Текст книги "Блю из Уайт-сити"

Автор книги: Тим Лотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Просил, чтобы мой отец умер.

Вероника не шевельнулась. Переплетенные пальцы рук крепко сжаты. Я не хочу продолжать этот разговор. Сквозь окно паба вижу, как Тони направляется к свободному столику. Хочу выйти и присоединиться к нему, поболтать о футболе. Выпить пива, позлословить о девицах. Я не хочу… выворачивать мозги наизнанку. Но почему-то не могу двинуться с места.

По мере того, как воспоминание всплывает из глубины и вырывается наружу, я чувствую, как внутри у меня что-то сжимается, скукоживается. Отец на больничной койке с розовыми ободками, желтое, напряженное лицо на подушке, рот открыт, из него то и дело вылетают ужасные звуки. Пытаюсь сдержать слова, но это оказывается выше моих сил, как будто их высасывает вакуум через разбитый иллюминатор самолета.

– У него был рак легких. Наверное, из-за угольной пыли. Он никогда не курил. Его мучили боли. Сильные боли. Я не мог на это смотреть.

Зачем-то начинаю включать и выключать радио указательным пальцем. Толку никакого. Наконец продолжаю будничным голосом, словно сдаю белье в прачечную:

– Я пошел в церковь, преклонил колена и стал молить о том, чтобы папа умер. Я долго молился. Привел все доводы в пользу того, чтобы Господь отпустил его. Рассказал, как он старался быть хорошим отцом и что это у него получалось. Хоть он и не мог дотронуться до меня. Такой был застенчивый. Пообещал, что буду верить в Бога до конца моих дней, если мучения отца прекратятся. Предложил взять что-нибудь у меня взамен. Руку, например. Потому что папе было очень больно.

Вероника кивнула. Я ее не замечал. Голос сорвался и ослаб. Уличные огни окрасили все вокруг в желтый цвет. Ее слова преодолели расстояние между нами:

– Вы с отцом были близки?

Я кивнул.

– Думаю, да.

– Мне бы хотелось с ним познакомиться.

– Мне тоже.

Я смотрел, как светофор переключался с зеленого на желтый, потом на красный. Теперь мой голос уже не звучал буднично.

Не всегда получается контролировать тембр своего голоса.

– Знаешь, он был моим лучшим другом.

У меня такое чувство, будто я сам только что это понял. И осознаю – так оно и есть. Наконец я посмотрел на Веронику.

– Дело в том, что я не знал этого раньше. Мы оба не знали. Пока он не умер. Ведь о таких вещах обычно с отцом не говоришь, правда? По крайней мере, я. Не говорил.

Вероника собирается выйти из машины, прервать болезненный для меня разговор. Но теперь уже я удерживаю ее за руку. Она сдвинула невидимую плиту внутри меня, словно выпустила из бутылки джина.

– Нет. Послушай. Я простоял в церкви целый час. На коленях. До этого я там никогда не бывал. Между прочим, именно в этой церкви мы собираемся венчаться. На Рэйвенскорт-парк. Там были маленькие красные коврики для молитв, но я ими не воспользовался. Хотел, чтобы Бог понял, как это важно для меня. Что мне не нужен коврик под колени. Когда я вышел оттуда, на коленках была кровь. А в одной еще и большая заноза застряла.

Понимаешь, я думал, что это поможет, странно, ведь я не был верующим в обычном смысле слова. Считал, что все это ерунда. Но я так долго молился. Так искренне. Потом я вышел, оглянулся, посмотрел на церковь и подумал: люди построили такое количество этих чертовых церквей – тысячи, миллионы. Не может быть, что за этим ничего не стоит. Они же не дураки были.

Я качаю головой, не могу сменить тему. Не могу смотреть на Веронику. Не могу замолчать.

– Понимаешь, мой отец был хорошим человеком. Всю жизнь работал, никогда никому дурного слова не сказал. Кто как ни он заслужил Божью милость, если на то пошло. И я попросил за него. Я не молил ни о чем сверхъестественном, например, чтобы он выздоровел, это было бы чересчур, я просто попросил, чтобы он ушел быстро и безболезненно. И что?! Мои коленки истекали кровью, клянусь тебе. От долгой молитвы разболелась голова. Возвращаясь в больницу, я думал, что он уже тихо скончался. Глупо, конечно, но я был в этом уверен!

Слова душили меня, и я прервался. Мне вдруг расхотелось продолжать.

Вероника заговорила так нежно, с таким участием. Но сказала только одно слово:

– Фрэнки…

Я почувствовал, что по щекам текут слезы. И осознал, что должен закончить рассказ. Выбора не было. Она повторила:

– Фрэнки.

– Я вернулся в больницу, шел по коридору и, когда до отцовской палаты было еще метров сто, услышал этот жуткий вой. Ничего ужаснее в своей жизни я не слышал. Похоже на… стон привидения. Все в коридоре смотрели в сторону его палаты. Я подошел ближе и понял, что кричит мой отец. А потом разобрал, что он кричит мое имя… – И прошептал очень, очень тихо: – Фрэнсис, Фрэнсис.

Мимо прошла служительница стоянки, заглянула в машину. Кивнув мне, она улыбнулась, я механически улыбнулся в ответ. Потом сказал:

– Он никогда не называл меня Фрэнки. Не знаю, почему. Думаю, это неважно.

Вижу, как Тони курит сигарету у окна в пабе. Он разговаривает с девушкой, кладет ей руку на плечо. Я снова поворачиваюсь к Веронике.

– Он еще что-то кричал, но я не сразу расслышал. А потом разобрал: «Прекратите это! Прекратите! Прекратите!», как будто он был чем-то возмущен. Как будто кто-то нарушил его права. А ведь Джозеф был на самом деле гордым человеком, очень гордым. Его звали Джозеф. Джо Блю. И знаешь, что я сделал? Можешь себе представить, что я сделал?

Вероника напряженно слушает. Качает головой.

– Я ушел. Развернулся и ушел. Не дойдя нескольких метров до его палаты. А голос звенел в ушах. Больше к нему некому было прийти – его навещали только я и мама. Кроме меня, у него не было друзей. Но, понимаешь, я не смог этого вынести. Он умирал целую неделю. Но я не мог… я просто не мог… – Я почти прошептал это, а потом злость вернула мне голос. – Я больше ни разу не проведал его. Потому что он уже не был моим отцом. Он был сгустком боли. Боли, старости и одиночества. Вот такая чертовщина. Такая обыкновенная мерзость жизни.

Я откинулся на сиденье, с трудом приходя в себя. Вероника дотянулась до моей руки и стала водить по ней указательным пальцем. Ощущение очень приятное. Я никогда никому не рассказывал об этом. Ни Ноджу, ни Колину, ни Тони, ни Мартину Баклу, ни Нивену Бендеру. Так почему вдруг рассказал Веронике? И почему именно сейчас?

Потому что она патологоанатом. Потому что она знает, что там внутри. Она забирается туда при помощи своих маленьких острых скальпелей.

И тут мы оба подпрыгиваем на месте от громкого стука в окно машины.

Глава девятая
Безжалостная Немезида Кристофера Кроули

– Эге-гей!

Это Тони. Он явно хорошо принял. По запаху чувствуется. К тому же его шатает. По тому, как он сопит, пыхтит и утирает нос, можно догадаться, что он пропустил не одну рюмку и уже готов выяснять, кто кого уважает.

Я тут же беру себя в руки. Мне приходит в голову, что я делаю это каждый раз перед встречей с друзьями. Одно движение лицевых мышц – и я превращаюсь в самоуверенного, крутого, дерзкого всезнайку.

– Тони-Бриллиантовый!

– Фрэнки, чертов Выд… о, простите, просто Фрэнки. Офигительно невероятно честный Фрэнки. Девушка не знает твоего прозвища? Вронки, не надо обижаться. Пошли. Пошли, выпьем пива. У нас еще пятнадцать минут до того, как Махатма Ганди раскроет нам тайну мирозданья. Он осчастливит весь мир. Конец сомнениям и неуверенности. Два пива и «Бейлиз» для тебя, куколка. Ну хватит тут обжиматься-миловаться. Ненавижу женатиков. Опаньки. Вы ведь еще не того? Не женились?

Он одаряет Веронику одной из своих самых очаровательных улыбок: полумальчик, полусатир. Я вижу, как она замирает, думает, наконец сдается и начинает смеяться. Тони галантно открывает дверцу и протягивает Веронике руку. Расстегнутый ворот рубашки позволяет увидеть золотой амулет с рогами и ладонью, который он никогда не снимает. Вероника сжимает его ладонь – большую, мягкую, с черными островками волос на тыльной стороне, – и Тони начинает, спотыкаясь, продвигаться к входу в паб.

Я прихожу в себя и усмиряю свои эмоции, запихивая их в дальний ящик сознания. С тех пор, как я вышел из машины, мне удалось совладать с собой, теперь все опять под контролем. Я три-четыре раза провожу рукавом пиджака по лицу, пока не исчезает соленая влага, потом вхожу в зал. Тони с Вероникой уже сидят за столиком в углу. При моем появлении Тони начинает размахивать руками и громко звать меня, так что другие посетители паба оборачиваются.

– Фрэнки!

Я подхожу к столику и сажусь, потом залпом выпиваю пиво, которое Тони уже успел для меня заказать. На нем красивый льняной пиджак шоколадного цвета и (невероятно, но факт) коллекционная голубая рубашка от кого-нибудь типа Версачи. На ногах мокасины от Гучи с квадратными носами. Он как заведенный трещит про свою работу.

– Парикмахер – это не просто человек, который стрижет волосы. Это гораздо больше. Вы понимаете, о чем я? Понимаете? Может, звучит претенциозно. Не знаю. Но, приходя в салон, люди хотят попасть… в другой мир. И это то, что я им даю. Немного волшебства, милая беседа, новая внешность. На прошлой неделе у меня был Эван Макгрегор, потрясающий мужик, на самом деле он скорее мой приятель, чем клиент. Так вот, он сказал мне: «Я прихожу сюда не для того, чтобы постричься». Дело в атмосфере, в том, как это организовано. А я здорово умею создавать атмосферу. Да, и еще Алекс – Александр Маккуин – зашел вчера постричься наголо. Вы его знаете? Ну, дизайнер. Да? Он отличный парень, никакой распальцовки, даже намека на это. Так вот, он сказал примерно то же самое. Сказал, что ему у нас… комфортно. Так и сказал. Комфортно! Вот я и говорю: это одновременно ремесло и творчество. Кстати, Вероника, у тебя чудесные волосы. У кого ты стрижешься? Тебе идет. Разве что чуть-чуть снять на затылке. Можешь повернуться на секунду?

Вероника поворачивается, и Тони кладет руку ей на шею, легким движением поднимает волосы и проводит пальцем по кончикам. Вероника едва заметно вздрагивает.

– Не хочу обидеть того, кто тебя стриг, но здесь немного неровно. Я бы сделал чуть покороче, покомпактнее, что ли. Заходи ко мне. Тебя, красотка, постригу бесплатно.

Все идет хорошо. Вероника чувствует себя гораздо спокойнее, чем в прошлый раз. Движения мягкие, веки полуприкрыты. Я доволен. Внезапная волна уверенности в себе заставляет меня перегнуться через стол поближе к Тони:

– Есть разговор, это важно.

Тони отхлебывает из стакана и ставит его обратно на стол. Начинает теребить золотые рога на шее. Он смотрит на меня и одновременно как будто мимо. Тони вообще часто переключает свое внимание с близлежащих предметов на отдаленные. Он всегда контролирует, нет ли поблизости кого-нибудь более достойного.

– Мы с Вероникой хотели спросить. То есть нам было бы очень…

И тут Тони переводит взгляд в противоположный конец паба.

– Ричард! Привет!

Опять смотрит на меня. Ясно, что он слушал вполуха.

– Прости, Фрэнк. То есть Фрэнки. Это Ричард Блоук. Из «Биг-Грин-Три-Томатос». Отличный парень. Я сейчас. Вернусь через минуту.

С этими словами он вскакивает и начинает обнимать длинного худого человека, в смущении стоящего около барной стойки, в котором я после некоторых усилий распознаю вокалиста второсортной рок-группы. Какое-то время мы с Вероникой молчим. Потом я говорю:

– Обычное дело. С ним нельзя ни по улице пройти, ни в паб зайти, с ним только с места двинешься, а он уже встретил знакомого. Максимум, на что можно рассчитывать, это на десять минут непрерывного общения.

– Неудивительно. Он боится.

Чувствую, что снова начинаю потихоньку закипать. Я уже успел забыть, как нежна она была в машине.

– Почему ты во всем что-то видишь? Просто он пользуется успехом. Нравится людям.

– Нет.

– Что нет?

– Не нравится.

– Потрясающе. Я женюсь на докторе Катце.

Доктор Катц – герой моего любимого мультика.

Он психотерапевт. К сожалению, Вероника, похоже, не уловила смысла. Как раз в этот момент возвращается Тони. Он показывает на часы:

– У Ричарда сегодня выступление. Ему надо бежать.

Я бросаю взгляд в сторону столика, за которым сидит этот костлявый тип. Его приятель только что принес ему еще одну кружку пива. Ричард Блоук не торопясь усаживается и вовсе не спешит пить свое пиво. Тони показывает на часы:

– Думаю, нам пора.

Мы встаем. Тони выглядит слегка растерянным и сбитым с толку, но быстро берет себя в руки. Пока мы идем к выходу, он спрашивает Веронику:

– И кто же этот чудо-человек?

Вероника отвечает:

– Кристофер Кроули. Я о нем немного знаю. Он написал несколько книг о мифах и символах. Моя лучшая подруга, Гонория, считает его гением. Но обещать ничего не могу. Просто мне интересны различные взгляды на мир.

Пока Вероника рассказывает, Тони возится со своим органайзером, потом говорит:

– Ясно.

Когда она отходит достаточно далеко, он с ухмылкой шепчет мне на ухо:

– Любопытно на это посмотреть. Кристофер Кристалломагический, сукин сын из Калифорнии.

Это подтверждает мои подозрения насчет того, что Тони еще не созрел для Духовного Пробуждения.

Мы пришли в Таун-Холл. Лекция проходит в небольшом зале рядом с парковочными службами. Стены, выложенные красным кирпичом, не очень способствуют одухотворенности. Тони отлучается в туалет, я подозреваю, не для того, чтобы отлить. Он уже близок к среднетяжелой стадии опьянения.

В зале расставлено около семидесяти серых стульев. А перед ними – небольшая сцена. Едва заметные следы легкой белой дымки и негромкое, монотонное звучание медитативной музыки. Занято примерно половина мест. Публика самая обыкновенная. Разве что женщин больше, чем мужчин, и они помоложе: мужчинам, похоже, всем за сорок.

Тони, вернувшийся из туалета и пыхтящий, как проголодавшийся дракон, и я – определенно самые молодые здесь мужчины, при этом наберется пяток женщин моложе нас. Одинокий постер на стене возвещает: «Кристофер Кроули: Власть Символа и Зов Мифа». А под ним краткая биография. Оказывается, последние двадцать лет Кроули провел на западном побережье Штатов, но вырос в Бирмингеме.

В этот момент на сцене открывается боковая дверь. Выходит человек в отвратительном костюме. Дешевый светло-коричневый хлопок, широкие блестящие лацканы, хранящие следы поглощенного завтрака.

Но самой потрясающей деталью костюма является двойной ряд штрипок, параллельно пришитых к поясу брюк. И через каждый ряд продет дешевый широкий ремень. На ногах серые ботинки, цветом и формой напоминающие кефаль.

– Это он?

В зале раздаются жидкие аплодисменты.

Человек в дрянном костюме подкручивает микрофон и начинает говорить мягким, несколько женоподобным голосом. Он представляется Джоном Джереми Воном из Всемирного университета спиритизма. Поблагодарив публику за проявленное терпение, выражает признательность Комитету по организации досуга, проводит тыльной стороной ладони по лацканам пиджака, оставляя на них еще больше грязи. А затем, между прочим, делает знак рукой в сторону бокового выхода на сцену и с важностью провозглашает в барахлящий микрофон:

– А теперь поприветствуем нашего гостя из Оранж-Каунти, Калифорния. Перед вами Кристофер Кроули.

Из-за кулис появляется высокий, гладко выбритый блондин. Как и на фотографии, выглядит он потрясающе, будто с обложки рекламного журнала – молодой, подвижный, хотя очевидно, ему за сорок. Одежда безукоризненно выглажена. На джинсах почему-то стрелка впереди. Располагающая, легкая, непринужденная улыбка. Странным кажется только то, что на ногах нет ни носков, ни ботинок. Спортивная рубашка с коротким рукавом, ровный загар.

Следы бирмингемского акцента еще различимы, но почти погружены в рокот американской картавости. Голос достаточно звучный, чтобы обойтись без микрофона, поэтому Кроули его выключает.

– Спасибо, Джон Джереми. Добро пожаловать в Таун-Холл, и благодарю всех присутствующих за то, что вы решили провести этот вечер здесь. Надеюсь, не разочарую вас. Думаю, пять баксов за билет я смогу отработать.

Кто-то смеется. Кроули обводит широким жестом зал.

– Сегодня я хочу поговорить о мифах и символах, о их влиянии на нашу жизнь. Но вам потребуется немного терпения. Я собираюсь провести маленький эксперимент, в котором вы будете моими подопытными кроликами.

Он улыбается широкой улыбкой хозяина, припасшего рояль в кустах.

– У кого-нибудь есть пятифунтовая купюра?

В зале поднимается довольно много рук, в том числе и рука Вероники. Я нащупываю кошелек и, обнаружив угол пятифунтовки, выглядывающий из потрепанной кожи, вскидываю руку. Тони следует моему примеру и говорит мне вполголоса:

– Обожаю фокусы.

Произносит он это невнятно, но разобрать можно. Уже около тридцати человек подняли руки, все улыбаются, а Кроули ходит между рядами, собирает пятифунтовки из протянутых рук, складывая их в металлическую коробку размером с небольшую урну для бумаги. Подойдя к нам, он наклоняется прямо надо мной. От него пахнет океаном. Приятный запах.

Минут через пять у него уже пригоршня банкнот, думаю, фунтов сто пятьдесят. Он возвращается на сцену и садится на стул, коробку с деньгами ставит перед собой. Потом неторопливо достает спичечный коробок, вынимает одну спичку, зажигает ее и бросает в железную коробку. Деньги мгновенно загораются. Из коробки вздымаются языки пламени и валит дым. Несколько человек вскрикивают от изумления, но постепенно аудитория начинает аплодировать дерзости его выходки.

– Итак, что вы сейчас наблюдали? – спрашивает Кроули тихо, но внятно. При этом он как будто замер на стуле.

– Грабеж среди бела дня, – достаточно громко говорит Тони, сидящий слева от меня.

Кроули продолжает. Залив дымящуюся коробку водой, он прижимает ладони к груди и вновь обращается к аудитории.

– Только что вы наблюдали процесс уничтожения символа. А эмоции, которые вы испытали – неважно, что это было, смех или ярость, – свидетельствуют о силе воздействия символа на нашу жизнь. Все, буквально все в нашей жизни – символ. Каждая вещь – всего лишь система значений, которые мы сами задаем и ценность которых сами же потом определяем. Значения – и есть ценности.

Я чувствую, как Тони ерзает на соседнем стуле, он явно раздражен. Слышу, как он угрожающе бормочет:

– Дерьмо, а не фокус!

Для Тони деньги – святое. Подозреваю, что именно к этому и ведет Кроули.

Он неплохо придумал с поджиганием денег, но его самодовольство меня раздражает. И потом я не большой поклонник Джона Денвера[29]29
  Джон Денвер (1943–1997) – американский кантри-певец и композитор (наст. имя Джон Дойчендорф-младший).


[Закрыть], ковбойских образов и прочей сопутствующей ярмарочной мишуры, особенно учитывая, что во всем этом не меньше двадцати процентов от голливудских штучек Джеспера Кэрротта, актера, который мне никогда не нравился.

– Что такое деньги? Это бумага, которую принято считать эквивалентом ценности. Это сгусток энергии. Это самая святая ценность нашего общества. Однако их ценность – не более, чем нами же принятая условность. И все в мире имеет лишь то значение, которое мы ему приписываем. Но мы склонны расширять его, раскрашивать, отделять от первоначального смысла, затем снова возвращать.

И в таком духе минут на пятнадцать. На самом деле это интересно, несмотря на режущую глаз заутюженную складку на джинсах. Смысл его речи сводился к тому, что, по сути, мы ни черта не знаем и создаем что-то из ничего, чтобы заполнить пустоту. По большей части наши творения бессмысленны, но именно поэтому мы так страстно в них верим. Ведь если признать их бессмысленность, можно свихнуться.

Я уже увлекся ходом его рассуждений и перестал обращать внимание на то, как Тони раздраженно сопит носом. Потом Кроули поворачивается к аудитории и спрашивает:

– Может быть, кто-нибудь уже сейчас хочет задать вопрос?

Краем глаза вижу, как вверх взмывает рука Тони. Он напрягся как струна. Кроули поворачивается к нему, добродушно улыбаясь.

– Да. Пожалуйста, молодой человек в красивом пиджаке.

Тони слегка наклоняется, поправляет воротник.

– Вы можете вернуть мне мои пять фунтов?

Вероника гневно смотрит на Тони, потом на меня.

Я шепчу ей на ухо:

– Не волнуйся. Тони любит разыгрывать.

Вероника, похоже, мне не поверила. И правильно сделала. Все зрители передних рядов сворачивают шеи, чтобы увидеть, кто это сказал. Тони их даже не замечает. Мне знакомо такое его состояние. Сейчас он разделает Кроули под орех. Или будет разделан. Уже стоя он смотрит на пепел от банкнот.

– Простите? – переспрашивает Кроули.

– Я сказал, что хочу получить свои деньги.

Очень спокойно и уравновешенно. Вежливо.

Кроули одаряет Тони улыбкой, светящейся внутренним спокойствием и чистотой, обреченно качает головой. Мне хочется крикнуть ему: «Нет, нет! Отдайте ему деньги».

Но я понимаю, что это уже не поможет.

– Сожалею, что я огорчил вас, мистер… мистер…

– Диамонте. Энтони Диамонте.

Тони громко вдыхает через нос, делая последнюю, неудачную попытку прочистить заложенные ноздри. Он уже завелся не на шутку.

– Мистер Диамонте. Мне жаль, если я разозлил или разочаровал вас. Я вовсе не к этому стремился. Все испытывают злобу. В мире есть множество вещей, способных нас разозлить. Хотя, что такое злоба? Это всего лишь страх.

Кристофер Кроули поднимает загорелую руку и широким жестом приглашает Тони.

– Не хотите ли выйти на сцену? Посидите со мной немного. В конце концов, мы здесь собрались не только ради меня. Давайте поговорим.

Он снова делает знак рукой, как посетитель, подзывающий официантку. Тони пробирается мимо Вероники к проходу. Он в дупель пьяный. Тут же раздаются аплодисменты. Вероника что-то шипит и беспомощно оглядывается по сторонам. Я начинаю волноваться и хватаю Тони за пиджак, когда он проходит мимо меня.

– Тони. Перестань. Я дам тебе пятерку.

– Дело не в этом, Фрэнсис. Вероника, извини. Кстати, ты не прихватила свои инструменты? Тут клиент для тебя может образоваться.

И он начинает двигаться по проходу. Когда Тони подходит к сцене, Кроули поднимается и протягивает ему руку, они обмениваются коротким рукопожатием. Зал разражается овацией. В грохоте аплодисментов я различаю знакомый голос:

– Так вы вернете мне мою пятерку или нет?

Кроули печально качает головой, грустно улыбаясь. Потом садится на пол, скрещивает ноги и обращается к аудитории:

– Однажды к старому учителю Чуан Цзы[30]30
  Чуан Цзы – китайский таоист III в.


[Закрыть], у которого только что умерла жена, пришел ученик. Каково же было его удивление, когда он увидел, как тот поет, отстукивая ритм по котелку. Он ожидал застать учителя в скорби, в траурных белых одеждах, а потому не мог не спросить, чем вызвано такое неподобающее поведение. Мало того, что на лице учителя не видно слез, пролитых над телом бедной женщины, так он еще поет и веселится. Разве это не кощунство по отношению к умершей? «Нет», – ответил мудрец и после недолгой паузы пояснил: да, его жена умерла, и он ощутил всю тяжесть утраты. Но сейчас ее уже нет, она перешла в другой мир, как времена года, сменяющие друг друга: осень следует за летом, весна за зимой. Продолжая плакать и убиваться, он лишь показал бы, что ему неизвестны законы природы.

История явно озадачила Тони.

– И что все это значит?

Кроули немного огорчен, но терпеливо объясняет:

– Это имеет лишь то значение, которое вы привнесете.

Тони изгибает бровь, изображая искреннее изумление.

– А какое значение вы в это привносите?

Кроули глубоко вздыхает, как будто он противостоит всему человеческому невежеству и упрямству перед лицом очевидной истины, но по-прежнему мягко говорит:

– А что в этом мире, в конце концов, имеет значение?

Тони задумчиво кивает, словно пораженный глубиной и силой мысли.

– Мысль интересная, – признает он, шмыгая носом и утирая сопли. – Но я-то пытаюсь понять, какое отношение это имеет к моей пятерке?

На лице Кроули появляется улыбка.

– Это означает, что вашей пятифунтовой купюры больше нет – символ лишился своей власти.

Тони снова кивает, на сей раз энергичнее, как будто, наконец постиг глубокий философский парадокс.

– Это означает, забудьте о своей пятерке, расстаньтесь с ней. Двигайтесь дальше. В самом деле, что вы потеряли? – жизнерадостно вещает Кроули. – Всего лишь символ. Вам осталось только распрощаться с вашей привязанностью к нему. Вы понимаете?

Тони перестает кивать и спокойно произносит:

– Да, я понял. Спасибо.

Волна пробегает по аудитории. Кроули склоняет голову, медленно закрывая глаза, осознавая происходящее.

– Но, мистер Кроули…

– Крис.

– Крис. Я хотел вас спросить. Вы-то сами понимаете?

Я издаю стон, теперь мне абсолютно ясно, что произойдет. Тони надвигается на Кроули. Тот по-прежнему безмятежно улыбается.

– Понимаю что, Тони?

– Понимаешь ли ты, Крис, что ты покойник, ворюга хренов?

И он хватает Кроули за плечи, встряхивает и бьет головой ему в переносицу. Кроули рухнул как подкошенный, из носа хлынула багровая струя. Он задыхается. И вдруг начинает кричать, при этом его американский акцент как ветром сдуло – зал заполняют сочные, гортанные бирмингемские гласные.

– Ты, козе-оол. Я тебе яйца оторву.

Он приподнимается, чтобы ударить Тони, но промахивается. Тони припечатывает его к полу ударом по ребрам, наклоняется над ним. Я вскакиваю и устремляюсь к сцене, чтобы прекратить драку. Но Тони уже дотянулся до Кроули и держит его за рубашку. Аудитория визжит и вопит.

Слышу, как Тони говорит:

– Спокойно, клоун. Это же всего лишь пустышка, просто символ, и ничего больше. Символ тогочтотытамхочешь.

Большим пальцем он надавливает Кроули на переносицу, отчего тот начинает истошно вопить.

– А это имеет только то значение, которое вкладываешь ты.

Еще удар. Теперь Кроули неподвижно распростерт на полу сцены. Тони стоит рядом. Я тяну его прочь. А он, оглядываясь, кричит:

– Попробуй с этим справиться, мужик.

В зале полная неразбериха. Я ищу глазами Веронику, но ее нигде нет. Тащу Тони к выходу, опасаясь, что кто-нибудь мог вызвать полицию. Он обхватывает меня. Я понимаю, насколько он пьян. Пытаюсь разобрать, что он говорит, и тут же жалею об этом – лучше бы не слышал.

– Фрэнки, дружище. Ты мой спаситель. Не женись, Фрэнки. Оставайся с нами. Веселись. У тебя еще много времени осталось. А ты от всего хочешь отказаться. Ради какой-то обыкновенной девчонки.

Он дышит мне прямо в лицо, запах пива и чипсов. И хотя он вряд ли понимает, что говорит, я все равно потрясен.

– Я не ради нее это делаю.

– Тогда зачем? Зачем ты это делаешь?

– Зачем? Потому что хочу… – Я замолкаю на полуслове. – Потому что хочу… наладить отношения. Потому что устал жить сам по себе. Я хочу стать частью чего-то… кого-то… еще.

Вдали уже слышны сирены полицейских машин. Я тащу Тони за воротник по коридору, он волочится сзади, вцепившись в мою рубашку.

Тони закусывает губу, закатывает глаза к белому потолку, потом поворачивается ко мне и говорит лишенным выражения и неожиданно трезвым голосом:

– Ты высокопарный придурок, Фрэнки. Более того, ты заблуждающийся придурок. Послушай, что я тебе скажу. Мы все одиноки. Независимо от того, кого ты трахаешь и сколько, неважно, женишься ты или нет. Ты сам по себе. С твоей головой и твоим членом. Ты идешь своей дорогой. А все остальное – сказки Уолта Диснея и Стивена Спилберга, и ты это знаешь, все остальное…

Я уже вывел Тони на улицу и пытаюсь увести как можно дальше от места, где он устроил скандал. Костюм Тони покрылся пылью и уличной грязью. Под носом образовалась тонкая пленка с примесью белого порошка – еще одна причина его состояния, так что ему тем более не стоит попадаться на глаза полицейским. Тони наконец удалось подобрать слово, которое он так долго искал.

– Все остальное – миф. То, о чем говорил этот бирмингемский сукин сын.

– Нет, Тони. Я не верю. И я знаю, что это не сказки Уолта Диснея. Я просто хочу жить нормальной жизнью. Хочу быть как все. Я не ищу счастья. Я ищу перемен.

Как выяснилось, это была сирена «скорой помощи», а не полицейской машины. Я все еще волоку Тони по улице. Вряд ли он слышал хоть слово из того, что я сказал. Вижу, как вдали Кроули выводят через запасной выход. Я отпускаю Тони, и он медленно оседает на землю. Он слишком пьян, чтобы на него обижаться.

– Какой же ты злобный ублюдок, Тони, – тихо говорю я.

Но я всегда это знал. И тем не менее был его другом. Более того, именно жестокость Тони и свела нас.