Текст книги "Порожденная иллюзией (ЛП)"

Автор книги: Тери Дж. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Оказавшись на улице, несколько раз глубоко вдыхаю морозный воздух.

Мой отец, человек, с которым я знакома лишь по кинохроникам, фильмам и вырезкам из газет, теперь слишком реален. И он мой враг.

Глава 10

«Иди. Продолжай двигаться».

Я спешу мимо трамвайной остановки, сжимая в руке книгу Гудини.

Я знала, что он работал с Американским Научным Сообществом, и читала его пространные обличительные статьи в газетах, но все равно оказалась не готова к произошедшему.

Все, над чем мы с матерью так усердно работали, висит на волоске из-за Гарри Гудини. Да, я ненавижу спиритические сеансы и жду не дождусь, когда мы сможем перестать их проводить, но они всегда помогали нам выживать. Порой от успешности сеанса зависит, будет ли у нас крыша над головой и с полным ли желудком мы ляжем спать или с пустым.

Выступления Гудини направлены на разоблачение медиумов, но что бы он сказал, встретив настоящего? Того, кто действительно общался с мертвыми, или видел ужасающие картины будущего, или чувствовал эмоции других людей.

Кого-то вроде меня.

Я сталкиваюсь с прохожим на оживленном тротуаре и перехожу на другую сторону улицы, чтобы избежать толпы. Прямо сейчас я не желаю чувствовать чужие эмоции. Мои собственные мысли кружат в голове, цепляясь друг за друга, каждая тревожней предыдущей. Мы с мамой так близко подошли к тому, чтобы оставить позади кочевой образ жизни. Я с содроганием представляю, скольких рьяных скептиков вдохновит эта последняя атака Гудини. Что, если они подвергнут нападкам наше шоу? Я очень хочу выбросить книгу в канаву, но не могу. Мне нужно знать, какие еще из наших приемов мой предполагаемый отец препарировал. Засовываю том в сумку и продолжаю двигаться с одной тускло освещенной улицы на другую.

– Простите, мисс, не подкинете старику немного денег?

Застигнутая врасплох, смотрю на морщинистого нищего передо мной. Его грязная одежда говорит о многом, и я не задумываясь тянусь за кошельком. Сую старику банкноту и, не обращая внимания на его благодарственное бормотание, нахмурившись оглядываюсь вокруг.

И не узнаю окрестности.

Я шла на восток или на запад? Это точно уже не театральный район. Нет никаких манящих ресторанов и оживленных магазинов. Строения здесь ветхие, покосившиеся. Неторопливо прогуливающиеся семьи сменились грубыми мужиками, прошмыгивающими в здания без опознавательных знаков. Кое-кто кидает на меня косые полные любопытства взгляды, и я понимаю, насколько неуместно здесь смотрюсь в своем синем шерстяном пальто и черных туфельках «Мэри Джейн». Те немногие женщины, которых я вижу, одеты в поношенные бесформенные платья до лодыжек и тяжелые шали – единственная защита от холода.

Я заворачиваю за ближайший угол, чтобы посмотреть название улицы и получить хоть какую-то подсказку о том, в каком направлении идти дальше. Зловонный, пропитанный солью и смолью запах реки здесь сильнее, а улицы – уже. Я, видимо, недалеко от доков. Кусая губы, прижимаю сумку к груди и пытаюсь выглядеть увереннее, чем чувствую себя на самом деле.

Когда миную полуразрушенное здание с затемненными окнами, дверь его распахивается. Наружу вырывается свет и музыка и выходит грузный мужчина, держа другого человека за лацканы пиджака.

– И без денег не возвращайся, понятно, скряга! – говорит верзила, бросая жертву в сточную канаву.

Я застываю. Сердце бешено колотится.

Верзила пялится на меня:

– Ты заходишь?

Я мотаю головой, и он, пожав плечами, делает шаг назад и захлопывает дверь.

Человек в канаве стонет, и я хочу помочь ему, но парализована страхом. Я наконец понимаю, в какой опасности нахожусь. Обхожу пострадавшего стороной и ускоряю шаг. Над головой мерцает несколько уличных фонарей, освещая путь, и я вижу впереди поворот. Спешу туда, стараясь не бежать. Я на пересечении Вест-Энд авеню и пятидесятой улицы. Мы живем на семьдесят четвертой. Напрягаю память, пытаясь вспомнить расположение улиц в Нью-Йорке.

Иду дальше, надеясь, что выбрала правильное направление. Прохожих становится все меньше; поднявшийся ветер гоняет мусор по потрескавшемуся тротуару. Я слышу за спиной какой-то шум. Сердце подкатывает к горлу. Я останавливаюсь, и все затихает. Снова начинаю двигаться – и звуки возобновляются. Шаги. Я тяжело дышу и изо всех сдерживаюсь, чтобы не побежать. Кэм Ли, акробат из Сан-Франциско, как-то сказал мне, что страх привлекает преступников, а уверенность – отпугивает. Ли отказался обучать меня кунг-фу, считая, что для девочки оно не годится, но научил меня агрессивной походке.

Я выпрямляюсь и расправляю плечи. Удлиняю шаг, и теперь моя походка из скованной превращается в высокомерную.

Как бы ненароком, оглядываюсь через плечо. Это мое воображение, или нечто только что скрылось в тени? Меня преследуют?

Иду быстрее и снова слышу за спиной шаги. Сглотнув, нащупываю нож-бабочку, который ношу в сумке с тех пор, как несколько лет назад в Канзасе нас с мамой ограбили.

Я стараюсь сохранять спокойствие, но мои чувства обострены. Сначала это обычные сигналы опасности, я ощущаю угрозу... затем – злобу, глубокую и удушающую. Она накатывает постепенно, волнами, и окутывает меня со всех сторон. Дыхание замирает, и я рывком вытаскиваю из сумки нож. Сжимаю его в руке и, разом забыв все уроки Кэма Ли, бегу.

Шаги следуют за мной, не слишком приближаясь, но и не отставая. Слезы застят глаза, и вскоре я уже не слышу ничего, кроме своего тяжелого дыхания. Сердце бешено стучит, голова кружится. Если ничего не предприму в ближайшее время, то просто рухну в изнеможении, и меня поймают.

Я резко останавливаюсь и разворачиваюсь, стискивая в руке нож. Кэм Ли говорил, что лучше встретиться с противником лицом к лицу, чем убегать. Если мой преследователь думает, что я легкая добыча, то его ждет сюрприз.

«Иди сюда и возьми меня», – думаю, щелчком обнажая лезвие.

– Анна! Анна!

Внезапно кто-то обхватывает меня со спины, и я кричу. Молниеносным движением запястья опускаю нож и режу удерживающую меня руку. И отскакивая в сторону, слышу приглушенные проклятия. Нож со стуком падает на землю.

– Анна! Все в порядке. Это я!

Потрясенная, смотрю во встревоженные карие глаза Коула Арчера.

Инстинктивно тянусь за ножом, но Коул оказывается быстрее и отшвыривает оружие в сторону прежде, чем я успеваю до него добраться. Я оседаю на землю, глядя на соседа дикими глазами и не в силах отдышаться.

– Анна, все хорошо. – Его голос успокаивает, и я расслабляюсь, хотя и не понимаю, что происходит.

Почему он здесь? Может, это был он... но как только в голову приходит эта мысль, я тут же ее отбрасываю. Дыхание Коул ровное, а одежда – чистая, опрятная. Он протягивает руку и, все еще держа меня в поле зрения, наклоняется и поднимает нож.

– Не хочешь рассказать, что произошло?

Судорожно втянув воздух, открываю рот, чтобы ответить, но вместо этого начинаю рыдать.

Коул тянется ко мне, я позволяю себя обнять, прижимаюсь крепче и дрожу. Меня окутывают его тепло и сила, и я делаю еще один глубокий вдох. И чувствую исходящие от Коула волны беспокойства. Это первый раз, когда мне удается его прочитать.

– Кто-то шел за мной.

Он изучает улицу за моей спиной.

– Там никого нет.

Глаза застилают слезы, и сквозь них я тоже смотрю в ту сторону, но улица почти пуста.

– Кто-то был там, – говорю уверенно.

Но я все еще чувствую скрывающуюся в темноте угрозу, хотя и не так отчетливо. Жду, концентрируюсь, и пульсирующее ощущение постепенно проходит, шаг за шагом, как будто источник опасности от меня отдаляется.

– Уходит... – бормочу еле слышно. И чувствую, как Коул кивает, принимая мои слова, хотя даже сама не понимаю, что имела в виду. Такие знакомые, такие привычные способности, кажется, меняются, растут и превращаются в нечто неузнаваемое.

Я вспоминаю, к каким выводам недавно пришла, и гадаю, действительно ли все это вызвано появлением в моей жизни Коула. Чувствуя неловкость, разворачиваюсь, и вдруг вижу его буквально в паре сантиметров, так близко, что могу разглядеть махагоновые и золотые вкрапления в карей радужке глаз. Краска смущения приливает к щекам, и я неуклюже высвобождаюсь из объятий Коула. Откашлявшись, он протягивает мне платок. Я отворачиваюсь и вытираю лицо, расстроенная как своей реакцией на эту близость, так и слезами. Потом возвращаю промокший платок, стараясь не смотреть на соседа.

– Спасибо.

– Ты в порядке? Он ничего не?..

Я отрицательно качаю головой:

– Я даже не видела, кто это был.

– Хорошо.

В ужасе смотрю на разрезанный рукав Коула:

– Я тебя ранила?

– Нет. Но была к этому близка. – Он бросает взгляд на нож в своей ладони и вскидывает бровь. – Что это за оружие?

Смущенно опускаю глаза.

– Балисонг – нож-бабочка. – То есть не то, что настоящая леди станет носить в сумочке.

Нахмурившись, Коул вертит оружие в руках. Нож раскладывается на три части, удерживаемые шарниром: две изящные половинки костяной рукояти и само лезвие.

– И ты носишь его, потому что?.. – В голосе слышится веселье, но в то же время Коул озадачен, наверняка гадает, зачем порядочной молодой девушке понадобилось такое оружие.

Может, дело в том, что меня нельзя причислить к категории порядочных?

– Для защиты. – Чувствуя его любопытство, беру нож и ловко проворачиваю в руке – части складываются со зловещим щелчком лезвия, и глаза Коула расширяются. Я еще пару раз открываю и закрываю балисонг, а затем убираю его обратно в сумку.

– Откуда он у тебя?

– От Швайнгарда Великолепного. – Неверие отражается на лице собеседника, и внезапно я раздражаюсь. – Шпагоглотатель. Он дал мне нож и научил им пользоваться.

– Шпагоглотатель? – Его голос недоверчиво повышается.

Внутри вспыхивают стыд и разочарование, и я отворачиваюсь. Я вспоминаю, как каждую ночь в обеденном шатре Швайнгард отдавал мне свой десерт, как волновался, если я гуляла в одиночестве, и как пытался не смеяться над моими неуклюжими попытками метать ножи. Я любила Швайнгарда, так почему должна этого стыдиться? Потому что он недостаточно респектабельный? Потому что он из цирка, а руки его покрыты татуировками?

– Может, лучше вернемся домой? – спрашиваю, нарочно меняя тему. Кто-то такой благопристойный и правильный, как Коул, не поймет мою цирковую семью.

– Конечно.

Он протягивает руку, и я вновь не понимаю его эмоций. Не то что они перемешаны и неразборчивы, как у некоторых... Нет, их просто будто не существует.

– И что же ты здесь делала, спрашивается? Это небезопасный район, особенно ночью.

От этих слов гнев накрывает меня с головой, и я отвечаю:

– Вышла прогуляться и заблудилась.

Коул хмурится:

– Ты не должна ходить одна по ночам. О чем думает твоя мать?

Я останавливаюсь и отдергиваю руку:

– Мне абсолютно ничего не угрожало! – И тут же исправляюсь: – Ну, пока я не заблудилась. Кстати, а что ты здесь забыл, раз это такой плохой район?

– У меня была назначена встреча, – быстро отвечает Коул.

Что за встреча может быть в таком месте в воскресенье ночью? Но я молчу.

Снова беру спутника за руку, и мы двигаемся дальше.

Он неловко прочищает горло, и мне приходит в голову, что, возможно, я смущаю его так же, как он меня.

– У тебя в городе есть семья? – спрашивает сосед, будто мы продолжаем тот недолгий разговор, который начали в кинотеатре.

– Нет никакой семьи, вообще. Только я и мама.

Я готова к неизбежному вопросу, и он не заставляет себя ждать:

– А как насчет отца?

– Я никогда его не знала, – пожимаю плечами. Пусть думает, что хочет. Я, конечно, не собираюсь признаваться, что являюсь ублюдком Гарри Гудини.

– Когда ты начала выступать на сцене?

Это настоящий интерес или просто вежливость? Я украдкой кошусь на Коула. Лунный свет смягчает черты его лица, отчего он выглядит моложе и менее сдержанным. Внезапно меня охватывает желание, чтобы он понял, что дружба со шпагоглотателем не означает, будто я цирковой отброс, и что некоторые из этих так называемых уродцев – самые приятные люди из всех мною встреченных.

– Думаю, мне было лет восемь или девять. До этого я только помогала матери проводить спиритические сеансы. В бродячем цирке все делают всё.

– И что делала ты? – пораженно спрашивает Коул, а я задираю подбородок.

– Я была девочкой-мишенью, – отвечаю гордо.

– Девочкой-мишенью?

Я ощетиниваюсь, раздраженная веселым скептицизмом в его голосе.

– Да! Настоящая ассистентка сбежала в Канзас с каким-то ковбоем, и Швайнгарду нужен был кто-нибудь, в кого метать ножи во второй части номера.

– А что он делал в первой части?

– Глотал шпаги. Он талантливый и замечательный, и я его обожала, – вызывающе заканчиваю я.

– Кроме случаев, когда он кидал в тебя ножи.

Несмотря на раздражение, я смеюсь и решительно отвечаю:

– Даже тогда.

На мгновение мне хочется рассказать Коулу, как мной выстреливали из пушки, но я отбрасываю эту идею. Сосед и так, наверное, уже думает обо мне самое худшее. Я привыкла, что окружающие осуждают мой необычный образ жизни, и не обращаю на это внимания. Но сама мысль о том, что Коул тоже осудит... ужасна.

Какое-то время мы идем молча, а потом он наконец говорит:

– Анна, твоя жизнь была такой захватывающей.

Мои глаза округляются. Такой реакции я уж точно не ожидала. Может, это и было захватывающе, но я бы с радостью променяла все приключения на один спокойный день, когда можно не волноваться о подлых импресарио, полиции и о том, где достать пропитание.

– А как насчет тебя? – Может, я смогу получить некоторые ответы из первых уст.

– Моя семья в Европе.

– И что они думают о твоем переезде сюда?

– Они знают, что это не навсегда.

Насколько Коул интересовался моей жизнью, настолько же неохотно он делится подробностями своей, не сообщая лишних деталей.

– Знаешь, Европа довольно большая... Нельзя ли поконкретнее?

Мои нервы звенят, как натянутые струны. Теперь сосед знает обо мне больше, чем кто-либо другой, за исключением мамы. Так что он должен поделиться хотя бы основными фактами о себе. Это будет справедливо.

К моему удивлению, он громко смеется:

– Полагаю, это справедливо.

Он что, телепат?

– Я тоже так думаю.

– Ну хорошо. Мои родители британцы, но отец работал на правительство, поэтому мы много путешествовали. Италия, Франция, Греция... Когда я достиг школьного возраста – меня отправили в интернат.

Я сразу же представляю сцены из «Джейн Эйр».

– Это было ужасно?

– Не совсем. Во всяком случае, не после окончания войны. Интернат находился в небольшом городке в западной Германии. И я четыре года практически не получал весточек от родителей.

– Кошмар!

Коул пожимает плечами:

– Не такой уж кошмар. Маленькая школа, в крохотном заштатном городишке. На самом деле война нас миновала. Больше всего учителя боялись, что старшим мальчикам придется сражаться на стороне Германии. К концу войны мне уже исполнилось двенадцать, и я был достаточно крупным для своего возраста. Работники интерната прятали нас каждый раз, как появлялись слухи о приближении солдат. Но самым страшным было не знать ничего о судьбе родителей.

Я невольно уточняю:

– И что с ними стало?

– С мамой все в порядке. А отец войну не пережил.

– Мне очень жаль.

Я украдкой смотрю на собеседника. Да, голос его небрежен, но лицо... напряженное и застывшее, словно маска, отчего Коул кажется еще более сдержанным, чем когда-либо. Смеющийся парень, шагавший рядом со мной еще несколько минут назад, полностью исчез.

– Вы были близки?

Он едва заметно улыбается:

– Насколько это возможно, когда тебя еще в детстве отправляют в интернат. Он был хорошим отцом, честным и искренне верил в свою работу. Мне повезет, если стану хотя бы в половину так же хорош, как он.

Я хочу сказать, что Коул уже на пути к этом, но молчу. Несмотря на ночную прогулку, связавшую нас некой интимной близостью, я едва знаю Коула. Я решаю сменить неуместную тему:

– Откуда ты знаешь Жака? Тебя ведь не случайно выбрали из зала на нашем последнем шоу, не так ли?

При свете уличного фонаря я вижу румянец на щеках Коула.

– Э-э-э... нет. Мистер Дарби познакомил меня с Жаком. После столкновения с тобой в передней, я хотел поступить должным образом и попросил его нас представить. Я ожидал официальной встречи, а не участия в шоу. И тогда меня позвали на сеанс.

Если б не его очевидное смущение, я бы расхохоталась. Я хочу спросить Коула о его уловке с двумя булавками, но боюсь услышать встречный вопрос о том, как я проворачиваю свой фокус. Поэтому снова меняю тему:

– Так что же ты делаешь в Америке?

На мгновение кажется, что он не ответит, но тут Коул тихо, словно самому себе, говорит:

– Думаю, что должен был найти тебя.

Мы как раз подходим к нашему крыльцу, и я замираю.

– Что ты имеешь в виду?

Лакричные глаза Коула загадочно мерцают. Почему я с такой легкостью прочитала его прежде и ничего не чувствую сейчас?

– Я хотел сказать тебе... – Он смущенно покашливает. – Ты восхитительна на сцене.

Я забываю, как нужно дышать. Коул опускает взгляд в землю.

– Ну, то есть... ты действительно хороша.

В груди зарождается приятное тепло.

– Спасибо.

Он поднимает голову и делает шаг ко мне.

– Твоя мать – мошенница, но не ты, ведь так, Анна?

Глава 11

Я выдергиваю ладонь из хватки Коула, тело напрягается, в голове звенит тревожный звонок. И что я должна сказать? Ответ разоблачит и меня, и маму. И тут меня озаряет:

– Именно поэтому ты не спорил, когда я сказала, что все еще чувствую преследователя?

Молчание я принимаю за согласие, и мое сердце пропускает удар. Как много Коулу известно? И самое главное, откуда?

Горло перехватывает. Повисает долгая пауза. Мне так о многом хочется спросить, но боюсь, что любой вопрос откроет обо мне больше, чем я узнаю взамен.

И в тот момент, когда я поворачиваюсь, чтобы открыть дверь, рядом с нами останавливается автомобиль Жака, и оттуда выходит мама. Она переоделась, значит, заходила домой, пока меня не было.

– Где ты была? Мы ищем тебя весь вечер.

– Вышла погулять и заблудилась. – Нет нужды упоминать о Гудини, хотя его книга, спрятанная в сумке, оттягивает плечо тяжким грузом, словно одна из громадных цепей, что великий иллюзионист использует в своих номерах.

Мама поджимает идеально накрашенные губы.

– В самом деле, дорогуша, как можно быть такой легкомысленной? – И тут же вскидывает брови, заметив, что я не одна: – Мистер Арчер?

В ее голосе слышится любопытство, и Коул быстро отвечает:

– Я встретил Анну, когда она заблудилась, и проводил домой.

Я бросаю на него благодарный взгляд, радуясь, что сосед не упомянул, как я в ужасе неслась через трущобы, когда он меня нашел.

– Как удачно для Анны, – бормочет мама.

Коул изысканно склоняет голову:

– Рад был помочь.

Формальность, которая исчезла во время нашей прогулки, вновь возвращается. Интересно, ему неловко из-за мамы?

Я стараюсь посмотреть на нее глазами постороннего человека. Сегодня на мадам Ван Хаусен наряд из ламе и черная атласная накидка, расшитая хрустальными бусинами. На руках множество украшений, а на лице особенно яркий макияж. Она выглядит богато и устрашающе.

А может, Коулу неуютно просто потому, что он знает: мама – мошенница и обманщица.

Открывается задняя дверца автомобиля, и выходит Оуэн. Я чувствую, как Коул рядом со мной напрягается. Племянник Жака выглядит изысканным франтом в этих модных брюках с манжетами и тесной жилетке. Из утонченного щегольского образа выбивается лишь широкая улыбка, которая освещает лицо Оуэна, как только он видит меня. В сравнении с ним, сердито глядящий исподлобья Коул в простом черном костюме смотрится угрюмым гробовщиков. Я прячу улыбку.

– Карета подана, миледи! – Оуэн окидывает рукой темно-красный «Пэккард» Жака. – Куда путь держите?

Я скрещиваю руки на груди и, чувствуя неодобрение Коула, стараюсь не улыбаться выходке Оуэна.

– Зависит от того, куда мы направляемся.

– На луну, дорогая, на луну! – Он подмигивает, и я громко смеюсь.

– Ох, оставьте ваши глупости! – восклицает мама. – Мы идем поужинать в «Колонию».

Она отправляет меня наверх переодеться, но я задерживаюсь. Смотрю на Коула, который по-прежнему сверлит Оуэна хмурым взглядом.

– До свидания, Коул, и спасибо... что проводил.

Он резко кивает на прощанье.

Я открываю дверь и напоследок слышу, как Оуэн представляется:

– Привет, старина. Я Оуэн.

Поднимаясь по лестнице вслед за мамой, фыркаю, представив, как Коул отнесется к обращению «старина».

– Взгляни, что я купила для тебя сегодня! – говорит мама, как только мы подходим к моей спальне.

Я собираюсь отчитать ее за лишнюю трату денег, но тут вижу персиковое вечернее платье из жоржета, расшитое серебряным бисером и сверкающими стразами. Оно просто прекрасно. Не говоря ни слова, я позволяю маме помочь мне переодеться и подхожу к зеркалу, не в силах поверить в подобное преображение. Тонкая дымчатая ткань ненавязчиво льнет к моему телу и изящными складками ниспадает чуть ниже колен. Насыщенный яркий цвет подчеркивает темные волосы и придает коже приятный теплый оттенок. Впервые я чувствую себя почти столь же красивой, как мама. Я поворачиваюсь к ней с сияющими глазами.

– Оно восхитительное. Спасибо огромное!

Мама подходит к туалетному столику.

– Только ничего не пролей на него в ресторане. А теперь нужно поторопиться – мы достаточно заставили мальчиков ждать.

Она помогает мне с макияжем: подводка и тушь делают глаза глубже, а помада придает губам красивую изогнутую форму. Как только мама решает, что я готова, мы в рекордно короткое время спускаемся вниз к машине.

Я усаживаюсь рядом с Оуэном, наслаждаясь восхищением в его глазах. Он так красив с этими шелковистыми белокурыми волосами и ямочками на щеках, и мне не верится, что я еду в город с ним. Радостное предвкушение лишь немного омрачено присутствием мамы и импресарио на передних сидениях.

Несмотря на легкомыслие Оуэна, я понимаю, что он гораздо искушенней меня. Мужская версия модных вертушек, которых я видела на некоторых из наших представлений. Смотрю вниз на свое платье и бижутерию, которую мама нацепила мне на запястье, и чувствую трепет при мысли, что теперь тоже могу быть ошибочно принята за такую модницу.

– Ты выглядишь сногсшибательно, – говорит Оуэн, пододвигаясь ближе.

– Спасибо.

Я улыбаюсь, уставившись на свои руки. И не зная, что бы такого еще сказать, прислушиваюсь к оживленной беседе мамы и Жака о людях, которых даже не знаю. Мама быстро превращается в жительницу Нью-Йорка, и это позволяет надеяться, что мы останемся здесь, вопреки охоте на ведьм, устроенной Гарри Гудини.

– Пенни за твои мысли. – Оуэн наклоняется ко мне.

От его близости сердце стучит быстрее. От него пахнет помадой для волос, джином и чем-то сладким, чему я никак не могу подобрать название.

– Всего лишь пенни?

– Все зависит от мыслей, разве нет? – нежно шепчет Оуэн, и у меня перехватывает дыхание.

Внезапно автомобиль влетает в крутой поворот, и Оуэн оказывается на моих коленях, а его шляпа – на полу.

Я кричу и вскидываю руки. Оуэн быстро усаживается обратно с уязвленным выражением на лице.

– Мне правда пора прекращать выставлять себя дураком перед тобой, – говорит он, нахлобучивая шляпу на затылок. – Это плохо сказывается на моем эго.

Я смеюсь, завидуя непоколебимой самоуверенности Оуэна. Он идет по жизни с такой непринужденностью... Хотела бы я быть похожей на него.

– Бьюсь об заклад, у тебя много интересных мыслей, – возвращается он к нашему разговору.

– Вообще-то, я думаю о том, как было бы здорово остаться в Нью-Йорке навсегда.

– Уверена, что не хочешь увидеть Европу? Ты талантливый иллюзионист и могла бы отправиться в мировое турне. Я люблю Нью-Йорк, но убил бы за возможность путешествовать из города в город, выступая на сцене.

– В самом деле? Я думала, ты работаешь в банке.

– Так и есть. Но я также немного балуюсь фокусами. – В неудачной попытке казаться скромнее, Оуэн опускает взгляд на свои руки.

Я приподнимаю брови:

– Не знала.

Я подозревала, что ему нравится магия, но впервые слышу, что он и сам этим занимается.

– Я начал еще в школе. Но, конечно, я не так талантлив, как ты или твой отец.

К счастью, мы как раз подъезжаем к точке назначения, и я избавлена от необходимости отвечать.

Оуэн говорит, что «Колония» – это место, куда искушенные нью-йоркцы приходят на других посмотреть и себя показать. И я понимаю, почему. Мое внимание сразу привлекают дикие полосатые стены, но удерживают его – сверкающие люстры и разодетые посетители. Похоже, метрдотель знает Жака, и нас ведут к столику ближе к центру зала. Как только мы усаживаемся, к нам подходит высокий кудрявый мужчина в черном шелковом костюме и представляется как Корнелиус Вандербильт. Он буквально поедает маму глазами, несмотря на присутствие рядом прелестной мышки-блондинки.

– Мы с женой были на вашей премьере, – говорит он. – Вы с дочерью замечательно выступили.

Мама склоняет голову и улыбается так ослепительно, что мужчины моргают.

– Огромное спасибо, мистер Вандербильт.

– Пожалуйста, зовите меня Корнелиус. Это моя жена Рэйчел.

Его жена натянуто улыбается:

– Приятно познакомиться. Дорогой, нам правда пора возвращаться к Голдам.

Она неохотно пожимает мне руку, и я чувствую летящие от Рэйчел искры ревности. И вздыхаю с облегчением, когда Корнелиус бросает на маму последний долгий взгляд и уходит прочь вместе со свой собственницей-женой.

Оуэн наклоняется ко мне:

– Вандербильты просто отвратительно богаты. Я слышал, что для своей свадьбы они заказали двухсоткилограммовый торт.

Я пытаюсь представить, на что это могло быть похоже, но безуспешно.

– Хочу увидеть духовку, способную испечь такой торт, – шепчу в ответ.

Оуэн смеется, и я расслабляюсь. Жак заказывает четыре «колониальных особых».

– Что это? – спрашиваю я, и Оуэн наклоняется ближе.

– Коктейли с джином. Они довольно вкусные, если контрабандная партия была на уровне.

Я оглядываюсь и вижу, что практически у каждого в руках по коктейлю.

– Как им подобное сходит с рук в таком высококлассном ресторане?

– Здешний бармен, Марко Хаттем, держит весь алкоголь в грузовом лифте в служебных помещениях. Если заявятся федералы, он просто отправит все это дело на верхний этаж.

Я смеюсь, представляя, как коварный бармен жмет кнопку «вверх» всякий раз, как надвигаются неприятности.

– К тому же, думаешь, федералам хватит смелости устроить облаву на ресторан, в который постоянно ходят Вандербильты, Голды и Карнеги? – Оуэн играет бровями, и я улыбаюсь.

Официант приносит напитки, и мы все делаем осторожные глотки. Коктейль крепкий, с привкусом аниса и апельсина.

– Вкусно, – говорю с удивлением.

– Так выпьем же за удачную партию! – Оуэн поднимает свой бокал, и мама, Жак и я присоединяемся к тосту.

– Никогда не могла устоят перед торжеством! – щебечет Синтия Гейлорд позади нас. – Что празднуем?

– Успех, – быстро отвечает Жак, отсалютовав маме бокалом. Та склоняет голову и улыбается, довольная таким ответом.

Гейлорды подставляют стулья и усаживаются за наш столик, и официант обновляет напитки. Блистательная хихикающая Синтия в своей стихии, когда они с моей матерью и Жаком делятся сплетнями. Мистер Гейлорд наблюдает за этим снисходительно, а мама... вы бы никогда не догадались, что она презирает собеседницу.

Парочки в модных вечерних нарядах подходят к нашему столику, чтобы познакомиться с мадам Ван Хаусен. Молва уже сделала ее настоящей сенсацией в городе. Это странно после множества городов, где мы сталкивались лишь с полицейскими да сердитыми жителями. Мама как должное принимает знаки внимания, склоняя голову и одаривая всех ослепительной улыбкой. А мы просто греемся в лучах ее славы и потихоньку поглощаем устрицы, икру и сыр с плесенью, запивая «колониальными особыми».

И все это время Оуэн продолжает нашептывать мне всякие слухи. Некоторые из них несомненно правдивы, но другие настолько невероятные, что я понимаю: Оуэн делает это, чтобы меня развлечь. И ему удается.

– Вон там Лоис Лонг, – говорит он, указывая на великолепную брюнетку в откровенном наряде. – Она ведет колонку скандалов в «Нью-Йоркере» под псевдонимом Помада. Говорят, она ночи напролет пьет, танцует и веселится со сливками общества, а к четырем утра идет в свой офис. Там пишет статью, полную сплетен о людях, с которыми всю ночь развлекалась, а потом отключается прямо за столом.

Я пытаюсь представить такую жизнь и, выпучив глаза, пялюсь на Лоис. Она окружена блистательными людьми, которые ловят каждое ее слово. Тут я замечаю разодетого джентльмена, стоящего с краю от толпы – вроде бы вместе со всеми, но отдельно.

– Кто этот человек? Не похоже, что он хорошо проводит время.

– Это Винсент Астор. Он унаследовал миллионы от отца, погибшего при крушении «Титаника».

Титаник.

Слово эхом отзывается в голове, воскрешая воспоминания о первом видении – хотя я тогда была такая маленькая, что даже не поняла, что произошло. Мы с мамой шли по позднему весеннему снегу в поисках недорогого пансиона. В Денвере удача отвернулась от нас, и мои изношенные туфельки промокли насквозь. Когда меня ослепила первая вспышка боли, я остановилась и сжала голову руками. Мама заметила не сразу и какое-то время еще продолжала идти дальше. Потом она все спрашивала и спрашивала, что не так, но я не могла ответить, ошеломленная обрушившимися на меня образами. Разбитый корабль. Люди бегут, кричат, тонут в темной ледяной воде. И помню, что почувствовала невыносимый запах жженого сахара перед тем, как потерять сознание. Это было страшно, но ничто не сравнится с ужасом, который я испытала, впервые увидев газетные заголовки, перенесшие мои видения в реальность.

– Душенька, ты в порядке?

Я вздрагиваю, когда сидящая справа Синтия прикасается к моему плечу. Через ее пальцы чувствую обеспокоенность, приправленную взбалмошным незамысловатым счастьем. И хотя эти эмоции согревают меня, сердце тоскливо сжимается. Я не помню, чтобы хоть когда-то была такой беззаботной...

– Прошу прощения. Кажется, я замечталась.

– О, хорошо. А то на мгновение ты выглядела так, будто увидела призрака. – Синтия сопровождает свою шутку подмигиванием, и я отвечаю улыбкой.

Но слово «призрак» напоминает мне, что я хотела расспросить ее о том обществе любителей духов.

– Может, расскажете мне еще что-нибудь об Обществе психических исследований?

– О, милая, это просто удивительно! По крайней мере так говорят. Сама я, конечно, еще не была ни на одной встрече, но в нашей церкви выступает с лекциями некий английский гость. Его речи такие увлекательные. И очень научные.

Я фыркаю:

– Что у вас за церковь, куда приглашают ораторов, разглагольствующих о призраках?

Она смеется.

– Очень прогрессивная и с очень древними корнями. Сведенборгианская. Ее еще называют «Новая церковь». Вы с мамой как-нибудь обязательно должны заглянуть – там будут рады медиумам.

Синтия причислила меня к медиумам. Я вижу, как мама поджимает губы и встает из-за стола: