Текст книги "Испытание болезнью: как пережить рак груди"

Автор книги: Тьерри Янсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Друзей выбирают

Во многих случаях болезнь работает как мощный реактив, проявляющий суть человеческих отношений. Она проливает свет на те области семейных, дружеских и профессиональных связей, которые обычно остаются в тени. “Это момент истины, – комментирует Нелли. – Иногда нам выпадает шанс поближе узнать прекрасных людей, с которыми в иных обстоятельствах у нас сложились бы лишь самые поверхностные отношения. А иногда нас застигают врасплох реакции кого-то из тех, кого мы считали своими близкими”. И это не случайно: болезнь внушает страх. “Я сначала не поняла, – рассказывает Лилиан, молодая вдова тридцати восьми лет, у которой рак молочной железы диагностировали через полгода после смерти мужа. – Когда я узнала о своей болезни, я нуждалась в утешении. А моя лучшая подруга отдалилась от меня. Спустя несколько лет после выздоровления я случайно встретилась с ней. Видно было, что ей очень неловко. Когда я сказала, что чувствовала себя брошенной, она призналась, что мой онкологический диагноз пробудил в ней страх перед смертью. И она решила держаться подальше, чтобы не грузить меня еще и собственным неблагополучием”.

Такого рода непонимание встречается нередко. “Когда Линда заболела, – рассказывает ее друг Джон, – я был растерян. Страдания и смерть всегда вызывали у меня ужас. Я повел себя как трус, но я не мог по-другому. Я оборвал все связи с Линдой, сжег все мосты. Все равно я бы не смог ей ничем помочь. Я чувствовал себя таким жалким, несчастным перед этим раком”. Увы, как и многие из нас, Джон забыл о том, что лучший способ помочь заболевшему другу не в том, чтобы говорить ему длинные речи или любой ценой находить ответы на его вопросы. Иногда достаточно просто присутствия. Положить руку на плечо, посмотреть с сочувствием, улыбнуться, вовремя промолчать… Выслушать, понять, быть рядом. Тот, кто сам перенес болезнь, знает: нет поддержки лучше.

“Если бы только моя подруга Николь могла меня понять, – сожалеет Нелли. – Но вместо этого она считала себя обязанной сокрушаться о моей печальной судьбе. Жалея меня, на самом деле она выражала собственный страх по поводу того, что однажды ей придется пережить такое же “несчастье”. Это приводило меня в отчаяние. В те дни, когда мне было совсем плохо, ей удавалось полностью выбить меня из колеи. Я так больше не могла, и в конце концов я ей об этом сказала”. В дружбе тоже надо уметь устанавливать определенные границы. “Это непросто сделать, – говорит Нелли. – Во время болезни очень страшно утратить те связи, которые удерживают тебя среди живых. И в то же время так хочется правды и простоты”.

“Некоторые из моих друзей повели себя со мной очень авторитарно, – рассказывает Винсиана. – Они буквально завалили меня благонамеренными советами: “Ты должна бороться”, “Тебе надо сходить к моему диетологу, она тебе составит режим питания, который сотворит чудо”, “Ты не должна сидеть дома взаперти. Тебе надо встречаться с людьми, развлекаться”, “У тебя обессиленный вид, ты перенапрягаешься, тебе надо отдохнуть”… Просто с ума сойти, до какой же степени люди уверены, будто лучше вашего знают ваши потребности. Я думаю, это такой способ успокоить свой страх перед болезнью. Одна подруга мне даже сказала: “Будь я на твоем месте, я бы сменила врача. Лион – это хорошо, но Париж лучше!” Она, без сомнения, забывала, что она – не я и что я, на своем месте, не собираюсь бросать семью ради того, чтобы лечиться за триста километров от дома. Не считая того, что в Лионе лечат ничуть не хуже, чем в Париже!” Друзья-“руководители”, о которых говорит Винсиана, удивительным образом норовят поучаствовать в “борьбе” с болезнью. У них по каждому поводу есть свое мнение, они подвергают сомнению обоснованность врачебных решений и совершенно уверены в благоприятном исходе этой “мимолетной неприятности, которую надо просто пережить”. “Мне это казалось изрядной самонадеянностью, – добавляет Винсиана. – Ведь никто не может знать, как сам поведет себя в такой ситуации. У меня часто возникало впечатление, что эти друзья чувствуют себя виноватыми в том, что сами-то они здоровы. И еще им очень страшно. Те советы, которыми они меня засыпали, были чем-то вроде “генеральной репетиции” на случай, если им самим придется однажды столкнуться с раком”.

“Иногда друзья становятся навязчивы, – замечает Нелли. – На самом деле это, конечно, вопрос меры. Когда те, кого ты любишь, находятся рядом, ободряют тебя и балуют, это очень-очень здорово. Ты смеешься, и это помогает прогнать черные мысли. Друзья приносят в дом жизнь – ту жизнь, которая так нужна для выздоровления. К сожалению, некоторым здоровым людям очень трудно понять, какие усилия приходится прилагать больному, чтобы оставаться с ними на одной волне. “Мне полегчало, когда я увидел, что ты в такой хорошей форме”, – однажды сказал мне мой друг Андре. Он, разумеется, понятия не имел, что я весь вечер притворялась. Конечно, его шутки меня развеселили, но, когда он ушел, я снова осталась наедине с собой. Кардинально ничего не изменилось: угроза рака никуда не исчезла, и мне еще предстояло перетерпеть несколько недель лечения. А мои запасы энергии были на нуле. Я себя чувствовала совершенно опустошенной. Ведь притворяться – занятие очень изматывающее!” Иными словами, нужно иметь возможность оградить себя. Осмелиться сказать, что ты устала, установить ограничения, не пытаться доставить удовольствие другим, постоянно демонстрируя, в какой ты отличной форме. Научиться адаптироваться к своему состоянию каждый день, каждый час, каждую минуту. Передумать, отменить встречу и не винить себя за то, что “вечно портишь всем удовольствие”. “Это вопрос уважения к себе, – заключает Нелли. – Это вовсе не каприз – ты просто подчиняешься ритму своего организма. В любом случае решает он, и надо научиться его слушать. Это важный урок, который я извлекла из своей болезни”.

“Даже в окружении лучших друзей свой путь ты проходишь в одиночку”, – заключает Кристина, врач-онколог. Некоторые женщины испытывают искушение скрыть свою болезнь. Это, несомненно, не лучшая идея, потому что рано или поздно “тайна” будет раскрыта. Так что лучше уж избавить себя от стресса, связанного с необходимостью придумывать стратегии умолчания. Тем более что, рассказывая близким о своей болезни, порой можно рассчитывать на приятные неожиданности. “Я даже не представляла, что меня так любят”, – признается Сандрина. “На самом деле, переживать болезнь в окружении друзей – это возможность научиться принимать себя такой, как есть, – заключает Винсиана. – Если мы сами сможем отнестись к себе с сочувствием и пониманием, большинству друзей тоже удается полюбить нас со всеми нашими слабостями и ограничениями. Что же до тех, у кого это не получится, они тоже достойны сочувствия и сожаления. Упреки тут ничего не дадут. Лучше просто попытаться донести до них, насколько нам дороги их присутствие и понимание. Потому что это правда. А если, несмотря ни на что, они не могут откликнуться на наши чувства – что ж, мы, по крайней мере, будем точно знать, кто из наших друзей чего стоит. Тут нет повода для злости: впадать в гнев и обиду – значит отдавать чертову раку слишком много власти над собой!”

ЧАСТЬ III
ЛИЦОМ К МЕДИЦИНЕ

Знакомство с кудесниками

Вам действительно не повезло, – сказал Катрин ее гинеколог. – В правой груди мы обнаружили маленькую опухоль, меньше сантиметра. Она состоит из высокодифференцированных клеток, и они не распространились в подмышечные лимфоузлы. Зато слева ситуация не столь благополучна: размер опухоли три сантиметра, клетки низкодифференцированные, быстро размножаются и уже захватили два подмышечных лимфоузла. В среднем рак груди излечим в 60 % случаев, но в вашем случае прогноз, разумеется, более мрачный”.

Катрин не верила своим ушам. Ей только что удалили обе молочных железы, она знала, что впереди дополнительное лечение – химиотерапия и облучение, и при всем при этом у гинеколога не нашлось для нее других слов, кроме как “прогноз более мрачный”. В обычной ситуации такое катастрофическое известие повергло бы ее в шок. Но на этот раз речь шла о ее жизни. “Я вовсе не собиралась позволить им свести меня к какой-то статистике, – вспоминает она. – То, что мой врач сказал “разумеется”, было уже слишком. Даже если бы у меня был лишь один шанс на выздоровление из ста, я желала верить, что мне повезет! Почему надо было объявлять мне правду, делая упор на ее негативные аспекты? Мой гинеколог явно не считал, что стакан наполовину полон – ему было куда важнее, что тот наполовину пуст. Каждый может смотреть на жизнь по-своему. Но там, где дело касается меня, я не могу жить без надежды”.

Катрин права: надежда побуждает нас жить. Многочисленные исследования показывают, что, представляя благоприятное завершение своих нынешних трудностей, мы испытываем положительные эмоции и, как следствие, мобилизуем механизмы иммунной защиты и восстановления организма^[1]. “Я уверена: то, что я верю в Бога, помогло мне выздороветь, – заявляет Элизабет. – И как мой врач ни пытался меня переубедить, я не позволила ему лишить меня той поддержки, которую дарует вера. В медицине тоже есть свои поверья. Я отношусь к ним с уважением и признаю их полезность. Так что, по-моему, врачам следует уважать религиозные чувства своих пациентов и принимать в расчет пользу, которую они способны принести!”

К сожалению, многие врачи совершенно игнорируют воздействие мысли на организм пациента. Стоит заговорить с ними на эту тему, как они сразу настораживаются, заводят речь об эффекте йлацебо, предрассудках и внушаемости. Но знают ли они, что эффект плацебо – вовсе не сюжет для анекдотов, что он оказывает влияние на эффективность большинства методов лечения^[2]? Так, многочисленные исследования показывают, что просто вера в полезность лекарства вызывает изменения в деятельности мозга и тем самым запускает целый ряд неврологических, гормональных и иммунных реакций, тем или иным способом благотворно влияющих на здоровье^[3]. Результаты этих работ имеют первостепенное значение, поскольку они позволяют наглядно продемонстрировать ту важнейшую связь, которая существует между мыслью, эмоциями и благополучным функционированием организма. “Вместо того чтобы объявлять эффект плацебо незначительным и противоречащим всякой логике, моим коллегам следовало бы использовать его для повышения эффективности терапии, – говорит Кристина, врач-онколог. – Ведь многие врачи, стремясь воздействовать на ход болезни, забывают о том, что пациенты сами способны помочь своему выздоровлению, и этой способностью не стоит пренебрегать. Она опирается на позитивное самовнушение, надежду и веру в лучшее”. Увы, этот аспект целительского искусства не преподают на медицинских факультетах. В результате многие из тех, кому приходится работать с больными, не придают должного значения тому, как именно они строят с ними беседу. Между тем улыбка, открытый взгляд, ободряющий тон могут самым благотворным образом повлиять на процесс выздоровления. И напротив, пожатие плеч, сомнение на лице, тревога в голосе способны погрузить пациента в состояние страха и стресса, абсолютно гибельных для его здоровья. Так что слова медика могут быть и ценным лекарством, и, наоборот, опасным ядом.

“Каждый раз, когда я приходила к своему онкологу, – рассказывает Винсиана, – он говорил, что результаты у меня удовлетворительные. И каждый раз это слово приводило меня в ярость. Я боролась с болезнью месяц за месяцем: операция, химиотерапия, облучение… Я была обессилена и физически, и морально. И как я мечтала услышать от него хоть что-то воодушевляющее – например, “Результаты у вас хорошие, будем продолжать лечение” или “Отлично – процедуры тяжелые, но вам стоит набраться терпения: благодаря этим мучениям ваши шансы на исцеление растут”. А вместо этого врач твердил, что не стоит слишком рано радоваться, что возможны рецидивы, что ни за что ручаться нельзя, что должны пройти годы, прежде чем можно будет говорить об окончательном выздоровлении. Однажды я так возмутилась, что обозвала его садистом. Он был потрясен и начал объяснять, что его долг – говорить мне правду, что он не вправе тешить меня иллюзиями и что если я хочу победить свою болезнь, я должна смотреть ей в прямо лицо, как врагу на битве. Он явно не знал, что жить без веры в возможность благоприятного исхода очень трудно. После каждого приема у него я чувствовала себя просто раздавленной. Говорить правду? Да, конечно. Но делать это с умом! Неужели ему трудно было сделать упор на то, что сейчас, несмотря на риск рецидива, я все-таки жива, что моя проблема в некотором роде под контролем, что все идет настолько хорошо, насколько это вообще возможно? А так он будто бы предсказывал мою участь, и я слышала в его словах мрачный приговор: “У вас будет рецидив”, “Вы никогда окончательно не выздоровеете”, “Вы никогда не сможете быть спокойны за свое здоровье”. В результате я буквально начала чахнуть. Я перестала есть, у меня появились язвы во рту, кожа покрылась экземой, я ощущала постоянный стресс и чувствовала, что скатываюсь в самую настоящую депрессию. А потом однажды я сказала себе – хватит! Пора отказаться от роли жертвы этого “кудесника”, не способного на позитив. Пусть каркает сколько угодно – отныне я сама займусь предсказаниями и нагадаю себе счастливую судьбу. Я начала постоянно повторять себе: “Я жива, я лечусь, я продолжаю доверять своему духу и телу, во мне есть способности, которые помогут мне вынести процедуры и вернуть здоровье”. Я поняла со всей очевидностью: я не просто очередная единица в статистике, не просто очередной клинический случай, не просто очередная пара больных молочных желез. Я женщина, человеческое существо со своими убеждениями, мыслями, эмоциями, телом… И я добьюсь гармонии на всех уровнях своей личности. Даже если моему лечащему врачу это понятие незнакомо!”

Логика системы

Несколько лет назад я провел опрос среди сотни студентов-медиков: я хотел знать, что побудило их изучать медицину. Помимо личных причин, коренящихся в прошлом каждого конкретного человека, большинство студентов, похоже, боялись болезней и смерти^[4]. Этим страхом, зачастую бессознательным, возможно, объясняется поведение некоторых медицинских работников. “Когда оказываешься по другую сторону барьера, начинаешь замечать, до чего же нелепо себя ведут многие врачи и медсестры, – объясняет Сандрина, сама медсестра по профессии, на сегодня вылечившаяся от рака груди. – В каждом их движении, в тембре голоса, в малейшем замечании просвечивает страх. Вот они входят в палату к больным с торжествующим видом и задают вопросы, низводя пациентов до уровня детей и не оставляя им даже времени на ответ. “Ну что, у вас все в порядке? Вот вам лекарства, надо их принять. Вы хорошо выглядите! Температуры нет. Вам ничего не нужно? Я скоро еще зайду. Если что, не стесняйтесь, звоните!” Перед лицом такой непрошибаемой уверенности трудно говорить о своей боли. Остается промолчать и попытаться убедить себя в том, что главное – глотать лекарство. Не стоит даже пытаться делиться эмоциями с врачами или сестрами. По большей части они ведут себя как “машины для лечения болезней”. У них очень узкая специализация, их не интересует ничего, кроме твоей груди, желудка, печени или сердца. Даже если, на твое счастье, они пытаются рассматривать болезнь в более широком контексте, то, к сожалению, их понимание все равно очень механистично и формально. Да и может ли быть по-другому, учитывая, как в наши дни поставлено преподавание медицины? Ведь целиком сосредоточиться на мелких частностях болезни гораздо проще, чем пытаться осмыслить сложность и уникальность каждого конкретного человека. Когда я работала в больнице, я не отдавала себе отчета, до какой степени мы – врачи и медсестры – плохо подготовлены к тому, чтобы противостоять страданию. Мы так боимся наших собственных эмоций, что бессознательно не оставляем места и эмоциям наших пациентов. Мы избегаем подлинного контакта с больным – контакта, который исцеляет и приносит глубинное облегчение. Мы постоянно ограждаем себя. И это ужасно”.

“Вероятно, именно страх побуждает нас использовать “военную” терминологию, – говорит Кристина, врач-онколог. – До того как заболеть, я не задумывалась, как пугающе звучат слова, которые мы произносим. Я представляю себе, как губительно они воздействуют на подсознание наших пациентов. То мы втыкаем в грудь “гарпуны” или “крючки”, чтобы “локализовать” опухоль, которую нам предстоит “обезвредить”. То мы “бомбардируем” опухоль “массированными дозами облучения”. Мы твердим, что “в войне против рака все средства хороши”, что нам необходимо избежать “захвата” лимфоузлов, помешать раковым клеткам “преодолеть барьер” лимфатической системы и “колонизировать” здоровые ткани. Жестокость нашего словаря ужасает многих пациенток. И для того, чтобы “встретить врага лицом к лицу”, как мы им предлагаем, от них требуется немалое мужество. Хорошо еще, если у них хватит ума не принимать тревожные заявления врачей слишком близко к сердцу. Ну и, разумеется, для того, чтобы сгладить многие острые углы, необходимо изрядное чувство юмора”.

Юмор необходим, чтобы опосредовать агрессию, обиды, унижения и фрустрацию, которые приходится переносить пациенткам. “Это многому учит, – констатирует Дора, кардиолог, которая легла на операцию, не сообщив лечащим врачам о своей профессии. – Я хотела воспользоваться своей болезнью, чтобы пронаблюдать за медициной с точки зрения больных, – объясняет она. – Врачи и медсестры совершенно не отдают себе отчета в том, что чувствуем мы, больные, когда лежим на своих койках и слушаем, как они говорят про наши проблемы так, будто нас здесь нет. Меня очень хорошо лечили, но я себя чувствовала такой безнадежно одинокой! Контакты с медиками были такими поверхностными! Они, например, никогда ко мне не прикасались. Вечером врач-интерн на бегу заглядывал в палату сказать, что выписал снотворное на случай, если мне будет тревожно и я не смогу заснуть. Если бы он мог хоть на три-четыре минуты присесть на краешек кровати, взять меня за руку, поговорить со мной. Мне бы, наверное, и не понадобилось никакое снотворное. Я на него не обижаюсь – он не мог знать, как важно больному, чтобы к нему прикоснулись, чтобы его приободрили или пожалели… Такого рода “деталям” не учат в мединститутах. А ведь многочисленные исследования показывают, что иммунитет у больных, которые регулярно ощущают физические прикосновения – в том числе в виде массажа, – заметно улучшается^[5]. Доказано, что прикосновение более действенно, чем слова, когда надо успокоить тревогу и помочь справиться с болью”^[6].

“Хуже всего было, когда во время обхода молодые врачи заявлялись ко мне в палату целым отрядом, – рассказывает Мари-Лор, физиотерапевт по специальности, лежавшая в больнице во время курса химиотерапии. – От прикосновения их резиновых перчаток к коже – представляете, они надевали перчатки! – я цепенела. У меня было ощущение, что я – какая-то невообразимая мерзость, от контакта с которой надо всеми силами предохраняться. Они что, боялись подцепить от меня рак? Бедняжки. Я от всей души желаю им никогда не заболеть ничем серьезным. Если бы они знали, как их отношение унижает! Но они не могут этого знать, потому что этому тоже в институте не учат”.

“С тех пор как я сама полежала в больнице, – рассказывает Клер, врач-радиотерапевт, – я стараюсь оберегать своих пациентов от всякого лишнего стресса. Потому что теперь я знаю, как вредна тревога для того, кто болен. По многу дней ждать результата исследования, а потом узнавать, что твою карту где-то затеряли; задавать врачу жизненно важные вопросы и получать на них лишь уклончивые или пустые ответы; искать на лицах людей, которые тебя лечат, хоть малейшие признаки воодушевления, но видеть одно лишь беспокойство… Это ужасно! В начале своих мытарств я полагала, что все это происходит только со мной. Но очень быстро мне стало ясно, что большинство женщин, которых, как и меня, лечат от рака груди, оказываются буквально перемолоты больничной машиной. Теперь, когда мне пришлось самой бесконечно ждать и терпеть, я поняла, что значит быть пациенткой.

“Скольких конфликтов и поводов для фрустрации можно было бы избежать, – говорит Сеголен (психолог, 46 лет), лечившаяся от рака груди десять лет назад. – Для этого нужно только, чтобы медработников учили искусству человеческого общения. Подумать только, будущим врачам не рассказывают даже о том, как выглядят в их отношениях с пациентами такие простые вещи, как перенос и контрперенос. А ведь это азы современной психологии. Очень важно их учитывать, потому что пациенты, как и все люди, часто бессознательно смешивают человека, который руководит их лечением, с отцом или матерью, братом или сестрой, другом или врагом из собственного прошлого. И наоборот, эмоции, которые пациенты вызывают у медиков, иногда становятся поводом для неадекватной реакции со стороны последних. У врача нередко возникает впечатление, что перед ним некий знакомый человек, с которым у него прежде уже был эмоциональный конфликт. Так, например, когда пациентка, потрясенная сообщением, что у нее рак, выражает недоверие и пытается отрицать очевидное, раздраженный врач нередко думает: “Эта женщина не хочет слушать доводов разума, она ничего не понимает. Тем хуже для нее!” Или когда чуть позже она испытывает чувство гнева и обиды, пытаясь найти причину или виновника своей болезни, бывает, что врач немедленно наклеивает на нее ярлык “совершенно невозможной, агрессивной особы, от которой ничего не добьешься”. Любой хороший психотерапевт должен уметь работать с феноменами переноса и контрпереноса, если он хочет действенно помочь своему пациенту. Разве не должен хороший врач быть еще и хорошим психотерапевтом? Для того, кто интересуется связями между телом и духом, это совершенно естественно. Но приходится признать, что в этом вопросе современной медицине еще предстоит проделать большой путь”.

“Тому, кто сам перенес тяжелую болезнь, влияние мыслей и чувств на состояние организма кажется настолько очевидным, что просто невозможно понять, почему же наша медицина так упорно продолжает игнорировать эту реальность, – говорит Кристина, со времени своей болезни ставшая активным борцом за изменение методики лечения онкологических больных. – Однажды, возможно, будет доказано, что часть фиксируемых статистикой различий в эффективности лечения связана с психологическими факторами, которыми в настоящее время медики пренебрегают. Настанет день, когда мы перестанем провоцировать у наших пациентов стресс и тревогу, а будем стараться помогать им с сочувствием, пониманием и оптимизмом”, – добавляет она с воодушевлением. Слова Кристины часто вызывают у ее коллег насмешливые гримасы и снисходительные улыбки. Однако она не устает напоминать им, что крысы с раковой опухолью, подвергнутые воздействию электрических разрядов, выживают только в том случае, когда могут избегать ударов током, нажимая на рычаг. Если их лишить этой возможности, животные приходят в уныние, их иммунная защита рушится, и рак стремительно распространяется по организму^[7]. “Конечно, люди не крысы, – заключает Кристина, – но разве это значит, что они не нуждаются в гуманном обращении?”

Многие пациентки, приходившие ко мне на прием, бывали возмущены той ролью, которая им отводилась в больничной системе. Верно, что медицина сильно прибавила по части прагматизма и техники, при этом, увы, потеряв в человечности. “Больницы – это ужасное место, – подчеркивает Дора, кардиолог по специальности, вытаскивая из кармана красный пластмассовый шарик. – Это клоунский нос, который я держала в руке, когда ходила на сеансы химиотерапии и облучения, – объясняет она. – Этот талисман помогал мне сохранять хорошее настроение. Он был мне очень нужен. Больничная обстановка такая давящая, – говорит она с усмешкой. – Разве не парадоксально, что нам приходится бороться за жизнь в таком месте, где все дышит смертью?”

Этот вопрос ставит под сомнение всю нашу концепцию медицины. Тем не менее в современной научной логике есть не только неприятные стороны. В основе всех великих прорывов в деле излечения тяжелых болезней лежит именно ее холодный, рассудочный картезианский подход. Только тщательный анализ человека и его биологической природы мог привести к созданию изощренных лекарственных средств, способных убивать бактерии, вирусы, раковые клетки. “Опасность состоит в том, что нередко логика современной медицинской системы доходит до абсурда, – выражает свое беспокойство Кристина. – Любой способ мышления, не подвергающий сомнению самое себя, в конце концов приводит к самоослеплению. Преимущества, достигаемые благодаря определенному видению мира, могут в этом случае трансформироваться в свою полную противоположность. Так, переизбыток технологии может убить медицину и помешать использованию того огромного потенциала, который есть в каждом из нас. Пора об этом всерьез задуматься. В интересах пациентов и в интересах планеты, на которой мы живем. Потому что медицина завтрашнего дня должна соответствовать долгосрочным интересам человечества”.