Текст книги "Главный врач"

Автор книги: Тихон Пантюшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Корзун сам не очень-то понимал, зачем он все это делает. Ну приедет Галина, покажет диплом. Дальше что? Положим, они познакомились. Но стоит показаться с нею на людях, как об этом узнают все. Здесь, в райцентре, может быть, только сотрудники районной больницы. А уж что касается Поречья... Там все тайное становится явным уже на следующий день. Как объясняться с Инной? Нет, не следует пускаться в сомнительные авантюры. Да и вообще, что решать наперед? Приедет – видно будет...

Назавтра незадолго до обеда позвонил кадровик: приехала Чередович. Корзун почувствовал, что у него слегла сперло дыхание. Налил полстакана воды, неторопливо выпил. Снял медицинскую шапочку и спрятал ее в шкаф. Одернул двубортный халат, подошел к зеркалу, поправил слегка курчавившиеся волосы. "Черт-те что, – мелькнуло в голове. – Какое-то мальчишество". Не успел сесть за стол и принять подобающую обстановке позу, как в дверь постучали. "Войдите!" – ответил Иван Валерьянович. Не узнал своего голоса: в нем появилась нервная хрипотца. Открылась дверь, и в кабинет несмело вошла Галина. Корзун видел ее в медицинском халате и в каком-то необычном головном уборе. Сейчас она была в легком шерстяном платье. На серой ткани чуть более светлая вышивка. Волосы по моде, покрашены под седину. Это как вызов: мне-то, юной, чего бояться седины?

– Здравствуйте, – поздоровалась Галина. – Мне сказали, будто у меня что-то не в порядке с дипломом. Тут какое-то недоразумение. Вот мой диплом.

– Садитесь, пожалуйста, – кивнул Корзун на стул. – Формальность, знаете ли, – он внимательно разглядывал фотоснимок. Миловидное, совсем юное лицо. Ей бы еще белый передничек – десятиклассница, да и только. Перевел взгляд на саму Галину. Губы почти детские, красные-красные. В глазах – далекая голубизна.

– Диплом я показывала в отделе кадров. Мне сказали, что все в порядке, – недоумевала Галина. Ей действительно сказали, что все в порядке. Но вдруг все-таки что-нибудь не так? Корзун ее успокоил:

– Не волнуйтесь, Галина. Считайте, что все формальности улажены.

Вот тут-то взять бы да и отпустить Чередович. Но на Корзуна словно что-то нашло, он совсем забыл о своем давешнем решении. Спросил заботливо:

– Как вы добирались до райцентра?

– Автобусом.

– А в обратный путь как же?

– Тоже автобусом.

– Когда он отходит?

– Через четыре часа.

– Долго ждать. Кстати, я через час еду в Поречье. Могу и вас подвезти. Как, подходит такой вариант?

– Я не знаю.

– Что значит "не знаю"? Вызвал-то вас я, значит, и отвезти должен тоже я.

Галина взглянула на Корзуна с сомнением. Поняв свою оплошность, тот поправился:

– Вас действительно вызывал отдел кадров. Что-то там напутали с номером диплома. А я попросил, чтобы вас послали ко мне, надо же руководству знать своих подчиненных.

Галина по-прежнему колебалась:

– Мне еще в универмаг надо зайти.

– Пока я тут закончу, можно не один, а три универмага обойти, – не давая ей опомниться, сказал Корзун. – Через час за универмагом по дороге на Поречье я буду ждать вас в своей машине. До встречи.

Галина, похоже, все еще не могла понять, почему он так заботится о ней. Корзун же с деловым видом углубился в бумаги. Поднял голову лишь в тот момент, когда Галина, выходя, скрипнула дверью. До чего же хороша! Он вдруг понял, что уже не сможет остановиться. Его будет тянуть к Галине, как тянет человека пропасть, на краю которой он стоит. Что-то похожее он испытал, когда затеял купить машину. Был же мотоцикл. Ездил на нем куда хотел и когда хотел. И хлопот, пожалуй, было меньше. Поставишь в уголок двора, и никому он не мешает, ни у кого не вызывает зависти. Но курица не птица, а мотоцикл не машина. Когда ты за рулем хотя бы "Запорожца", тебе, кажется, все доступно и все дозволено. Наконец купил и машину. Не "Запорожец", а "Жигули", тринадцатую модель. В первые дни ног под собой не чуял. А сейчас вот с завистью начал присматриваться к "Волгам". Желания наши – как пропасть...

Рабочий день кончился. Корзун забежал домой, открыл холодильник. В нем всегда был достаточный запас всего, что нужно холостяку. Завернул в бумагу кусок копченой колбасы, ломоть сыра, полбуханки хлеба. Достал банку консервированного лосося и коробку конфет. Что же взять из спиртного? Коньяк? Станет ли его пить Галина? На всякий случай нужно прихватить бутылку шампанского и, конечно же, "Буратино". Девушки любят сладкие напитки. Вот теперь, кажется, все. Найти для всего этого домашнюю сумку и – в гараж.

Корзун холил свою машину. Пыли не было даже на колесных дисках. И все же достал кусок списанной простыни, тщательно, до зеркального блеска протер кузов, прошелся щеткой в салоне и только после этого выехал за ворота. Миновав универмаг, Иван Валерьянович увидел удаляющуюся Галину. В чем дело? То ли стоять и ждать на тротуаре ей показалось неудобным, то ли решила все-таки ехать автобусом. Автостанция была на окраине райцентра по дороге на Поречье. Поравнявшись с Галиной, Корзун остановил машину, открыл дверцу:

– Садитесь, пожалуйста.

Галина после минутного раздумья все же села на переднее сиденье.

– Спасибо, Иван Валерьянович.

– Что же вы не подождали?

– Ну, как-то неудобно. У вас забот хватает и без меня.

– Забота о вас – это самая приятная из всех забот, – с ходу пошел в атаку Корзун.

– Вот узнает Инна Кузьминична, перепадет вам на орехи.

– При чем тут Инна Кузьминична? Я что, муж ей?

– Не муж, но и не посторонний человек.

Корзун решил не торопить события. Пусть Галина успокоится, пусть уляжется ее настороженность.

– Не придирается теперь Наталья Николаевна?

– Нет. А вот от Марины мне попало, – живо ответила Галина. – Никогда она еще так не отчитывала меня, как тогда, после собрания. По-всякому она обзывала меня: и эгоисткой, и сухарем, и бездушной.

– А при чем тут эгоизм?

– Она говорила, что я только о себе и думаю, что мне нет никакого дела до людей. Но это же неправда. Честное слово, неправда. Разве человек не может иметь своего мнения?

– Не только может, но и должен, – поддержал Корзун Чередович. Представляете, Галина, что получилось бы, если бы все поступили так, как говорят начальники. Ведь они такие же люди, как и все остальные. Они тоже ошибаются. А если поддерживать ошибку, она растет, увеличивается. И вред от нее становится большим. Вам, конечно, трудно возражать Наталье Николаевне. Говорят, она злопамятная?

– Нет, она справедливая. Мы все ее очень любим. И, вы знаете, вернулась к прежнему разговору Чередович, – Марина почти убедила меня. Если бы мы собрались еще раз, я, наверное, поступила бы иначе.

– А разве это хорошо менять свои убеждения?

– Я изменила не убеждение, а мнение. Это не одно и то же.

Э, да с этой девчонкой ухо нужно держать востро. Корзун сам того не заметил, как подменил одно понятие другим. Они, казалось бы, близки по смыслу. Но, поди ж ты, Чередович разобралась в них и не дала ввести себя в заблуждение.

– Ну хорошо, не убеждение, а мнение. Но и его легко менять не следует.

– Бывают случаи, когда вы ошибаетесь?

Как ответить Чередович? Сказать, что он никогда не ошибается? Этому никто не поверит. И первая не поверит Чередович. Сказать, что он ошибается так же, как и другие? Ему кажется, что он уронил бы себя в глазах этой миловидной спутницы. Решил избрать золотую середину.

– Редко, но бывают случаи, что ошибаюсь и я.

– И что, ошибок не признаете?

– Как не признать. Признаю.

– Значит, меняете при этом и свое мнение?

Нет, с этой девчонкой положительно нельзя спорить. Ты пытаешься загнать в тупик ее, а оказываешься в нем сам. Попробуй после этого договориться с ней о чем-нибудь другом.

Позади осталась большая половина пути. Впереди почти вплотную подступает к дороге лес. Надо где-нибудь остановиться.

– Неудачная мне попалась машина, – пожаловался Корзун.

– Почему?

– Не прошла и двух тысяч километров, как начал перегреваться двигатель. Надо бы подъехать в автосервис, да все никак не выберу времени. Вот и приходится останавливаться через каждый десяток километров. Подъедем вон к той опушке и постоим немного – пусть остынет.

– Это долго?

– Да нет. С полчасика.

Свернули на едва заметную тропинку и немного углубились в лес. Иван Валерьянович заглушил мотор и вышел из машины. Огляделся. Лесная жизнь текла своим чередом.

Корзун только краем сознания отмечал это, а сам между тем мучительно раздумывал о другом: как и чем расположить к себе Галину? На свое личное обаяние он не рассчитывал. Оно, знал, действует не на всех, так сказать, избирательно. На таких, как Галина, его власть не распространяется. Что ж тогда? Не просто интересной беседой. Она только-только закончила медицинское училище. Значит, скорее всего подумывает об институте. Почти все медицинские сестры мечтают стать врачами. Сказать, что у него, Корзуна, есть влиятельные знакомые, которые могли бы помочь? Вряд ли она поверит. Сейчас с этим очень строго. А вот выхлопотать ей направление на учебу от местного совхоза – это вполне реальная вещь.

– Когда вы выехали из Поречья? – спросил Корзун.

– В одиннадцать.

– А сейчас который час?

– Десять минут седьмого, – взглянув на часы, ответила Галина.

– Значит, почти семь часов, как вы ничего не ели? Я тут кое что захватил. – Корзун достал из багажника домашнюю сетку со свертками и огляделся. Неподалеку возвышался торчавший над травою плоский, с каплями смолы еловый пень. Отнес сетку к нему. – Жизнь сейчас настолько ускорила свой бег, – говорил, раскладывая припасы, – что мы едва успеваем сделать главное. Работа, работа, работа. Надо же когда-нибудь и отдохнуть, раскрепоститься. Мы слишком связываем себя разными условностями. Это можно, другое – нельзя. Почему нам не жить так, как хочется?

– Что вы такое говорите, Иван Валерьянович? – возразила Галина. – Если бы мы стали жить так, как хочется, что бы из этого вышло? Да и выходит. Вы же знаете нашего Царя?

– Какого царя? – не понял Корзун.

– В Поречье живет Царь. Фамилия такая. Пропащий человек, алкоголик. Он любит говорит: "Жить иначе не желаю". А за ним и другие. Раскрепощают себя.

У Корзуна досадливо вытянулся хоботок. Наивная все-таки эта Чередович. Ей намекаешь на маленькие радости, от которых мы часто во вред себе отказываемся, а она – об алкоголизме. Отказываемся потому, что вбили себе в голову: так поступать нельзя. Впрочем, все это высокие материи.

– Давайте лучше перекусим. А чтобы кусок не застревал в горле, мы его немного промочим, – сказал Корзун, разливая по складным стаканчикам коньяк.

– Я не пью, – отказалась Галина.

– Как это?

– Просто так. Не пью, и все.

– Что же тогда делать? Выливать добро на землю?

– Сами пейте.

Корзун предвидел такую ситуацию и потому не случайно захватил с собою бутылку шампанского.

– Ладно, не хотите коньяку – выпейте дамского напитка. – Он выплеснул коньяк, но не весь. Треть стаканчика оставил. Долил в два приема шампанским. – За ваши успехи!

Галина не очень охотно, но все-таки взяла стаканчик с пенившейся, слегка желтоватой жидкостью. Подержала в руке, словно все еще раздумывала: пить или не пить. Наконец отпила глоток и скривилась:

– А почему оно горькое?

– Шампанское как шампанское. Марочное, выдержанное. Потому и горчит.

Кажется, хитрость прошла. Выпила. Корзун открыл коробку конфет, положил перед Галиной.

– Давайте сразу еще по одной и будем закусывать. – Не ожидая согласия, Корзун опять налил коньяку себе и Галине. Потом, словно спохватившись, выплеснул часть коньяку за плечо и долил шампанским. – Извините, забыл.

– Я больше не могу, – сказала Галина.

– Последняя. Видите, даже бутылки закрываю и прячу в багажник.

– Я никогда столько не пила.

– Два наперстка. Было о чем говорить.

Галина через силу выпила.

– Может, еще по одной? Бог троицу любит.

– Нет, не уговаривайте. Больше не буду.

Корзун не стал настаивать. Нарезал тоненькими ломтиками колбасу, сыр, пододвинул все это ближе к Галине и сказал:

– Подкрепляйтесь. Небось проголодались? Не мудрено, целый день не есть. Вот что, Галя, можно я буду обращаться к вам на "ты"?

– Пожалуйста.

– Так вот. Я подумал: почему бы тебе не поступить в мединститут? Ты же не собираешься всю жизнь работать медсестрой?

– Там ведь конкурс, – вздохнула Галина.

– Я хорошо знаком с директором вашего совхоза. Виктор Сильвестрович мне кое-чем обязан. Я договорюсь с ним, чтоб тебе дали от совхоза направление на учебу в мединститут. Ты кем бы хотела быть: терапевтом, хирургом, педиатром?

– Моя мечта стать детским врачом. Я так люблю детей.

Корзун, чтобы придать разговору деловой тон, добавил:

– Только ты же знаешь: нужно твое согласие вернуться в тот совхоз, который тебя направил на учебу. Вернуться, когда закончишь институт.

– Я бы, конечно, согласилась. Но почему именно мне должны дать направление? Марина, например, училась лучше, чем я.

– Разговор идет не о Марине. Ты что, не хочешь, чтоб тебя послали на учебу?

– Я бы очень хотела. Только...

– Что "только"?

– Как я вас отблагодарю?

– Не надо меня благодарить. Разве не бывает, что вдруг захочется помочь человеку? Когда я увидел тебя на собрании, я сразу почувствовал симпатию к тебе. Вот, думаю, та девушка, для которой я сделал бы все на свете.

– Ой, – засмеялась Галина, – у меня закружилась голова.

– Я сейчас отложу сиденье, и ты немного полежишь. Это с непривычки. Кислородное голодание.

Корзун торопливо подошел к машине, отбросил назад спинку переднего сиденья. Получилось подобие кушетки.

– Иди сюда, немного полежишь.

– Да это пройдет.

– Пройдет не пройдет, но полежать надо, – Иван Валерьянович подошел к Галине, осторожно обнял одной рукой за плечи и повел ее к машине. – Вот здесь тебе будет удобно.

Чередович прилегла на откинутое сиденье. Она немного удивилась. Пила шампанское и раньше. Немного, но пила. И никогда с ней не было такого, чтоб так закружилась голова. Может, и правда, повлиял на нее лесной воздух. Сколько тут всяких запахов. А Иван Валерьянович, оказывается, хороший человек. Совсем бескорыстно предложил ей помочь. Может, и в самом деле сбудется ее мечта. Она станет детским врачом. Не просто педиатром, а микропедиатром. Она будет лечить самых маленьких крошек. Сколько невзгод подстерегает этих сосунков. Мать, конечно, оберегает их. Но разве она может все знать? Нет. Кроме материнской заботы маленьким детям нужен и специалист. Грамотно вылечить их от простуды или расстройства желудка может только врач. Вот Галина и будет их лечить. Зачем Иван Валерьянович открывает вторую дверь?

– Хочу поговорить с тобой насчет направления в мединститут, – сказал Корзун, откидывая назад спинку второго сиденья и укладываясь рядом с Чередович. – Не помешаю?

– Нет.

– А как дышать? Не тяжело?

– Нет.

– Ты расстегни ворот. Легче будет дышать.

– Мне не тяжело.

– Не забывай, что я врач и понимаю в этих делах все-таки больше, чем ты. Давай помогу.

– Иван Валерьянович, миленький, что же вы делаете? – приглушенно крикнула Галина, когда Корзун расстегнул ей блузку и лифчик и, все больше разгорячаясь, стал целовать ее грудь.

– Галочка, горлинка моя! – жарко дышал он. – Ты же спрашивала: "Как я вас отблагодарю?" Говорила ты это или мне послышалось?

– Говорила... Но так нечестно.

У Корзуна было достаточно опыта, чтобы пропустить мимо ушей эти ее слова. Когда девушка в смятении и не может трезво оценить обстановку, нужно решительно, ни на секунду не ослабляя натиска, добиваться своего. Он закрыл своим хоботком губы Галины, нащупал рукою подол платья... В коротких перерывах, когда надо было отдышаться, шептал, словно убаюкивая:

– Я сделаю для тебя все... Ты поступишь в мединститут... И потом, это все равно когда-нибудь должно было случиться.

Галина все тише и тише говорила:

– Но так нечестно... нечестно...

И наконец умолкла. Молчала и тогда, когда Корзун привел все в порядок, завел машину и выехал на дорогу. Лишь у околицы Поречья, кажется, опомнилась:

– Остановите, пожалуйста. Дальше я пойду пешком.

Корзун не стал возражать, открыл дверцу. Галина, не оглядываясь, пошла в сторону больницы. Корзун немного постоял, потом развернулся и поехал обратно. В душе он, пожалуй, чувствовал раскаяние. Но что теперь маяться, когда дело сделано и исправить ничего невозможно. Нехорошо поступил, Иван Валерьянович. Ладно, это в последний раз. Наконец, мужчина он или нет? Впрочем, что он так себя казнит? Ведь не дурак же был этот римлянин, сказавший: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо".

14

Днем в поречской амбулатории никогда не бывает безлюдно: ведут прием если не врач, то фельдшер или акушерка. В этот день, закончив обход стационарных больных, Наталья решила заглянуть в амбулаторию. Войдя в коридор, стала прикидывать, сколько времени потребуется на то, чтобы принять всех ожидавших. Мимо проходил нестарый мужчина и бормотал себе под нос: "Ну и бардак, ну и порядки!"

– Чем вы недовольны, гражданин? – спросила его Наталья.

– Чем, чем... На работе придавило палец, ну и давай больничный лист. А они торгуются.

– Я главный врач больницы, – представилась Наталья. – Кто вас обидел?

– Почем я знаю. Сидят там в беленьких халатах.

– Давайте вернемся. Выясним.

– А что выяснять? Дали всего на три дня. Потом, сказали, придете, посмотрим.

Наталья готова была отпустить мужчину, но тут уловила запах хмельного. Приказать ему вернуться она не могла. Пришлось пойти на хитрость:

– Давайте поговорим с вашими обидчиками.

Прошли в кабинет, в котором вела прием больных Инна Кузьминична.

– Гражданин вот на вас жалуется. В чем дело?

– А ни в чем. Выдали ему больничный лист, и все.

– Разрешите ваш бюллетень, – попросила Наталья.

Мужчина неохотно протянул больничный лист.

– С пальцем я буду мучиться самое малое неделю, а мне только три дня. Это порядок, по-вашему?

– Екатерина Мирославовна, – попросила Наталья медсестру, – дайте, пожалуйста, индикатор опьянения.

Медсестра открыла шкаф, достала стеклянный приборчик и протянула его Наталье.

– Подуйте, – предложила та мужчине.

– Еще чего! – принял он угрожающую позу.

– Значит, отказываетесь?

– Я буду жаловаться.

– Это ваше право. Но в амбулаторной карте мы отметим, что вы, будучи явно в нетрезвом состоянии, отказались от пробы на опьянение. Больничный лист мы аннулируем.

– Коновалы! – вскричал мужчина. – Мы еще встретимся. Издевательство над рабочим человеком даром вам не пройдет! – Хлопнул дверью и вышел.

– Вот так, – неопределенно заметила Наталья. – Надо сделать запись в амбулаторной карте.

– Ничего, кроме того, что записала, я писать не буду, – уперлась Норейко.

Ага, понятно. Не хочет фиксировать на бумаге тот факт, что она выдала бюллетень нетрезвому человеку.

– Екатерина Мирославовна, – обратилась Наталья к медсестре, – что вы скажете о состоянии больного?

– Ничего не скажу. Мое дело – взять, подать.

– Как это – взять, подать. Для этого нужно было кончать медицинское училище? Екатерина Мирославовна, вдумайтесь, что вы говорите.

– Чего вы пристали к человеку? – вмешалась Норейко.

Наталья поняла, что продолжать этот разговор бесполезно. Во всяком случае – здесь.

– Екатерина Мирославовна, прошу вас зайти ко мне.

– Сейчас?

– Да.

Медсестра поглядывала на Норейко, колебалась. Но и не подчиниться главному врачу тоже нельзя. Ну что ж, она пойдет, но пусть Инна Кузьминична видит, что делается это только по принуждению.

В своем служебном кабинете Наталья положила амбулаторную карту на стол и предложила медсестре сесть напротив. Силилась поймать ее ускользающий взгляд и размышляла. Екатерина Мирославовна всегда заодно с Норейко. Почему? Схожесть судьбы: обе одиноки? Но у Екатерины Мирославовны сын в пятом классе, да и старше она Инны Кузьминичны лет на десять. Говорят, она чуть ли не в домработницах у Норейко: стирает, моет полы, убирает квартиру. Еще одно "почему"?

– Так что ж, Екатерина Мирославовна, был пьяным этот, как его... Наталья заглянула в амбулаторную карту, – Пашук Николай Иванович или не был?

– Не знаю, Наталья Николаевна.

– Что значит "не знаю"?

– Поймите меня правильно...

Наталья мысленно повторила: "Поймите меня правильно". Казалось бы, ну чего проще: живи по совести, не юли, не подлаживайся. Нет же, не хватает у нас то ли мужества, то ли просто порядочности. Другой раз не решаемся сказать правду, боимся, как бы нас не осудили, как бы кто-то не посмотрел на нас косо. "Поймите меня правильно". Поступаем неправильно и хотим, чтобы поняли нас правильно. Какая-то белиберда, вздор, бессмыслица.

– Екатерина Мирославовна, ну подумайте сами, до чего мы дойдем, если на каждом шагу будем обманывать друг друга. То спрятали амбулаторную карту, то хотите утаить, что Пашук был пьян. У вас растет сын. Вы, как всякая мать, хотите, чтобы он был хорошим, честным мальчиком. А сами?.. Он же впитывает в себя все это, как губка.

– Я ничего не знаю, Наталья Николаевна, – упорно твердила медсестра.

– Но вы хоть можете подтвердить, что Пашук отказался от проверки на опьянение?

– Нет, не могу. Не помню.

– Чем вас так запугала Инна Кузьминична?

– Ничем она меня не запугивала.

Словом, разговора не получилось.

– Идите на прием, – отпустила Екатерину Мирославовну Наталья.

Беды хоронятся по темным углам. Честно говоря, Наталья не верила в угрозы Пашука. Но просчиталась: у пьяных своя логика. Когда в тот же вечер она темной улицей возвращалась домой, за мостом перед нею вдруг как из-под земли выросла темная фигура.

– Вот мы и встретились. Не ожидала, милашка? – Пашук (а это был он), угрожающе расставив руки, медленно приближался к Наталье. От него теперь уже сильно разило самогонным перегаром.

– Не смейте! – крикнула Наталья. – Я позову на помощь людей.

– Зови, зови! Если успеешь... – Пашук стремительно метнулся вперед, обеими руками схватил ее за ворот, рванул на себя... Если бы не это неожиданное для пьяного проворство, Наталья, возможно, сумела бы убежать. Теперь же оставалось одно: защитить от обрушившихся на нее ударов хотя бы голову. Она не кричала, не звала на помощь. Почему? Скорее всего не хотела унижаться перед этим подонком, этим взбесившимся животным. Тихонько постанывала да, кажется, ругалась сквозь зубы.

В последнем, на секунду, проблеске сознания Наталья отметила, что возле нее остановилась легковая машина...

Павел Павлович Линько приехал в Поречье на милицейском "уазике" вместе со старшим уполномоченным капитаном милиции Червяковым. Первым делом осмотрел Наталью Николаевну. У нее были большие кровоподтеки по всему телу, рвано-ушибленная рана бедра и вдобавок – перелом двух ребер. Глубокий шок мог объясняться черепной травмой.

Прежде чем приступить к обработке раны, Линько вышел в переднюю приемного покоя. Там в молчаливом ожидании сидели на застланной белой клеенкой кушетке Инна Кузьминична Норейко и директор здешнего совхоза Заневский. У окна стоял капитан Червяков.

– Как это случилось?

Видно, по тому, как был задан вопрос, Червяков понял, что жизнь потерпевшей вне опасности, и с легкой иронией усмехнулся: "Ну-ну, давай, веди дознание".

Заневский, волнуясь, с заиканием на букве "п", заговорил:

– Хотел машину п-поставить в гараж. Еду... П-поздно уже, темно. У мостика там п-поворот. Осветилась обочина. Вижу: кто-то лежит. П-подбегаю, а это она, Наталья Николаевна, Наташка... Я ее на заднее сиденье и сюда. Думал, машина какая-нибудь сбила. Да не похоже...

– Это Пашук! – уверенно сказала Норейко. – Пьяница он. Недавно вернулся из заключения. Наталья Николаевна отобрала у него больничный лист...

– Отобрала? – оживился капитан Червяков. – Это уже интересно. Вы, Пал Палыч, можете заниматься своим делом, а я пока возьму у товарищей показания. Итак, насколько я понимаю, вы выдали этому Пашуку больничный лист, а Наталья Николаевна отобрала?

– Да...

"Черт знает что, – ругался про себя Линько, промывая рану на бедре Натальи Николаевны и прикидывая, не следует ли наложить шов. – Другие всю жизнь проживут – веточка не шелохнется. А этой больше всех нужно. И года не проработала, а в таких передрягах успела побывать".

Невольно обратил внимание на помогавшую ему медсестру. Что его привлекло? Лицо как лицо. Ну разве что эти наплывающие на глаза веки да картофелиной посаженный нос. И еще – взгляд. Не на собеседника, а куда-то в сторону. Мол, вы тут себе что хотите, а мое дело – сторона.

И все же он решился заговорить:

– Вы... простите, забыл, как вас?

– Екатерина Мирославовна.

– Да-да... Вы же были на приеме вместе с Инной Кузьминичной. И что, ничего не заметили?

– А что мне замечать? Ну, Пашук буянил. Требовал больничный лист на неделю. А Инна Кузьминична дала только на три дня.

– И все?

– Все.

– Спасибо. Я тут сам закончу. – Ему уже в тягость было видеть эту недалекую или прикидывающуюся в своих интересах ограниченной медсестру.

Когда Наталью Николаевну перенесли в кабинет главврача, где для нее была приготовлена койка, он подошел к Норейко:

– Итак, почему Наталья Николаевна отобрала у Пашука больничный?

– Ей показалось, что он был пьян.

– Показалось? А в амбулаторной карте ясно записано, что Пашук категорически воспротивился пройти проверку на алкогольное опьянение. С чего бы это?

– А я почем знаю? Не думаете ли вы, что я выдала больничный пьяному? Да я...

Видя, что она готова разразиться гневной тирадой, капитан Червяков пришел Пал Палычу на помощь:

– Как вы полагаете: не приобщить ли нам к делу этот больничный лист?

Подействовало. Норейко сникла, лишь негромко пробормотала:

– Это у вас запросто. Особенно если человек не может за себя постоять...

Шторм, так и не войдя в силу, затихал в отдалении.

Светало. Норейко ушла домой. Капитан Червяков, складывая в планшет листки протокола, сказал:

– Спать уже все равно не придется. Схожу-ка я познакомлюсь с этим самым Пашуком.

– А я, раз уж приехали, займусь тут одним товарищем из вашего ведомства.

– Каланом? Передавайте привет. Впрочем, я еще увижу его сам.

...Алесь кончал завтракать, когда Линько вошел к нему в палату.

– Ну, как, Александр Петрович, дела?

– Спасибо, Пал Палыч. Как будто все нормально.

– Как будто? По моим подсчетам, уже пора снимать вытяжение.

– А по моим – давно пора.

– Ну, раз уж я здесь, так, может, и займемся этой процедурой?

– Валяйте, Пал Палыч. Залежался я тут.

– Тогда приготовьтесь терпеть. – Линько вышел.

В любой больнице на всякий непредвиденный случай имеется комплект стерильного материала и инструментов. Был здесь и передвижной рентгеновский аппарат. Сделали снимки. Проявили. Линько не стал ждать, пока пленки высохнут, мельком взглянул на них и, довольный, вновь направился в палату.

– Ну, Александр Петрович, с вас, как говаривали в старину, магарыч. Нога в полном порядке. Конечно, чтобы переход к нагрузкам был постепенным, нужно какое-то время поупражняться на костылях.

– За этим дело не станет.

Линько вымыл руки, протер их спиртом. Разложил инструменты. Марина Яворская, сменившая Екатерину Мирославовну, сняла подвешенные гири, металлическую скобу, к которой была прикреплена спица. Теперь – обработать ногу, обеззаразить спицу: ее придется протягивать через кость... Немного погодя Пал Палыч озабоченным тоном спросил:

– Как будем удалять? Под наркозом или так выдержите?

– А это очень больно?

– Один мой знакомый в таких случаях говорит: "Не то, чтобы очень, но и не очень, чтобы то".

– Делайте, как считаете нужным.

– Шучу я, Александр Петрович. Сделали уже, достали вашу спицу. Можете, если хотите, взять ее себе на память.

– Когда же вы успели? – удивился Алесь. – Ну, кудесник!

– Ну и кому теперь верить? Вам или тем, кто называет меня коновалом?

– Пал Палыч, – вбежала санитарка, – там товарищ капитан вас ждет.

– А почему он не зайдет сюда?

– Говорит, не может.

– Ну что ж, если так, тогда придется идти мне. Капитан Червяков передавал вам привет.

– Сан Саныч?

– Он самый, Сан Саныч, ваш тезка.

– Так почему же, действительно, он не зайдет сюда?

– Не может, Александр Петрович. У него очень важное дело, – Линько не стал рассказывать Калану о недавнем происшествии. Слышал, правда, только краем уха, что у Корзуна расстроилась дружба с Натальей Николаевной и что причиной этого стал какой-то старший лейтенант из службы дорожной безопасности. Бывая в Поречье и зная все, что там происходило, Пал Палычу нетрудно было догадаться, о каком старшем лейтенанте шел разговор. Житейское дело. Разве мало случаев, когда молодой человек попадает в больницу и там ему приглядывается молоденькая медсестра или врач? И когда дело доходит до выздоровления и выписки из больницы, смотришь – судьба человека уже определена. Так и с Каланом. Кто его лечащий врач? Титова. А она, это Линько хорошо знал, отзывчивая, внимательная, никогда не пройдет мимо чужой беды. Да и по внешности – хороша собой. Ну как тут останешься равнодушным к такой девушке, да к тому же еще и человеку, который каждый день приходит, интересуется твоим здоровьем, делает все, чтобы побыстрее поправлялся. Вот и сегодня. Когда Пал Палыч удалял спицу, Калан не вытерпел и спросил: "А почему нет моего лечащего врача?" Правда, рабочий день уже кончился. Но старший лейтенант знал, что Наталья Николаевна пришла бы, нет, прибежала бы и помогла снять вытяжение. Калан спросил еще раз: "А что, ее никак нельзя было предупредить?" – "Да что вы беспокоитесь, Александр Петрович? вопросом на вопрос ответил Линько. – Неужели думаете, что не справимся?" "Да нет, я так не думаю. Но ведь Наталья Николаевна мой лечащий врач. Я знаю, она будет переживать, что все делается без нее". Ну что ответить Калану? Придумал: "Уехала она по срочному вызову". Нехорошо поступил Пал Палыч. Он и сам это хорошо понимает. Но иначе нельзя. Пусть Калан хорошо выспится, пусть за это время на месте удаленной спицы затянется ранка.

– Ну вот теперь, кажется, все, – собираясь в дорогу, сказал Линько. Поправляйтесь, Александр Петрович, как можно быстрее. Может, не все понимают, как нужна ваша служба.

Во дворе больницы стояла машина с работавшим двигателем. Казалось, он ворчал на задерживавшегося Линько. Рядом прохаживался капитан милиции. Он, видно, тоже вел себя не очень спокойно. Пройдет пару шагов, остановится, посмотрит в светившееся окно и вновь в обход вокруг машины. Наконец появился и Линько.

– Пал Палыч, – подошел к нему капитан. – Я ведь не один, а с задержанным Пашуком.

– Ну и что?

– Нервничает он.

– Из-за этого нервничать должны и мы? Не стоит, Сан Саныч. Поверьте, не стоит он этого. Я ведь не на посиделках был, а вашим же товарищем занимался. Удалил спицу. Теперь у него все в порядке. Кстати, спрашивал, почему не зашли проведать.

– Вы же видите.

– Вижу и знаю. Поэтому так и ответил, что у Сан Саныча очень важное дело.

Сели в машину. Двигатель ускорил обороты. Слышно было, как при переключении рычага на скорость пробуксовали шестерни, издавая неприятный металлический звук. Пашук, уже протрезвевший, молча сидел на заднем сиденье. Изредка он поднимает голову, смотрит из-под бровей на капитана и нудно повторяет: "Ну не был я там, не был". – "Проверим. Если не был, так зачем же мы будем вас держать". – "Знаем мы вас, – не верит Пашук. – Вам лишь бы найти козла отпущения. А там хоть трава не расти. Рабочего человека упечь в каталажку – раз плюнуть. Вот если бы дело касалось какого-нибудь начальничка, вы бы, конечно, перед ним на лапках". – "Ведите себя спокойно". – "Ну какие у вас доказательства? – не унимался Пашук. – Что был у врача? Ну был. И что из этого? Что отобрали больничный лист у рабочего человека? Так за это должны ответить". – "Почему вы отказались от проверки на опьянение?" – спросил капитан, которому, по всему было видно, уже начинало надоедать нытье Пашука. "А может, у меня есть своя гордость? А может, мне стало обидно за рабочего человека, которому не доверяют?" Пал Палыч знает породу этих людей. Он будет упорно отказываться от обвинений. Будет отказываться до тех пор, пока ему не предъявят неопровержимые улики. Но может случиться и так, что он будет отказываться и в том случае, когда вина его будет полностью доказана. Поправится Наталья Николаевна, она вспомнит многое из того, что произошло сегодня вечером. Не может быть, чтобы она не узнала, кто на нее нападал. Но даже если бы и не узнала, все равно улик достаточно. Вот рядом с капитаном целлофановый мешок. Пал Палыч не спрашивал, что в нем находится. Нетрудно догадаться и так: ботинки Пашука. Предусмотрительным оказался Червяков. У Титовой была большая рвано-ушибленная рана. Пашук бил ногами. И, наверное, его обувь оказалась в крови. Если это так, то определить подгруппу крови можно без труда. И тогда Пашуку не отвертеться, даже если он будет отказываться. Капитан об этом не говорит. Да и зачем? Еще не известно, какие результаты будут у экспертов. Пашук все равно будет твердить свое: "Ну не был я там, не был". Твердить даже в том случае, если группа крови совпадет. Его спросят: "Откуда у вас на ботинках кровь?" – "Курицу резал", – ответит. "У курицы другая кровь". "Кровь у всех одинаковая". Такой разговор мог бы длиться до бесконечности. Но в таких случаях на выручку приходит криминалистическая экспертиза. "И тут, – мысленно ответил себе Линько, – вам, гражданин Пашук, отказывайтесь не отказывайтесь, еще не раз будут слышаться крики и стоны Натальи Николаевны. Будут сниться". Пашук опустил голову и молча ехал до самого Вольска.