уайт-сити"

Автор книги: Тим Лотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Какая?

Нодж специалист в поп-музыке или был таковым, пока не начал слушать «Радио-3» (не «Классик ФМ», как он всегда уточняет). Но дом у него до сих пор завален дисками.

– Не помню. У нее еще косичка была, и, когда она пела, казалось, что ей по голове молотком дубасят.

Нодж считывает данные с микрочипа в голове, на котором записаны сведения, касающиеся поп-музыки. Через несколько секунд ответ готов.

– Лин Лович. Была в хит-параде с песней «Счастливый номер» в семьдесят восьмом или семьдесят девятом. Ранние записи Стиффа.

– Да, – говорит Колин. – Она была ненормальная.

На Тони это не производит впечатления. Он поворачивается ко мне и подмигивает:

– Ну, Фрэнки. Тебе есть чем с нами поделиться?

Тони снова скучно. Не скрывая этого, он смотрит на часы. Сердце у меня опускается. Неужели он знает про нас с Вероникой? Нет, это невозможно.

Я откусываю свою шоколадку «Нестле». Конечно, это не «Нестле», а какой-то дорогой вариант типа хрустящего шоколада с мятной начинкой от Элизабет Шо, например.

– Не хотите? Вполне съедобно.

Но Тони не отстает.

– Нет, спасибо. Так сколько, Фрэнки? И на этот раз, чур, без твоих обычных выдумок.

Да, они зовут меня Фрэнки-Выдумщик. И я этого не стыжусь. В конце концов, ложь и выдумка – разные вещи.

Тони смотрит на меня в ожидании, с одной из своих очаровательных улыбок. Мужчин он тоже умеет обольщать. Вам льстит – хоть вы в этом никогда не признаетесь – что вы удостоены его общества, ведь на него такой большой спрос. С другой стороны, вас раздражает, что он как будто все время куда-то торопится. Его мобильный (Эриксон GH688) за время нашей встречи звонил, по крайней мере, четыре раза. Он постоянно кому-то нужен.

Я доедаю шоколадку.

– Нодж в этом не участвовал. Не понимаю, почему я должен.

Неожиданно решившись на такой ответ, я уже не вижу смысла участвовать в игре.

– Да ладно. Не будь упырем в штанах штырем.

Я зеваю, показываю, что мне скучно и неохота.

И говорю равнодушно, не хвастаясь:

– За один раз я однажды довел женщину до десяти оргазмов. Пять множественных, ни одного единичного.

И это правда. Как все лгуны, я вру только при крайней необходимости.

Тони смеется неестественно громко. Колин вторит ему.

– Спасибо всем за приятный вечер. Как всегда победил чертов Фрэнки-Выдумщик, – говорит Нодж, он по-прежнему мрачен, но из беседы выпадать не хочет.

– Смотрите, опять поросята, – Тони нарочито разворачивается к окну.

Я пожимаю плечами.

– Так она мне сказала. Зачем ей было врать?

– Фрэнки, мы не в ее правдивости сомневаемся, – снова вступает Нодж.

Мне это надоело. Возвращаюсь мыслями к Веронике. Я долго откладывал. И сейчас готов все выложить. Но все-таки в голове мелькнуло: «Я победил…»

Однако я считаю себя взрослым человеком, и поэтому немедленно хороню мысль о своей победе. Потом вспоминаю, что решил не лгать самому себе, и уже осознанно повторяю: «Я победил, я победил».

И в этот момент мне задают убийственный вопрос, из-за которого я и не хотел участвовать в игре. Хуже всего то, что задает его Нодж.

– И кто же была эта счастливица?

Без всякой иронии. Вполне дружелюбно. В отличие от меня, он снова полноценный участник разговора.

Я чуть не проговариваюсь. Если бы не мои профессиональные навыки – правда ведь бывает очень соблазнительной, – я мог бы им все сказать. Если бы я был на месте Ноджа, а он – на моем, правда выскочила бы, как пробка из бутылки, потому что Нодж, как я уже упоминал, гордится тем, что всегда говорит правду, независимо от того, какие последствия это может за собой повлечь. Сокрытие правды он считает трусостью. Я же придерживаюсь здравого смысла.

По-моему, это верная позиция, особенно в данных обстоятельствах.

Стараясь не отводить глаза в сторону – типичная ошибка начинающих врунов, я спокойно объясняю:

– Вы ее не знаете. Я с ней познакомился в отпуске. Она американка. С обалденными зубами.

Я уверен, что детали делают рассказ более правдоподобным. См. оглавление (ненаписанного) «Справочника для лгунов» Фрэнки-Выдумщика, раздел «Детали и их использование в создании правдоподобной лжи».

– Ну, тогда она точно тебе наврала. Американки читают книжки типа «Как разогреть мужчину в постели». И там написано: притворяться. Вот все американки и притворяются, – беззаботно говорит Тони, поигрывая мобильником, а потом просит официанта принести счет.

– И когда это было? – спрашивает Нодж с невинным видом.

Я думаю, он действительно задает невинный вопрос, а не пытается меня подловить. В глубине души он мне верит. Как ни странно, у него есть на это основания. И все же…

– Мы с ней встречались? – не унимается Нодж.

Теперь у меня закрадываются сомнения. Может, его вопросы совсем не так невинны? Нельзя терять бдительности ни на минуту. Кругом враги.

«Не надо на меня давить», – мысленно взываю я к нему.

Не надо давить, а то может выясниться, что женщиной, которую я довел до оргазма столько раз, сколько вам и не снилось, окажется Рут. Да-да, ты не ослышался, Рут, твоя бывшая. Твоя единственная большая любовь, твоя точка опоры в изменчивом мире. Верная Рут. Верная – подходящее слово. Пять раз: хоп ля-ля, хоп ля-ля, хоп, хоп, хоп. Так что ты лучше докуривай тихонечко и не лезь.

Нодж открывает рот, чтобы что-то сказать. Я готов нанести ответный удар, я уже поддался соблазну бросить ему в лицо неприкрытую правду. И тут, как раз вовремя, подходит официант со счетом.

Тони берет счет. То, что будет происходить дальше, я знаю наизусть. Колин сжимается, Нодж каменеет. На некоторое время я под вполне благовидным предлогом отодвигаю Веронику на задний план своего сознания.

– Сотня на четверых. По двадцать пять с каждого. Нет. С меня больше. Я заплачу чаевые. Так что с меня тридцатка. Идет? – И Тони бросает на стол три десятифунтовые купюры, потом берет мобильный и начинает звонить.

Мы с Ноджем обмениваемся взглядами. Я беру счет. Тони, заказавший самое дорогое блюдо в меню, десерт и несколько коктейлей, поужинал фунтов на сорок. Колин, денег у которого почти нет, выпил бутылку пива, а из еды взял только цыпленка – не больше, чем на десять фунтов. Мы с Ноджем, это истинная правда, наели фунтов по двадцать пять каждый. Колин ерзает на стуле, ему неприятно, но он все равно лезет за кошельком. Я уверен, что он промолчит из боязни прослыть жмотом.

– Мне нужно в сортир.

Нодж направляется в туалет. Тони продолжает разговаривать по телефону. Официант подходит, чтобы забрать деньги. Ресторан уже закрывается. Не прекращая разговора. Тони поднимается. Я тяжело и беззвучно вздыхаю. Все то же самое, все то же самое. Опять Тони проехался за чужой счет. Колин сидит, опустив голову. Нодж ушел в туалет. Я хочу заступиться за Колина. Хотя бы раз…

Конечно, обычаи надо уважать. Я окликаю Тони, который уже направился к двери.

– Тони, неправильно как-то получается.

Не сомневаюсь, что он слышал, но делает вид, будто это его не касается, и продолжает трепаться по телефону. Я оглядываюсь на Колина. Он по-прежнему сидит понурившись. Снова подошел официант.

– Вы не могли бы подождать еще немного?

– Ресторан закрывается, сэр.

Я, наконец, перехватываю взгляд Тони и начинаю жестикулировать.

– Не сходится, Тони. Я про счет. Колин взял только…

Тони закатывает глаза, как будто речь идет о сущем пустяке. Он достает кошелек, вытаскивает пятифунтовую банкноту и бросает ее на стол, всем своим видом показывая, что дело не стоит выеденного яйца. В результате получается, что он повел себя достойно, я мелочусь, а Колин – жалкий тип. А ведь он так и не покрыл свою часть счета. С той же невозмутимостью он возвращается к прерванному телефонному разговору. Подоспевший из туалета Нодж видел, как Тони бросил пятерку на стол. Он смотрит на меня.

– Да, ладно, Фрэнки. Мы разделим разницу между собой.

Я киваю. В конце концов, Нодж, несмотря ни на что, способен рассуждать здраво.

Колин приготовился положить свои двадцать пять фунтов, но я отсчитываю от них десять, а остальное отдаю ему обратно.

– Это слишком много, Кол.

– Послушай, я согласен разделить счет поровну. Правда.

Но я знаю, что в душе он против. Он много тратит на лечение матери, зарплата у него меньше, чем у Ноджа, другими словами, он нищ как церковная мышь. Нодж дает тридцать, я тоже, и Колин неохотно забирает пятнадцать фунтов назад, но я не сомневаюсь, что на самом деле он испытывает благодарность. И все-таки в этот момент я не знаю, на кого злюсь больше: на него или на Тони. Какая-то часть меня устала от вечной необходимости оберегать Колина. Ведь я делаю это уже в течение двадцати лет, прости, Господи.

– Смотрите!

Нодж держит в руках двадцатифунтовую купюру и улыбается.

– Что?

– Только что нашел, приклеилась к подошве вместе со жвачкой.

Почему ко мне ничего не приклеивается? Потому что я не такой счастливчик, как некоторые, не будем называть имен.

Мы выходим из ресторана, Тони по-прежнему орет в свой телефон, Нодж тщательно отскребает остатки жвачки от двадцатифунтовки. Я чувствую наступление момента истины, он охватывает меня, как поток воздуха от проходящего поезда метро. Ситуация нелепая. Мне нужно сказать им то, что я собирался сказать, а все уже расходятся. Это на меня похоже. Откладываю принятие решения до последнего и загоняю себя в угол. Тони наконец заканчивает разговор. Мы все ждем снаружи, чтобы попрощаться. И неожиданно меня прорывает – слова слетают с губ незаметно, как будто против моей воли.

– Я женюсь.

Все, кроме меня, смеются, потом и я присоединяюсь к всеобщему веселью – просто потому, что оно заразительно. И, как гром среди ясного неба, в голове у меня высвечивается мысль: «Я люблю своих друзей».

Я их люблю. По крайней мере, я так думаю. Конечно, все любят своих друзей, но как можно быть в этом уверенным? Любовь к друзьям так похожа на любовь к родителям. Ты знаешь, что они всегда рядом, пока с ними все в порядке. Любовь к родителям и друзьям проявляется в их отсутствие, тогда как любовь к женщине, если это любовь, всегда обозначает себя, ее можно ощутить, она звенит колокольчиком в груди и рвется барабанным боем наружу. По крайней мере, в первые две недели.

Поэтому любовь к друзьям во многом вопрос верности. И я верен своим друзьям. Верен Тони, Ноджу и Колину, моим старым, самым лучшим друзьям. И я их люблю. Я хотел бы сказать, что они мне нравятся, но что-то мешает сделать это. Скорее всего, прошлое. Оно одновременно разъединяет и объединяет нас. Я уже давно не задаю себе вопроса, нравимся ли мы друг другу. Мы просто… друзья. Это как массивная мебель в гостиной, такая, что с места не сдвинешь. Дружба – это… некоторая устойчивая исторически сложившаяся расстановка. Им уже никуда от меня не деться. Они – часть моего прошлого, а ведь без прошлого нельзя. Кто ты без прошлого? Откуда?

– Да нет, – говорю я, продолжая смеяться, но уже не так заливисто. – Я серьезно. Я правда женюсь.

Смех резко прерывается, как будто кран перекрыли. Слышно только, как с грохотом проносится автобус да где-то вдалеке звучит регги.

– В сентябре.

Первым приходит в себя Колин. Он спускается с парапета, на котором стоит, наклоняется и немного смущенно обнимает меня. Я не знаю, куда девать руки. Мы с Колином редко прикасаемся друг к другу.

– Это замечательно, Фрэнки. Поздравляю.

Похоже, он искренне рад. Тони и Нодж, напротив, стоят не шелохнувшись. Затем Нодж очень медленно достает пачку сигарет из кармана и вскрывает с чрезмерной даже для него элегантностью и выверенностью движений.

– Здорово. Это здорово, – говорит он тоном, который, возможно, по замыслу должен выражать хоть какое-то одобрение, но на деле звучит не радостнее, чем кольцевая дорога в час-пик.

Тони спрашивает:

– Ты ведь пошутил?

Я качаю головой. Мимо проходит пара, и мы молчим, ожидая, пока они скроются из виду. Тони, поняв, наконец, что я не шучу, качает головой:

– Как-то неожиданно.

– В общем, да.

– И давно это?

– Что?

– Давно ты познакомился с… как ее там?

– Полгода назад.

Нодж прикуривает. Дым скрывает его глаза.

– Как ее зовут? Какая-то Буш? – спрашивает Тони.

– Вероника. Вероника Тери.

– Ну, что ж, – изрекает Тони. – Молодец.

Я чувствую, что атмосфера накаляется до предела. Колин по-прежнему улыбается, но уже заметно, что ему это делать все сложнее по мере того, как напряжение нарастает. Что-то мне уже не так весело.

– А в чем, собственно, дело? Я думал, вы порадуетесь за меня.

Вижу, как Тони трудно скрыть свои чувства. Он подыскивает слова.

– Да мы рады, Фрэнки. Это круто. Просто… просто…

Нодж мрачнее тучи.

– Просто ты нас даже толком не представил. Если не считать той встречи в пабе. – Он говорит это с горечью, и мне кажется, я понимаю, почему. Он считает, что я их стыжусь. Что, конечно, полная чушь, абсолютный вздор и чепуха.

Что, конечно, правда.

Снова наступает тишина. Все уже сказано. Образовавшаяся трещина разрастается до размеров пропасти. Тишину, наконец, нарушает Колин. По голосу чувствуется, что он на грани паники.

– А как же четырнадцатое августа? Ведь скоро четырнадцатое августа.

Тони и Нодж смотрят на меня. Я понимаю, что должен пройти испытание.

– Это святое. Это как всегда, – говорю я.

Совершенно искренне.

Глава пятая
О том, как верная Рут напилась

Как это ни странно звучит, я не был сильно влюблен в Рут, она мне даже не особо нравилась. Просто подвернулся случай, и я им воспользовался. О последствиях я не думал. А ведь они неизбежны, не так ли?

Это случилось как-то вечером, кажется, в 1990-м. К тому времени я уже не раз встречался с Рут: она почти пол года была э-э-э-другом Ноджа (он сказал: «А это мой, э-э-э, друг»). Нодж полагал, что некорректно называть ее подружкой, хотя она называла всех своих приятельниц подружками, и ничего, хотя эти подружки называли тех, с кем они встречались, бойфрендами, и ничего, а еще она могла обозвать мужчину мудаком, тогда как тебе нельзя было назвать девицу или даже парня сукой, нельзя было сказать о девице, по крайней мере, в лицо, телка, а они при этом могли называть тебя жеребцом и говорить, что у тебя крепкие ягодицы, но попробуй ты заикнуться, что у них аппетитная задница…

Я начинаю заводиться.

Казалось, они счастливы. И все-таки меня почему-то не покидало ощущение, что между ними нет гармонии. Они были как бы зеркальным отражением друг друга: достоинства одного сводили на нет добродетели другого, а недостатки, наоборот, преломлялись, удваивались, удесятерялись, множились до бесконечности.

Нодж совершенно потерял голову. Насколько он вообще на это способен. В его случае это выражалось в том, что он довел до нашего сведения факт ее существования, познакомил ее с нами и в ее отсутствие говорил о ней с умеренным восторгом. Все это было очень не похоже на Ноджа, который до, да и после Рут держал свою частную, а в особенности сексуальную, жизнь за семью печатями. И хотя она так и не переехала жить к нему, они однажды ездили вместе отдыхать, что в моем понимании является прелюдией к совместному проживанию – или, по меньшей мере, уничтожением одной из преград, которые предстоит снести на пути к так называемому счастью совместной жизни.

Нодж познакомился с Рут на курсах вождения, разъезжая по Лондону на мопеде, напоминающем автомобиль полным набором рычагов управления. Рут была единственной женщиной среди учеников. Как и Нодж, она плохо вписывалась в эту компанию, состоявшую в основном из разукрашенных татуировками фашиствующих молодчиков из Бромли, а также небольшой группки меланхоличных евреев. Это их и сблизило. Роман завязался во время совместной зубрежки правил дорожного движения за кружкой кофе в квартирке Рут в Камберуэлле.

Рут была старше Ноджа и принадлежала к числу типичных представительниц поколения 70-х. Как и Нодж, она была пуританкой, но более строгой, вплоть до того, что могла вспылить на этой почве. Нодж в то время еще не стал закоренелым пуританином, и Рут способствовала укреплению уже заложенного фундамента. Появление родственной души убедило его в правильности выбранного пути. Они были как удвоенный наряд полиции, находящийся на страже чистого языка и добропорядочных отношений в обществе. Тони развлекался, доводя их обоих до предынфарктного состояния. Жестоко, конечно, но нельзя не признать, что наблюдать за этим было иногда весело.

Несмотря на весьма посредственную внешность, она, в соответствии с тогдашними убеждениями, не пыталась себя приукрасить, избегая преклонения перед кукольным идеалом красоты. Это было незадолго до появления Мадонны, которая полностью изменила представления о том, как должна выглядеть женщина. В словаре Рут сексуальность и доступность были синонимами.

Рут особой сексуальностью не отличалась: среднего роста, волосы коротко, но неаккуратно подстрижены, в уголках глаз уже наметились морщинки, ноги коротковаты. Однако все ее недостатки искупала высокая грудь, которую она по обыкновению прятала под просторными черными свитерами или белыми рубашками навыпуск. Не скрою, я жаждал этих скрытых под одеждой шаров еще и потому, что переживал не лучший период в моих отношениях с женщинами, и чем дольше он продолжался, тем болезненнее становился, а женщины нутром чуют, когда мужчина неуверен в себе. Я и не мечтал, что мне что-нибудь обломится, но льстил себе, полагая, что, если такое вдруг случится, я окажусь на высоте.

Я вообще грешу завышенной самооценкой.

Я не сомневался, что Рут испытывала ко мне такую же неприязнь, как к Тони, а ее неприязнь к Тони можно было заметить невооруженным взглядом. Я, естественно, не слишком лез на рожон и, как всегда, старался приспособиться. Но мне казалось, что, если она так высоко ценила людей с определенной жизненной позицией, имеющих на все свою точку зрения, мой нейтралитет должен был вызывать презрение скорее, чем постоянные – и как я тогда считал, забавные – насмешки Тони над голубыми, над женщинами, над провинциалами, словом, над теми, кто был не из Шепердс-Буш, а точнее, хоть чем-то отличался от Тони. Я не мог похвастаться яркостью личности, а в ее системе координат это было равносильно смертному греху. Но что еще хуже, под ее влиянием я начал думать, что отсутствие собственного мнения – преступление. А у меня действительно не было готового мнения обо всем. Я зачастую подстраиваюсь под других. Но ведь все так делают, разве нет?

Кроме того, если говорить начистоту, я ревновал. До того, как появилась Рут, мы с Ноджем переживали период взаимной любви: как это бывает у приятелей, болеющих за одну футбольную команду и поглощающих пиво в неимоверных количествах. К тому же с ним я дружил так, как не мог бы дружить с Тони или Колином: один был слишком раздут, другой давно сдулся. А Нодж был в самый раз. Я понял это еще в школе. Мы были неразлучны, блевали в унитазы друг у друга дома, часами трепались по телефону, как девчонки.

Но когда появилась Рут, все изменилось. Началось: Рут сделала так, сказала этак, Рут думает по-другому. Если я звал его выпить, он приводил с собой Рут, как будто ее приглашали. Приходя в гости вдвоем, они приносили одну бутылку вина вместо двух. Меня это всегда бесило. В спорах они всегда защищали друг друга, неважно, кто был прав, кто виноват. Если раньше Нодж звонил мне, теперь я был вынужден звонить ему. Казалось бы, ерунда, на самом деле нет. Это проекция соотношения сил. Это проекция востребованности. И в тот момент я чувствовал себя сильно невостребованным.

Я не замечал, чтобы они проявляли признаки физической любви. При мне Нодж никогда не обнимал и не целовал ее. Но они пребывали в той ранней стадии влюбленности, когда объект любви кажется чем-то необыкновенным. А на самом деле все люди обыкновенные. Все приблизительно одинаковые. И те, кто этого не понимает, вызывают раздражение.

Поэтому когда я как-то позвонил Ноджу и узнал от Рут, что он уехал навестить свою больную тетю в Ранкорн, мне с трудом удалось скрыть свое разочарование. Прежде всего я решил, что они перешли на стадию, предшествующую совместному проживанию – начинается все с зубной щетки, оставленной в ванной, и пары кроссовок, забытых в шкафу, а заканчивается ипотекой, мазью от ожогов и постепенным крушением надежд – но, помимо этого, мне страшно хотелось выпить пива. Я начинал потихоньку сходить с ума от долгого пребывания в помещении, мне срочно нужно было куда-нибудь пойти.

Вместо того чтобы извиниться и тут же повесить трубку, я почему-то продолжал разговаривать. Пребывая в этом состоянии, я готов был ухватиться даже за разговор с Рут. Удивительно, но Рут охотно поддержала беседу. Это был разговор ни о чем: о Нодже, о футболе (к чести Рут, она болела за «Рейнджерс»), о телесериалах. Но это было лучше, чем пялиться в окно и ждать, пока зазвонит телефон.

И вдруг, ни с того ни с сего, Рут сказала:

– Я ведь тебе не нравлюсь, Фрэнки, да?

Это было очень похоже на Рут, по крайней мере, на Рут в моем восприятии – закамуфлированная под непосредственность бестактность. Ну и что, если даже она мне не нравится? Что толку об этом говорить?

«Да, Рут. Ты права, и, кстати, большинство моих знакомых единодушно считают тебя редкой занудой», – вот что я должен был ответить, но мое обычное стремление уйти от прямого ответа и тут взяло верх.

– Это не так. Да, иногда ты меня раздражаешь, но ведь и я иногда тебя раздражаю. Зато с тобой не бывает скучно.

Ложь с первого до последнего слова. Скучно с ней всегда. Потом я сказал:

– Идеальных людей нет. Но ты удивительный человек. Правда.

– И ты тоже удивительный.

Это было странно. В отличие от меня, она, похоже, говорила искренне. Какое-то мгновение я соображал, не повесить ли трубку, а потом Рут сказала:

– Жаль, что Ноджа нет дома, но у меня сегодня свободный вечер. Может, встретимся, сходим куда-нибудь?

– Конечно. Давай, – услышал я свой голос.

А почему бы нет? Что криминального в том, чтобы пойти с девушкой друга в паб? Я не собирался напиваться. Я думал посидеть, выпить пару бокалов вина, поболтать о погоде.

Век моих иллюзий был недолог, они рассыпались в прах, как только Рут час спустя появилась в дверном проеме «Эйнжделси армс» – в те времена это была забегаловка, где собирались жалкие типы, смолящие самокрутки. Она не нарядилась, нет, просто я впервые увидел на ней облегающий свитер, подчеркивающий достоинства ее бесподобного бюста. Я впервые наблюдал ее грудь в свободном состоянии, и завораживающее шевеление этих шаров привело меня в восторг. Я с трудом отрывал от них взгляд. Моя физиология упрямо лезла наружу. Это и стало предметом нашей первой стычки.

– Что ты уставился на мою грудь?

– Я не уставился.

– Нет, уставился. Вот и сейчас на нее смотришь.

– Разве? Она сегодня обращает на себя внимание.

– Я имею право одеваться, как захочу, но это не значит, что каждый идиот в пабе должен строить мне глазки.

– Я не каждый идиот в пабе. Я вполне конкретный идиот. И вообще, мы друг друга знаем.

– Тем хуже.

…И т. д. и т. п. А ведь она даже присесть еще не успела.

Но это не было похоже на стычки, случавшиеся в присутствии Ноджа. Это больше походило на наши с ним споры: горячие внешне, но с внутренним сознанием взаимной привязанности, которая позволяла нам не стесняться в выражениях, каждый из нас знал, что другой не будет обижаться из-за пустяков. Рут очень оживилась, тут же предложила купить мне выпить, и я согласился. Она принесла кружку пива и джин с тоником. Джин с тоником предназначался мне.

Мы продолжали спорить, однако споры эти означали не враждебность, а принятую между нами, привычную и удобную форму общения. Как я уже говорил, у меня не было определенного мнения по какому-либо вопросу, но с целью поддержания оживленной беседы я всегда ей противоречил. Время от времени, вместо того чтобы пускаться в пустопорожнее резонерство, она начинала смеяться. Мы еще выпили, потом еще. Очень скоро я почувствовал, что здорово набрался. Состояние опьянения и близость увеличили размеры ее бюста, и я осознавал всю силу моего опрометчивого желания. Желание было столь велико, что Рут мне уже нравилась, но где-то в глубине еще шевелилось чувство вины по отношению к Ноджу. Я утешался тем, что все это фигня. Все равно ничего не будет. Мало ли кому нравились подружки друзей.

Мы говорили о Тони. И хотя они не общались с глазу на глаз, я был поражен потоками брани, которые Рут на него обрушила.

– Этот парень ненавидит женщин, ненавидит черных, ненавидит голубых. Он профессиональный ненавистник.

– Ты не права. Он просто подначивает. Он бросает идею, чтобы спровоцировать собеседника.

– Он может срастись с этой привычкой. То, что было шуткой, может стать его натурой. Я понимаю, что ему это кажется шуткой. Так же, как и тебе. Но это не шутка. Совсем не шутка.

Я защищал Тони, хотя не мог не задуматься над словами Рут. Я думал о том, что он всегда пользовался женщинами как туалетной бумагой, о том, как он смеялся над ними у них за спиной. Я думал о том, как он называл негров ниггерами, при этом утверждая, что он абсолютно лишен предрассудков и может говорить, что угодно, не испытывая политкорректной вины.

А ведь все это были издевательства, насмешки.

– Да.

И тут прозвенел прощальный звонок – Рут допила свое пиво. Она посмотрела прямо мне в глаза и сказала, что опасается ехать домой, поскольку слишком пьяна, и нельзя ли ей заехать ко мне выпить кофе, чтобы немного прийти в себя.

Даже тогда я не понял, что в этом крылось нечто помимо искреннего желания развеять хмель, поэтому, когда она набросилась на меня на лестничной площадке и начала целоваться, я был искренне удивлен. Внутренняя борьба длилась не дольше десятой доли секунды, а потом я ответил на поцелуй. Она начала дышать так, как будто только что пробежала лондонский марафон, из чего я сделал вывод, что она возбуждена. И тут же почувствовал, как в штанах вырастает нешуточных размеров конструкция.

Мы вломились в мою квартиру, продолжив целоваться уже внутри. Рут пропахла выкуренными сигаретами и пивом «Директорс Биттер», но за этой не самой ароматной завесой угадывалась необузданная страсть.

В какой-то момент Рут оттолкнула меня и решительно заявила:

– Так нельзя, Фрэнки. Это ужасно.

Однако я понимал, что произнесенные ею слова рассчитаны лишь на то, чтобы в памяти сохранился некий оправдательный момент и наутро не так мучили угрызения совести. Что касается моей нравственности, в обычные дни призраком витающей надо мной, то в этот раз она была сметена под напором гормонов и наполнявшей пенис крови, и я набросился на Рут, пытаясь стащить с нее свитер и увидеть, наконец, давно вожделенный бюст. Когда спустя несколько секунд мне это удалось, последние мысли о Нодже исчезли без следа, и я, тяжело дыша, навалился на нее. И, наверное, отскочил бы от ее упругих шаров, как на батуте, не прижми она меня с силой к себе, при этом звуки, которые она издавала, наводили на мысль, что она умирает, но умирает радостно. Я счел это, и не без основания, призывом к действию, а потому сразу приступил к вторжению.

Это было поразительно. Это было невероятно. Она кончила раз пять, и каждый раз ее оргазм длился вечность, и я знаю, что это было по-настоящему, потому что кровь приливала ко всему ее телу, от головы до пят, кожа покрывалась чудесным розовым глянцем, спадавшим лишь несколько минут спустя и появлявшимся вновь при следующем оргазме. Это был лучший секс за всю мою прошлую и, возможно, будущую жизнь.

Когда все закончилось, она лежала рядом и, пытаясь оправдаться, объясняла, какой дерьмовый у них с Ноджем секс, как он признается ей в любви, но при этом в их отношениях страсть полностью отсутствует, и я понял, что ничего не изменилось, что она совсем мне не нравится. А поняв это, уже не в силах был сдержать нахлынувшее раскаяние. Меня мутило от сознания вины и отвращения к себе.

Проснувшись утром, я с облегчением обнаружил, что от Рут осталась лишь вмятина на подушке. Я потянулся, закурил и позвонил Ноджу. Его голос в трубке звучал бодро и весело. Очевидно, Нодж не был в курсе второй части вчерашнего вечера, но я не представлял, что именно ему известно. Рассказала ли Рут про выпивку, опустив последующий секс? Я не мог вообще не обмолвиться об этом вечере, знать бы только, что наговорила ему Рут: вдруг я что-то скажу, а она – нет, тогда я все испорчу.

– Как ты, Фрэнки? Что нового?

Этого вопроса я и боялся. И начал судорожно искать повод прервать разговор.

– Нодж… подожди, там кто-то звонит в дверь. Я сейчас.

Я закрыл трубку рукой, отчаянно надеясь, что на меня снизойдет вдохновение, но в голове было пусто. Эх, перекинуться бы парой слов с Рут, чтобы понять, что делать дальше. Я подождал несколько секунд и снова поднес трубку к уху. Я решился. Назад пути нет.

– Нодж, мне надо кое-что тебе сказать.

– Что, Фрэнки? – это уже был голос Рут.

– Рут! Слава Богу! Он еще там?

Я говорил тихо, опасаясь, что меня может услышать Нодж.

– Он пошел в туалет. Скоро придет. Ты как?

– Ужасно, – сказал я уже громко. – Чувствую себя полным дерьмом. Слушай, ради всего святого, ничего ему не говори. Мы никуда не ходили вчера. Сидели дома и смотрели телевизор.

– Да, – приглушенно проговорила она и тут же защебетала в полный голос: – Вчера ночью все было здорово. Правда, так много народу, что не протолкнуться.

Понятно. Про паб он в курсе, но об остальном она промолчала.

– Рут, никогда не рассказывай ему о том, что было вчера. Это разрушит нашу дружбу. И мы больше не должны так делать.

– Ну, я не уверена, что соглашусь с этим. По крайней мере, с первой частью. Вторая и третья – другое дело. С третьей частью я полностью согласна.

– Что?!

– Но я подумаю над твоими словами. Может, расскажу. А может, и нет. Кстати, вот и Нодж. Желаю удачи, мистер Выдумщик.

И она передала трубку Ноджу. Он выразил легкое удивление по поводу нашего с Рут похода в паб, но в целом, похоже, был доволен. Очевидно, ему и в голову не приходило, что я могу оказаться таким дерьмом. Неудивительно, в моей голове это тоже не всегда укладывается.

С тех пор я не видел Рут. Я дергался по поводу того, скажет она Ноджу или нет, но, видимо, не сказала. Мы об этом никогда не говорили. Две недели спустя она бросила Ноджа ради трейдера, помешанного на бодибилдинге, и хотя у него отсутствовал даже намек на мозги или убеждения, зато была куча денег и стальные мышцы по всему периметру тела. Нодж нескоро оправился от этого удара. Казалось, что рухнула его вера не только в Рут, но и во все, что она для него олицетворяла: идеи равных возможностей, протест против дискриминации, права женщин, помощь обездоленным и все такое прочее.

Это не могло не отразиться на его поведении: он стал менее агрессивным в выражении своих общественных взглядов и потихоньку освоил более мягкие формы левацкого безразличия. После того как Нодж изменился, я стал подсознательно симпатизировать блэровской партии лейбористов. Но уже не верил ни его нападкам на консерваторов, ни разговорам о засилии американской культуры, ни речам в защиту ежиков, погибающих под колесами машин. Казалось, что он говорит все это по привычке. Наверное, так со всеми происходит рано или поздно. Чем-то ведь надо руководствоваться в своих действиях.