Текст книги "Звенит, поет"

Автор книги: Тээт Каллас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

За час до отъезда я отправил Агнесе рукопись бандеролью. В феврале, уже обжившимся москвичом, я вдруг получил толстое отправление в служебном конверте. В нем была рукопись. Редакция молодежного альманаха отклонила «Сказку о Поэте» – так называлось мое произведение. Вот, значит, как поняла Агнеса мои действия.

Мне ни на что не хватало времени, я едва успевал справляться со слишком быстрым темпом этого города и его расстояниями. Лекции, «лабораторки», общественная работа, концерты почти полностью поглотили меня. Это был один из самых напряженных периодов моей жизни. Я мужал.

Судьбе было угодно, чтобы из меня не получился литератор (или же графоман).

Напечатанную на желтоватой шершавой бумаге, полную опечаток рукопись я засунул куда-то на дно чемодана и надолго забыл о ней.

Несколько лет назад, как раз в канун октябрьских праздников, я сидел один в своей новой двухкомнатной квартире. Со времени переезда в нее прошло недели три, и мне нравилось сидеть дома. За окном валил ранний, хотя и не первый снег, быстро темнело, таинственно засветились уличные фонари. Не знаю, как это произошло, но я отрыл в своих старых бумагах затрепанную рукопись (странно, почему истрепываются рукописи, которые никто не читает?) и прочитал ее. Передо мной на столе стояла ваза со светло-зелеными антоновскими яблоками. Немного подумав, я взял карандаш, зачеркнул прежнее название и написал новое: «Зимний комар». Затем вышел на улицу пройтись…

– Я хочу тебе объяснить, как это возникло, – сказал я и рассказал Марге о той далекой осени, о том, как однажды ночью ветер кинул горсть крупы в мое окно, о том, как я варил себе кофе и как сел за пишущую машинку…

Рассказал о «Зимнем комаре». Главными действующими лицами в нем были Комар и Поэт. Комар только и знал, что спал и комнатушке Поэта на чердаке; Поэт, кудрявый молодой человек, из-за моей литературной беспомощности обладавший совершенно неопределенной внешностью, мерз, мучился от насморка, томился по некой Черноволосой Девушке, даже в кафе пойти ему было не на что; и вот однажды он задремал в своей нетопленой комнате.

Недавно он сочинил Стихотворение, которое сам считал удачным. Стихотворение умело говорить. Поэт собирался, что было совершенно естественно, отнести его в редакцию. А Стихотворение оказалось чрезвычайно предприимчивым спутником и предложило начать самостоятельные поиски Черноволосой Девушки. Они обернулись летучими мышами и вылетели на улицу, затерянную в провале между небоскребами, по дну ее текла беспрерывно гудящая и рычащая река автомобилей. Затем нырнули в подвальное кафе, где надрывались саксофоны и молодые снобы вели сумбурные разговоры. Черноволосой Девушки там не было. Поэт и Стихотворение взлетели на крышу, чтобы расспросить неоновую деву, чистящую зубы, и неонового юношу, пьющего неоновое пиво» Коты выли, телеантенны гудели. О разыскиваемой – ни слуху ни духу. Поэт решил спросить совета у месяца, но месяц упал и рассыпался в назойливую рекламную надпись на крыше – РАОРИН. Слетали на рынок, залетели в универмаг, побывали в туннеле, в трамвае, в театре – все это происходило в лиловатом, фиолетовом, синеватом вечернем свете, – и опять, и опять на пути попадались им коты с фосфоресцирующими глазами… Поэт и Стихотворение форсили друг перед другом, как мальчишки, скрывая опасение, что эти блуждания безнадежны. В конце концов Поэт совершенно случайно раздобыл букет цветов, один седоусый водитель мотороллера вывез его из душного каменного города, сказав, что Черноволосую Девушку там искать не стоит…

За время моего рассказа в «Чистоплотном Слоне» стало прохладно. Высокие окна покрылись морозными узорами, Когда я дошел до того места, где водитель мотороллера получает в подарок от Поэта маленькую гвоздику и Поэт, очень удивленный, входит в ярко-зеленый парк, вдруг за столиком неподалеку от нас я заметил некоего молодого человека. Изумление мое было велико.

Молодой человек сидел сгорбившись, втянув руки в коротковатые рукава пиджака. Волосы у него были кудрявые, шея закутана полосатым шарфом. Он меланхолически шмыгал насморочным носом.

– Алло… – нерешительно помахал я.

– Эх-хе-хе… – вздохнул молодой человек.

– Я вижу, вы ничуть не изменились, – сказал я

– А вы здорово растолстели, прошу прощения, – ответил молодой человек.

– Хм, что поделаешь, – сказал я.

– Да, что поделаешь, – согласился молодой человек.

– Могу ли я продолжить рассказ?

– Разве я вправе что бы то ни было вам запрещать или приказывать? Странный вы, право, человек… Закажите-ка мне лучше чашечку кофе, эта история достаточно утомительна, я пока что подкреплюсь кофейком.

На столике молодого человека появилась чашка дымящегося напитка.

– Ну, так-то оно получше, – сказал он, обхватив чашку замерзшими пальцами.

– Это Поэт, – прошептал я Марге. Девушка нетерпеливо кивнула с легкой досадой – она сама уже догадалась. – У него такая ужасно невыразительная внешность… – пробормотал я. – Это моя вина, я понимаю… Почему-то он нисколько не изменился.

Я продолжал рассказ о «Зимнем комаре». В парке Поэт дошел до места пересечения тропинок, пошел в неверном направлении, его схватили и привели в страшный замок ужасного Короля, там ему пришлось пройти через ряд испытаний, прежде чем он сумел бежать. В конце концов он достиг цели. Черноволосая Девушка сидела на скамейке в глубине парка, под кустом сирени, и явно ждала его. Поэт неуклюже уронил цветы к ее ногам и хотел было прочитать ей стихи (Стихотворение само ему велело), но тут появился Комар и укусил Поэта в кончик носа. Весь свет заполнился комариным писком. Черноволосая Девушка захохотала и убежала. Поэт рассердился, прихлопнул Комара, и проснулся. Ему было холодно и грустно, к его ладони, прилипли тощие комариные останки, а на столе лежал чистый лист бумаги. – Да, так оно все и было, – пробормотал Поэт, прихлебывая кофе. – Даже досадно, что и говорить…

…Грустно ему было, за окном мелькали огромные лиловые неоновые буквы, на дворе стоял жутко холодный февральский вечер. Поэт вдруг рассердился, схватил лист бумага и сочинил безумную фантазию, дерзостный вымысел о сказочном городе, где никогда не бывает ни холодно, ни жарко, а всегда приятно умеренная температура, где ни одна неоновая реклама не сверкает слишком ярко, где никто никогда не спешит настолько, чтобы забывать о своих друзьях, где часы всегда показывают XII, где тем, кто любит друг друга, никогда не приходится разлучаться, никогда не приходится стареть, написал стихи о Городе, где одновременно цветут яблони и созревают темно-красные вишни, где живут добрые, веселые, приветливые сказочные люди и замечательные волшебники, где никого не обижают, где никому не пудрят мозги, где деньги ничего не определяют – и меньше всего человеческую ценность, – где нет места несправедливости и обману, лицемерию и комариному убийству…

– Хотя бы и случайному, – буркнул Поэт себе под нос.

– Какова же судьба этого стихотворения? – спросил я наивно.

– Почем я знаю? – ответил Поэт. – Ведь вы же придумали нею эту историю. Если хотите, можете посмотреть эпизоды из «Зимнего комара», и больше ничего. Может быть, девушка желает посмотреть сцену с Королем?

– Я не знаю… Разве это возможно?

– Ну, так, значит, – сказал Поэт, не обращая внимания на вопрос. – Я пошел по неверному пути, из-за кустов выскочили королевские соглядатаи и поволокли меня к Королю.

Перед нами возник большой экран, Поэт вступил в него, экран тут же потерял свои очертания, превратился в королевский кабинет. За обыкновенным письменным столом сидел мужчина средних лет в приличном сером костюме с элегантным галстуком. Только на голове у него сверкала бриллиантами золотая корона. Значит, Король. Король налил себе из графина воды и взглянул на Поэта. У Короля был маленький нежный рот.

– Откуда родом? Как оказался в моих необъятных владениях? Намерения? Должность? Отвечай быстро, быстро, не тяни…

У Короля был тихий, прямо-таки виноватый голос. – Я Поэт, родом из Города, живу в мансарде, в твои владения затащили меня твои соглядатаи…

– Ай-яй-яй… – с огорчением вздохнул Король.

– А теперь отпусти меня, – пробормотал Поэт.

– Я – ищу – Черноволосую – Девушку, – суфлерским шепотом подсказало ему из-за пазухи Стихотворение. К сожалению, слишком громко.

– Повторять не надо, я слышал, – сказал Король. Он поправил галстук, нажал на кнопку звонка, затем сказал тихо: – Повесить, отрубить голову, выставить на колу возле ворот замка.

В кабинет ворвались палачи в красных плащах. Король опустил глаза. Палачи схватили Поэта за руки и принялись его дергать.

– Вообще-то… не нужно… – прошептал Король, глядя в сторону. – У меня давление… Пошли к черту…

Палачи мгновенно исчезли.

– А какое у вас давление, молодой человек?.. – спросил Король с любопытством.

– Не знаю… я хотел бы теперь уйти, – сказал Поэт, переминаясь с ноги на ногу. Лицо его было бледно.

– Король помолчал. Повертел в руках пресс-папье. Причмокивая, выпил воды.

– Хлоркой отдает… Так что, стихи сочиняете?

– Да, мой король! – сказал Поэт гордо.

– Ну и как, выгодно это?

– Не знаю… Меня пока что мало печатали… Я об этом как-то не думал…

– Так… так… Что вы сегодня ели на обед?

– По правде сказать, ничего… Да нет, что я говорю, – дворничиха принесла мне несколько вареных картошек. Король чуть заметно улыбнулся.

– Так, значит, тунеядец?

– Нет! – воскликнул Поэт оскорбленно.

– Да! – вежливо подтвердил Король. – Я всегда говорил, что всякие там акробаты – тунеядцы.

– Я – Поэт!

– Молчать! – сказал Король просительно. – Я прав, ибо и король. А может, я ошибаюсь?

– К сожалению, вы не ошибаетесь…

– Значит, на работу не ходит, денег не зарабатывает, картошку ему бедная дворничиха приносит… Скажите, почему вы так поступаете? – спросил Король проникновенно.

Поэт помолчал. Потом тихо сказал:

– Это такая необходимость.

– Необходимость?

– Ну да, я просто не могу иначе;

– Гм… интересно. Так-таки не можете? Покажите-ка, что это у вас за пазухой?

– Только посмей! – пригрозило Стихотворение Поэту.

– Не покажу, – сказал Поэт. – Сперва это должна прочесть Черноволосая Девушка.

Король вдруг беззвучно захохотал.

– О господи… Вы что, серьезно?.. О господи; Весьма трогательно. Извините, но вы дурак. Вы уверены, что Черноволосая Девушка заслуживает этой чести, вы уверены, что ваш поступок не бессмыслен?

– Не уверен; – озадаченно пробормотал Поэт.

– Вот видите, – Король умолк, немного подумал и вдруг широко улыбнулся» – Знаете, вы мне нравитесь, тунеядец. Я и сам тунеядец. Да что говорить! В вас что-то есть. Сватайте мою дочь! Правда, она, к сожалению, рыжая и у нее небольшое плоскостопие, но зато я издам все ваши стихотворения в роскошных переплетах, заплачу вам потрясающий гонорар, подарю вам половину королевства – бог с вами, живите, странный молодой человек, живите, сочиняйте стихи, мелите чепуху, я за все плачу. Сватайте мою дочь, я согласен. Только сперва вы должны – это чистая формальность, из-за других женихов, – выполнить три гадания: пристрелить воробья на одной колокольне за семью морями, привезти мне шапку-невидимку, сделанную из обрезков ногтей, и убить свирепого медведя-великана…

– Нет…

– …не волнуйтесь – я гарантирую, что все будет в порядке. О воробье мы пустим журналистскую утку, шапка, благодарение бесам, у меня уже есть, – кстати, единственная в мире, – а чучело медведя мои мастера изготовят за одну ночь…

– Нет, – удрученно вздохнул Поэт. – Я не могу, я ощущаю сейчас некую странную необходимость. Я должен идти и идти, пока не найду Черноволосую Девушку. Понимаете? У Короля дернулся уголок рта. Он тихо произнес: – Не понимаю. Эй! Повесить его!

– Дурень, живо наплети что-нибудь, если жизнь дорога, – испугалось Стихотворение.

– Хорошо; Я согласен, – сказал Поэт торопливое – Прежде всего я, пожалуй, отправлюсь за этой шапкой.

Король даже не взглянул на него. А вбежавшим палачам сказал:

– Отставить… Он согласен. Приведите осла. Он едет за шапкой.

Поэта тут же вывели во двор. Там стоял самый неприглядный осел, который когда-либо жил на свете, – слепой на один глаз, хромой на две ноги. Король лично вышел на лестницу и усмехнулся:

– До чего же легкомысленный тунеядец! Упустить такую возможность! Решили, что сейчас проведете короля, так ведь?

Король, мол, даст вам своего лучшего скакуна и вы поскачете себе во весь опор? Эх-хее… Вот перед вами самый паршивый осел, шелудивая тварь, такого паршивого и шелудивого осла ни у одного короля нет! И вашей судьбе я не завидую – она тоже паршивая. Вы будете до конца дней своих бессмысленно кружить в границах моего королевства. Что касается шапки, то мы о ней уже говорили. А без новой шапки и не пытайтесь въехать в ворота моего замка, маленький обманщик… Не то – голова прочь! Ясно? А теперь – марш!

С хохотом и насмешками слуги вытолкали бедного Поэта за ворота, смех и издевательства сопровождали его от деревни к деревне, со смехом и издевательствами отгоняли его стражники от границ королевства.

В каких-то пыльных зарослях репейника хромого осла оставили последние силы, а Поэт потерял последние крупицы мужества.

Отчаявшись, слез он с осла.

– Что нам делать, Стихотворение? – спросил он. – Что же нам делать? Это же черт знает что… Я не вижу никакого выхода…

Но Стихотворение молчало. И его мудрость иссякла. Ведь мудрость его ограничивалась лишь несколькими написанными на бумаге мыслями.

– Милый ослик… – вздохнул Поэт, глядя на приунывшее страшилище. – Паршивые наши дела…

Но осел вдруг подмигнул своим единственным глазом и молвил человеческим голосом:

– За то, что сказал мне доброе слово, спасибо. Ни от кого я доброго слова не слышал, только ругань да побои видел, что и говорить… А теперь позволь ослу дать тебе совет. Не унывай, добрый человек. Ты же стихотворец и умеешь сочинять. Что тебе стоит придумать любую чепуху, самую фантастическую сказку и превратить меня, шелудивого, подслеповатого осла, в орла с мощными крыльями? А могучему орлу ничего не стоит перенести тебя на своих мощных крыльях туда, куда тебе надобно. Кстати сказать, частенько я, старый греховодник, стоя в своем навозном хлеву, мечтал превратиться в орла…

– Эврика! – вскричал Поэт, потом сосредоточился и сотворил то, что советовал осел. И через мгновение он вновь оказался в ярко-зеленом парке и, помахивая рукой, долгим взглядом проводил горделивого орла, который удалялся куда-то по направлению к далеким горам.

Экран постепенно темнел. Поэт стоял посреди кафе и улыбался.

Я поерзал на стуле, нерешительно взглянул на Марге и попросил:

– Мне хотелось бы посмотреть, если можно, еще разок эти последние кадры… Что там дальше-то будет?

– Ничего особенного… – сказал Поэт. – Впрочем, извольте. Ну, навстречу мне шла целая толпа мороженщиц…

Мы снова оказались в ярко-зеленом парке. Навстречу Поэту шли, напевая, шесть девушек.

– Вот мороженое, кому мороженого, кому мороженого!.. – нараспев выкрикивали девушки. Заметив Поэта, они окружили его.

– И куда это вы, молодой человек, не отведав нашего мороженого, направляетесь?

– Я, знаете ли, разыскиваю Черноволосую Девушку, – не задумываясь, сказал Поэт.

– Чудненько. В таком случае мы не будем предлагать вам мороженое, ваше сердце должно гореть, – сказали девушки. – Лучше мы споем вам сентиментальную песенку про цветы, потому что, видите ли, мы вовсе не продавщицы мороженого, а наоборот – эстрадный ансамбль «Фонето».

И девушки скинули халаты, под ними оказались мини-платья; о ужас, я их узнал! Это были первая Айме, Реэт, Хелла, Эне, нторая Айме и Виктория. Пританцовывая и покачиваясь, они запели:

 
Рододендроны, нежеланны мне и розы,
Я не хочу ни гиацинтов, ни гвоздик,
Не по душе мне ни фиалки, ни мимозы,
И мне не мил речной кувшинки желтый лик.
Пришли мне поскорей открытку с поздравленьем,
Чтоб было бы на ней цветов изображенье;
 

– Всё получите, даже приглашение на свадьбу, если сейчас же меня отпустите, – пробормотал Поэт, выходя из своей роли.

Некоторое время он брел по парку один, компанию ему составили лишь одинокие скворцы, мелькавшие в ярко-зеленых кронах.

Наконец он увидел на одинокой скамейке Черноволосую Девушку. Поэт приостановился.

– Ну-ну, давай шагай, – подсказало из-за пазухи снова ставшее энергичным Стихотворение. – Нечего топтаться на одном месте.

Поэт взял себя в руки, приблизился к Черноволосой Девушке, положил у ее ног огромный букет. И Черноволосая Девушка тихо и ласково сказала: «Все же ты нашел меня?» – и посмотрела на него.

– Все же ты нашел меня? – спросила Черноволосая Девушка. На ее тонких губах играла прелестная улыбка. Или что-то в этом роде. Маленькие, ровные, ослепительно белые зубки. Томные карие глаза. На ней было голубое, очень короткое платье, маленькая грудь взволнованно поднималась и опускалась, но самое скверное было то, что это была Фатьма.

– Эй, эй! – крикнул я Поэту.

Зеленоватый экран исчез, Поэт направился, почесывая затылок, к своему столику.

– Одну минуточку, – извинился я перед Марге и подошел к Поэту.

– Послушайте, – сказал я, – это же невозможно.

– И это говорите вы? – усмехнулся Поэт – вначале несмело, потом даже несколько язвительно.

– Хм… Во всяком случае, этого не должно быть. Разве вы знакомы с этой девушкой?

– Разумеется, нет. А вы?

– Ну, это самое… Как бы вам сказать…

– Ну да… – протянул Поэт. – Меня это совершенно не касается. Вообще сегодня у нас в Городе как-то…

– Ладно, не будем говорить об этом, – сказал я как можно спокойнее. – Я что-то напутал. Давно этим не занимался. Пусть все останется между нами.

– Ясно.

Поэт, обладающий неопределенной внешностью, допил свой кофе, встал из-за столика и, потирая руки, медленно удалился.

Спина у Поэта была сутулая, а левое ухо оттопырено именно таким манером, что я не сомневался: он создавал сейчас сонет на тему «Февраль», в настоящий момент дошел уже до восьмой строки и пытался срифмовать «бильярдная партия» и «зимняя меланхолия». Я это знал. У него, кроме довольно-таки больших ушей, были еще именно такие ходули, у этого Поэта, Я вернулся к Марге.

– Вот таким образом; Примерно так был однажды придуман этот Город. И я рассчитываю показать тебе его поближе. Разумеется, если ты ничего не имеешь против, Пойдем пройдемся немного, да?

– Да, – сказала. Марге тихо.

14

Мы встали и направились к винтовой лестнице.

Темно-красная кучка вишен так и осталась нетронутой. Пара ягод на сросшихся черенках лежала на голубой столешнице возле вазы с тонкой ножкой.

Снаружи, на тихой, затененной высокими каштанами улице, была майская благодать. Повсюду часы показывали XII. Наша крепкая лошадка покосилась на нас светлым глазом.

– Ступай себе своей дорогой, – сказал я лошадке.

Она поняла, тронула с места легкую коляску и потрусила прочь.

Заложив руки за спину, я шагал рядом с Марге.

Мы шли по кварталу Сервантеса, здесь на всех улицах пели и танцевали, мимо нас, звонко смеясь, пробегали испанки с черными как смоль распущенными волосами, под мышкой у некоторых были корзины с выполосканным бельем.

Мы оставили позади горбатый мостик, под ним проплывали барки и плоты, на которых финские плотогоны, сверкая финками, закусывали белым шпигом.

На другом берегу реки раскинулись галльские кварталы. Блуждая по узким улочкам, которые извивались, перекрещивались, переплетались и сбегали вниз, мы в конце концов оказались в каком-то похожем на колодец дворе. Стиснутый между высокими, без единого окна, домами, двор переходил в вонючий коридор. Возле входа в коридор висело написанное от руки объявление: «Касса кинотеатра «Декабрьский уют». В коридоре толпилась очередь. У окошечка кассы было наклеено еще одно объявление: «В XII часов «Шербурские зонтики».

А с яркой афиши, прикрепленной на двери, на меня вдруг глянула зеленоватая маска. На афише значилось: «Скоро – «Еще кое-что о Фантомасе».

Меня охватило очень неприятное чувство.

– Уйдем отсюда, – тихо сказала Марге.

– Почему? – насторожился я.

– Здесь так много народу. И чесноком пахнет;

Значит, Марге не заметила фантомасовской афиши. Конечно – она по-прежнему была спокойна и задумчива.

Мы пошли по полутемному сводчатому проходу, где толпились подозрительного вида франты и размалеванные девицы, к свету, словно маленькая лимонная долька желтевшему вдали. На стенах, с которых большими кусками обвалилась штукатурка, были начертаны стрелки: «В район Перро». Вдруг чья-то высокая гибкая фигура перерезала лимонную дольку, затем нырнула в сумерки прохода, какой-то мужчина спешил нам навстречу; вскоре мы узнали Ланселота. На его плейбойской физиономии было встревоженное выражение.

Он остановился перед нами, этакий большой красивый мальчик, ноги расставлены, плечи расправлены, голова набок. Наморщив лоб и подняв брови, он взглянул поверх Марге и спросил:

– Кааро, ты вроде бы с дамой?

– Как видишь.

– Ну, натурально, вижу… тут, знаешь ли, такая хреновина, – сказал Ланселот, не изменяя своего непринужденного поведения и неряшливой манеры изъясняться. – Сроду не слыхал, что в Городе может этакое твориться, Н-да-с. Сидел я в «Слоне», читал газетку» Знаешь, там было одно занятное объявленьице. Не хотел тебе мешать, сходил сам и глянул. Послушай, Кааро, как ты считаешь, подобает ли мне сражаться с женщинами?

– Абсолютно исключается, Ланселот, – с укором сказал я,

– Ну да, ясное дело. Ну а если эта женщина, случаем, дракон?

– Хм;

– Дама меня извинит – я по-быстрому. Так вот, некая Десподита выдает на границе районов Перро и Олеши, вроде бы на площади Трех Толстяков, один номер. Танцы на канате: ревю. Чертовски клевая труппа, скажу я тебе. Гёрлы – прима! Сильное зрелище!.. Так вот. Первое отделение заканчивается тем, что одна красотка, рабыня Рамона – кадр экстра-класс, скажу я тебе, – делает три шпагата подряд, после чего на арену, то есть на канат, вылезает самолично та Десподита и тут же дает публике понять, что с представлением до вечера крышка. Понял, нет?

– Хм…

– Ребята, – сказал Ланселот мне и Марге в сильном волнении, – у меня просто нет слов! Кааро, ты видел когда меня в этаком запале? Вот то-то и оно! Тут такое дело: эта подлюга Десподита при всем честном народе дает Рамоне распоряжение, чтоб та морально созревала к первому номеру второго отделения, там у нее шибко ответственная роль. Она, видишь ли, должна оттяпать голову одному вредному старику. Вроде бы прямо-таки жутко вредоносный старец, понял, нет? А после того рабыня с ходу – бац! – из рук в руки получает вольную.

– Не слишком остроумный сюжет. Но… – …но весьма доходный! – воскликнул Ланселот. – Я тебе скажу, публика просто вне себя – совсем спятила. Полный восторг и восхищение. Вечером все собрались прихватить с собой домашних и соседей, чтобы это редкостное зрелище не осталось воспоминанием только для их отвагой бьющихся сердец… и так далее. Второе отделение даст кассу, понял, нет? Вечерний билет в пять раз дороже!

– Прекрасно, – прервал я его, – но почему это тебя так волнует?

– Знаете что, ребята, по-моему, это вовсе не номер!

Я чуток пошлёндал там по площади. И вот я вас спрашиваю: на кой черт понадобились той Десподите штук двести полуголых янычаров? Мотаются по всем улицам, по всем дорогам – в руках мушкеты, в зубах ятаганы, морды заплывшие, глазки как у носорогов. А некоторые с секирами. Мерзкое, я тебе скажу, зрелище. Но это все цветочки, Я ведь, ребята, парень шустрый, перед вами мне темнить нечего, да и стаж у меня кое-какой имеется. Так вот, пробрался я под носом у янычаров к цирковым палаткам. И скажу вам честно, ребята, что одна, драная палатка, стоявшая в сторонке, окруженная шестью янычарами, показалась мне очень даже интересной, Во-первых, почему отдельно поставлена, а потом, на кой ляд там эти шестеро янычаров крутятся? Вот вопрос! Как я туда просочился – не спрашивайте. Но просочился. На карачках, понял, нет? И что же вижу? Какой-то старикашка в цепях. Ага-а, ясное дело! Ну, думаю, ты, значит, и есть тот преступный старец, только какого черта тебя перед номером в цепи заковали? А папуля сам из себя этакий ангельский старичок с голубыми глазками. Не совсем чтобы развалина, а вообще-то вроде. Ребята, черт возьми, я этаких цепей двести чет не видел, а тут вдруг на тебе, надо же, здесь, в Городе! «В чем дело, друг?» – спрашиваю я папашу. Папаша в ответ ухмыляется. А зубы у него мировецкие. Белые, знаешь, такие. Ну, ладно. Кто хороший человек, кто плохой, я с ходу разберу. У меня многолетний стаж. Этот старик со своей белоснежной ухмылкой гадом быть не может. «Не знаю я, парень», – так мне папаша говорит. Ему, видите ли, сказали, что, мол, гарантией подлинной безопасности являются временные ограничения. «А сами во весь рот скалятся», – говорит мне папаша. «Во-во, точно, это сразу видать, – рублю я в ответ, – на мой взгляд, ты вроде бы в цепях, так, что ли? И все эти байки, что тебе напели, – говорю я ему, – прямо тебе скажу, мне не в новинку». – «И я так думаю, – сетует папаша и тут же признается: – Имею, дескать, такое предчувствие, что нынешний день, как ни крути, добром не кончится, – видать, голову оттяпают». А сам, знаешь, улыбается. Этак, ну, несамостоятельно, понял, нет? В чем его вина, того он не знает, но что-нибудь, говорит, найдут. К примеру, в молодые годы, говорит папаша, была у него привычка плеваться сквозь зубы. Ну, когда жену взял, жена отучила, но что было, то было, никуда не денешься. А один раз, опять же из чистого хулиганства, кинул яблочным огрызком в кота. Правда, не попал, но что это дает, он уж тогда сопляком-то не был, уже двенадцать лет ему стукнуло. Слушаю-слушаю, прямо ушам своим не верю. Это в наше-то время! В Городе! Форменная хреновина, ребята! Ну просто нет слов! Или мне скверный сон снится, или скоро будет драчка, думаю я себе. А папаша цепями громыхает и вдруг как вздохнет: «А-а, наплевать, пропади все пропадом, жизнь более-менее прожита, особых желаний вроде бы нет, разве дочку повидать перед смертью, девочку Рамоночку». Ах ты, чертяка окаянный, нечистая сила! Вот гут-то меня и осенило. «Когда тебя забрали-то, друг?» – спрашиваю я. «Нынче спозаранку, – отвечает папаша, – как раз кумекал, чего делать: ягодник прореживать или вперед прививки проверить, я ведь по должности-то садовник, а тут эти янычары ввалились, теперь вот сижу, сроду бы не подумал, до чего чудные коленца иной раз жизнь выбрасывает». Лады, старый приятель, соображаю я, а где же эта девочка – Рамоночка-то? «Девочка, – говорит папаша, – поступила осенью в цирковое училище, в газете объявление было. До сей поры Рамона, правда, ни строчки мне не написала, крепко, видать, там прикурить дают, не такое это, видать, легкое дело – костями трясти, как со стороны кажется. Но уж очень ей загорелось, я не стал препятствовать». Понял, нет – кто такая есть Рамона и кем ей приходится преступный старец? Прежде чем кто из этих жирнозобых янычаров успел сунуть нос в палатку, я оттуда смылся. Ну, Кааро, что ты на это скажешь?

– Марге, – сказал я, – ты ступай… или нет – пошли вместе!

Я крепко схватил Марге за руку, мы побежали обратно по сводчатому проходу, подбежали к кинотеатру, народ валил на «Шербурские зонтики», Марге упиралась, я, кажется, повысил голос:

– Семнадцатый ряд, третье место! Там свободные места, ясно? Я буду к концу сеанса. Встретимся здесь, у выхода. Если успею раньше, приду в зал. Ясно? Я должен одно дело… Ну, ступай, ступай!

– Кааро… – пискнула. Марге, краснея. – Я; я;

– Ступай. Все в порядке, – сказал я.

Марге покорилась. Понурив голову, пошла она смотреть «Шербурские зонтики», зажав свой зонтик под мышкой.

Убедившись, что девушка вошла в зал, мы с Ланселотом побежали обратно.

– Примечательно, что это происходит в районе Перро, – рявкнул я скороговоркой. Франты и веселые девицы смотрели на нас с удивлением.

Сводчатый проход наполнился грохотом наших шагов, лимонная долька быстро увеличивалась. – У этого чертового Перро другого и не бывает: то головы с плеч рубят, то людоед лопает семерых своих детей и еще чавкает притом. Чертовская неразбериха!.. А кто такая Десподита?

– Понятия не имею. Знаю только, это хозяйка труппы и директриса. А свой номер на канате она исполняет с профессиональной рассеянностью, достойной пенсионерки. Впрочем, ляжки у нее крепкие.

– Да заткнись ты, – махнул я рукой. – Номер на канате, говоришь? Так-так-так…

Наконец мы выбрались из-под сводов.

По широкой аристократической улице Карабаса-Барабаса прогуливались горожане. Стены были залеплены афишами: «Десподита – ревю – канатоходцы – канатодумцы – канатолежцы – канатоплясцы – Десподита – ревю – ревю – ревю – Рамона отрубает голову преступному старцу – Десподита – ревю – ревю – ревю – представление в двух отделениях – СЕГОДНЯ – только СЕГОДНЯ – ввиду особых обстоятельств только СЕГОДНЯ – преступник подвергается суровой, но справедливой каре – порочный старец-преступник – лирический аттракцион радости Рамоны – СЕГОДНЯ – только СЕГОДНЯ – по особым обстоятельствам только СЕГОДНЯ – посмотрите, не пожалеете, запомните на всю жизнь».

Горожане читали объявления, разглядывали рисунки на афишах и обменивались мнениями. В Городе уже шуршал слушок, что престарелый преступник, старец-лиходей, отец рабыни Рамоны, в юности он, этот старый человек, сразил плевком кота, вот смеху-то будет, шипели жители района Перро, сомкнув головы, я, например, никогда в кота не плевал, страшное дело, жуткое преступление, если поразмыслить, бедняга кот, что он только пережил, шептались жители района Перро, силы небесные, ахали женщины, один мужчина с видом знатока заметил: посмотрим, посмотрим, как эта девочка справится, ведь она выглядит такой сентиментальной…

– Ланселот! – сказал я, протискиваясь сквозь толпу. – Ты, кажется, прав. Надо торопиться!

Мне стало жарко, я расстегнул плащ и сдвинул кепочку на затылок. Ланселот, на голову выше всех, шагал, руки в карманах, челюсти сжаты.

– Ланселот, о дуэли ее может быть и речи. Короче: сотни молодцов тебе хватит?

– Эка! – воскликнул Ланселот. – Еще останется!

Я покачал головой:

– Это неизвестно.

Вынув свою палочку, я помахал ею. Улица Карабаса-Барабаса забурлила, жители беспокойно забегали, из переулка выкатился десяток фургонов, взмыленные кони, грызли пенные удила, натянутые до отказа вожжи с трудом сдерживали коней, обоз остановился посреди улицы. Со всех сторон к нему бежали браные парни: казаки Стеньки Разина, итальянские гарибальдийцы, восставшие крестьяне из Махтра и Ания, двое декабристов с бакенбардами, группа революционных матросов с красными нарукавными повязками, подошли кубинские барбудос, подбежали поджарые родезийские негры. Из фургонов им начали подавать мушкеты, заряжаемые с дула. Ланселот прыгнул на одну повозку и принялся подготавливать сражение. Вскоре бравые парни, построенные повзводно, затопали прочь. Кто-то из них, проходя мимо, сунул и мне мушкет. Я сделал, было два-три широких шага, чтобы присоединиться к ним, но потом остановился. Без меня обойдутся.