Текст книги "Порожденная иллюзией (ЛП)"

Автор книги: Тери Дж. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8

Восьмерка пик. Восьмерка пик.

Я еле держусь на ногах, когда мы идем по коридору в нашу гримерку. Мама открывает дверь и взмахом руки пропускает меня внутрь, как будто ничего не случилось.

Но ведь случилось. Восьмерка пик.

Конечно, маме плевать. Это ведь не она стала посмешищем для всего зала. Я сжимаю кулаки. Она сделала это нарочно. Хладнокровно, осознанно, с умыслом.

Произошедшее на сеансе, очевидно, задело мадам Ван Хаусен гораздо сильнее, чем она хочет показать.

На ее столе стоит бутылка охлажденного французского вина, которым мама любит заканчивать свои выступления. И в тот момент, когда она наполняет бокал и делает глоток, – я не выдерживаю.

Срываю с вешалки пальто и одеваюсь. Столкнувшись в зеркале с маминым отражением, сверлю его взглядом, пока она поправляет прическу и пудрит нос.

– Зачем ты это сделала, мама? Чтобы показать, кто в доме хозяин?

– Не дуйся, дорогуша. Мне просто захотелось развлечься.

– Развлекаясь, ты унизила меня, – цежу сквозь стиснутые зубы.

– Ой, ради бога! – резко обрывает мама. – Едва ли зрители поняли твою ошибку.

Предполагалось, что это будет простой карточный фокус. Я «силой призываю» выбранную добровольцем карту и заставляю ее исчезнуть, а затем вновь появиться в кармане «случайного» зрителя. Подложить правильную карту должна была мама, перед выступлением. Но сегодня все пошло иначе.

Я в таком бешенстве, что забываю о главном правиле при общении с моей матерью – об осторожности.

– Я дала тебе восьмерку пик, а вытащила, как ни странно, валета червей. С чего бы это?

Мама поджимает губы. Она не привыкла, чтобы я требовала объяснений.

– Попридержи свой голос! Я уже сказала, что просто забавлялась. Ты выкрутилась, и на этом все.

Я прижимаю руки к бедрам; боль и злые слезы клокочут в горле.

– Для меня это не было забавным, мама. И я не желаю, чтобы такое повторялось. Никогда.

Мама наконец встречается со мной взглядом, и лицо ее превращается в бесстрастную маску.

– Прости, что?

– Ты слышала.

Прежде чем уйти, я подхожу к ее туалетному столику и со шлепком кладу карту лицом вверх – это восьмерка пик, которая все еще лежала в кармане маминого платья, когда мы покинули сцену.

Выйдя из комнаты, финальным аккордом громко хлопаю дверью. И замираю на минутку, чтобы успокоиться. Мое дыхание неглубокое и прерывистое. Я никогда прежде не устраивала подобных сцен. И теперь не знаю, прыгать ли от радости или бороться с приступом тошноты.

Неужели мадам Ван Хаусен действительно в такой ярости после спиритического сеанса, что из-за этого готова поставить под удар свое шоу? Нападение и ответный удар. Стратегии и схемы. Почему мои отношения с матерью больше напоминают шахматную партию, чем семейные узы?

Неважно, как сильно я хочу взять такси и уехать домой, оставив маму переваривать все в одиночестве – я знаю, что не могу. Все еще подрагивая, прислоняюсь спиной к стене и закрываю глаза. Как бы я ни злилась, она по-прежнему моя мать, и я должна защищать ее всеми силами.

Я слышу голоса и делаю глубокий прерывистый вздох, пытаясь успокоиться.

К гримерке приближается Жак, а вместе с ним – красивый молодой незнакомец с поразительно светлыми волосами.

– Ты уходишь?

Я киваю:

– Голова болит. – И это недалеко от истины.

– Мне очень жаль. – Слова как по маслу выскальзывают изо рта Жака. – Я надеялся, ты с нами поужинаешь. У нас сегодня гость. – Он поворачивается к своему спутнику. – Оуэн, это Анна Ван Хаусен. Ты только что видел ее яркое выступление. Анна, это мой племянник, Оуэн Винчестер. Он неожиданно решил составить мне компанию на сегодняшнем шоу.

– Мисс Ван Хаусен, я очарован.

Оуэн целует мою руку и осматривает меня с ног до головы. И судя по сиянию его голубых глаз, ему нравится увиденное. В моем животе зарождается трепет. Оказывается, не так уж плохо, когда тебя так разглядывают – если разглядывающий молод и красив. Я чувствую исходящий от него поток беспорядочных эмоций – и среди них нервозность и восхищение. Это встреча со мной так повлияла?

Оуэн смотрит на дядю:

– Я в Нью-Йорке уже несколько месяцев. Хотел связаться с тобой, но потратил много времени, устраиваясь на новом месте. К тому же, это ведь ты не поддерживал связь с семьей.

Оуэна изгибает губы в улыбке, и на его щеках появляются маленькие ямочки. На нем щеголеватый черный костюм, а белокурые волосы длиннее на макушке и зачесаны назад по последней моде. Я вспоминаю Коула с его аккуратными коротко стриженными кудрями.

– Приятно познакомиться, – бормочу и заливаюсь румянцем. То ли из-за очевидной симпатии Оуэна, то ли из-за мыслей о Коуле – трудно сказать. Я краснею время от времени с того позорного случая в кинотеатре. Интересно, что обо мне подумал Коул?

– Я решил, что мы могли бы поужинать все вместе, – прерывает мои мысли Жак. – Но если ты плохо себя чувствуешь...

Я задумываюсь, но лишь на мгновение. Оуэн, каким бы привлекательным он ни был, – недостаточная причина, чтобы терпеть общество моей матери. Не после того, что она выкинула сегодня вечером.

– Все в порядке, дядя Джей. В любом случае мне рано вставать. Может, я могу сопроводить мисс Ван Хаусен до дома? А вы с ее прекрасной матушкой спокойно поужинаете.

Жак хмурится:

– Наверное, стоит...

– Спасибо, вы очень любезны, – твердо говорю я, принимая руку Оуэна. Я веду себя чересчур смело, но мне все равно. Это ведь племянник Жака, в конце концов. Уверена, мама не будет возражать. А если и будет, то не так уж это и плохо.

Оуэн сопровождает меня вниз, через неосвещенное фойе, и выводит в ночь. Перед театром все еще полно зрителей, которые ждут такси или просто болтают, делясь впечатлениями о шоу. Обычно мне нравится это зрелище, но сегодня я не в настроении.

– Моя машина вон там, – указывает Оуэн, и я следую за ним вниз по улице. Он бросает на меня взгляд. – Довольно смело с вашей стороны вот так уйти со мной. Не боитесь, что ваша мама будет беспокоиться? Мы практически незнакомы.

– Мама не будет. Я всю жизнь сама выкручиваюсь из неблагоприятных ситуаций.

Оуэн смеется:

– Надеюсь, я не попадаю под эту категорию?

Я краснею и молюсь, чтобы было достаточно темно и он не заметил цвет моих щек.

– Конечно, нет.

– Я понял, что вы имели в виду. Но здорово, что вы не ставите этикет превыше всего. Старики не понимают, что мир уже не тот, что был во времена их молодости. Наше поколение повзрослело быстрее. И мы сейчас гораздо более зрелые, чем они были в нашем возрасте.

Меня охватывает трепет от его искушенного, умудренного опытом тона.

– Хотя ваша мама не показалась мне такой уж старомодной, – добавляет Оуэн, открывая для меня дверь скромного «Модл ти»[7]7
  Ford Model T («Форд модл Ти» – «модель „Ти“»), также известный, как «Жестянка Лиззи» англ. Tin Lizzie) – автомобиль, выпускавшийся Ford Motor Company с 1908 по 1927 годы. Был первым в мире автомобилем, выпускавшимся миллионными сериями. Генри Форд, по мнению многих, «посадил Америку на колёса», сделав новый легковой автомобиль сравнительно доступным для американца среднего класса.


[Закрыть]. Я поднимаюсь в салон; ноздри щекочет аромат джина, кожи и чего-то сладкого. Оуэн заводит машину, и я называю свой адрес.

– Нет. Мама – современная женщина, – возвращаюсь я к нашему разговору. – И она практически всегда относится ко мне как к взрослой. Ей приходится. – Когда она не расставляет для меня ловушки.

– Вы, должно быть, вели такую необычную жизнь!

Я вспоминаю годы в дороге и всех людей, которых мы повстречали.

– Да, но... – Я не решаюсь продолжить.

– И при этом, держу пари, жизнь очень одинокую.

Я округляю глаза:

– Откуда вы знаете?

– Догадался.

На минуту мы погружаемся в молчание. Никто и никогда прежде не замечал моего одиночества. С другой стороны – раньше на меня никто и внимания не обращал.

– Но сейчас, с вашим новым шоу, ситуация должна улучшиться.

Несколько кварталов мы едем в тишине, но наконец Оуэн говорит:

– Я должен признаться...

– В чем?

– Я сказал дяде, что хочу встретиться с удивительной мадам Маргаритой Ван Хаусен, но гораздо больше меня интересовало знакомство с вами.

Я хмурюсь. К чему он ведет?

– Мне хотелось понять, как такая красивая молодая девушка в то же время может быть еще и талантливым фокусником.

– Ох... – Мое лицо приобретает еще более насыщенный оттенок красного.

Оуэн смеется, и я, как никогда прежде, сознаю свою неопытность.

– Кем вы работаете, раз должны вставать ни свет ни заря? – спрашиваю, меняя тему. Сейчас я не в состоянии рассказывать ему историю своей жизни.

– Тружусь в банке на Уолл-стрит. Не слишком захватывающе, но платят хорошо.

Для меня это звучит захватывающе. Ну, не совсем так... Скорее, надежно и прилично. А значит и просто изумительно, учитывая мою собственную ветреную жизнь.

– А как насчет вас? Вы счастливы на сцене?

Я задумываюсь.

– Вроде того. Но я бы предпочла просто показывать фокусы и пропустить эту часть с ментализмом.

Оуэн улыбается:

– У вас отличное шоу, правда. Но думаю, стало бы только лучше, будь в нем больше магии и меньше всего остального. Мне всегда нравились фокусы.

Я фыркаю:

– Расскажите это моей матери.

– Почему она не хочет расширить ваш репертуар? Вы достаточно талантливы, чтобы показывать больше фокусов.

– Спасибо, – благодарю я, – но мама – гвоздь программы.

– А. – В голосе его намек, но я не ведусь на приманку. – Так вы действительно дочь Гарри Гудини?

У меня перехватывает дыхание. Я сжимаю кулаки и смотрю на них в темноте. Потом считаю до трех, медленно распрямляю пальцы, и только тогда удается произнести:

– Где вы это слышали?

– Я сказал дяде что-то о вашем таланте, а он ответил, что так и должно быть, потому что вы дочь Гудини.

Я пялюсь в окно на неосвещенную улицу; грудь сдавливает целая гамма чувств. Куда бы я ни пошла, слухи ползут следом. И я подозреваю, что большинство из них – дело рук моей матери.

– Эй, – говорит Оуэн, легко касаясь моей руки. – Я не хотел вас расстроить. По-моему, это здорово.

– Просто я не готова это обсуждать. – Я качаю головой. Он, должно быть, думает, что я по-настоящему скучная, даже зануда.

Оуэн останавливает машину перед моим домом.

– Все в порядке. Для беседы с хорошенькой девушкой я могу придумать тему получше.

– Например?

– О башмаках, о кораблях, о сургучных печатях...

– О капусте и о королях, – смеясь, заканчиваю я. Я читала «Алису в Зазеркалье» не меньше дюжины раз.

Я тянусь к дверце машины.

– Нет, подождите! Позвольте мне.

Оуэн выскакивает на улицу и мчится вокруг автомобиля, а я снова устраиваюсь на сиденье. На моих губах играет улыбка. Правильная, добропорядочная жизнь, безусловно, имеет свои преимущества. Уже второй раз за неделю молодой мужчина обращается со мной как с леди, а не как с какой-то «девчонкой с подмостков». Из-за этого я чувствую себя... особенной. Однако, не успев добежать до двери, Оуэн спотыкается и летит прямо в грязь. Только что он был здесь – и вот уже лежит распластавшись на земле. Я дергаю ручку и выпрыгиваю наружу, стараясь не наступить на Оуэна.

– Вы в порядке?

Он поднимается на ноги и отряхивает свой костюм:

– Да. Но что там говорят о гордыне, которая предшествует падению?

Я сдерживаю смех:

– Никогда этого не понимала. Я всегда считала, что гордыня просыпается после.

Оуэн дарит мне смущенную улыбку:

– Уверяю, в пословице истинная правда.

Я улыбаюсь в ответ:

– Что ж, спасибо, что подвезли.

Оуэн вытирает ладони о штаны и только потом берет мою руку и целует ее.

– Я получил удовольствие, мисс Ван Хаусен. Особенно удался фееричный финал.

Я вижу пятнышко грязи на одной из его скул и улыбаюсь. И тут Оуэн сжимает обе мои ладони в своих. Его руки теплые и нежные и – к моему облегчению – не передают мне никаких эмоциональных сообщений. Смеющиеся голубые глаза Оуэна вдруг становятся серьезными, и у меня замирает дыхание.

– Не хочешь как-нибудь сходить со мной на танцы?

– Зачем? – спрашиваю и тут же хочу отвесить себе пинок. Я могу с легкостью взломать замок или влезть в чужой карман, могу заставить карты исчезать и внезапно появляться, могу вломиться в тюрьму маленького городка и скрыться незамеченной... Но поставьте рядом милого парня, и я превращаюсь в деревенскую дурочку.

– Потому что ты мне нравишься.

Я опускаю взгляд, пытаясь скрыть свое замешательство. Я нравлюсь ему? Не слишком ли быстро все происходит? Я снова смотрю на Оуэна. Он растягивает губы в улыбке, ямочки на щеках углубляются, а на лоб падает прядь волос. С другой стороны, может, так все и должно происходить. Я выбрасываю из головы комментарий о Гарри Гудини и улыбаюсь в ответ.

– Возможно.

Оуэн смеется:

– Возможно?

Слишком смущенная, чтобы говорить, киваю.

Он пожимает мою руку:

– Отлично, Анна. Скоро увидимся.

Развернувшись, я иду к парадной двери и жду, пока пыхтение машины Оуэна отдалится. И только потом позволяю себе оглянуться через плечо. События сегодняшнего вечера захлестывают меня. Я всегда уставшая после выступления, но сегодня, еще и после схватки с матерью, кажется, что даже мои кости вот-вот рассыплются.

Внезапно волоски на затылке и руках встают дыбом, и по коже холодком пробегает предчувствие. Теми самыми пальцами, которыми я так часто взламывала замки, неловко вожусь с ключом. Как ребенок боится заглянуть под кровать, так и я в ужасе от необходимости оглянуться и посмотреть, что там... за моей спиной. Вор? Или что похуже? Замок поддается, я влетаю в здание и захлопываю за собой дверь, напоследок скользнув взглядом по крыльцу.

Ничего.

Но я до сих пор чувствую... оно там... скрывается. И чем бы это ни было, в ближайшее время оно никуда не исчезнет.

* * *

– Перестань дуться и помоги мне выбрать шляпку.

Я лежу на кушетке и читаю старую копию журнала «Сфинкс», стараясь не обращать внимания на маму, которая все утро крутится поблизости. Не замечать мадам Ван Хаусен – моя лучшая защита, и ее худший кошмар.

Я приподнимаю бровь и бросаю на маму быстрый взгляд. Сегодня на ней темно-бордовый костюм из мягкой камвольной шерсти с юбкой чуть ниже колен. Цвет приятно оттеняет кремовую кожу лица. Своей кожей мама всегда гордилась и порицала моду на белые напудренные лица. Сама она пользовалась порошком лишь по вечерам или во время выступлений.

Мама ставит на кофейный столик две коробки и достает сначала желто-зеленую шляпку-клош, а затем – черную.

И как всегда, я разрываюсь между желанием угодить матери и инстинктом самосохранения. После недолгой борьбы, я вздыхаю и откладываю журнал.

– Черная. Она будет хорошо смотреться с платьем, когда ты снимешь пальто.

– Хм... Я думаю... пожалуй, зеленая.

Ну конечно, зеленая. Я беру карты и тасую колоду.

Мама надевает шляпку и крутится передо мной:

– Как я выгляжу?

– Прекрасна, как всегда. Куда ты идешь?

– Обедать с Жаком.

Внутри вспыхивает беспокойство, и я потираю виски.

– А потом?

– Не знаю. – Мама хмурится. – А что?

– Мы работаем сегодня вечером? – Речь, конечно, о спиритическом сеансе. Театр закрыт по воскресеньям, чтобы набожные прихожане не волновались.

Мама качает головой:

– Нет. Жак считает, что мы должны устраивать лишь несколько сеансов в месяц. Это добавит им исключительности и повысит цену.

Я вздыхаю с облегчением, а мама сводит брови.

– Хорошо проведи время и не трать слишком много денег, – говорю я прежде, чем она сможет упрекнуть меня за отношение к делу. И это работает.

– Не волнуйся так сильно о деньгах, дорогая. – Мама берет сумочку и перчатки, и я провожаю ее до двери. – Теперь у нас их будет много. – Она покровительственно гладит меня по плечу. – И не жди меня; не знаю, во сколько вернусь. А теперь мне и правда пора. Жак, наверное, уже внизу. О, и я заказала новую ткань для воплощения духа. Она еще более «призрачная» чем та, что мы используем сейчас, и подходит просто идеально! Сможешь забрать ее для меня?

Я смиренно киваю.

Мама пишет указания на листке бумаги и, отдав его мне, идет к выходу. Я поворачиваюсь к окну, чтобы увидеть, как она сядет в машину Жака.

И тут мамин крик сотрясает воздух.

Я резко разворачиваюсь, ожидая увидеть как ее утаскивает неизвестный враг. Но мама все еще здесь, стоит застыв в дверях. Я в мгновение ока оказываюсь рядом, выставив руки перед собой и жалея, что не захватила нож-бабочку или что-нибудь другое, что можно использовать как оружие.

Но в коридоре никого нет.

Потом я замечаю мамин вытянутый палец и, посмотрев, на что он указывает, шумно втягиваю воздух. На нашем пороге лежит канализационная крыса размером с небольшую кошку.

– Что это? – спрашивает мама хриплым голосом.

Я сглатываю, мой пульс начинает успокаиваться.

– Это просто крыса.

– Как она сюда попала, и что нам с ней делать? – Как всегда, мадам в полной растерянности.

– Иди к Жаку, – говорю, прикоснувшись к маминому плечу. – Я обо всем позабочусь.

В ее глазах отражается искренняя благодарность. Наклонившись, мама целует меня в щеку и шепчет:

– Спасибо.

Затем осторожно обходит мертвое животное и спешит вниз по лестнице.

Я влетаю обратно в квартиру – и к окну. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мадам Ван Хаусен восходит в элегантный «Пэкард»[8]8
  «Пэкард», в устоявшемся русском написании «Пакард» или «Паккард» (англ. Packard) – американская марка престижных легковых автомобилей.


[Закрыть] Жака. Я тяжело вздыхаю и, захватив из-под раковины тряпку, с ее помощью поднимаю крысу за хвост. Смотрю на ее пустые карие глазки и длинные желтые зубы и думаю: что же ее убило? Содрогнувшись, я бросаю труп в мусоросжигательную печь

Едва вернувшись в квартиру и заперев за собой дверь, прислоняюсь к ней спиной тяжело дыша. Я живу здесь больше месяца и никогда не видела следов грызунов. Так каким образом один из них закончил свою жизнь в передней, прямиком перед нашей дверью? Стечение обстоятельств? Или же кто-то подбросил крысу специально для нас? Пытаясь успокоиться, я делаю глубокий вдох. И мысленно перебираю все остальные события, произошедшие на прошлой неделе. Видения. Уолтер. И то, что я начала чувствовать чужие эмоции, даже не прикасаясь к людям. Все это связано? Если да, то как?

Что-то вертится на самом краю сознания, какая-то мысль, и я делаю еще один глубокий вдох, позволяя ей оформиться.

Коул.

Все начало меняться, когда я впервые встретила Коула.

Я иду в гостиную и останавливаюсь у окна, невидящим взглядом уставившись на улицу. Обхватываю себя руками и напряженно думаю. Одна мысль цепляется за другую. Первое видение о маме случилось сразу после того, как я столкнулась с Коулом на улице. И он был рядом, когда я впервые в жизни стала проводником для мертвого парня. Но это безумие! Как Коул может влиять на мои способности? И как мне все выяснить, не выдав себя?

Одно можно сказать наверняка. Если я хочу сберечь маму от опасности – лучше во всем разобраться.

Глава 9

Все утро и часть дня я провожу за уборкой, позволяя этой домашней рутине успокоить мои суматошные мысли.

Неважно, что я думаю о Жаке – он обеспечил нас прекрасной квартирой. Здесь есть современная кухня – первая в моей жизни – с газовой плитой, горячим и холодным водоснабжением и крошечными черно-белыми плиточками на полу. Рабочая зона тянется вдоль всей стены, перед солнечным окном стоит небольшой деревянный стол. А рядом с кухней – неслыханная роскошь – моя собственная спальня, которую, опять же впервые в жизни, не приходится делить с матерью.

Закончив с уборкой, смотрю на часы. Уходить еще слишком рано. Мамино поручение придется отложить на потом, так как у меня другие планы на сегодняшний день. Планы, из-за которых я нервничаю и постоянно дергаюсь. Кусая губы, иду в свою комнату и достаю шляпные коробки. Вынимаю наручники и защелкиваю их. А затем открываю. Снова и снова. Действие успокаивает. Убрав наручники на место, достаю старую листовку, на которой Гудини заперт в ящике. Я смотрю на него, как будто он не нарисованный, а настоящий. Уверена, что знаю, как Гудини удалось выбраться, оставив ящик запертым и обмотанным цепями. Нужно лишь, чтобы кто-нибудь заменил длинные болты на короткие. Конечно, иллюзионисту понадобился бы инструмент... Хотя точно не знаю, где он его прятал. Может, в волосах?

Я все еще смотрю на листовку и вспоминаю тот первый раз, когда мама сказала мне, что Гудини мой отец. Мне года четыре или пять, и это тот редкий случай, когда она не работала и не проводила время с каким-нибудь джентльменом. Не помню, как назывался город, но он казался милым: с чистыми тротуарами и сверкающими витринами магазинов. Мама купила мне леденец на палочке, и, пока мы прогуливались рука об руку, я облизывала сахарную сладость. Солнце приятно припекало спину, и мама объясняла мне разницу между шляпкой, которая в любые времена будет смотреться великолепно, и той, что устареет уже через год. Помню, что больше интересовалась леденцом, чем мамиными словами, но было приятно, что она говорит со мной как со взрослой. А потом она вдруг застыла, глядя на гигантскую афишу в витрине.

– Что это, мамочка? – спросила я.

На секунду показалось, что мама промолчит, но потом она наклонилась и подхватила меня на руки. Помню, как извивалась и вырывалась из ее объятий, не желая, чтобы со мной обращались как с младенцем на людях, но мамины руки сжались крепче, и я затихла.

– Смотри, kis szerelem[9]9
  Дословно с венгерского «маленькая любовь».


[Закрыть], – мягко произнесла она, перескакивая на родной венгерский, на котором разговаривала все реже и реже. – Это твой отец.

Я растеряно озиралась по сторонам, пока мама не указала на афишу. И тогда я увидела изображение мужчины, чьи глаза, казалось, смотрели прямо на меня.

– Этот человек – мой отец?

Должно быть, игра света, но на мгновение мне показалось, что мы стоим там все вместе, втроем. Но это было лишь наше с мамой отражение в витрине. Той ночью мама впервые рассказала мне, как они с Гудини встретились и как появилась я.

Интересно, что-нибудь в ее истории было правдой?

Положив листовку на место, я беру приглашение, которое вручил мне зазывала. Ипподром находится на шестой авеню – не так уж и далеко отсюда.

Снова спрятав свою коллекцию, я быстро обедаю и надеваю пальто. В октябре во второй половине дня солнце светит гораздо слабее и дает меньше тепла. Прежде чем отправиться на представление, я исследую район. Некоторые здания разделены на квартиры, как наше, другие сохраняют свой статус величественных домов на одну семью с широкими ступенями и коваными перилами. Это не шикарный район, но вполне респектабельный, так что я оказываюсь в самой гуще среднего класса.

Повсюду я вижу обычных людей: матерей, вышедших на свежий воздух со своими малышами, и детей, играющих на улице. Молодые женщины выглядят так, будто слеплены из одного и того же теста: в одинаковых платьях до щиколотки с косым подолом, в шляпках-клош или в стиле хелмет и с болтающимися на руках браслетами. Дамы прогуливаются рука об руку и секретничают. От осознания, что лишь я гуляю в одиночестве, меня пронзает острая боль. Но ведь я всегда была одна...

Большинство девушек, которых я встречала, пугал мой скандальный образ жизни... и внешность моей матери. Пока я взламывала замки, обманывала вдов военных и выступала на сцене, другие девочки моего возраста учились в школе, помогали своим мамам по дому и, возможно, тайком сбегали на танцы по выходным. Те несколько друзей, которые у меня были, – уже взрослые люди из театральной среды. И так как мы постоянно переезжали, эта дружба в любом случае не длилась долго.

Пересекая улицу, я вспоминаю предчувствие, обрушившееся на меня прошлой ночью, и оглядываюсь по сторонам. Но сейчас чувствую лишь беспокойство от предстоящего похода на шоу Гудини.

Сажусь на трамвай, идущий в центр, и, оплачивая проезд, улыбаюсь беззубому водителю. Свободных мест много – воскресный день, как-никак, – и я усаживаюсь поближе к выходу.

Поглядев вокруг, достаю из сумки листовку и читаю заголовок:

«ФОКУСНИК СРЕДИ ДУХОВ».

Что это значит?

Зная скептицизм Гудини, я почти боюсь выяснить ответ. Как и большинство начинающих исполнителей, едва только вступив в этот мир, Гудини стал показывать карточные фокусы, дурить людей в «угадай, где горошина» и прочих ярмарочных развлечениях. И все ради выживания. Он также утверждал, что говорит с мертвыми, и доказывал это удивительными представлениями. А когда «магия» Гудини начала приносить прибыль, он открестился от всех своих трюков. Но не от знаний, которые получил, выполняя их.

Долгие годы он занимался лишь собственной карьерой и не задумывался о медиумах, обманом вытягивающих у публики деньги. Но все изменилось, когда умерла обожаемая мать Гудини. Он отчаянно пытался войти с ней в контакт и предложил огромное вознаграждение тому, кто сможет призвать ее дух. Многие пытались, но Гудини всех обличил в мошенничестве. Он ожесточился, все больше убеждаясь, что связь с духами попросту невозможна. И вскоре главной целью его жизни стало показать всем, что спиритизм – фальшивка.

Я выхожу из трамвая и полквартала до Ипподрома иду пешком. С этими величественными шпилями, флагами и декоративными деталями он напоминает, скорее, замок, неуместный среди деловых улиц Нью-Йорка. Люди уже толпятся у входа, и я присоединяюсь к очереди.

Теперь я одна из толпы.

Плачу за свой билет, как все остальные. Покупаю завернутый в бумагу горячий крендель, как и все в толпе. И, как и все остальные, занимаю свое место в громадном зрительном зале.

Но как дочь Гудини, достаю блокнот и карандаш, чтобы делать заметки обо всем, что увижу. Люди вокруг напряжены и взволнованы, а я вновь понимаю, насколько же он знаменит.

И вот Гудини появляется. Я задерживаю дыхание. Конечно, я видела его представления прежде. В детстве была на пристани, когда он прыгнул в Гудзон. В Чикаго видела его висящим на высоте восьмиэтажного дома и высвобождающимся из смирительной рубашки. Но тогда я была вместе с мамой, которая привела меня перед самым «освобождением» и увела сразу после. Это совсем другое. Сейчас я могу посвятить изучению Гудини все свое свободное время.

Он выходит на сцену, и я подаюсь вперед; напряжение тугим узлом скручивает внутренности. Он ниже ростом, чем я помню, мощный и мускулистый. Но что действительно удивляет, так это его голос. Внешность Гудини буквально кричит о мужественности, однако голос... высокий, почти женский – совсем не подходящий.

– Я заявляю, что за двадцать пять лет исследований так и не нашел ничего, что убедило бы меня в существовании связи между духами умерших и теми, кто еще во плоти.

Я вспоминаю спиритическую доску, и по коже ползут мурашки. Интересно, что этот великий скептик сказал бы об Уолтере?

Гудини продолжает объяснять, что он критикует не спиритизм как религию, а лишь тех медиумов, которые используют чужое горе, дабы выманить у людей деньги.

Я чувствую неловкость – он говорит о таких, как мама и я, – но стараюсь сохранять спокойствие и следить за мыслью лектора.

– Вообразите ужас на лице медиума, когда посреди сеанса я скину свою маскировку и закричу: «Я Гудини, а вы обманщик!»

Кровь застывает в моих жилах. О да, я могу такое представить.

Он рассказывает, как медиумы изучают своих клиентов перед каждым сеансом, и я вспоминаю, сколько провинциальных кладбищ пришлось посетить, прежде чем мы с мамой начали свое дело. И как часто я тайком подслушивала в магазинах, вылавливая интересные обрывки информации, которые могли бы потом пригодиться.

Гудини заканчивает говорить о расчете и подготовке, присущих спиритическим сеансам, и на сцену выходит его ассистент.

– А сейчас я покажу вам несколько уловок, которые используют медиумы, чтобы заставить наивную публику поверить в их ложь.

Они начинают с трюка с грифельной доской: когда клиент получает письменное послание от духа «с того света». Гудини показывает палец с небольшим кольцом, в котором спрятан мел. Дальше следует демонстрация того, как медиум может незаметно написать что угодно на обратной стороне доски, пока та находится между ним и клиентом. А после отвлекающего маневра (обычно создаваемого помощником) доску переворачивают – все так же незаметно для клиента.

Мое сердце сжимается. Один из лучших маминых приемов отныне бесполезен. Нам придется придумать целую кучу новых трюков, не подвергшихся «проверке Гудини».

Карандаш летает по бумаге, пока Гудини повествует о других уловках, многие из которых мы с мамой использовали бессчетное количество раз. Глотание горящих углей (на самом деле это лишь ватные шарики, которые окунули в подожженный спирт); таинственное постукивание (хитрый механизм в одной из моих туфель); левитирующий стол (медиум или помощник сами поднимают его ногой).

С каждым новым предложением, с каждым разоблаченным приемом мой ужас растет. Человек, который, по словам мамы, является моим отцом, в эту минуту лишает нас средств к существованию.

Мои ноги подрагивают от желания убежать и спрятаться. Я убираю блокнот в сумку и сжимаю вельветовые подлокотники. Я пришла сюда, чтобы встретиться с Гудини – и я с ним встречусь.

По просьбам зрителей, он завершает шоу несколькими из любимых «освобождений». И я отвлекаюсь от собственных мыслей, наблюдая за каждым его шагом, каждым трюком, каждым действием. Отмечаю драматические интонации голоса Гудини, его крупные размашистые жесты, его работу с публикой.

А под занавес звучит объявление, что книгу Гудини «Фокусник среди духов» можно приобрести в атриуме и что автор лично будет подписывать экземпляры.

Это мой долгожданный шанс, и я соскальзываю с места, надеясь избежать толкотни.

Не тут-то было. К моменту, когда мне удается купить книгу, очередь тянется уже чуть ли не до парадного входа. Я морщусь от смеси неприятного запаха тел и аромата духов. Каждый зритель хочет рассказать Гудини свою историю. Он склоняет голову и подает правильные реплики, но я знаю, что он практически не слушает. Уверена, мысленно он уже перенесся к следующему мероприятию своей невероятно насыщенной жизни.

И вот подходит моя очередь.

Затаив дыхание, я вглядываюсь в лицо Гудини, ожидая увидеть... что-то. Возможно, замешательство или неосознанное узнавание. Но он смотрит на меня так же, как смотрел на человека передо мной, – вежливо, мило, открыто.

Интересно, как бы изменилось выражение его лица, знай Гудини, чем я зарабатываю на жизнь?

Книга жжет мне пальцы, и я сую ее на подпись так, будто обложка может меня укусить.

– Подписывать для кого-то конкретного?

Я избегаю его взгляда, словно он способен прочитать вину в моих глазах.

– Да, пожалуйста.

Он ждет, на лице отражается нетерпение.

– Имя?

Я откашливаюсь:

– Анна.

– Просто Анна?

Не в силах говорить, киваю.

И вижу, как появляется надпись: «С наилучшими пожеланиями. Гарри Гудини».

С наилучшими пожеланиями.

Внутри вспыхивают негодование и гнев, когда к Гудини подходит миниатюрная брюнетка и шепчет что-то ему на ухо. Его жена. Он гладит ее по руке и протягивает мне книгу с отстраненной улыбкой.

Мне следует уйти, но я не двигаюсь с места – ноги будто вросли в пол.

Гудини смотрит на меня, вскинув брови:

– Да?

Я указываю на книгу:

– Вам следовало назвать ее «Чего не следует делать».

Он склоняет голову:

– И почему же?

– Потому что ни один медиум больше никогда не будет использовать эти приемы... но мы оба знаем, что они просто придумают новые, не так ли? – Я холодно улыбаюсь и ухожу.

– Подождите, – зовет Гудини, но я продолжаю двигаться к двери и смешиваюсь с толпой.