Текст книги "Чукотка"

Автор книги: Тихон Семушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

В этот момент открылась дверь и в класс вошел директор школы. Следом за ним – высокая русская девушка лет шестнадцати на вид.

– Извините, Николай Павлович, – сказал директор. – Вот сейчас привезли нам новичка. Пусть она пока посидит у вас в классе, а тем временем я побеседую с ее отцом.

Вошедшая девушка молча обежала голубыми глазами класс и, глядя на Николая Павловича, стала перебирать концы своих длинных светлых кос. Лицо ее выражало и недовольство, и досаду, и пренебрежение.

Класс замер. Лишь Тает-Хема, не отрывая взгляда от русской девушки, локтем толкала свою соседку Рультыну и тихо по-чукотски говорила:

– Перейди скорей, сядь за другую парту.

Рультына поднялась, Тает-Хема быстро передвинулась на ее место и, похлопывая ладонью по скамейке, сказала по-русски:

– Вот сюда можно сесть.

– Садитесь, садитесь! – предложил и Николай Павлович.

И когда директор вышел из класса, учитель сказал:

– Ну, продолжим наши занятия.

Таграй быстро решил задачу и сел за парту.

– Как вас зовут? – обратился Николай Павлович к русской девушке.

– Лена Журавлева, – ответила она, не вставая с места.

– Очень хорошо. Только знаете что, Лена? В нашей школе принято вставать, когда ученик отвечает учителю. Такой у нас порядок.

Лена покраснела, стиснула зубы, лицо ее стало злым.

– В каком классе вы учились?

– В шестом, – неохотно вставая, проговорила Лена.

– Окончили шестой класс?

– Да.

– Очень хорошо. Вам понятна эта формула? – показывая на доску, спросил учитель.

– Понятна, – не глядя, сказала Лена.

– Хорошо. Будем продолжать наш урок. Попрошу вас к доске.

Лена вышла. И когда Николай Павлович дал ей задачу, она потупила взор и сказала:

– Этого мы еще не проходили.

– А как же вы говорите "понятна"?

– Понятно, но не все, – ответила она.

Внимание учеников было привлечено русской девушкой. Все они посматривали на нее, и каждый думал о ней. Они не придали значения тому, что она знала меньше, чем знают они. Теперь всем хотелось как можно скорей закончить урок и немедленно начать расспросы: кто она, откуда, зачем приехала на Чукотку; хотелось сказать, что все они будут дружить с ней и любить ее. Тает-Хема пристроилась на самом кончике скамьи, освободив всю ее для Лены Журавлевой.

Давая напутственные советы своей дочери, Алексей Петрович Журавлев говорил ей:

– Леночка, теперь-то ты должна быть первой ученицей, отличницей. Ведь ты будешь учиться с детьми некультурных родителей. Что они смыслят? Ты ведь культурная девушка, городская. Школка здесь хотя и неважная, но если ты будешь отличницей, в Планово-экономический институт тебя примут без экзаменов. Старайся, дочка!

Теперь Алексей Петрович сидел в учительской и беседовал с директором школы.

– Я, видите ли, бухгалтер, – говорил он. – Двадцать лет безвыездно проработал в Сочи. Ах, господи боже мой, куда же меня занесло – из этакого чудесного края в такой, извините, гнилой угол! И, если говорить откровенно, жалованьишко прельстило. Что греха таить, какой же чудак поедет сюда ради удовольствия?

Директор молчал и думал:

"Кажется, этот субъект типичный длиннорублевик".

– Вы не бывали у нас в Сочи?

– Нет, – сухо ответил директор и спросил: – А здесь где вы работаете?

– В пушной фактории. Сто пятьдесят километров от вас. Но, оказывается, это и вправду близко. Всего десять часов на моторном вельботе. Этой факторией и Леночку соблазнил: "Дурочка, говорю, в песцах вернешься оттуда".

Алексей Петрович помолчал немного и вдруг рассмеялся.

– Хе-хе-хе, – покачал он головой. – Колхозники нас привезли. Вот чего не ожидал, так не ожидал. Никак не думал, что и здесь колхозники есть. Они и не похожи на колхозников.

– А вы ищите это сходство не в одежде, а, например, в том, что они отлично научились управлять мотором, – сказал директор.

– Да, да! Это они умеют. И моряки превосходные. Я ведь сам на море вырос. Я понимаю. – И, помолчав немного, бухгалтер спросил: – В вашей школе, я слышал, обучаются только их дети?

– Да, подавляющее большинство. В первых классах есть дети наших служащих.

– И школа эта такие же права имеет, как и на материке?

– Какие права?

– Ну, окажем, можно из вашей школы поступить в Планово-экономический институт?

– Разумеется, можно. Наша школа – не частное предприятие, она работает на основе единой программы советской средней школы.

– О, тогда это очень хорошо. Я ведь, понимаете ли, из-за дочери и уехал из Сочи. Все танцульки да гулянки, а учиться и времени нет. Неважно училась. А ведь в вузы теперь все отличников набирают. Я вот и думаю, что среди чукотских-то ребятишек она, глядишь, и будет отличницей. И какой бы ни была плохонькой ваша школка, а раз права одни и те же, авось Леночка и попадет без экзаменов в институт. Вот расчет какой у меня.

С языка директора чуть не сорвалась резкая фраза, но он сдержался.

– Курортный город, знаете ли, климат нежный, – ученье-то в голову и не лезет. Прочитал я в газете о наборе бухгалтеров и решил сменить обстановку. Жалованье хорошее, из Наркомпроса сообщили мне, что средняя школа здесь есть, ну, и приехал вот. Все, понимаете ли, из-за дочери. Очень хочется мне, чтобы образумилась она. Вы уж, пожалуйста, обратите на нее внимание. Потом, когда будем выезжать, милости просим к нам в гости, хоть на все лето. Домик у меня в Сочи. А жильцов всего-навсего – дочка да я. Надо, надо вам побывать на курорте. – И, помолчав немного, бухгалтер спросил: – Да, а сколько у вас учеников в седьмом классе?

– Двенадцать.

– Ой, какая неприятность!

– Почему?

– Выходит, моя Леночка будет тринадцатой?

В учительскую вошел Николай Павлович, за ним – Татьяна Николаевна и другие учителя.

Весть о русской ученице облетела все классы. В седьмом собрались все девяносто четыре ученика. Они столпились так тесно, что невозможно было протискаться к тому месту, где сидела Лена с Тает-Хемой. Таграй и другие семиклассники сидели прямо на столах, расположенных поблизости от них.

Лена почувствовала себя настоящей героиней. Еще никогда она не встречала такого большого внимания к себе. И как-то сразу ей все понравилось.

"А девушка, сидящая со мной рядом, по-настоящему интересна. За ней, вероятно, все мальчики бегают", – с завистью подумала Лена и оглядела стоящих перед ней ребят.

"Неинтересные, – подумала она. – Разве только тот, которого учитель вызывал к доске..."

Под влиянием новых впечатлений Лена повеселела и совсем забыла, что ей нужно казаться умней и интересней других.

Лена обняла Тает-Хему за шею и спросила:

– Тебя как зовут?

– Тает-Хема.

– Что такое? Как ты сказала?

– Тает-Хема.

– Разве есть такое имя?

Тает-Хема улыбнулась и сказала:

– Да, есть. Вот меня так зовут.

– Ой, какое странное имя! Оно что-нибудь значит?

Какой-то школьник, стоявший на соседней скамейке, крикнул:

– Тает – соль, хемо – я сам не знаю. Соль не знаю. Вот как ее зовут по-русски.

– Подожди там кричать. Не тебя спрашивают,–оборвала Тает-Хема мальчугана и, обращаясь к Лене, подтвердила это объяснение.

– А фамилия как твоя?

– Тоже Тает-Хема. Все в одном: и имя и фамилия.

– Да как же это так? Вот меня, например, зовут Лена, а фамилия Журавлева.

Услышав имя Лена, один мальчик крикнул:

– Не дочь ли ты Ленина?

Лена растерянно посмотрела на мальчика и молча покачала головой.

– А что такое Лена? – спросила Тает-Хема.

– Ленивая, должно быть, – послышался чей-то смелый голос.

– Совсем не ленивая. Мое имя происходит от слова Елена. Была такая святая.

– Какая святая?

– Что такое святая?

– Ну, святая. Самая настоящая святая. Все равно бог.

– В комсомоле ты состоишь?

– Нет, ушла из комсомола.

Ребята о чем-то оживленно заговорили на чукотском языке, Лена насторожилась.

Тает-Хема, видя, что разговор начинает приобретать несколько враждебный характер, решила смягчить его. Ей понравилась русская девушка, и она искренне захотела подружиться с нею. Нерешительно заглядывая ей в лицо, она сказала:

– Лена, ты запишись в комсомол. У нас в комсомоле тридцать девять учеников. Ты будешь сороковой. Я – комсорг. Дружить будем. И учиться будем вместе. Видишь, какая хорошая школа у нас?

– Фи... тоже школа! – сделала гримасу Лена. – Бузовая школа.

– Какая?

– Бузовая, говорю. Разве это школа?

– Какая "бузовая"?

– Что такое "бузовая"? – слышалось со всех сторон.

– Ну, бузовая. Буза, буза. Понимаете – бузовая?

Таграй молча прислушивался к этому разговору и неотрывно смотрел на русскую девушку. Все ученики впервые видели взрослую русскую ученицу. Она казалась сердитой и как будто не совсем охотно разговаривала с ними. У нее была красивая, длинная белая шея.

"На что эта шея похожа? – подумал Таграй. – И голос ее звонкий, как колокольчик. Но почему она, русская девушка, разговаривает словами малопонятными? А может быть, это тоже красиво? Может быть, мало еще мы научились разговаривать по-русски?"

И вдруг Таграй почувствовал, что эта девушка ему очень понравилась. Ему захотелось, чтобы она еще говорила и говорила без конца.

Лена встала со скамейки и села за парту. Она оглядела всех учеников, встретилась с упорным взглядом Таграя, усмехнулась и, обращаясь к нему, спросила:

– А ты, наверно, зубрила? На большой учишься?

Таграй виновато улыбнулся, хотел что-то сказать, но запнулся и промолчал. Его очень смутил вопрос, которого он не понял.

– У нас, в Сочи, где я училась, школа каменная. Огромная, пять этажей. Одних учителей – сто, а то, может быть, и больше. А у вас? Учителей десять, да и то барахло.

– А что такое барахло? – спросил кто-то.

Лена рассмеялась.

– Ну, вот видите! Я говорю – барахло. Русскому языку даже вас не научили. Только и знаете: что такое да что такое? Барахло, барахольные значит. Самые плохие!

В классе зашумели, загудели, послышались голоса негодования:

– Это неправда!

– Ты не знаешь наших учителей!

– Наша школа самая лучшая во всем районе!

Таграй встал, протискался сквозь толпу к Лене. Подавая ей руку, он сказал:

– Лена тебя зовут? Ну, здравствуй. Меня зовут Таграй. Скажи, пожалуйста: что такое зубрила большой?

Лена звонко расхохоталась.

– А вот не скажу! – кокетливо усмехнулась она. – Ты говоришь, Таграй тебя зовут?

– Да, Таграй, – насупившись, повторил он.

– И фамилия Таграй? – насмешливо спросила Лена.

Таграй мгновение смотрел в упор на нее и, казалось, думал: что это ей далась фамилия, о которой никто никогда не спрашивал? Видя его смущение, Лена еще более насмешливо сказала:

– А, бедненький мой! И у тебя, наверно, фамилии нет?

– Да, нет! Римские императоры тоже фамилий не имели, – с раздражением сказал Таграй. – Я не об этом хотел говорить. Ты сейчас учителей как-то обозвала нехорошо. А там, где ты училась, лучше были учителя?

– Что за странный вопрос? Конечно, лучше.

– Так почему же ты молчала у доски, когда тебя вызывал Николай Павлович?

– Да, да, почему? – послышалось со всех сторон.

– Послушаем, что она скажет! – крикнул мальчик, стоявший в дверях.

– Почему, почему? Так просто, не хотела отвечать, вот и молчала.

– Неправду говорит! – крикнуло сразу несколько учеников.

– Не знала, что отвечать! – слышались возгласы.

– Нет, Лена, ты нас не обманешь, – сказал Таграй. – Вот все эти ученики, которых ты видишь, – охотники они. Каждый из нас, встречая в тундре зверя, знает даже, о чем думает он и в какую сторону хочет побежать. И когда мы видели тебя у доски и ты молчала, мы знали, почему ты молчишь. Так и скажи правду.

– А чего я вам буду рассказывать? Нужны вы мне очень! – вспыхнула Лена.

– Ну, не рассказывай, мы не будем просить, если не хочешь. Только, почему же получается так: мы учимся у плохих учителей – и знаем, а ты у хороших учителей – и не знаешь?

Лена что-то еще хотела сказать, но Тает-Хема опередила ее:

– Довольно разговаривать, Таграй. Что ты пристал?

Зазвонил колокольчик, и ученики разбежались по местам. Во всех классах начались уроки. Самолюбие Лены было задето. Она сидела за партой и совсем не могла понять, о чем говорит учительница. В голову лезла мысль: "Мы знаем, а ты не знаешь". Это было неприятно. Как они смели так ей говорить?! Но ведь они были правы. Она сама видела, как хорошо они понимают алгебру, познания в которой у Лены были совсем незначительны. Она вспомнила слова отца, который говорил ей, что в школе она будет учиться с детьми некультурными и что ей будет очень легко стать лучшей ученицей. Но первое же знакомство с ними говорило о том, что сделаться лучшей ученицей будет трудно. От этого было еще досадней. Лена сидела и все думала и думала: как же быть? Если каждый раз выходить к доске и молчать, то ведь они засмеют.

"Надо как-нибудь схитрить", – решила она.

С шумом и веселым гиканьем вбежали ученики с последнего урока в зал. Лена важно прошла мимо резвившихся ребят в угол зала, где стояло пианино. Ребята мельком бросили на нее взгляд и затеяли возню.

– Почему пианино на замке? – спросила Лена.

– А ты умеешь играть? О, тогда я побегу и попрошу ключ! – сказала Тает-Хема и быстро исчезла.

Тает-Хема прибежала с ключом и радостно вручила его Лене.

С нарочитой медлительностью Лена открыла крышку, ударила по клавишам, и в одну секунду около нее выросла толпа. Не глядя ни на кого, она пробежала гамму и бросила взгляд на окружающих ее учеников. Тает-Хема смотрела на Лену, и теперь ей еще больше захотелось подружиться с ней.

А Лена опять обрела чувство превосходства и, ловко перебирая пальцами клавиши, заиграла фокстрот "У самовара я и моя Маша". Она играла сначала молча, не глядя ни на кого, кругом все тоже молчали, затаив дыхание. Потом Лена стала напевать, и так хорошо у нее получалось, что ученики глядели на нее как на божество.

В этот момент сломя голову, расталкивая всех, пробирался к пианино Ктуге. Его нельзя было не пропустить к русской музыкантше: ведь Ктуге сам играл. Правда, он играл только на гармошке, и лишь несколько раз директор открывал ему пианино. Но разве не собирались его послушать все люди поселка? На своей гармошке он подбирал любые мотивы русских песен и даже играл эту же "Машу". Он мог изобразить крики птиц и рычание зверей. Хорошая гармошка! Второй страстью Ктуге были стихи. Не было ни одной стенгазеты без стихов Ктуге, не проходило ни одного школьного вечера, чтобы он не читал своих стихов.

И теперь, сидя в классе и услышав звуки "Маши", он перемахнул через парту, ударился о косяк двери и в один миг оказался совсем рядом, за спиной Лены. Он устремил свой взор на бегающие пальцы ее и, казалось, ничего больше не замечал.

Высоко подняв руку, Лена ударила по клавише и остановилась.

– Танцевать никто из вас не умеет? – спросила она.

– Плясать все умеют, – торопливо ответила Тает-Хема.

– Иди-ка сюда, я поучу тебя играть, – беря за руку Тает-Хему, сказала Лена. – Это просто.

– Я, я! Давай, я поучусь! – задыхаясь от предстоящего удовольствия, проговорил Ктуге.

Его лицо выражало такой восторг, что Лена, посмотрев на него, расхохоталась. Она не представляла себе, как это такой паренек сядет за пианино. И, пренебрежительно сказав: "Нет, нет!" – она рукой отвела его в сторону.

– Давай лучше тебя научу.

Тает-Хема отказалась.

– Его научи. Он гармонист хороший, – показывая пальцем на Ктуге, сказала она.

Ктуге сел на стул и положил руки на клавиши. Раздались звуки, ни на что не похожие. Он перебрал клавиши, и вдруг послышалась мелодия, сходная с фокстротом "У самовара". Глаза у него заблестели. Удивленная Лена присела с ним на один стул и с неподдельной радостью проговорила:

– Вот, вот, очень хорошо! Руки держи так! Свободней. Пальцы ставь так. Ну, начинаем!

Блаженная улыбка исчезла с лица Ктуге, и, сосредоточив все свое внимание на клавиатуре, он заиграл вновь.

– Так, так, – ободряла его Лена. – Ух ты, какой мировой парень!

На звуки пианино пришли все учителя.

– Ктуге, Ктуге! Смотрите, какой он молодец! – сказала Татьяна Николаевна.

Ктуге никого не видел и не слышал, что творилось в зале. Он так усердно подбирал "Машу", что по лицу его бежали капли пота. Поиграв еще немного, он остановился.

– Ух, устал! Руки устали. На гармошке легче. Здесь руками нужно бить, – сказал он, довольно улыбаясь и поглядывая на блестящие клавиши. – Я лучше возьму гармошку.

– Вот видите, это его Лена научила, – сказала Тает-Хема.

Польщенная Лена улыбнулась и сказала:

– Я и танцевать их могу научить.

– Надо, надо! Давайте станцуем, а они посмотрят, – предложила Татьяна Николаевна.

Ктуге принес гармошку.

Вместе с учительницей Лена легко пошла в фокстротном па. Круг раздался, и все отошли от пианино, привлеченные танцующей парой. Лена танцевала прекрасно, и видно было, что, танцуя, она любовалась собой.

Потом Татьяна Николаевна пригласила директора школы.

Оставшись без пары, с явно выраженным чувством досады, Лена стояла и перебирала ногами. Она горела желанием пройтись еще раз – но с кем? Рядом с ней оказался Таграй. Ни слова не говоря, она взяла его за руки и потащила на середину зала.

– Пойдем, пойдем!

– Да я ведь не умею! – упираясь, как-то вяло проговорил Таграй.

– Ничего, научу! Ты же фартовый парень. Это куда проще, чем задачки по алгебре.

Таграй усмехнулся и, утратив волю к сопротивлению, оказался в распоряжении Лены. Она положила его руку на свою талию.

– Ну, медведь, на ноги не наступать! Двигай их, не отрывая от пола, командовала Лена.

Таграй неуклюже двигался, и краска густо покрывала его лицо. В зале раздался взрыв хохота.

– Какомэй, Таграй! – слышались отовсюду голоса школьников.

И если бы не танцующий рядом директор школы, то Таграй обязательно бы вырвался из рук Лены. Он продолжал ходить по кругу, глядя украдкой ей в глаза, и думал:

"Как лисица, верткая. И волосы похожи на весенний мех лисицы, и хитрость в глазах есть. И какой-то совсем особенный запах от нее".

– Музыку слушай, музыку! – командовала Лена.

А Таграй совсем не слышал музыки, – казалось, что никто и не играл в зале. И опять лезли в голову мысли. "Что такое – фартовый? Наверно, смеется надо мной!"

Лена крутила его, толкала назад, тянула вперед и подсмеивалась над ним.

– Ну, ты не смейся. Раз взялась учить, так учи по-серьезному, – сказал Таграй.

Тает-Хема стояла в сторонке, молча и серьезно смотрела на танцующих, и ей вдруг так захотелось научиться танцевать, что, минутку постояв, она сорвалась с места и подбежала к Николаю Павловичу.

– Пойдемте с вами.

– Ну нет, что вы? Это не по моей части, – мрачно проговорил он.

– Идите, идите, Николай Павлович! – крикнула Татьяна Николаевна. Приказываю вам научиться танцевать.

Лена подошла к пианино и стала играть другой фокстрот.

– Ну и дела! – сказал Николай Павлович. – Кажется, этот фокстрот обретет все права гражданства и в нашей школе.

– А вы думаете, это очень плохо? – спросила Татьяна Николаевна и потащила его на середину зала. – Не упрямьтесь, не упрямьтесь! Вы должны научиться танцевать, – весело сказала она.

– Я начинаю впадать в детство, – проговорил Николай Павлович, глядя себе под ноги.

В учительской после танцев у всех было шутливое настроение. Даже серьезный и молчаливый директор школы как-то к слову сказал:

– Вам бы, Николай Павлович, пожениться с Татьяной Николаевной. Что же будете здесь жить бобылем?

Николай Павлович усмехнулся, затянулся папиросой, пуская колечки, и сказал:

– За мной остановки не будет. Я человек сговорчивый.

– Да, Николай Павлович, и человек вы хороший, и работник отличный вас можно любить. Только разница в летах уж очень большая. Ведь десять лет! – шутливо сказала Татьяна Николаевна.

– Василий Андреевич Жуковский, будучи стариком, женился на юной девушке, – полушутя-полусерьезно проговорил Николай Павлович.

– Впрочем, годы – это дело десятое. На них можно бы и не обращать внимания, если бы вы не были пенсионером, – протяжно произнесла она последнее слово. – Слово-то какое страшное для молодой девушки. Кто ваш муж? Пен-си-о-нер!

Учителя расхохотались.

Николай Павлович встал, заходил по комнате и с оттенком шутки сказал:

– Ну и закон! Что он сделал с цветущим молодым человеком? Хоть петицию подавай Михаилу Ивановичу об отмене этого закона.

ЧУДЕСНЫЙ ПОЧТАЛЬОН

Стоял хороший осенний день. Чистое полярное небо, как шатер огромной яранги, прикрывало Чукотскую землю. С запада дул легкий ветерок, и на юг большими стаями тянулись утки. Давящая тишина Севера нарушалась лишь шумом пролетавших уток да криками и свистом детворы. По окончании уроков часть учеников играла на волейбольной площадке, другие находились на берегу моря, где над косой всегда по неизменному маршруту утки совершали свой перелет.

И едва на горизонте показывались утки, как ученики ложились на гальку и зорко следили за их приближением. Как только утки подлетали, дети вскакивали, поднимался невероятный крик, шум, свист, и напуганная стая, словно падая вниз, пролетала прямо над головами.

В этот момент в воздух взвивались эплякатеты*, брошенные ребятами. Крылья утки запутывались среди ремешков, и под тяжестью пяти моржовых зубов она стремительно падала, сильно ударяясь о землю.

[Эплякатет – приспособление для ловли уток на лету.]

– Есть одна авария! – кричал какой-нибудь карапуз.

Затем все стремглав неслись к пойманной птице. Ребята быстро распутывали ей крылья, а утка, глядя испуганными глазами, пыталась вырваться и улететь вслед за стаей.

Вместе с ребятами бегала и Тает-Хема. На ее шее болталась связка металлических занумерованных трубочек с коротенькой надписью: "Москва". Тает-Хема занималась кольцеванием птиц. Если утка не сильно разбивалась, девочка прикрепляла ей на лапку алюминиевое колечко и пускала на свободу.

Но что это такое? Упала утка, а на ее ножке уже есть колечко! Ребята сгрудились около птицы, глаза их блестят. С крайним любопытством на лицах они рассматривают эту необыкновенную путешественницу. На изящном колечке надпись: "Манила, 742".

Тает-Хема чувствует себя героиней дня и с удивлением разглядывает колечко. Она знает, что его нужно снять и записать число, месяц и место, где поймана эта утка. Ее воображению рисуется, что где-то в далекой-далекой стране вот так же рассматривается и ее колечко. Тает-Хема тщательно осмотрела пленницу, записала в книжечку чужестранную надпись и забыла даже снять манильское кольцо. Она взяла московское колечко и пристегнула его на вторую ножку. С сильно бьющимся сердцем утка вырвалась из рук. Тает-Хема приподняла ее и пустила на волю. Какая интересная почта!

Утка отлетела немного и села на море, невдалеке от берега.

– Эх ты! Человек с печенкой вместо сердца. Навешала ей грузов и думаешь – она должна лететь? Может быть, ей еще лететь тысячу километров? Вот тебе к пяткам подвесить по кило и заставить бегать, – с укоризной сказал один из учеников.

Но Тает-Хема не отрываясь следит за уткой. Она молча стоит и смотрит, смотрит на нее. Утка плавает, ныряет и, вероятно, пробует освободиться от приобретения с Чукотской земли.

Тает-Хема сорвалась с места и побежала к морю. За ней все ребята. Они бросают в утку камешки. Она ныряет, и ребята долго ищут ее глазами. Наконец, утка показывается на поверхности воды, взлетает, берет направление на юг и быстро удаляется.

Ученики напряженно смотрят ей вслед. Куда она полетела? Никто не знает. Может быть, обратно в Манилу? Может быть, ее убьет какой-нибудь краснокожий или чернокожий человек и будет так же рассматривать кольца? Вот бы оказаться в такой момент около него и сказать: "А ты знаешь, товарищ, ведь это московское колечко повесила я! Я! Тает-Хема с Чукотки! Комсорг чукотской школы!"

Задумавшись, она долго стоит и размышляет о колечке, которое совсем недавно висело у нее на шее, а теперь вот летит куда-то, в неизвестную страну.

– А ты говоришь – навешала грузов! Понимать надо. Ведь алюминий легкий, как бумага. Видишь, как полетела?

– Сесть бы сейчас на самолет, да и лететь все время за ней, следить, где она будет садиться, – сказал кто-то из ребят.

– Не к чему летать. И так узнают, по кольцам, – сказал Ктуге и предложил ребятам поискать на карте Манилу.

Эту мысль подхватили, и ватага ребят бросилась к школе.

АНДРЕЙ АНДРЕЙ

На море показался вельбот. Он шел к культбазе с развевающимся за кормой красным флажком.

– Андрей Андрей! – крикнул кто-то из учеников. Начальник пограничного пункта Андрей Андреевич Горин на Чукотку прибыл лет пять тому назад. На побережье не было человека, который бы не знал его. И как его не знать? Ведь Андрей Андрей – так звали его чукчи – был "зятем чукотского народа". Он женился на чукотской красавице, сердце которой полонил тем, что, встретившись однажды с белым медведем, на удивление всему народу, убил его из каймильхера*. Тушу этого медведя девушка чукчанка разделывала с особым удовольствием. Рядом сидел на китовом позвонке Андрей Андреевич, любовался, с каким проворством девушка разделывала медведя, прислушивался к звонкому ее голосу, а затем это необычное знакомство закончилось женитьбой.

[Каймильхер – наган.]

Теперь у Андрея Андреевича было трое очаровательных ребят. Самая маленькая, белобрысая девочка Нинель, похожая на отца, еще не умела говорить по-русски, и с ней Андрей Андреевич ворковал по-чукотски.

Андрей Андреевич был типичным северным человеком. Кажется, он умел делать все, начиная от починки обуви, кладки печей и кончая приемом родов. На своих двенадцати прекрасных псах он в пургу мог ехать без проводника. Летом на моторке он часто разъезжал один и, когда попадал в крепкий шторм, получал от этого, как он говорил, чистое наслаждение. В хорошую погоду, при командировках на дальнее расстояние, Андрей Андреевич садился в самолет и, сам управляя им, парил в чукотских просторах. Это был человек-непоседа. Он все время в движении. Но особенно Андрей Андреевич любил приезжать в школу. Старших учеников он считал своими лучшими друзьями. Они тоже любили его и по старой привычке звали "Андрей Андрей", как и все чукчи.

Вельбот не дошел еще до берега, а Андрей Андреевич густым басом уже кричал:

– Здорово, ребятишки!

– Здравствуй, Андрей Андрей! – в один голос отвечали ученики.

Он выходил на берег, и все спешили поздороваться с ним.

– Что это, Тает-Хема, ты навесила такое некрасивое ожерелье? спрашивает он.

Ребята хохочут. Кто-то говорит:

– Она нацепляет на хвост уткам колечки, и они летят тогда прямо в Москву.

– Ах, вот что! – тянет Андрей Андреевич и смеется вместе со всеми.

– Адрес такой на ногу надевает: Москва, дом номер сто или двести.

Но Тает-Хема не обращает внимания на насмешки и говорит:

– Андрей Андрей! Ты сегодня нарядный и красивый какой!

– Молодцом, значит, выгляжу? – шутя и подмигивая, спрашивает он. – Не все же мне в кухлянке да торбазах ходить.

– На праздник, что ли, Андрей Андрей, едешь куда? – спрашивает Ктуге.

– На праздник, на праздник. У-у, какой праздник!

И, подняв палец, он таинственно говорит:

– Секретное сообщение имею для вас.

Он стоит, плотно окруженный учениками, обхватив их руками.

– А вы чертовски хорошие ребята, – говорит он. – За это расскажу вам секрет.

Ребята плотней прижимаются к нему.

– Радиотелеграмму мне прислал американский капитан. Выхлопотали американцы в Москве разрешение на экскурсию в Арктику, посмотреть место, где погиб "Челюскин". Так и значится у них: конечный маршрут экскурсии место гибели "Челюскина".

– Андрей Андрей, он ведь погиб на воде. Вода там, больше ничего не увидишь.

– Ну, пускай воду и смотрят. Жалко, что ли?..

– Она же везде одинаковая, – смеется кто-то. – Разве у американских берегов нет такой воды?

– Откуда у них такая вода? Была бы, так зачем им ехать сюда? Так вот, ребятишки, скоро они будут здесь. Вам тоже рекомендую принарядиться, – и Андрей Андреевич лукаво подмигнул.

АМЕРИКАНСКИЕ ГОСТИ

Через час в залив вошел огромный американский пароход "Виктория". На берег сошло около двухсот американцев. Это были самые разнообразные люди: служащие железнодорожных компаний, учителя, старые девы из машинописных бюро и еле передвигающиеся, богато разодетые старушки – тещи банкиров из Фриско.

Все они столпились на берегу, окружив жителей культбазы, и оживленно разговаривали "на пальцах".

Один молодой американец с возбужденными глазами, размахивая шляпой, говорил, по-видимому, что-то особенно интересное. Приседая и энергично жестикулируя, он рассказывал о только что закончившемся перелете через Северный полюс.

– Мистер Чкалофф, мистер Громофф Америк – пууфф!

Изображая полет самолета, он делал такие резкие движения, что все сторонились его.

А в это время группа молодых моряков зашла в школу. Увидев пианино, один из них сел к нему и заиграл американский фокстрот. В зале неожиданно начались танцы. К Тает-Хеме подскочил высокий американец в морском кителе и, протягивая ей руки, что-то сказал, видимо приглашая танцевать. Тает-Хема покачала головой и пальцем указала на Лену.

А Лена сгорала от нетерпения и желания потанцевать с настоящим американцем.

Турист подошел к ней и, протянув руки, пригласил.

В этот момент от радости глаза Лены затуманились, и она, забыв все на свете, не чувствовала своих ног, танцуя с застывшей улыбкой.

После первого круга Лена уже думала о том, какое теперь письмо напишет сочинским подругам о настоящих американцах.

Танцуя, американец улыбался, что-то говорил Лене и, наконец, незаметно вытащив из кармана письмо, вложил его Лене в руку.

От неожиданности у Лены перехватило дыхание. Быстро спрятав письмо, она с еще большим увлечением стала танцевать.

В зал вбежал Таграй и крикнул:

– Ребята, все на волейбольную площадку! Будем с американцами играть!

Вслед за Таграем какой-то моряк крикнул что-то по-английски, и музыка прекратилась.

Лена не успела оглянуться, как зал опустел, и она, увлекаемая американцем за руку, побежала к площадке. На бегу он что-то говорил ей.

Все гости уже были на площадке. Сбросив свои пиджаки, они с выкриками подбрасывали мяч. Все они были высокие и размахивали руками, как ветряные мельницы крыльями.

Таграй взглянул на них и подумал: "Вот бы обыграть этих длинноруких".

Он быстро подбирал свою команду, расставлял учеников на площадке.

– Я стану на середине, – не дожидаясь указаний Таграя, сказала Лена.

– А я ведь не знаю, как ты играешь! Хорошо ли? – спросил Таграй.

– Ух ты, барахло этакое! Еще спрашивает!

– Ну хорошо, Ктуге, тогда ты уйди с площадки.

Ктуге беспрекословно подчинился и медленно отошел к толпе стоявших учеников.

На площадке школьники заняли свои места.

– Ноу! Ноу! – кричали американцы и махали руками.

– Что такое? – спросил подошедший доктор, владевший английским языком.

– Мы с русскими желаем играть. Нам мало интересно играть с чукотскими школьниками. Собирайте более сильную команду, – сказал здоровенный рыжий американец.

– У русских вы, безусловно, выиграете, если нас, стариков, поставить на площадку. Школьная команда у нас самая сильная, – ответил доктор.