Текст книги "Чукотка"

Автор книги: Тихон Семушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

А школьники между тем жили в теплом, просторном и чистом помещении. Они учились, веселились, играли и все реже и реже думали о коварстве злых духов. И родители с каждым днем все больше убеждались, что с их детьми ничего плохого не случается, но беспокойство все же не покидало их. Да и скучно было в ярангах без детей.

Первые дни нашей интернатской жизни протекали гладко. Мы радовались и совсем успокоились, думая, что нашли правильный тон в обращении с чукотскими детьми. Таня воспрянула духом и все больше и больше увлекалась работой в необычной школе. Она проводила с детьми целый день, а когда они укладывались спать, принималась за чукотский словарь.

В это время приехал старик Тнаыргын. Он медленно расхаживал по школе, внимательно рассматривал все. Старик был сказочником. Дети любили его и ходили за ним толпой.

– Не сказку ли ты приехал нам рассказать? – спросила Тает-Хема.

Старик усмехнулся.

– Посмотреть приехал, как вы живете здесь, не обижают ли вас.

– Нет, старик, никто нас не обижает. Только скучно нам. Расскажи нам сказку.

– Какую сказку?

– Длинную. Про храбрость, про смелого охотника.

– Хорошо. Только надо поискать ее. Много сказок лежит в моей голове.

– Поищи, старик, поищи! – упрашивали дети.

Старик долю думал, и дети не мешали ему, окружив его плотным кольцом.

– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Только дайте мне сесть по-настоящему.

Он сел на пол, поджав под себя ноги, и приготовился рассказать сказку о красавице Неускат и молодом охотнике Айване.

– Слушайте. Слушайте хорошо, – начал старик.

– "Жена Корауге великая шаманка была. Днем и ночью бьет она в бубен. Оттого протерла на правой руке четыре пальца до костей, на левой указательный и большой палец, рукава истерла до локтя.

Злые "келе" в "подсоседях" у нее живут. Не богаты шатры "подсоседей", не много в них добра и пищи. От шаманки зависят "подсоседи". Что скажет шаманка, то они и делают.

У шаманки дочь Неускат, первая красавица на земле. Никому не показывает она свою дочь. Держит ее в пологе, кормит готовой едой, одевает в новосшитые красивые одежды.

Красавица Неускат не скоблит шкур, не делает домашних работ, ветра не ощущает, солнца не видит – лицо белее снега.

Великая шаманка сделала своих "подсоседей" бедными, послушными. Они охраняют ее и дочь Неускат.

Каждый день пытаются приходить женихи. Дорога к ней – между двух озер.

Поперек дороги стоит железнорогий "келе" в образе оленя. Задними ногами вкопан в землю, рога по два размаха рук, все широкие отростки рогов – топоры, все тонкие – копья. Кто пройдет, того он и убьет.

Берега озера белеют костями убитых женихов; как морская пена, лежат они на берегу моря.

Говорит Айван:

– Теперь я пойду посватаю дочь жены Корауге.

Говорят ему старики:

– Напрасно себя не жалеешь. Еще не доходя до ее шатра погибнешь. Напрасной смертью пропадешь.

– Коо. Силой померяемся, – говорит Айван. – Лук мой тугой и стрелы остры. Моя стрела пробивает дикого оленя. Может быть, и я убью кого-нибудь и дойду до красавицы Неускат.

"Пошел искать смерть. Чью смерть? Наверное, свою", – думают старики.

По дороге Айван встретил белых медведей, диких оленей, бурых медведей, волков. Никого не тронул. Стрелы бережет.

– Иди, иди, – говорят звери, – мы поможем тебе. Ты человек, несущий в себе доброе сердце.

Дошел до озер трудной дорогой. Стоит железнорогий олень "келе" на перешейке. Айван набрался смелости. Натянул тетиву, из лука выстрелил. Стрела попала в глаз. Убил наповал, пошел мимо. Совсем храбрый стал.

Жена Корауге по-прежнему шаманит.

– Новый жених приближается, – кричит она мужу, – хочет отнять у нас одну-единственную дочку! Должно быть, храбрый, близко приближается.

– Разве ты бессильна, что шаманством не можешь убить? – говорит Корауге. – Сколько убила, еще можешь одного убить.

– Не говори напрасно. Приближается, подходит.

Выглянула из полога – жених у входа стоит.

– Какомэй! Ты пришел?

– Да, я пришел.

– Какой дорогой попал ты сюда?

– Между озер.

– А железнорогий олень где?

– Там стоит.

– Что он, спит, что ли?

– Нет, не спит.

– Что же он сделал?

– Ничего, только посмотрел, как я проходил мимо, глазом моргнул.

– Ты зачем пришел?

– Хозяйство ищу, жену себе.

– Последнюю дочь увезти хочешь?

– Да.

– Ну, если хочешь увезти, не голая она поедет. Пойди в соседнее жилище, принеси оттуда мешок с новыми одеждами.

А в соседнем жилище "келе" злые так и кишат, так и кишат.

Подошел Айван к морскому берегу, повернулся к востоку, подставил подол кухлянки, – пришла всякая морская живность. Моржи, тюлени, огромные киты нападали в подол.

Подошел к жилищу "келе", швырнул все в полог.

Напали они на добычу, кричат:

– Еда, еда!

Дерутся из-за каждого куска. Айван сдернул мешок с перекладины и бегом назад.

– Принес? – спрашивает шаманка.

– Да.

– А тамошние что?

– Ничего.

– Они спят, что ли?

– Нет, смотрят глазами.

– Единственную дочку хочешь увезти?

– Да.

– Ну, если увезешь, не босая поедет. Иди в другое жилище, на левой стороне, принеси оттуда мешок с обувью.

Терпеливо пошел Айван на морской берег, повернулся к западу, подставил подол кухлянки, – пришла вся ходящая на лапах морская живность. Белые медведи, выдры наполнили подол.

Подошел к жилищу "келе", бросил через вход.

– Еда, еда! – кричат "келе".

Сцепились хуже прежних. Бьют друг друга железными костями. Айван схватил в суматохе мешок и скорее вон.

– Принес?

– Да.

– Тамошние что? Да что они, спящие, что ли?

– Нет, смотрят глазами.

– Единственную дочку хочешь увезти?

– Да.

– Ну, если увезешь, то надо дорожный мешок. Пойди в жилище на правой стороне, на задней стене висит тюлений калауз, принеси сюда.

В жилище на правой стороне живет один "келе" – всех страшней.

Четыре ноги, четыре руки. Лица нет, только пасть, вместо зубов железные крючья. Половина тела железная, половина каменная. Он еще не ел от начала создания, потому что зарыт недвижно в скалу, только длинными руками шарит вокруг себя, не видя.

Пошел Айван на гору, повернулся к югу, подставил подол кухлянки, прибежала горная живность. Олени, горные бараны, росомахи, медведи бурые нападали в подол.

Подошел к входу, бросил внутрь – задвигались руки, одна у другой отнимают куски, давится "келе", торопясь есть после давнишнего голода..."

Старик замолчал. Он рассказывал не спеша, и как только потухала его трубка, Тает-Хема подносила ему зажженную спичку. Дети слушали, затаив дыхание.

Затянувшись табаком, он продолжал:

– "Сдернул Айван мешок с задней стенки, прямо над "келе", скорее вон выбежал. Пришел к коварной теще.

– Принес?

– Принес, – отвечает Айван.

– А тамошний хозяин что? Он спит, должно быть?

– Нет, движет руками, глазами не смотрит – глаз нет.

– Тытэ нет вэрин! (вот так диво!) – воскликнула теща. – Последнюю дочку хочешь увезти? Если хочешь увезти, где твои олени? Без оленей нет жизни.

Пошел Айван в тундру, нашел густой тальник, топнул ногой – стало большое стадо.

– Если есть олени, где пастухи-погонщики? – спрашивает теща.

Пошел Айван в тундру, нашел чащинник, топнул ногой – стали пастухи-погонщики. Бегут они справа и слева от стада.

– Моя дочка не привыкла работать. Она будет ехать в кибитке. Где служанка ее?

Тут рассердился Айван, топнул ногой.

– Я много сделал. Сделай ты хоть одно. Или ты можешь только истреблять людей?

Испугалась. Сделала шаманка рабыню: лицом красивая, но один глаз крив – в насмешку сделала кривую рабыню.

Покочевал Айван со стадом на свою землю.

Со всех сторон съезжаются люди смотреть на его поезд.

Молодые парни говорят:

– О Неускат, дочь жены Корауге, ты очень красива, по слухам. Посмотри хоть раз.

Увидели лицо рабыни, говорят:

– Ого, не слишком красива. Лицо хорошо, но все-таки кривая.

Говорят другие:

– Нет, это не та. Это – рабыня, хозяйка – в кибитке.

Пристали к Айвану:

– Дай взглянуть на дочь жены Корауге.

– Карэм. Если посмотрите – умрете: слишком красива, – сказал Айван.

Приехали на место.

Съезжается народ больше прежнего. Старики с посохами, пожилые люди, среднего возраста, молодые люди.

Старики говорят:

– Айван, покажи хоть нам, старикам.

– Нет, увидите – умрете.

– Разве мы безумны? Разве мы юноши? Покажи, пусть увидим женскую красоту, – просят старики.

– Хорошо, – согласился наконец Айван и велел жене высунуться.

Как увидели старики Неускат, так от зависти все умерли.

Стал жить Айван с красавицей женой Неускат..."

Так закончил старик сказочник.

– Еще расскажи, еще! – кричали со всех сторон дети.

– Расскажи, расскажи еще! Мы давно не слышали твоих сказок, – пропищал маленький Рультуге.

– Хватит, – поднимаясь с пола, сказал старик. – Правда? – с улыбкой спросил он стоявшую здесь же Таню.

Вскоре были накрыты столы. С трудом уговорили старика Тнаыргына поужинать вместе с детьми. Его смущало то, что ужинать надо было, сидя на скамейке. Но старик все же сел за стол. Казалось, что его смешит обычай русских, а может быть, он улыбался оттого, что ему приятно было видеть заботу о чукотских детях. Его строгое лицо с живыми, умными глазами было необычно подвижно. Казалось, Тнаыргын хотел заметить все.

Таня наблюдала за стариком и, встречаясь с ним взглядом, чувствовала себя смущенно. Она сидела на противоположном конце стола и изредка незаметно поглядывала на него. Таня думала:

"А вдруг старику что-нибудь не понравится? Ведь достаточно одного его слова – и от школы останется только воспоминание: приедут родители и увезут учеников".

Около стола стоит в белом колпаке улыбающийся Го Син-тай. Он посмотрел на старика, и, подойдя к нему, с китайской почтительностью сказал:

– Старика, кушай надо!

Тнаыргын улыбнулся и, наклонясь к Алихану, спросил:

– Что говорит китай?

Алихан перевел, и старик, повернувшись к Го Син-таю, закивал головой, не собираясь, однако, есть. Он смотрел, как ели дети, смотрел на учительницу.

– Алихан, – спросил он, – как ее зовут?

– Таня, – тихо ответил Алихан.

– Эгей! – протянул старик, мотнув седой головой.

Спустя немного времени Тнаыргын обратился к учительнице:

– Таня-кай!.. – и заговорил по-чукотски.

– Алихан, что говорит старик? – спросила Таня.

– Он говорит: посиди вот здесь, со мной рядом.

Старик заулыбался и опять проговорил:

– Таня-кай, Таня-кай!

– Что еще он говорит?

– Он называет тебя так. По-чукотски это значит: маленькая Таня. Наверно, по-русски это – Танечка.

Это ласковое обращение старика вдруг вывело Таню из состояния душевного равновесия. Волнуясь, она встала из-за стола и пошла к старику, сдержанно улыбаясь.

– Вот сюда садись, Таня-кай! – хлопая ладонью по скамейке, сказал старик.

И когда Таня села рядом, Тнаыргын сказал Алихану:

– Скажи этой русской девушке, что она носит в себе доброе сердце. Мои глаза видят это очень хорошо.

Затем, повернувшись к учительнице и глядя ей в глаза, он сказал:

– Хорошие твои глаза... как чистое небо... Ты люби их, Таня-кай... – и он жестом показал на детей. – Мы ведь тоже луораветланы – настоящие люди. И вы, русские, приехавшие в этом году, тоже настоящие люди.

Таня внимательно слушала его слова, и казалось ей, что она без перевода понимает все, что говорит старик.

В ночь Тнаыргын уехал в стойбище.

ТОСКА ПО ЯРАНГАМ

Вскоре наступили тревожные дни.

Школьники затосковали. Прежняя веселость исчезла. Дети уже не были так внимательны на занятиях.

Когда установилась хорошая погода и на культбазу понаехало до двух десятков нарт, детей невозможно было удержать в школе даже во время классных занятий.

Все они толпились у нарт, гладили собак, нежно с ними разговаривали и, казалось, жаловались псам на свою "горькую долю".

А псы вставали на задние лапы и бросались в объятия детей, крутили хвостами и поскуливали.

Жизнь школы вышла из нормальной колеи. Дети потеряли всякий интерес к учению. Их уже не занимали ни карандаши, ни бумага, ни даже шумные, веселые игры в школьном зале. Занятия с переводчиком утомляли их. Детям скучно было слушать "немых" учителей. Им надоело преподавание с помощью мимики, жестов и нескольких фраз, произносимых учителями с раздражающим акцентом. Они впали в состояние томительной тоски. Учителя приходили в отчаяние.

Приезд родителей озлоблял детей. Они думали: почему родители отказались от них и не берут их обратно в яранги? Крайне обеспокоенный таким состоянием учеников, председатель совета Ульвургын каждый день приезжал к нам и утром и вечером. Мы часами сидели с ним, разговаривая о детях, о школе.

Ульвургын соглашался держать детей в школе, но в душе он был против этой праздной затеи, которая причиняет так много заботы и отрывает от охоты родителей школьников.

– Всю зиму они должны жить у вас? – сокрушенно спрашивал Ульвургын.

– Да, всю зиму. Но мы будем устраивать перерывы для того, чтобы дети могли съездить к себе и повидаться с родственниками в домашней обстановке.

– Вот это очень хорошо. Я думаю, если они съездят домой, будет лучше.

Ульвургын шел к ученикам. Они равнодушно окружали его и, жалобно посматривая на него, молчали. Он старался развеселить их, но это и ему не удавалось. Дети перестали слушать и Ульвургына. Расходясь по углам и поглядывая на него исподлобья, они думали лишь об одном: как бы вырваться из школы?

Видя их тоску, Ульвургын сам затосковал. Он возвращался ко мне в комнату, молча набивал трубку и о чем-то задумывался. Пот катил с него ручьями. Казалось, он думал: "В какую же невыгодную сделку ты меня втянул!"

Но отступать от данного слова было не в его характере. Нарушать слово – это было чуждо его народу.

Ульвургын сидел в глубоком раздумье. Он чувствовал настроение детей, он знал думы своих сородичей-охотников, и ему было очень трудно согласиться с нами.

Хорошо ли, плохо ли получилось – Ульвургын перестал в том разбираться.

– Неужели еще много дней должны они находиться здесь? – спрашивал он.

– Ничего, Ульвургын, и у нас на Большой Земле, где давно-давно существуют школы, дети первые дни скучают. Потом привыкают, и все идет по-хорошему.

– Правильно ты говоришь. Даже песцы становятся ручными, когда подержишь их в неволе, но это ведь дети... жалко их, – говорил Ульвургын.

БЕГСТВО

Однажды, проходя по улице культбазы, я заметил вдали от школы двух девочек-школьниц.

Навстречу мне шла Тает-Хема.

Обычно веселая, резвая, теперь девочка была мрачна. Она хотела пройти мимо меня, но я остановил ее.

– Что это, Тает-Хема, они гулять так далеко ушли? – спросил я, показывая на девочек.

– Нет, домой побежали, – совершенно спокойно ответила она.

К нам подошли еще ученики.

– Почему же они мне не сказали, что хотят побывать дома? Ведь я мог бы послать за их родителями, и тогда они поехали бы на собаках...

Тает-Хема смутилась и после короткого молчания спросила:

– Можно так хотеть? Можно домой поехать?

– Конечно.

– Я хочу! Я! Я! И я! – послышалось со всех сторон.

– А вы разве забыли, я вам говорил, что по одному не надо ездить? Надо всем ехать, когда вы все захотите.

Ученик Таграй слушал наш разговор молча; потом он выступил вперед и хмуро заявил:

– Мы все хотим!

Тает-Хема помчалась в школу. Она быстро сообщила новость, и школьники незамедлительно явились ко мне, чтобы услышать столь приятную весть своими ушами.

Был конец декабря. Короткий день клонился к ночи. Нужно было предпринять какие-то срочные меры и организовать немедленную помощь убежавшим в горы девочкам. Я опасался за них, так как на небе сгущались облака и это не предвещало ничего хорошего. Я попросил, чтобы мне приготовили лучшую упряжку собак, и, захватив теплую одежду для девочек, решил догнать их, одеть и довезти до стойбища.

Все школьники пришли в ужас. Погоня за человеком представлялась им чем-то нехорошим.

Дети с возбужденными лицами что-то обсуждали, собравшись все в одну комнату. Но когда к ним подошла учительница, разговор прекратился. Девочки стали плакать. Желая их успокоить, Таня погладила Тает-Хему по голове.

Девочка моментально поднялась и выбежала из комнаты. Вслед за ней ринулась вся толпа взволнованных детей.

Таня прибежала за мной. Сильно волнуясь, она сообщила мне о тяжелом настроении школьников.

Подъехав на нарте к школе и зайдя в класс, я спросил детей:

– Кто из вас хочет со мной поехать?

Молчание.

– Мне нужно догнать девочек, одеть... и довезти их до стойбища. Ведь им холодно в школьной одежде?

– Да, холодно. А ты хочешь им дать теплую одежду и на собаках отвезти в яранги?

– Да, да! Ну, так кто же хочет ехать?

Дети повеселели. Хмурь сошла с лиц. Но никто не изъявил согласия участвовать в этой, по их мнению, недостойной "настоящего человека" погоне. Они как будто не находили в моем намерении ничего плохого, но самим принимать участие в погоне не хотелось.

– Нет, ты сам поезжай! Мы здесь будем. Ты таньг, а мы чукчи. Тебе можно, а нам нельзя, – сказал Таграй.

На нарте с остолом* в руках сидел Лятуге. Наше намерение ему тоже казалось нехорошим: зачем гнаться за детьми? Раз они ушли, обязательно придут домой. Лятуге ехал по обязанности. Кивком головы он приглашал меня садиться.

[Остол – палка с железным наконечником, тормоз.]

Двенадцать собак рванули нарту, и мы помчались. Беглянок уже не было видно, их и след простыл. Но Лятуге знал, куда ехать. Вероятно, Лятуге никогда не гнался так и за белым медведем. Он стучал о нарту остолом, мычал на собак, и они летели стрелой. Нарта мчалась все быстрей и быстрей. Через сорок минут мы проскакали двенадцать километров и прибыли в стойбище, так и не догнав девочек.

В селении их тоже не было. Беглянки сообразили, очевидно, что за ними может быть погоня, и, чтобы сбить с толку своих преследователей, ударились в горы. По ущельям гор они направились в другое, дальнее стойбище.

Я ожидал больших неприятностей и прямо направился к яранге Ульвургына. Стоя около нарты, я объяснил председателю цель моего приезда. Хотя я старался держаться спокойно, Ульвургын уловил мое волнение, и, видимо, это ему понравилось. Понравилось и то, что на нарте лежала теплая одежда для убежавших девочек.

Ульвургын, к моему удивлению, улыбнулся и, хлопая меня по плечу, сказал:

– Сколько нам с тобой заботы! А? Как будто нам совсем делать нечего. Ну, да ладно. Ничего. Пойдем пить чай в ярангу.

Затем Ульвургын крикнул, чтобы сейчас же пришел Тнечейгун – отец одной из беглянок.

– Это ничего. Они где-нибудь в тундре. А может быть, они прошли в другое стойбище. Ведь вторая-то из стойбища Аккани, – успокаивал меня Ульвургын.

Пришел Тнечейгун, и Ульвургын рассказал ему историю с его дочерью.

Тнечейгун рассмеялся.

– Ничего, – успокаивал он, – девочки хорошо знают дорогу.

В пологе готовился ужин. Жена Ульвургына внесла тазик с мерзлым куском моржового мяса, листьями щавеля и какими-то корешками. Все это было сдобрено тюленьим жиром.

– Хорошая еда, попробуй, – сказал мне Тнечейгун. – Эти листья и корешки наши женщины собирают летом в тундре. Они далеко уходят за ними. Девочки всегда помогают им. Поэтому мы и не беспокоимся за них. Они хорошо знают местность.

Чукчи ужинали и шутили над побегом девочек из школы. Их нисколько не смущало, что девочки находятся в тундре. Разве в тундре более опасно, чем в школе?

И, наконец, что же тут особенного, если восьмилетняя девочка пройдет по гористой тундре километров пятнадцать – двадцать?..

Таковы были суждения отцов.

Но все же после ужина было заложено несколько нарт, и чукчи умчались в тундру на поиски.

Спускалась ночь.

Хотел поехать и я, но Ульвургын стал отговаривать меня.

– Зачем? Все равно они придут. Нарты послали, чтобы ты не беспокоился, – усмехнувшись, сказал он.

В тундре девочек, конечно, не нашли. Они давно уже пришли в дальнее стойбище Аккани. В яранге они сидели в культбазовской одежде, пили чай в окружении всех жителей стойбища и рассказывали:

– Нам очень захотелось в ярангу. Мы соскучились. Стали видеть во сне яранги. От сильного желания скорей попасть домой разболелась голова. Мы подумали, что если не убежим, так все равно умрем там. Мы так думали и никому своих дум не рассказывали. Другие тоже хотят домой.

Я остался ночевать в яранге Ульвургына в ожидании приезда дочери Тнечейгуна. Мне нужно было ее увидеть, но в то же время пора было возвращаться на культбазу. Я знал, что оставшиеся дети будут очень волноваться.

Я поделился своими мыслями с Ульвургыном. Он подумал, закурил и сейчас же решил послать человека на культбазу. И когда в сенцах яранги послышался голос парня, Ульвургын крикнул ему:

– Скажи там, что все благополучно!

– Эгей! – ответил парень.

– Скажи: девочки дома! Пьют чай! Рассказывают, как жили в школе. Их слушает много людей. Завтра мы все вместе приедем на кульбач. Ну, тагам! (поезжай!) – выкрикивал Ульвургын свой наказ.

"Сколько новых переживаний внесла школа! – невольно думал я. – Сколько людей, думы которых ежедневно, ежечасно связаны со школой, появилось на Чукотской земле! До революции мысль о школе не могла прийти в голову чукче-охотнику. На всем побережье не было ни одного грамотного человека".

Долго тянулась ночь в душной яранге Ульвургына. Хотелось скорей на культбазу. А дети рвались оттуда сюда. Им были милы и дороги эти грязные родные яранги.

На следующий день, едва я проснулся, Ульвургын сообщил:

– Вээмнеут – девочка-беглянка – уже приехала.

Ульвургын сидел голый и, напившись чаю, нарезал тонкие ремешки из тюленьей кожи. Он пользовался каждой свободной минутой для работ по хозяйству, ибо все свое время уделял главным образом школе. Ульвургын предложил мне завтрак: мороженое сырое моржовое мясо. Я не мог заставить себя съесть этот завтрак. Отказаться – значит обидеть гостеприимного хозяина. Пришлось выдумать болезнь желудка. Ульвургын охотно согласился с тем, что я не привык есть моржовое мясо, но тому, что от него может заболеть живот, не поверил. Он даже засмеялся по поводу моего такого объяснения. Выражение лица его говорило: "Взрослый ты человек, а говоришь глупости".

– Ну, ничего. Вот чай можно. И вот кав-кав, – сказал он.

Кав-кав – это пресные лепешки из пшеничной муки на тюленьем жиру. Нельзя сказать, что кав-кав вкусный, но есть его было можно. Единственный недостаток кав-кав – отсутствие в нем соли, как и во всякой чукотской пище.

После завтрака мы отправились к Тнечейгуну. Когда мы вошли в полог, беглянка сидела в углу и что-то шила. Увидев нас, она очень смутилась и, опустив голову, еще усердней заработала иглой.

– Вээмнеут торбаза себе шьет? – спросил Ульвургын и развалился на мехах, добродушно посмеиваясь. – Ей надо крепкие торбаза, потому что убегать из таньгиной яранги в плохих торбазах трудно, – насмешливо говорил он.

Вээмнеут изредка посматривала на нас исподлобья.

– Ничего! Чтобы меньше портилась обувь при побегах, мы подошьем ее торбаза моржовой кожей, – сказал отец девочки.

– Из моржовой кожи только лодки да крышу для яранг делают, а не торбаза, – поспешила ответить Вээмнеут на шутку отца.

В своей яранге Вээмнеут чувствовала себя значительно смелее и была словоохотливей.

– Зачем же ты, Вээмнеут, убежала и не сказала мне? Если тебе так захотелось домой, ты могла сказать об этом мне. Я вызвал бы твоего отца, и ты поехала бы домой на нарте.

– Коо, – возразила она.

Спустя некоторое время Вээмнеут рассказала историю своего побега. В школе сначала было интересно. Потом все стало знакомым, и очень сильно потянуло домой. Дети не решались сказать об этом. Они думали, что больше никогда не увидят яранги. Бежать под вечер тоже было страшно. Вдруг волк? Но девочки предусмотрительно взяли у Лятуге коробочку спичек и решили дорогой при всякой опасности чиркать их. На случай, если неожиданно задует пурга и придется пережидать ее, они у того же Лятуге взяли из его запасов по куску моржового мяса. Словом, побег оказался продуманным и организованным. Лятуге они ничего не объяснили, так как на него не надеялись, думали, что он их выдаст. Накануне побега девочки видели во сне свои яранги, и это окончательно заставило их бежать в тот же день.

– Все равно волк не признал бы в вас больших охотников, – сказал Ульвургын.

– А мы его спичкой! – торопливо сказала девочка.

...На культбазу я приехал вместе с Ульвургыном.

С момента моего выезда в погоню и до самого возвращения все школьники были в сильном возбуждении.

Что девочки-беглянки ушли, это их мало беспокоило. Вернее, их это совсем не беспокоило. Они хорошо знали, что девочки дойдут до своих стойбищ. Их интересовало, что из всего этого может получиться, какой конец будет у этой истории.

Всю эту беспокойную ночь учителя оставались в школе до утра. И даже доктор Модест Леонидович проспал ночь в учительской, на кровати дежурного воспитателя.

Но больше всех волновалась Таня. Она дала волю своей фантазии и уже представляла, как девочки в тундре замерзнут, как потом понаедут родители и какой из этого получится скандал. Вечером Таня настояла на том, чтобы принять самые серьезные меры по охране школьников.

– Чего доброго, они ночью разбредутся все по своим стойбищам, говорила с тревогой Таня.

Когда детей уложили спать, все двери незаметно для школьников заперли на замок. Ночь прошла благополучно.

Утром, когда мы подъезжали к культбазе, с крыш домов, как камни во время обвала, посыпались школьники. Они с самого утра забрались туда и высматривали: не покажутся ли нарты?

Не успели мы сойти на снег, как со всех сторон к нам сбежались все до единого школьники. Они засыпали нас всевозможными вопросами.

Но Ульвургын молчал, словно набрав в рот воды. В дороге я договорился с ним, что он не будет разговаривать с каждым учеником в отдельности. Он готовился выступить на собрании.

Его упорное молчание сильно беспокоило детей.

– Зачем вы все молчите? Почему не рассказываете новостей? Я тогда не буду больше разговаривать по-русски: рука, рама... – пригрозила Тает-Хема.

После такого "ультиматума" пришлось сказать, чтобы все собрались в класс. Дети медленно и неохотно направились туда.

На собрании я прежде всего сообщил, что убежавшие девочки дома, что скоро они возвратятся к нам, что так уходить, как ушли девочки, нельзя: легко замерзнуть в нашей не приспособленной для дороги одежде, могут волки напасть. Если кто сильно захочет домой, надо об этом сказать учителям.

Дети внимательно слушали, то и дело посматривая на Ульвургына. Их, видимо, интересовала больше та странная позиция, которую занял председатель поселкового совета. Она, с их точки зрения, была совершенно необъяснима. А он сидел рядом со мной и подтверждал мои слова короткими восклицаниями:

– Да, правда! Правда это!

Почти все дети в своей домашней обстановке курили и жевали табак. Курили они и в школе: отучить детей сразу от всех дурных привычек было невозможно – иначе они разбежались бы еще раньше.

И теперь, на собрании, они курили, а некоторые жевали табак, который им привозили родители.

Когда я кончил говорить, Ульвургын выбил трубку, спрятал ее и обратился к детям с речью. Он держал себя исключительно спокойно и важно. Ульвургын ловил детские настроения, он прекрасно понимал психологию ребят.

И когда он наконец заговорил, школьники очень обрадовались. Они уже думали, что Ульвургын из-за беглянок рассердился на всех.

Его медленная, с паузами речь, во время которой в классе стояла мертвая тишина, была очень убедительна и понятна каждому ученику. И как только Ульвургын кончил говорить, послышались детские голоса:

– Карэм, карэм! Кэйве, левыт уйнэ!*

[Правда, головы нет!]

Так весь коллектив осудил беглянок.

КАНИКУЛЫ

На собрании дети с грустью подчинились своей судьбе. Но тоска, непреодолимая тоска по ярангам не покидала их. Между тем об отпуске, казалось, не могло быть и речи: ведь дети прибыли в школу всего несколько дней тому назад. Школа с большим опозданием начала свою работу. Тяжелое настроение детей чувствовалось все больше и больше, и мы решили устроить им каникулы раньше установленного срока.

В тот же день мы собрали детей в класс, и я им сказал:

– Мальчики и девочки! Завтра мы вместе с вами поедем к вам в стойбище. Мы поедем в гости к вашим отцам, матерям, сестренкам и братишкам. Учителя будут жить вместе с вами до самого возвращения на культбазу. Три дня мы будем жить в гостях, а потом вернемся в школу.

Лица детей загорелись неописуемой радостью. Глаза заблестели. Со всех сторон только и слышно было:

– Ох, как хорошо! Хорошо!

Не дожидаясь конца беседы – им больше ничего не нужно было, – они повскакали с мест и выбежали из класса. Весело подпрыгивая, они носились, как зайцы, по всем комнатам школы.

Школьники с нетерпением ожидали, когда кончится этот день; хотелось, чтобы скорей кончилась и ночь, а утром немедленно собираться домой.

Чтобы сократить остаток дня и оставить о школе хорошее впечатление, мы решили провести вечер как можно интереснее. В нашем распоряжении была кинопередвижка. Мы организовали киносеанс. Дети еще не имели представления об этой волшебной машинке. И хотя их мысли теперь были заняты предстоящим отъездом, все же они с большим интересом наблюдали за всеми приготовлениями к киносеансу.

– Что это такое поставили на стол? Швейную машину?

– Нет, – говорила Тает-Хема, – швейная машина меньше.

– А, это большая швейная машина, – утверждал Рультынкеу.

На стене для чего-то прибили кусок белой материи. Окна затемнили одеялами, чтобы не проникал лунный свет.

Рультынкеу опять сказал:

– Это машина. Она большая потому, что будет шить, наверно, издалека. Видишь, для нее материю подвешивают!

Но вот все приготовления окончены, дети посажены на места. И когда в зале стало совсем темно, они все зашумели, предположив, что сейчас начнется большое, неведомое им шаманство таньгов.

"Наверно, таньги желают сбить с толку злых духов "келе"", – думали дети: ведь в их ярангах, когда шаман начинал бить в бубен, тоже тушили в жирниках свет.

Темнота длилась недолго. Не успели дети испугаться по-настоящему, как объектив кинопередвижки отбросил на экран большой светлый сноп лучей.

"Вот оно, начинается!"

На экране образовался большой круг и, расширяясь, расплылся по всей стене. Моментально воцарилась тишина. Снова темно, и вслед за этим на экране появился большой олень, больше настоящего! Дети уже видели картинки в книжке, и теперь их удивлял только размер оленя да непонятно было, кто его подвесил на стенку. На стене олень выглядел как настоящий. Поворот ручки – и олень пришел в движение. Он поднял ноги, замотал головой с ветвистыми рогами.

"Вот оно, начинается!" – затаив дыхание, думали дети.

Олень скоро исчез, появилось целое стадо. Олени двигались, задевали своими ветвистыми рогами друг друга, раскапывали копытами снег, щипали ягель. Они были совсем как живые. Дети не могли удержаться от возгласов. Они задвигались на скамьях, зашумели. Их лица с открытыми ртами и расширенными глазами выражали испуг, изумление. Дети смотрели то на картину, то на "трещалку" – динамомашину, которую крутил учитель. Это было необыкновенное шаманство!..