Текст книги "Чукотка"

Автор книги: Тихон Семушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Я уверен, что экзамены пройдут хорошо, – говорит директор, раскуривая папироску.

– Собственно говоря, нет никаких оснований предполагать иное, соглашается учительница литературы. – Вы знаете, товарищи, я с огромным удовлетворением и радостью буду вспоминать годы своей работы в этой школе. Я считаю, что отношение наших учеников к учителю, к занятиям – идеальное. Меня поражает их предупредительность и такой серьезный подход к делу. Ведь в школе не было случая, чтобы кто-то из ребят хоть чем-нибудь обидел учителя. И поэтому хотелось еще лучше работать, хотелось передать им все свои знания. Они подкупают своим отношением. Порой я задумываюсь над вопросами воспитания. Как могли эти, с нашей точки зрения, некультурные люди так замечательно воспитать своих детей? Это парадокс!

– Вы напрасно умаляете и свои достоинства, и достоинства других учителей. Ведь в воспитании учеников мы тоже немало сделали.

– Правильно, Николай Павлович. Все это верно. Но должна вам сказать и о благотворном влиянии семьи на детей. Не будь этого, нам пришлось бы очень трудно. Ведь мы лишь развиваем то хорошее, с чем эти ребята пришли в школу.

– И что интересно, – вмешалась Татьяна Николаевна. – Вот взять хотя бы Лену. Я очень опасалась, что она разовьет в школьном коллективе дурные наклонности. Но посмотрите, какое поразительно критическое отношение они проявили к ее поведению. Ведь, в конце концов, не она повлияла на них. Лена сама резко изменилась. Из девушки с узкомещанскими интересами она превратилась в серьезную, очень способную ученицу.

В учительскую вошел радист с радиограммой.

Директор прочитал.

– Новость, товарищи! На экзамены к нам вылетает из округа депутат Верховного Совета Тынанват. Избранник наш.

– Интересно! – протянул Николай Павлович.

– Надо будет сообщить ученикам, – сказал директор.

– Придется на один денек отложить экзамены. Очень просит депутат.

– Отложим. Я пойду скажу ребятам, – сказала Татьяна Николаевна.

* * *

Выдался на редкость хороший, солнечный день. С моря доносились ружейные выстрелы, бередившие сердца учеников. Вдоль берегов Чукотки шли стада моржей, совершая свой летний переход с юга на север.

Все манило на улицу, на простор, на воздух, в море. Но ученики сидели в домах и, казалось, заставляли себя забыть о начале сезона охоты на моржа.

Таграй с книжкой в руках ходил по классу и о чем-то сосредоточенно думал. Он изредка на ходу открывал книгу и заглядывал в нее.

– Тра-та-та! – гулко и раскатисто доносились выстрелы.

Прислушиваясь, Таграй остановился. На лицо набежала улыбка. Постояв немного, он подошел к форточке, захлопнул ее и опять заходил по залу.

Лена, как лисица, крадучись, быстро шла за его спиной. Она сделала прыжок и обхватила его за шею.

Таграй выронил книжку.

– Товарищ Таграй, можно вас побеспокоить? – с нарочитой вежливостью спросила она.

– Что же ты толкаешься! Так и книжку порвать можно, – сказал он.

– Я хочу спросить тебя об одной штуке. Вот эту формулу как понять? Ты же все знаешь!

Таграй посмотрел в ее тетрадь и сказал:

– Это просто. Пойдем к окну.

И стал серьезно объяснять.

У-у-у-у! – донеслось пение самолета.

Таграй навострил уши, а уже в следующий миг сорвался с места и выбежал на улицу. За ним, не отставая, бежала Лена.

В прозрачном, чистом воздухе летел серебристый самолет. Он сверкал на солнце крыльями, и рев его разносился, казалось, по всей тундре.

– Вот мотор! Нисколько не детонирует! – вскрикнул Таграй, прислушиваясь.

Он с восторгом следил за самолетом. Из школы выбежала ватага ребят, и все они с шумом бросились к берегу залива, куда летела машина.

Самолет пролетел над домами культбазы, повис над заливом и, сделав вираж, пошел на посадку.

Огромная лодка с четырехлопастным пропеллером хлюпнулась на воду и понеслась, как самый быстроходный катер. Пробежав по заливу, летчик стал выруливать к берегу. Метрах в пяти от него самолет остановился и бросил якорь.

Скоро на клиппер-боте, спущенном с самолета, подъехали к берегу прилетевшие люди.

Из всех домов бежали культбазовцы, на берегу толпа все увеличивалась и увеличивалась.

– Какомэй, Тынанват, Тынанват! – кричали ученики.

Депутат долго здоровался с учителями, учениками и всеми работниками культбазы.

Учительнице Татьяне Николаевне он сказал:

– Ну, как поживаешь, Таня-кай? Давно мы не виделись. Последний раз – в Петергофе. Помнишь, ездили, будучи еще студентами.

– Как же, очень хорошо помню! Зайцем ты еще ехал обратно. Денег-то не хватило у нас на второй билет.

Тынанват расхохотался.

– Дай-ка, я погляжу на тебя как следует. Ведь мы в округе знали, что Таграй чуть не утопил тебя, – и депутат снял с ее головы шапочку. – Вот, Таграй, что ты наделал! – сказал он. – Ну, ничего, Таня-кай! Хорошо, что осталась живой. Когда ты выезжаешь на Большую Землю?

– Через два года.

– Хочешь, Таня-кай, на лето в Москву слетать? – спросил он.

– Как в Москву?

– На самолете. Скоро я вылетаю на сессию. Могу захватить и тебя.

– Серьезно?

– Да, да. И к парикмахеру сходишь там, – шутливо добавил он.

Учительница расхохоталась.

– Это смешно! С Чукотки в Москву к парикмахеру!

– Причина вполне уважительная, – сказал Тынанват.

– Нет, верно? А к началу занятий успеем вернуться?

– На месяц раньше вернемся.

Доктор Модест Леонидович торопливо шагал к берегу. Депутат еще издали заметил его и пошел навстречу. Они были большими друзьями. Тынанват еще студентом часто заходил к доктору, на его ленинградскую квартиру. Они встречались почти каждый выходной день. Обедали вместе и затем направлялись в музеи, в кино, в театр.

– Модест Леонидович!

– Тынанват! – Они дружески поздоровались. – Ты извини, пожалуйста. Замешкался. Маленькую операцию заканчивал.

Доктор смерил глазами депутата и, улыбнувшись, сказал:

– Ох, какой ты важный! А?! Это тебе не студент какой-нибудь, прощелыга... Помнишь, в Ленинграде какую ты скорость развивал в своем пальтишке? – И Модест Леонидович добродушно рассмеялся.

Тынанват был одет в кожаное пальто, оно плотно облегало его широкие плечи. Вдумчивые глаза смотрели на доктора и улыбались.

– Модест Леонидович, окрисполком вынес вам благодарность за вашу работу.

– Спасибо, спасибо! Говорят, работа идет у меня неплохо.

– Постановление есть о премировании вас.

– Ну, это зря! Благодарности, может быть, и заслуживаю, но премии не заработал. До кочевников-оленеводов еще не добрался.

– Доберемся. Не все сразу. Решили вас премировать медвежьей шкурой.

– Ха-ха-ха! Что ты говоришь? Не возражаю, не возражаю! Память на всю жизнь, и мне, и детям.

– Распоряжение привез вашей фактории. Только знаете что, Модест Леонидович, выбрать медвежину вы уж доверьте мне. Ведь раньше я в них кое-что смыслил.

– Э-э, Тынанват! Теперь и я в них кое-что понимаю! Я надеюсь, что ты по старой дружбе остановишься у меня. С тех пор как радиограмма пришла, жена все время готовится к встрече. Помнишь, как она обучала тебя культурно пить чай?

Оба рассмеялись.

– Обязательно, обязательно, Модест Леонидович. Вот зайду в школу – и тогда к вам. Марии Федоровне передайте привет и скажите, что теперь я научился пить чай бесшумно.

В учительской большое оживление. Здесь стало тесно, как в чукотском пологе.

Депутат Тынанват сидел за столом и вместе с директором рассматривал расписание экзаменов. На нем был отличный костюм, на лацкане пиджака значок "Верховный Совет СССР" и орден Трудового Красного Знамени.

– Татьяна Николаевна, неужели он был пастухом в оленном стаде? шепотом спросила одна учительница.

– Да, да! И совсем недавно. Ну, лет десять тому назад. Он был на положении Чомкаля из стойбища Араро. К профессору Тан-Богоразу в Ленинград он приехал совсем неграмотным – не знал ни слова по-русски.

– Товарищи учителя, – сказал депутат Тынанват, – завтра у вас начинаются экзамены. Я очень хочу вас просить об одном: когда будете экзаменовать, совсем забудьте, что вы экзаменуете чукотских детей. Вы должны спрашивать их по самой полной программе. Не надо делать скидок. Это не полезно нам. Должен вам сказать, что до сих пор еще есть работники, которые приходят в умиление, когда видят чукчу, держащего в руке, скажем, учебник алгебры. И если он еще не совсем хорошо знает ее, они с улыбкой на губах готовы сказать: "Это ничего. Для чукотских юношей и это очень большое достижение". А если вдуматься во все это, то станет обидно за наш народ, это унижает наш народ!

– Правильно, товарищ Тынанват! – послышались голоса.

– Конечно, правильно, – сказал депутат. – Теперь такого положения не должно быть. Это пройденный этап. Требования к нашим ученикам должны быть такими же, как в любом городе Советского Союза. Не знает ученик – пусть учится еще. Не надо замазывать пробоин. Ведь если пробоину в вельботе заделать тонким картоном, подкрасить, то глаз может не заметить этого слабого места. Но стоит выйти в море, как вельбот потонет вместе с ценным грузом. Надо заделывать прочно, хорошо. Пусть и ваши ученики будут знать полностью все, что они должны знать. Хотите, я вам расскажу случай из моей жизни?

– Просим, просим, товарищ Тынанват!

– Когда я учился в институте, были у нас такие преподаватели, которые восторгались тем, что я держал в руке книгу по историческому материализму: "Смотрите, смотрите, какое время! Чукча изучает материализм!" А я ничего не понимал в этой науке. И скажу откровенно: когда шел преподаватель, я старался попасть ему на глаза с какой-нибудь ученой премудростью. Так постепенно я научился обманывать и себя, и своих учителей. Они восторгались, когда я произносил, например, слова: бином Ньютона. Я их, этих учителей, очень хорошо понимаю теперь и ни в какой степени не обвиняю. Но мне толку мало, если я слышал о биноме, не зная его существа. Я закончил институт с некоторыми скидками на свое чукотское происхождение. Те пробоины, которые искусно замазывались, дают теперь себя знать. И скажу вам откровенно, что у меня сейчас много дела в связи с депутатскими обязанностями и обязанностями председателя окрисполкома, но, несмотря на это, те пробоины, которые остались, приходится заделывать теперь. Нельзя оставаться недоучкой. Недоучек бьют. Мое положение обязывает меня много знать. Вот, товарищи учителя, какое дело.

Депутат усмехнулся и добавил:

– Это, кажется, у Пушкина есть в "Борисе Годунове": "Учись, мой сын! Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни".

В учительскую вошла чукчанка-сторожиха. Она внесла огромный медный чайник.

– Тынанват, чай пауркен*, – мягко сказала она.

[Чай пить.]

– Вот это хорошо. Только ты, пожалуйста, мне покрепче, по-нашему, сказал по-чукотски Тынанват.

Сторожиха кивнула головой и пошла за посудой. Около двери она остановилась и спросила:

– Тынанват, а ты Сталина видел, живого?

– Видел, видел! И даже разговаривал с ним.

– Какомэй! – взмахнула она руками. – Ученики просят рассказать о нем...

* * *

Экзамены окончены. В актовом зале шумно, празднично. Пять учеников сдали на "отлично". Все они веселы, глаза радостно блестят. Лишь Тает-Хема опечалена. Николай Павлович, при всем благосклонном отношении к ней, никак не мог вывести ей по математике больше, чем "удовлетворительно".

– Ты не горюй, Тает-Хема, – успокаивала ее Лена. – Летом возьмем да и подтянемся на "отлично". Николай Павлович сказал, что он поможет. Ведь и у меня оценка только "хорошо". Он сказал, что будет заниматься с Ктуге и нам можно присоединиться.

– Да, не горюй! Тебе можно не горевать. Ведь я – комсорг. Стыдно мне. А я старалась...

– Вот чудачка! У меня в Сочи никогда не было оценок больше "поса". Я и то не унывала.

В зале показался Андрей Андреевич.

– Здорово, ребята! – крикнул он. – Поздравляю вас с окончанием!

Крепко пожимая руки, он сказал:

– Специально приехал поздравить. Как у тебя дела, Таграй?

– Все в порядке, товарищ начальник, – с достоинством ответил он.

– Молодец! Я и не сомневался в тебе.

В зал входили директор, учителя, депутат. Они заняли места за столом, в зале воцарилась тишина. Тринадцать учеников сидели на первых скамьях. За ними – их родители, родственники, знакомые. Чукчи внимательно посматривали на учителей, на учеников – своих детей, которые так много лет учились в школе.

– Андрей Андрей, праздник сейчас будет? – спрашивали они его шепотом.

Заговорил директор школы:

– Товарищи ученики! Позвольте от всего сердца поздравить вас и весь чукотский народ с окончанием вами школы. Это – знаменательная дата в жизни вашего народа. Теперь ежегодно школа будет выпускать учеников все больше и больше. Но вы – первые, которые получили среднее образование. Вы должны с гордостью понести свои знания своему народу. Не успели вы еще закончить школу, а я уже получил заявки на вас. Чукотский рик и райком ВЛКСМ просят, чтобы часть окончивших школу учеников была послана к ним на работу. Мы хотели на следующий год открыть восьмой класс, но, видно, придется уважить их просьбу. Вот и товарищ Тынанват, наш депутат, считает, что эту просьбу надо уважить. И в рике и в райкоме очень нужны грамотные работники, как вы. Вчера я получил радиограмму из Ленинграда. И оттуда просят вас в Институт народов Севера. Но институт просит откомандировать только четырех отличников. Вот вы подумайте и потом скажете мне: кто из вас хочет ехать?

– Мы все хотим! – крикнул кто-то из учеников.

– Речь идет только об отличниках. И беда заключается в том, что нам дают четыре места, а отличников у нас пять.

– Это не беда, – сказал депутат. – Устройство пятого беру на себя.

– Разрешите мне сказать? – послышался голос Андрея Андреевича. – У меня есть замечательный выход. В Борисоглебске у меня работает дружок. Он начальник летной школы. Вот он мне тоже прислал заявку. Правда, он отвечает на мой запрос, но это значения не имеет. Место есть. Я предлагаю Таграя направить в Борисоглебск. Как ты, Таграй, хочешь учиться в летной школе?

– Очень хочу! – быстро ответил он.

– Зачем ему учиться? Он уже научился летать, – кричали ученики.

– Э, ребята! Он научился летать самоучкой. А когда он поучится в настоящей летной школе, может быть, тогда он будет летать прямо из Москвы в Америку. Вот пролетит над нами, да и поприветствует всех нас крылом какого-нибудь чудо-самолета.

– Какомэй, Таграй! – послышался чей-то голос.

Тает-Хема сидела на самом краю скамьи. Она совсем загрустила. Ведь ехать на Большую Землю она хотела больше всех, но теперь получилось так, что о ней не может быть и речи.

– Подвинься немного, Тает-Хема, – сказал Модест Леонидович, заглядывая ей в лицо. – А ты хочешь поехать учиться?

Тает-Хема молча кивнула головой, и доктор заметил, как налились слезами ее большие черные глаза. Длинные ресницы дрогнули.

– Дайте мне слово! – чуть ли не закричал доктор, обращаясь к Тынанвату. – Тает-Хема всю зиму занималась у меня в больнице. Она уже сейчас может быть отличной медсестрой. И то, что она по математике имеет не совсем хорошую отметку, это ничего еще не значит. Должен вам доложить, товарищи, что я вот, ваш покорный слуга, в свое время тоже по математике плелся на троечках. Может быть, поэтому из меня и не вышло инженера. Но это нисколько не помешало мне стать доктором. Андрей Андреевич хитрый. Он заранее списался со своим дружком. Но время терпит. Через десяток дней я тоже буду иметь ответ, получше, чем у него. Поэтому я предлагаю Тает-Хему направить учиться в фельдшерско-акушерский техникум. Устройство ее беру на себя.

Модест Леонидович сел и, как всегда в минуты волнения, снял очки и стал их усиленно протирать._

– Товарищи, – сказал депутат, – то, что сказал сейчас Модест Леонидович, заслуживает большого внимания. Если Тает-Хема поедет учиться на акушерку, а потом, может быть, и на доктора, – это очень хорошо. Вы себе и представить не можете, какой успех будет иметь у отсталых женщин своя акушерка. И если потребуется моя помощь, то я готов для Тает-Хемы провести через окрисполком специальное решение о материальной поддержке. А это будет необходимо, так как она ведь не в Институте народов Севера станет учиться.

Доктор бурно зааплодировал и закричал:

– Правильно, правильно, товарищ Тынанват!

Чукчи – родители учеников – молча вслушивались в разговоры, которые решали судьбы их детей. Молодежь сама выбирала свой жизненный путь.

Никто из родителей не возразил ни слова. Но печаль была видна на их лицах. Разлука на несколько лет – не легкое дело.

Собрание кончилось. Около Ульвургына столпились люди. К ним подошел и Тынанват.

– Что же это такое? – спросил Ульвургын Тынанвата. – Учились, учились наши дети – и еще не выучились? Нужно опять ехать куда-то далеко. На собаках не поедешь посмотреть, как они живут там. И мы не знаем: радоваться или печалиться нам?

Депутат усмехнулся:

– Вы не беспокойтесь. Я был там сам. На Большой Земле такие же люди, как и мы, и жить там можно.

– Мы тоже думаем, что люди там. Только ведь не поедешь посмотреть на них.

– Ничего, Ульвургын. На собаках, верно, туда не доедешь. А мы возьмем да и заведем свой пароход, сделаем тебя капитаном и пошлем в Ленинград кругом света.

– Нет. Той земли я не знаю. И стармеха у меня нет. Плавать не хочет, летать хочет, – с досадой сказал Ульвургын про Таграя.

– Вы за ребят не беспокойтесь.

– Жалко, что уезжают они.

На берегу толпился народ. Ревел мотор летающей лодки. Тынанват и Татьяна Николаевна из клипербота полезли в кабину. С берега кричали. Но голос Николая Павловича заглушал всех.

– Таня-кай! – кричал он. – Смотрите же, возвращайтесь!

– Обязательно! – успела крикнуть она.

Самолет дал полный газ и, оторвавшись от воды, взял курс на Анадырь окружной центр Чукотки.

И сейчас же по заливу побежали вельботы. Стоя в вельботе, Таграй долго смотрел туда, где черной точкой, словно отбившаяся от стаи птица, мелькал самолет.

– Бросил ты меня, Таграй, – глядя на него, сказал Ульвургын. – Не хочешь плавать, летать хочешь...

ДО СВИДАНИЯ, ЧУКОТКА!

В назначенный день, когда с севера в залив Лаврентия вошел огромный пароход, все отъезжающие ученики прибыли на культбазу. За короткое время они так изменились, что трудно было их узнать. Они выглядели возмужавшими. Все были одеты в костюмы. Охотничий кружок в школе не оказался праздной затеей. Костюмы были куплены на деньги, вырученные, как и предполагалось, от продажи песцов.

Когда пароход принял последние грузы пушнины, тюленьих кож, моржовых клыков, шкур белого медведя, начали грузиться и пассажиры. Но учеников не было на берегу. Они в больнице прощались со своим другом Ктуге.

– Что поделаешь, Ктуге, – говорила напоследок Тает-Хема. – Ведь я тоже чуть-чуть не осталась.

– Эх, ребята! Как мне хочется поехать вместе с вами! Бандит шаман отшиб мне ногу.

– На будущий год поедешь, Ктуге, вместе со мной, – сказал доктор.

Раздались гудки парохода. Ребята быстро попрощались с Ктуге и побежали к берегу.

Ктуге подошел к окну и с грустью смотрел на пароход, на бежавших к берегу товарищей.

К нему вошел Чими.

– Ктуге, – сказал он, – может, на берег хочется тебе?

– Хочется. Только я ведь, Чими, не научился еще ходить по гальке.

– Хочешь, Ктуге, я посажу тебя на велосипед? Одной ногой ты будешь работать, а я буду его вести за рога.

– Давай, давай, Чими! – вскрикнул Ктуге, и, схватив свои костыли, застучал ими, поспешно направляясь к выходу.

На берегу стояла большая толпа. Все махали руками, кто-то палил из ружей. Шесть учеников в вельботе плыли к пароходу. Все они смотрели на берег и тоже кричали и махали кепками.

Вдруг в толпе раздался многоголосый крик:

– Ктуге, Ктуге, Ктуге!

Медленно, со скоростью человеческого шага, Ктуге подъезжал на велосипеде к берегу. Он нажимал одной ногой на педаль, немного раскачиваясь из стороны в сторону, и неотрывно смотрел вперед, на вельбот, в котором плыли его товарищи. Чими, державший руль, шел рядом и катил по гальке необычного велосипедиста.

– Смотрите, смотрите! Ктуге на велосипеде! – крикнула Тает-Хема.

Ребята встали и опять замахали кепками. Кто-то из них хотел крикнуть прощальное: "Тагам, тагам!" – но в этот момент вельбот уже скрылся за правым бортом парохода.

По трапу один за другим ученики проворно влезли наверх и тотчас потерялись на палубе океанского парохода среди возвращающихся зимовщиков-полярников и грузов.

Пароход гуще задымил, загрохотали машины. Медленно разворачиваясь, пароход взял курс из залива во Владивосток, на Большую Землю.

Нескончаемой вереницей гор и отвесных гранитных скал тянутся берега Чукотской земли. Пароход идет уже вдали от берегов, но ребята не могут оторвать глаз от своей родной земли. Сколько часов идет пароход, а все тянутся знакомые, родные берега.

Ребята стоят на борту, и каждый думает о Чукотке, которой они не увидят несколько лет.

Впереди море, словно дымкой, покрыто туманом.

– До свидания, Чукотка! – машет рукой Тает-Хема.

Таграй стоит на носу, около якоря. Пароход входит в молочный туман.

– Все смотришь, Таграй? – взявшись за его плечо, сказал подошедший Андрей Андреевич. – Вот и мне неожиданно пришлось выехать. Учиться предложили. Старик я по сравнению с тобой, а еду учиться. Орлов своих пришлось оставить. Мне ведь тоже грустно расставаться с этими берегами. Сроднился я с ними.

– А ты, Андрей Андрей, в какую школу едешь?

– В высшую пограничную школу. На годичные курсы еду.

Андрей Андреевич помолчал немного.

– Пойдем, Таграй, в кают-компанию, – сказал он вдруг. – Вон уже берега скрылись. Видишь, какой туманище. Погода нелетная. Пойдем.

– Нет, Андрей Андрей, я постою еще здесь. Я потом приду.

– Ну хорошо. Только знаешь, Таграй, вот тебе мой совет: ты нос на квинту не вешай. Хозяином чувствуй себя везде. А впрочем, ладно. На эту тему мы с тобой еще подробно потолкуем.

– Я хорошо чувствую себя, Андрей Андрей. Только вдруг мне жалко чего-то стало. А чего жалко – и сам не знаю. Стою вот здесь и смотрю на берега. Ведь я их вижу сквозь туман. Вот так и хочется молча стоять здесь и смотреть в ту сторону.

Тяжелый, влажный туман ложился на непокрытую голову Таграя. Он провел рукой по волосам и перешел под навес. Таграй оперся спиной о стенку между иллюминаторами и продолжал вглядываться в ту сторону, где в тумане скрылись берега.

Мимо него прошел тучный человек с золотыми нашивками на рукавах морского кителя. Он бросил взгляд на Таграя и, пройдя немного вперед, остановился, внимательно всматриваясь в него.

– Ишь, как тебя обрядили! – добродушно сказал человек с нашивками, возвращаясь к Таграю. – Небось лучше оленьих шкур? Или хуже?

– Ум-гу, – как-то неопределенно промычал Таграй, кивая головой и рассматривая морской китель своего собеседника.

– Твоя на Большую Землю ходи? – спросил человек с нашивками.

Таграй удивился и на вопрос ответил вопросом:

– Вы здесь на пароходе работаете?

– Да, я старший механик.

– А почему же вы плохо знаете русский язык? – спросил Таграй.

– Как плохо?

– "Твоя"... "ходи"...

Механик смутился.

– Это я для ясности хотел. Я думал, вы не знаете русского языка. Мы как-то возили одного "студента" – так он ни звука по-русски. Вы едете учиться?

– Я летчик, – сказал Таграй. – Еду в летную школу.

– Летчик? А где же вы учились?

– На культбазе окончил школу в этом году, а самолетовождению научился у пограничников.

– Вот что! – протянул механик.

– Товарищ стармех, я хочу вас просить познакомить меня с машиной вашего парохода. Мне очень интересно. Я ведь тоже был стармехом, только на шкуне. Маленькая там машина.

– Пожалуйста, пожалуйста! Хоть сейчас. Пойдемте, – и стармех взял Таграя под руку.

– Нет, потом. Говорят, мы долго будем идти до Владивостока. Успеем еще.

– Очень хорошо. Вы, пожалуйста, без всяких стеснений. Как надумаете, так прямо ко мне и обращайтесь. Вы в какой каюте?

– В двадцать первой, – ответил Таграй.

– Очень хорошо. У меня тоже будет к вам просьба: расскажите мне что-нибудь из чукотской жизни – об обычаях, об охоте на кита. Я, знаете ли, пишу книжечки для детей о разных странах.

– О, я вам много могу рассказать.

– Вас как зовут?

– Таграй.

– Разрешите, я запишу.

Положив записную книжку на влажное стекло иллюминатора, стармех записал: "Таграй. Каюта 21".

Они дружески распрощались.

На десятые сутки, поздно вечером, пароход входил в бухту Золотой Рог Владивостокского порта.

Весь склон горы, где расположен Владивосток, горел огнями электричества. Множество пароходов, катеров заполняло бухту. Вот он какой, город!

Уже предвкушая удовольствие побродить по каменному городу, о котором они знали понаслышке, ребята с затаенным дыханием смотрели на огни. Стоял тихий, теплый вечер. Издали доносился шум города, лязг железа, гудки пароходов. Сколько предстоит интересного! Жаль, что не видно каменных домов. Только огни, огни и огни. Весь город в огнях.

– Ребята! Ребята! – крикнул Андрей Андреевич. – Скорей идите на этот борт! Смотрите, подводная лодка!

Недалеко от парохода к выходу из бухты низко шло что-то серое, похожее на необычайного морского зверя с надстройкой на спине.

Пройдя немного, подлодка стала погружаться и ушла вглубь моря. Странное чувство охватило ребят. Не верилось, что в ней находились такие же, как и все, люди.

– Вот бы, Андрей Андрей, нам в залив Лаврентия такую подлодку! – с восхищением сказал Таграй. – За моржами охотиться.

– И тебя стармехом, – шутя добавила Тает-Хема.

– А тебя, Тает-Хема, судовым врачом, – вставил Андрей Андреевич.

– И командиром подводной лодки товарища Горина, – сказала она.

Все засмеялись, а лодки уже и след простыл.

Едва пароход пришвартовался к причалу, как на палубу вбежал экспедитор Главсевморпути.

– Кто здесь с Чукотки?

Чукотцы его быстро окружили.

– Вот хорошо, товарищи! Думал, пароход запоздает и билеты пропадут. Через час поезд отходит на Москву. Скорей выгружайтесь. Машины в порту, садитесь – и прямо на поезд.

– Андрей Андрей, а как же Владивосток смотреть? – спросил Таграй.

– Не выходит, стало быть. Ну, это ничего, ребята. И даже очень хорошо. Не будем болтаться здесь, а прямо покатим в Москву. Первый город, который вы увидите, будет Москва.

В МОСКВЕ

Всюду, в какую сторону ни посмотреть, бегут машины. Как дома на колесах, с окнами и дверями, с шумом и грохотом катятся трамваи. Неисчислимое множество людей двигается во все стороны. Людская лавина напоминала большие стада оленей. Одни шли медленно, не спеша, как сытые олени; другие торопились куда-то, сбивая на пути прохожих, и бежали, словно за белыми медведями.

Поминутно оглядываясь по сторонам и жадно ловя новые впечатления, ребята шли за Андреем Андреевичем, как телята за опытной важенкой. Они пересекли широкую площадь, напоминающую озеро, покрытое прозрачным льдом, и вышли на улицу, ведущую к центру. С разгоревшимися глазами, оробевшие, они молча шли за Андреем Андреевичем, ошеломленные величием грандиозного города.

Они шли долго. В голове скопилось так много вопросов, что лучше и не спрашивать. Молчал и сам Андрей Андреевич. На переходах он превращался в руководителя уличного движения и поднятием руки останавливал свою группу. Он и сам не на шутку оробел, опасаясь, как бы на кого-нибудь из них не наскочил автомобиль.

И когда поток транспорта на момент прекращался, Андрей Андреевич кивал им головой, взмахивал рукой и быстро переходил опасное, по его мнению, место. Ему самому хотелось поговорить с ребятами, у него у самого было много впечатлений, но тут не до разговоров. Не на нарте едешь!

С величайшей осторожностью шли они по улице, привлекая внимание любопытных москвичей.

Стройная девушка с черными косами держалась за портупею пограничника и бросала во все стороны изумленные взгляды своих широко открытых красивых глаз.

Плотной группкой двигались за ними пятеро чукотских юношей.

Так шли они долго, пока не попали в центр города.

– Андрей Андрей, это дом Совнаркома? – спросил Таграй.

– Не знаю, – ответил Горин. – А почему ты думаешь?

– Помнишь, в кино показывали там у нас, в заливе Лаврентия?

Рядом проходила девушка с портфелем. Андрей Андреевич остановил ее и спросил:

– Скажите, пожалуйста, это дом Совнаркома?

– Да, да. Это дом Совнаркома. А это – гостиница "Москва". Этот домик Колонный зал дома Союзов. А там вон – Большой театр, – охотно объясняла любезная москвичка.

Она оглядела их всех и не преминула спросить:

– А вы откуда, товарищи?

– С Чукотки мы. Слыхали? – сказал Андрей Андреевич.

Вскоре они попали в Александровский сад.

– Садитесь, ребята. Вот здесь уж мы поговорим спокойно. Здесь нас никто не задавит, – сказал он.

Ребята сели на скамеечку, и внимание их привлекли деревья. Настоящие, живые деревья, а не на картинках.

– Ну, это такие деревья, какие вы видели еще из вагона, когда мы ехали, – сказал Андрей Андреевич.

Окружив дерево, они прикасались к нему руками, подбирали упавшие листья.

– К нам туда привозят мертвые деревья, а это – живое дерево. Вот мы стоим около него, а оно живет, растет, – сказал Андрей Андреевич.

И вдруг странным показалось ему самому, что эти взрослые юноши, познакомившиеся уже с современной техникой, словно только что родились и впервые увидели растущее дерево. Они долго говорили о деревьях, лесах.

Тает-Хема потрогала нос и сказала:

– Дымом пахнет в Москве, Андрей Андрей.

– Андрей Андрей, а почему москвичи не работают? – спросил Таграй. Почему все они гуляют? Ведь вот сколько мы ни шли, все улицы заполнены народом.

– Вы знаете, в чем тут дело, ребята? Ведь в Москве четыре миллиона человек. Люди работают в разное время. Некоторые ночью работают. Есть иждивенцы, которые совсем не работают. А на улице всего, может быть, мы и встретили тысяч сорок человек.

– Четыре миллиона? Сколько нужно пищи! Кто это кормит Москву и чем? спросил Таграй и тут же занялся каким-то подсчетом.

– Ты что это высчитываешь?

– Подожди, Андрей Андрей. У нас на Чукотке сто тысяч оленей. Вес чистого мяса одного оленя тридцать – тридцать пять килограммов. Что же получается? Выходит, москвичи, если дать каждому человеку по кило оленьего мяса, могут съесть все чукотское поголовье оленей за один день? Ой-ой-ой! Вот это Москва!

И все были очень удивлены этим открытием. Даже сам Горин впервые обратил внимание на чрево Москвы. Подсчет Таграя произвел и на него самого очень сильное впечатление.

"Черт возьми! И в голову не приходило это никогда, – подумал он. – А ведь на самом деле удивительно!"

Андрей Андреевич вывел их на Красную площадь. Мавзолей Ленина, Кремль – ведь все это те места, о которых им рассказывали учителя.

С волнением они входят в мавзолей. Здесь лежит величайший из мыслителей человечества. Это человек, гению которого они обязаны тем, что стоят в строю равноправных советских народов.

Выйдя из мавзолея, по асфальтированной дорожке, взволнованные, они направляются к Москве-реке.

На набережной их внимание привлек огромный дом. Он напоминает самые высокие гранитные чукотские скалы.