Текст книги "Почему Маркс был прав"

Автор книги: Терри Иглтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 1

Марксизм закончился. Он мог до некоторой степени отражать ситуацию в мире фабрик и голодных бунтов, угольных копей и трубочистов) повсеместной нищеты и многочисленных трудящихся классов. Но он, безусловно, не имеет отношения к социально мобильным и все более утрачивающим классовые различия современным обществам Запада. И сейчас марксизм остается просто символом веры для тех, кто слишком упрям, труслив или наивен, чтобы признать, что мир изменился и приблизился к добру в самом широком смысле этого слова.

Известие о том, что марксизм закончился, везде и всюду прозвучало бы как музыка для ушей марксистов. Ведь это означало бы, что они могут свернуть свои демонстрации и пикеты, вернуться в лоно своих исстрадавшихся семей и вечерами радоваться жизни вместе с домашними, а не вести утомительные дискуссии в партийных комитетах. Марксисты не желают ничего более, кроме как перестать быть марксистами. В этом отношении бытие в качестве марксиста не имеет ничего общего с бытием буддиста или миллионера. Оно гораздо больше похоже на жизнь врача, деятельность которого является достаточно своеобразной и, вообще говоря, самоотрицающей. Потому что, излечивая пациентов и надолго избавляя их от необходимости обращаться за лечением, врачи сами себя лишают работы. Подобно этому и задачей радикальных политических движений является достижение такой точки, где они перестали бы быть необходимыми по причине воплощения в жизнь всех своих планов. Тогда они могли бы откланяться, сжечь свои плакаты и листовки с Че Геварой, снова взять в руки давно откладывавшиеся скрипки и начать говорить о чем-нибудь более увлекательном, нежели азиатский способ производства. И если по завершении XX века еще остаются марксисты или феминисты, то это достойно сожаления. Марксизм есть сугубо временное занятие, и тот, кто посвящает ему всего себя, действует вразрез с главной его идеей. Потому что конечной целью и совершенным воплощением марксизма является жизнь после марксизма.

Есть только одна сложность с этим в других отношениях вполне привлекательным подходом. Марксизм является критикой капитализма – наиболее глубокой, строгой и всеобъемлющей критикой из всех когда-либо звучавших в его адрес с момента появления. Марксистская критика также является единственной, которая смогла повлиять на огромные части земного шара. Отсюда следует, что, до тех пор пока капитализм продолжает «делать деньги», марксизм также должен оставаться в строю, и только после отставки оппонента он может отправиться на заслуженный отдых. Капитализм же в последнее время выглядит как никогда склочным и раздражительным. Большинство же нынешних критиков марксизма не обсуждают его основы; их претензии сводятся скорее к тому, что со времен Маркса система изменилась почти до неузнаваемости, и по этой причине его идеи более не являются актуальными. Прежде чем переходить к более детальному рассмотрению этих претензий, стоит напомнить, что сам Маркс прекрасно понимал постоянно – изменчивый характер исследуемой им системы и что именно в марксизме мы имеем концепцию различных исторических форм капитала: торгового, аграрного, промышленного, монопольного, финансового, империалистического и так далее. Тогда почему же тот факт, что в последние десятилетия капитализм изменил свою форму, должен ниспровергать теорию, которая рассматривает изменчивость как одну из его существенных особенностей? Тем более что сам Маркс предсказывал, что по мере роста производительности труда будет снижаться удельная численность промышленных рабочих и резко возрастет число занятых в непроизводственных секторах; подробнее мы поговорим об этом чуть позже. Он также предвидел так называемую глобализацию – удивительно для человека, чьи мысли предлагается считать устаревшими. Хотя, может быть, «стародавнее» качество идей Маркса как раз и делает их вполне актуальными в наши дни и на обозримую перспективу. А в устаревании его обвиняют поборники капитализма, стремительно возвращающиеся к викторианским масштабам неравенства.

В 1976 году достаточно много людей на Западе признавали наличие у марксизма разумных доводов в свою пользу. К 1986 году многие из них уже не признавали, что таковые доводы имеются. Что же случилось за это время? Может, эти люди просто оказались погребенными под грудами детских пеленок? Или какое-то новое потрясшее мир исследование разоблачило теорию Маркса как подделку? Или мы наткнулись на некую долгое время остававшуюся неизвестной рукопись Маркса, в которой он признается, что все это было шуткой? Нам также не довелось к своему ужасу обнаружить, что Маркс находился на содержании у капитала. Потому что мы всегда это знали. Без текстильной фабрики Ermen & Engels в Салфорде, принадлежавшей отцу Фридриха Энгельса, постоянно нуждавшийся Маркс мог и не пережить газетной полемики с текстильными фабрикантами.

Но кое-что в интересующий нас период действительно произошло. Начиная с середины 1970–х годов западная система пережила ряд весьма существенных изменений [1]. На смену традиционному промышленному производству приходит «постиндустриальная» культура организации потребления, коммуникаций, информационных технологий и индустрии сервиса. На первый план выходят небольшие, децентрализованные, полифункциональные предприятия без жестких управляющих иерархий. Управление рынками упраздняется, а движение рабочего класса подвергается дикому политическому давлению и юридическим преследованиям. Традиционная классовая солидарность ослабевает, тогда как местнические, семейно – клановые и этнические связи укрепляются опережающими темпами. Политические деятели становятся все более контролируемыми и управляемыми.

Новые информационные технологии превратились в ключевой ресурс нарастающей глобализации системы, и одновременно горстка транснациональных корпораций в погоне за легкими прибылями распределяла по планете свое производство и инвестиции. В результате перевод значительной части производственных мощностей в «слаборазвитые» страны с дешевой рабочей силой привел некоторых не видящих дальше своего живота западных деятелей к выводу, что тяжелая промышленность вовсе должна исчезнуть с нашей планеты. Последовавшие за этими масштабными изменениями массовые международные перемещения рабочей силы, в свою очередь, по мере того как в наиболее развитые экономики вливались обездоленные мигранты, привели к возрождению расизма и фашизма. И пока «периферийные» страны привыкали к выпавшему на их долю потогонному труду, скупке за бесценок их национального достояния, усеченным заработкам и чудовищно несправедливым условиям торговли, гладковыбритые руководители компаний из стран – метрополий срывали свои галстуки, распускали воротнички стильных сорочек и томились мыслями о духовном благополучии своих работников.

Ничего этого не наблюдалось, когда капиталистическая система находилась в бодром и жизнерадостном состоянии. Напротив, вновь обнаружившийся воинственный настрой, как и большинство форм агрессии, вырастал из глубинной тревоги. Если система демонстрировала маниакальность, то причиной этого была ее скрытая депрессия. Среди факторов, приведших к такой трансформации, главным стал, пожалуй, внезапно угасший послевоенный бум. Обостряющаяся международная конкуренция заставляла снижать нормы прибыли, иссушала источники инвестиций и замедляла темпы роста. В таких условиях даже выбор социал – демократов становился слишком радикальным и дорогостоящим политическим шагом. Поэтому данный этап вывел на авансцену Рейгана и Тэтчер, которые старались содействовать демонтажу традиционной промышленности, обуздывать рабочее движение, давать рынку «полный вперед», укреплять репрессивные рычаги государства и продвигать новую социальную философию, известную как бесстыдное стяжательство. Однако перетекание инвестиций из производства в сервис, финансовую и коммуникационную индустрии, что было реакцией на затянувшийся экономический кризис, не стало скачком из плохого старого мира в некий новый и прекрасный.

Правда, даже с учетом всего вышесказанного представляется сомнительным, что большинство радикалов, изменивших свое мнение о системе в период между 1970–ми и 1980–ми годами, сделали это просто потому, что вокруг стало меньше хлопкопрядильных фабрик. Главной причиной, побудившей эту публику вместе со своими банданами и бакенбардами забросить подальше марксизм, стало не это, а растущее убеждение, что режим, против которого они выступали, слишком прочен, чтобы рухнуть. Это было не иллюзией относительно нового капитализма, но разочарованием в возможности его изменить, каковое и стало решающим. Безусловно, нашлось предостаточно социалистов, которые смогли оправдать собственную слабость и уныние с помощью утверждения, что если бы система не могла меняться, то ничто не смогло бы поддержать ее существование. Однако за этим стояло прежде всего отсутствие веры в иную возможность, и это предопределило итог. Движение рабочего класса было до такой степени подавлено и обескровлено, а политический левый фланг столь сильно откатился назад, что будущее казалось бесследно пропавшим. Распад в конце 1980–х годов советского блока также способствовал углублению общего разочарования у многих левых; не добавляло оптимизма и то, что наиболее успешное радикальное движение современности – революционный национализм – явно стало выдыхаться. То, что порождало культуру постмодернизма с ее отказом от так называемых больших форм и торжествующим объявлением конца Истории, было связано главным образом с убежденностью в том, что отныне будущее обречено стать просто повторением настоящего. Или как выразился один плодовитый постмодернист: «Настоящее плюс больше разнообразия».

Ну а больше всего дискредитации марксизма в то время служило расползающееся ощущение политической импотенции. Трудно поддерживать веру в перемены, когда перемены кажутся снятыми с повестки дня, даже если вам, как никогда, требуется такую веру сохранить. Но если вы не сможете устоять перед кажущейся неизбежностью, то вы никогда не узнаете, такой ли уж неизбежной была эта неизбежность. Если же малодушные находили способ удержаться на своей последней точке зрения в течение двух последующих десятилетий, то они получали возможность наблюдать капитализм столь монументальный и неприступный, что не далее как в 2008 году банкоматы начали устанавливать прямо на центральных улицах. Они также увидели бы, как целый континент к югу от Панамского канала решительно сдвинулся политически влево. На сегодня «конец Истории» закончился. И в любом случае марксисты должны быть хорошо закалены, чтобы не рассыпаться от неудач. Они знавали и более крупные катастрофы. Политические преимущества всегда будут на стороне системы, находящейся у власти, пусть даже только потому, что у нее больше танков, чем у вас. Однако опрометчивые воззрения и радужные надежды конца 1960–х сделали последующий провал особенно отрезвляющей пилюлей для тех, кто сумел пережить эту эпоху.

В те времена людей сбивало с толку и делало в их глазах марксизм не заслуживающим доверия не то, что капитализм смог перекраситься. Дело обстояло прямо противоположным образом. Было очевидно, что, пока система продолжает двигаться, она остается «бизнесом» как обычно и даже более того. Ирония жизни состояла в том, что то, что помогало отбиваться от марксизма, одновременно пробуждало определенное доверие к его утверждениям. Это становилось до предела наглядным, поскольку подновленный социальный строй сошелся с ним лицом к лицу, оставив попытки выглядеть более мягким и умеренным и сделавшись более суровым и безжалостным, чем он был раньше. И это сделало марксистскую критику всех его аспектов более адресной и узнаваемой. В глобальном масштабе капитализм стал более сконцентрированным и хищническим, чем когда-либо прежде, а рабочий класс действительно численно вырос. Поэтому стало возможным представить себе будущее, в котором сверхбогач скрывается в своих укрепленных и охраняемых городках, а миллиард или около того обитателей трущоб ютятся в вонючих хибарах, окруженных колючей проволокой и сторожевыми вышками. В таких обстоятельствах утверждать, будто марксизм закончился, равносильно заявлению, что профессия пожарного устарела, поскольку поджигатели сделались более изобретательными и оснащенными, чем когда-либо раньше

В наше время, как и предсказывал Маркс, разрыв в обеспеченности вырос чрезвычайно. Сегодня доход одного мексиканского миллиардера равен заработкам семнадцати миллионов его беднейших соотечественников. Капитализм создал больше богатств, чем когда-либо видела история, но издержки – куда входит не только крайняя нищета миллиардов людей – были астрономическими. Согласно данным Всемирного банка, в 2001 году 2,74 миллиарда человек жили на сумму менее двух долларов в день. На этом фоне отнюдь не выглядит невероятным будущее, в котором ядерные державы ведут войну из-за оскудевших ресурсов, причем это оскудение в значительной мере является следствием как раз капиталистического хозяйствования. Впервые в истории наша господствующая форма жизни оказалась в состоянии не просто порождать расизм и распространять культурный кретинизм, ввергающие нас в войну или заставляющие трудиться по законам осажденного лагеря, но обрела силу вовсе стереть нас с лица земли. Капитал будет поступать антисоциально, если это будет прибыльным для него, и в настоящее время это может означать разорение человечества в невообразимых масштабах. То, что вчера было апокалиптическими фантазиями, сегодня оборачивается трезвой оценкой реальности. Никогда ранее традиционный лозунг левых «Социализм или варварство» не звучал столь устрашающе и не был менее всего похож на риторическую виньетку. В этих условиях, как пишет Фредрик Джеймсон, «марксизм с необходимостью должен еще раз показать свою правоту» [2].

Потрясающее неравенство в распределении власти и достатка, империалистические войны, усиливающаяся эксплуатация, растущий репрессивный аппарат – все это не только характерные черты сегодняшнего мира, но еще и вопросы, над которыми марксисты размышляют и работают почти два столетия. И хочется надеяться, что потребуется не очень много уроков, чтобы обучить этому ныне здравствующих. Сам Маркс поражался жестокости процесса, посредством которого согнанное с земли крестьянство переплавлялось в городской пролетариат, что он мог лично наблюдать в избранном им для проживания графстве Англии, – процесса, через который сегодня проходят Бразилия, Россия, Индия и Китай. Тристрам Хант подчеркивает, что книга Майка Девиса «Планета трущоб», которая документально описывает не заслуживающие иного названия «зловонные клоаки», встреченные автором в Лагосе или Дакке, может рассматриваться как обновленная версия книги Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в…». По поводу Китая, превратившегося в «мастерскую мира», Хант замечает: «Специальные экономические зоны в Гуанчжоу или Шанхае выглядят жуткими напоминаниями о Манчестере и Глазго 1840–х годов» [3].

Так что же это – обновленный марксизм или капитализм как таковой? В свое время в викторианской Англии Маркс рассматривал систему как уже утратившую былую энергию и доказывал, что капитал, в период своего подъема способствовавший социальному развитию, теперь превратился в тормоз для него. Он рассматривал капиталистическое общество как погрязшее в иллюзиях и фетишизме, мифах и идолопоклонстве, но при этом безмерно чванящееся своим современным обликом. Его большая просвещенность – она же самодовольная вера в свой непревзойденный рационализм – была лишь разновидностью суеверия. И если капитализму удавалось добиться внушительного прогресса в каких-то областях, то имелось немало других сфер, в которых он прилагал огромные усилия, чтобы только оставаться на месте. Решающим ограничителем для капитализма, как указывал Маркс, является сам капитал, постоянное воспроизводство которого есть та граница, за которую он не может выйти. Этим и определяется, на первый взгляд, удивительная статичность и повторяемость этой наиболее динамичной из всех исторических формаций. Соответственно тот факт, что основной принцип капитализма остается неизменным, является главной и единственной причиной, в силу которой его марксистская критика продолжает оставаться в целом адекватной. Только продемонстрировав способность вырваться за свои собственные границы и начать нечто совершенно новое, система могла бы покончить со своим нынешним состоянием. Однако капитализм не способен создать будущее, которое не являлось бы ритуальным воспроизведением настоящего. Хотя, надо признать, в нем в самом деле присутствует больше разнообразия.

Капитализм сформировал огромный материальный потенциал. Тем не менее, хотя данный способ организации нашей жизни уже долгое время пытается доказать, что он способен всесторонне удовлетворять человеческие потребности, похоже, что он нисколько не приблизился к этой цели. Как долго мы готовы ждать обеспечения всех хотя бы на минимально достойном уровне? Почему мы продолжаем благодушно внимать мифам, будто баснословные богатства, производимые под контролем капитала, со временем станут доступны каждому? Будет ли мир воспринимать подобные требования крайне левых с такой же снисходительно – выжидательно – созерцательной отстраненностью? Деятели правого толка, которые признают, что в системе всегда присутствовала колоссальная несправедливость, но это вполне терпимо, а альтернатива еще хуже, по крайней мере более честны в своем нескрываемом цинизме, чем те, кто пытается уверять, что в конце концов все будет хорошо. Например, на свете живут как богатые, так и бедные люди, подобно тому как мы можем встретить людей с белой или черной кожей, и в перспективе выгоды положения состоятельных вполне могут распространиться на неимущих. Однако с учетом того что некоторые люди являются обездоленными, тогда как другие – преуспевающими, это оказывается больше похоже на утверждение, что мир включает в себя и сыщиков, и преступников. Это так, но подобная логика затемняет тот факт, что сыщики существуют по причине наличия преступников…

Глава 2

Марксизм, возможно, хорош в теории. Однако всякий раз, когда он внедрялся в практику, результатом этого становились террор, тирания и массовые убийства в невообразимых масштабах. Марксизм может казаться хорошей идеей благополучным западным академикам, способным искренне верить во всеобщую свободу и демократию. Для миллионов же обычных людей он означал голод, лишения, пытки, принудительный труд, разоренную экономику и чудовищно жестокое государство. Так что те, кто, несмотря на все вышесказанное, продолжает поддерживать эту теорию, являются либо обманывающими самих себя глупцами, либо моральными уродами. Социализм означает недостаток свободы; он также означает недостаток материальных средств, поскольку их выпуск ограничивается из-за упразднения рыночных механизмов и стимулов.

Очень многие люди на Западе являются горячими приверженцами структур, запятнанных кровью. Христиане, например. Но мягкие, сердобольные личности, поддерживающие целые цивилизации, пропитанные кровью, предпочитают делать вид, что не знают об этом. Либералы и консерваторы в том числе. Современные капиталистические нации возникли как продукт истории рабства, геноцида, насилия и угнетения, и каждый их элемент не менее отвратителен, чем история маоистского Китая или сталинистского Советского Союза. Капитализм также воздвигался на крови и слезах, но в отличие от сталинизма и маоизма успел просуществовать достаточно долго для того, чтобы многие из этих ужасов стали забываться. И если Маркс избежал подобной амнезии, то отчасти потому, что жил в эпоху, когда система еще только формировалась.

Майк Девис в книге «Последние викторианские холокосты» пишет о десятках миллионов человек в Индии, Африке, Китае, Бразилии, Корее и России, погибших в результате голода, засухи и эпидемий, которые разразились в конце XIX века, но вовсе не были неизбежными и могли быть предотвращены. Многие из этих катастроф, как, в частности, взлет цен на зерновые, сделавший недоступными продукты питания для простых людей, произошли из-за слепого следования догме свободного рынка. Не все эти дикости закончились вместе с викторианской эпохой. В последние два десятилетия XX века число людей, вынужденных жить менее чем на два доллара в день, выросло почти на 100 миллионов [1]. Сегодня в Британии каждый третий ребенок живет ниже черты бедности, в то время как банкиры возмущаются, если их годовые бонусы «падают» до какого-то жалкого миллиона фунтов.

Впрочем, конечно же, капитализм оставил нам не только все эти мерзости, но также ряд поистине бесценных вещей. Помимо представителей среднего класса, глубоко уважающих

Маркса, нам сложно себя представить без завещанных им свободы, демократии, гражданских прав, феминизма, республиканизма, научного прогресса и много чего еще, включая историю кризисов, потогонных заводов, фашизма, империалистических войн и актера Мела Гибсона. Однако у так называемой социалистической системы тоже были свои достижения. Китай и Советский Союз вывели своих граждан из экономической отсталости в современный индустриальный мир, правда, добившись этого за счет ужасающих человеческих потерь; причем эти потери оказались столь велики отчасти из-за враждебности капиталистического Запада. Эта враждебность, кроме того, вовлекла Советский Союз в гонку вооружений, которая еще больше деформировала его и без того подагрическую экономику и в конце концов довела до полного краха.

Тем не менее до этого он со своими союзниками смог обеспечить дешевое жилье, топливо, транспорт и культуру, полную занятость и впечатляющее социальное обеспечение для половины жителей Европы, а также гораздо более высокий уровень социального равенства и материального благосостояния, чем эти народы имели в прошлом. Коммунистическая Восточная Германия могла бы похвастать одной из лучших в мире систем детского здравоохранения. Советский Союз сыграл героическую роль в борьбе с фашистской заразой, а также помог свержению колониальных режимов. Наконец, он поддерживал такую солидарность между своими гражданами, которую нации Запада, похоже, способны демонстрировать только тогда, когда их начинают убивать выходцы из других стран. Все это, безусловно, не является равноценной заменой свободе, демократии и свежим овощам в магазине, но также не должно игнорироваться. Когда свобода и демократия в конце концов отправились на помощь советскому блоку, они делали это посредством шоковой терапии экономики, разновидности грабежа среди бела дня, деликатно названной приватизацией, посредством безработицы для десятков миллионов, поразительного роста нищеты и неравенства, закрытия бесплатных детских садов, ликвидации прав женщин и разрушения систем социального обеспечения, столь успешно служивших этим странам.

И все же достижения коммунизма с трудом перевешивают его издержки. Возможно, что некая форма диктаторского правления была практически неизбежна в суровых условиях раннего Советского Союза, однако это не должно было непременно означать «сталинизм» или нечто подобное. Говоря в целом, маоизм и сталинизм были крайне топорными и, как следствие, столь же кровавыми экспериментами, сделавшими саму идею социализма страшнейшим жупелом для многих из тех, кто больше всех мог бы выиграть от ее реализации.

А что же капитализм? Как я уже писал, безработица на Западе исчисляется миллионами и продолжает расти, а капиталистические экономики спасаются от коллапса только за счет изымания триллионов долларов у своих и без того находящихся в трудном положении граждан. А банкиры и финансисты, приведшие мировую финансовую систему на край пропасти, выстраиваясь в очередь на пластические операции, не сомневаются, что в случае узнавания их разорвут на куски разъяренные сограждане.

Замечание, что капитализм функционирует не столь долгое время, верно в том смысле, что он принес несметные богатства в не столь уж многие части мира. Но делал он это так же, как Сталин и Мао, за счет ошеломляющих человеческих издержек. И это относится не только к геноциду, голоду, империализму и работорговле. Плюс к тому система оказалась неспособной производить изобилие без создания огромных зон упадка и лишений рядом с собой. Верно и то, что такая язва не может разрастаться сколько-нибудь долго, потому что в наше время капиталистический образ жизни угрожает разрушением всей планеты. Один крупный западный экономист оценил изменение климата как «величайшее рыночное. банкротство в истории» [2].

Сам Маркс никогда не считал, будто социализм можно достичь в условиях бедности. Подобный проект потребовал бы этакой мертвой петли во времени, примерно столь же реалистичной, как изобретение Интернета в Средневековье. До Сталина ни один марксист, включая Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров, не считал это возможным. Вам не удастся за счет перераспределения материальных благ обеспечить всех, если имеется очень мало благ для перераспределения. Вам не удастся упразднить социальные классы в условиях скудости, поскольку конфликты из-за материальных ресурсов, которые слишком малы, чтобы обеспечить всех, просто вернут ситуацию в прежнее состояние. Как замечает Маркс в «Немецкой идеологии», результат революции в таких условиях свелся бы к появлению вновь «старого отвратительного бизнеса» (или в менее изящном переводе «того же старого дерьма»). Все, чего вы в лучшем случае сможете добиться, – это социально упорядоченной нужды. Если вам требуется накопить капитал более или менее с нуля, то самый эффективный путь к этому лежит через мотивацию получения прибыли. Личная заинтересованность в обогащении с большой вероятностью приведет к быстрому повышению вашего достатка, но в то же время это скорее всего обернется полным обнищанием других людей.

Равным образом Маркс никогда не высказывал мысли о возможности достижения социализма в одной – единственной стране. Движение должно быть международным или оно будет ничем. Это была позиция трезвого материалиста, а не витающего в облаках идеалиста. Если в мире, где производство специализировано и распределено между разными странами, социалистическая нация не сможет заручиться международной поддержкой, то ей не удастся также получить доступ к глобальным ресурсам, необходимым для устранения бедности. Производительных сил одной страны для этого едва ли будет достаточно. Экзотическая идея о социализме в одной стране, высказанная в 1920–х годах Сталиным, отчасти являлась циничным обыгрыванием того факта, что другие народы оказались не в состоянии прийти на помощь Советскому Союзу. Но к собственно Марксу это не имеет никакого отношения. Социалистическая революция, безусловно, должна начаться в каком-то одном месте, но она не может быть завершена внутри национальных границ. Выносить приговор социализму за его результаты в одной практически полностью изолированной стране – это примерно то же самое, что судить обо всем человечестве по данным изучения психопатов в клинике Каламазу.

Строить экономику с очень низкого уровня – работа изнурительная и мало вдохновляющая. Поэтому маловероятно, что мужчины и женщины, все как один, по собственной инициативе включатся в нее и будут безропотно переносить последующие трудности и лишения. Так что если такой проект не реализуется постепенно, под демократическим контролем и в соответствии с социалистическими ценностями, то авторитарное государство может вмешиваться в процесс и заставлять своих граждан выполнять то, за что они не склонны браться добровольно. Милитаризация труда в большевистской России – яркий тому пример. В результате, по страшной иронии, оказались подорванными те самые политические надстройки социализма (народная демократия, подлинное самоуправление), под которые в столь отчаянных усилиях пытались подвести экономический базис. Это все равно что быть приглашенными в гости лишь для того, чтобы узнать, что от вас требуется не только печь кексы и варить пиво, но еще и закладывать фундамент и настилать полы. Так что у вас будет не очень много времени, чтобы повеселиться.

В идеале социализм требует умелого, образованного, политически грамотного населения, укоренившихся гражданских институтов, высокоразвитой технической базы, прочных традиций либерального просвещения и демократии. Вот только вряд ли что-либо из этого окажется под рукой, если даже то удручающе малое число дорог, которое у вас есть, вы не можете нормально отремонтировать, или у вас нет системы страхования на случай болезни, или уже слышны шаги подступающей голодной смерти. Для народов, переживших колониальное управление, особенно высока вероятность обнаружить отсутствие тех преимуществ, которые я только что перечислил, поскольку колониальные власти не отличаются особым рвением при насаждении гражданских свобод или демократических институтов среди своих подданных.

Как настаивал Маркс, социализм также требует сокращения рабочего дня для обеспечения мужчин и женщин, с одной стороны, досугом для личных дел, с другой – условиями для участия в политическом и экономическом самоуправлении. Однако вы не сможете обеспечить это, если людям не во что обуться, а чтобы распределить ограниченное количество обуви среди миллионов граждан, скорее всего потребуется централизованный бюрократический аппарат. А если ваша страна переживает вторжение войск враждебных капиталистических держав, как это происходило в России после большевистской революции, то автократическое государство будет выглядеть тем более неизбежным. Британия в ходе Второй мировой войны была далека от автократии, но она отнюдь не была вполне свободной страной, и никто не рассчитывал, что она будет таковой.

Чтобы продвигаться к социализму, необходимо быть достаточно состоятельными как в прямом, так и в переносном смысле слова. Никто из марксистов, от Маркса и Энгельса до Ленина и Троцкого, никогда не мечтал о чем-либо ином. Если же вы сами несостоятельны, то тогда добрый сосед, достаточно обеспеченный материальными ресурсами, должен поспешить вам на помощь. В случае с большевиками это должно было означать таких соседей (прежде всего Германию), у которых тоже произошли революции. Если бы рабочий класс в этих странах смог свергнуть собственные капиталистические власти и взять производительные силы в свои руки, то эти ресурсы могли бы быть использованы, чтобы спасти первое в истории государство рабочих от бесследного исчезновения. И это было вовсе не такое несбыточное предположение, как может показаться. Европа в это время была охвачена революционными надеждами, а комитеты рабочих и солдатских депутатов (или советы) возникали в таких городах, как Берлин, Варшава, Вена, Мюнхен и Рига. Только когда эти восстания были подавлены, Ленин и Троцкий в полной мере осознали, в какой страшной нужде находится их собственная революция.