Текст книги "Глаз бури"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

– Извините. Я ухожу, – сказал он, сознавая, пока говорил, что они его не понимают. Саймон проклинал себя за то, что не научился у Бинабика или Джирики хоть нескольким словам языка троллей. Вечно сожалеешь и вечно поздно! Неужели он всегда будет таким простаком? Ему это надоело. Пусть кто-нибудь другой побудет в этой шкуре.

– Я уже ухожу, – повторил он. – Я просто шел за волком. Шел… за… волком. – Он говорил медленно, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно, несмотря на то, что горло сжималось от страха. Малейшая ошибка, и ему придется вытаскивать одно из этих копий из собственного тела.

Женщина наблюдала за ним. Она сказала что-то одному из сопровождавших. Он сделал несколько шагов по направлению ко входу в пещеру. Кантака угрожающе зарычала откуда-то изнутри, из гулких глубин, и тролль быстро откатился назад.

Саймон сделал еще один шаг вниз по тропе. Тролли молча следили за ним, стоя в напряженных выжидательных позах, но не пытались помешать. Он медленно повернулся к ним спиной и заспешил вниз по тропе, выбирая путь между серебристых камней. Через минуту три тролля, Кантака и таинственная пещера исчезли, оставшись позади.

В одиночестве он проделал путь вниз в обманчивом лунном свети. Пройдя половину пути, он бьш вынужден присесть, уперев локти в дрожащие колени. Он знал, что его бесконечная усталость и страх постепенно улягутся, но не мог придумать, чем утолить свое ужасное одиночество.

***

– Искренне сожалею, Сеоман, но ничего не поделаешь. Прошлой ночью Ренику – звезда, которую мы называем летним фонариком, – появилась над горизонтом при закате солнца. Я слишком задержался. Дольше я оставаться не могу.

Джирики сидел, скрестив ноги, на камне у входа в пещеру и смотрел вниз на затянутую дымкой долину. В отличие от Саймона и Хейстена на нем не было теплой одежды. Ветер трепал рукава его блестящей рубашки.

– Но что же нам делать с Бинабиком и Слудигом? – Саймон швырнул камень вниз, в душе надеясь, что он попадет в какого-нибудь скрытого туманом тролля. – Их убьют, если ты им не поможешь.

– Я ничего не смог бы сделать в любом случае, – сказал тихо Джирики. – Кануки вправе сами вершить правосудие, и мне не пристало вмешиваться.

– Не пристало? К черту пристойность. Бинабик даже говорить не хочет! Как он может защищаться?

Ситхи вздохнул, но его птичье лицо оставалось невозмутимым.

– Может быть, ему нечего сказать? Возможно, Бинабик знает, что нанес вред своему народу?

Хейстен возмущенно фыркнул:

– Нам даже не сказали, в чем его обвиняют.

– Насколько мне известно, он нарушил клятву, – сказал Джирики мягко и повернулся к Саймону. – Я должен идти, Сеоман. Известие о нападении охотника королевы норнов на зидайя крайне расстроило мой народ. Они хотят, чтобы я вернулся. Столько всего необходимо обсудить! – Джирики убрал с глаз прядь волос. – К тому же со смертью моего родственника Аннаи на меня ложится большая ответственность. Его имя надлежит торжественно занести в Книгу Танцев Года, и я менее всех других в моей стране имею право пренебречь этой ответственностью. В конце концов именно Джирики И-са'Онсерей привел его на место смерти, и это все связано со мной и с моим упрямством, в том числе его смерть. – Голос ситхи зазвучал тверже, а смуглая рука сжалась в кулак. – Ты понимаешь, что я не могу отказаться от этого ритуала?

Саймон был в отчаянии.

– Я ничего не знаю о вашей Книге Танцев, но ты обещал, что мы сможем выступить в защиту Бинабика! Они тебе так сказали.

Джирики склонил голову набок.

– Да, Пастырь и Охотница договорились об этом.

– Как мы сможем это сделать без тебя? Мы не знаем языка тролллей, а они не понимают нашего.

Саймону показалось, что по непроницаемому лицу ситхи промелькнула тень озабоченности, но она исчезла так быстро, что он не мог сказать этого с уверенностью. Глаза Джирики, искрившиеся золотом, встретились с его глазами и долго не отрывались.

– Ты прав, Сеоман, – сказал Джирики медленно. – И раньше бывало, что честь и родовое чувство ставили меня в затруднительное положение. Мне и раньше приходилось выбирать между честью и долгом и другими обязательствами, но никогца я не оказывался в таком трудном положении. – Он опустил голову и уставился на свои руки, потом медленно поднял глаза к серому небу. – Аннаи и семья должны простить. Джасу пра-перокхин (Позор дома моего (ситх.))! В Книгу Танцев Года должен быть занесен мой позор. – Он глубоко вздохнул. – Я останусь, пока не состоится суд над Бинабиком из Йиканука.

Саймон должен был бы несказанно обрадоваться, но вместо этого он ощутил лишь пустоту. Даже для смертного было ясно, сколь глубоко несчастен принц ситхи. Джирики принес какую-то невероятную жертву, недоступную пониманию Саймона. Но что поделаешь? Они все оказались здесь, вне известного им мира, все были пленниками по крайней мере обстоятельств. Они были невежественными героями, друзьями клятвопреступника…

Вдруг по спине Саймон пробежал холодок.

– Джирики! – вырвалось у него. Он помахал рукой, как бы пытаясь очистить путь для вдохновения.

Получится ли? Если получится, поможет ли?

– Джирики, – повторил он на этот раз тише. – Мне кажется, я придумал что-то, что позволит тебе выполнить долг и одновременно поможет Слудигу и Бинабику.

Хейстен, услышав, как прерывается от волнения голос Саймона, положил палку, которую вырезал, и наклонился к нему. Джирики приподнял бровь в ожидании.

– Тебе нужно сделать лишь одно: пойти со мной к королю и королеве, то есть к Пастырю и Охотнице, – сказал Саймон.

***

Поговорив с Нунуйкой и Вамманаком и добившись неохотного согласия на свое предложение, Саймон и Джирики, освещенные горной луной, возвращались из Дома предка. На лице ситхи была легкая улыбка.

– Ты продолжаешь удивлять меня, юный Сеоман. Это смелый ход. Не имею представления, поможет ли это твоему другу, но тем не менее – это начало.

– Они ни за что бы не согласились, если бы ты не вступился, Джирики. Спасибо.

Ситхи сделал какой-то сложный жест своими выразительными руками.

– Все еще существует хрупкое уважение между зидайя и судходайя – детьми заката, в основном это относится к эрнистирийцам и канукам. За пять веков нельзя разрушить то благое, что создавалось на протяжении тысячелетий. Тем не менее многое изменилось. Вы, смертные – дети Лингита, как зовут вас тролли, – находитесь на подъеме. Но мой народ уже не принадлежит этому миру. – Он положил свою легкую ладонь на руку Саймона. – Есть еще связь между нами, мной и тобой, Сеоман. Я не забыл об этом. – Саймон, шагая рядом с бессмертным, не знал, что сказать в ответ. – Я прошу, чтоб ты понял лишь одно: нас очень немного. Я обязан тебе жизнью – дважды, к моему огорчению, – но мой долг по отношению к моему народу перевешивает даже ценность моего непрерывного существования. Есть нечто, от чего так просто не отмахнешься, мой смертный друг. Я, конечно, надеюсь, что Бинабик и Слудиг выживут… но я принадлежу к роду зидайя и должен донести до моего народа рассказ о том, что произошло на Драконьей горе: предательство поданных Утук'ку и смерть Аннай.

Он неожиданно остановился и повернулся к Саймону. Волосы его развевались, и в лиловатых вечерних тенях он казался духом диких гор. На мгновение Саймон уловил в глазах Джирики бесконечные годы, прожитые ситхи, и ему показалось, что он улавливает это великое неуловимое: бесконечное число поколений расы, к которой принц принадлежал, годы их истории, бесчисленные, как песчинки на берегу.

– Все не просто кончается, Сеоман, – сказал Джирики неторопливо, – даже с моим отъездом. Совсем не нужно быть волшебником, чтобы предсказать, что мы еще встретимся. Долги зидайя запоминаются надолго. Они становятся мифами. У меня перец тобой такой долг. – Джирики снова сделал руками своеобразный жест, затем достал из-под своей тонкой рубашки какой-то круглый предмет. – Ты уже видел это, Сеоман, – сказал он. – Это мое зеркало – пластинка чешуи Великого Червя, как говорит легенда.

Саймон принял зеркало из протянутой руки ситхи, поражаясь его невесомости. Резная рамка холодила ладонь. Однажды это зеркало показало ему Мириамель; в другой раз Джирики извлек из его глубин лесной город Энки э-Шаосай. Теперь оно отражало лишь суровое лицо Саймона, нечеткое в меркнувшем свете дня.

– Я дарю его тебе. Оно служило нашей семье талисманом с незапамятных времен. Вне моих рук оно будет простым зеркалом. – Джирики поднял руку. – Нет, это не совсем так. Если тебе нужно будет поговорить со мной, если придет нужда во мне, настоящая нужда, обратись к зеркалу. Я услышу и узнаю. – Джирики направил на безмолвного Саймона палец. – Но не думай, что я тут же явлюсь в облаке дыма, как в одной вашей сказке. Я не обладаю такими способностями, такими волшебными силами. Я не могу даже обещать, что приду. Но узнав о твой нужде, я постараюсь помочь по мере сил. У зидайя есть друзья даже в этом новом мире, где живут смертные.

Губы Саймона зашевелились.

– Спасибо, – наконец вымолвил он. Маленькое серое зеркальце вдруг показалось очень тяжелым. – Спасибо.

Джирики улыбнулся, обнажив ряд белых зубов. И снова Саймону показалось, что среди своего народа он всего лишь юноша.

– У тебя есть еще и кольцо. – Он показал на другую руку Саймона, на тонкий золотой обруч со знаком рыбы. – Кстати о сказках про гоблинов, Сеомая! Белая стрела, черный меч, золотое кольцо и зеркало ситхи – ты так нагружен важной добычей, что будешь звенеть на ходу. – Принц засмеялся: трель шелестящих звуков.

Саймон посмотрел на кольцо, которое было спасено для него из руин жилища доктора и послано Бинабику – последняя воля Моргенса. Замызганное кольцо не слишком привлекательно выглядело на его почерневшем от грязи пальце.

– Я все еще не знаю, что означает надпись внутри, – сказал он. В минутном порыве он стащил его с пальца и передал ситхи. – Бинабик тоже не смог прочесть ее, он понял только что-то насчет драконов и смерти. – Внезапно его осенила мысль:

– Может быть, оно помогает убивать драконов? – Это его как-то не обрадовало, тем более что ему все казалось, что он не смог убить этого ледяного червя. Неужели это был всего лишь магический трюк? По мере того как к Саймону возвращалась былая сила, он стал все больше гордиться своей отвагой перед ужасным Игьяриком.

– То что произошло на Урмсхейме, произошло между тобой и сыном древней Идохеби, Сеоман. Никакого волшебства не было! – Улыбка исчезла с лица Джирики. Он торжественно возвратил кольцо. – Но я не могу сообщить тебе ничего более о кольце. Если мудрый Моргенс не объяснил тебе всего, когда послал кольцо, я не возьмусь рассказывать о нем. Наверное, я и так обременил тебя лишними знаниями за время нашего краткого знакомства. Даже самые отважные из смертных устают от избытка правды.

– Ты можешь прочесть, что здесь написано?

– Да, это написано на одном из языков зидайя, хотя, что особенно интересно для вещи, принадлежащей смертному, на одном из самых малоизвестных. Вот что я тебе скажу, однако: насколько я понимаю значение надписи, она никак не связана с твоим нынешним положением и знание ее содержания никаким ощутимым образом тебе не поможет.

– И это все, что ты мне скажешь?

– Пока да. Может быть, при нашей новой встрече я лучше пойму, почему его дали тебе. – Лицо ситхи выглядело обеспокоенным. – Удачи тебе. Ты необычный юноша для смертного.

В этот момент они услышали крик Хейстена, который направлялся к ним, чем-то размахивая: он поймал снежного зайца и с радостью возвестил, что огонь разведен и можно готовить еду.

***

Несмотря на приятную сытость в желудке от мяса, тушенного с травами, Саймон долго не мог уснуть в эту ночь. Когда он лежал на тюфяке и смотрел на красные отблески, играющие на потолке пещеры, в голове его проносилось все происшедшее с ним: все эти невероятные события, участником которых он оказался.

Я попал в какую-то историю, так сказал Джирики. В историю, подобную той, что рассказывал Шем, а может быть, это История, которой обучал меня доктор Моргенс? Но никто не говорил мне, как ужасно оказаться в середине сказки, не зная конца…

Постепенно сознание отключилось, но ненадолго. Внезапно он проснулся. Хейстен, как всегда, похрапывал и вздыхал в бороду, объятый крепким сном. Джирики исчез. Эта необычная пустота в пещере подтвердила Саймону, что ситхи действительно ушел, отправился вниз, в свои родные места.

***

Охваченный одиночеством, даже несмотря на сонное бормотание стража неподалеку, он вдруг заплакал. Он плакал тихо, стыдясь этой немужественной слабости, но не мог сдержать поток слез так же, как не смог бы поднять на плечах гору Минтахок.

***

Саймон и Хейстен пришли в Чидсик Уб-Лингит в час, указанный Джирики: час после рассвета. Мороз усилился. Лестницы и ременные мосты раскачивал холодный ветер, на них никого не было видно. Каменные переходы Минтахока стали еще более коварными, чем обычно, так как их покрйвал местами тонкий слой льда.

Когда двое пришельцев пробирались через толпу болтающих троллей, Саймон тяжело опирался на руку Хейстена. Он плохо спал после ухода ситхи, сны его были наполнены тенями мечей и. притягательно-необъяснимым присутствием темноглазой девочки.

Тролли вокруг них были наряжены, многие надели ожерелья из резной кости, черные волосы женщин украшали гребни из черепов, птиц и рыб. Мужчины и женщины передавали друг другу бурдюки с каким-то горным горячительным напитком и жестикулировали, прикладываясь к нему. Хейстен неодобрительно наблюдал за всем этим.

– Я уговорил одного из них дать мне попробовать, – сказал страж. – На вкус как лошадиная моча, не лучше. Чего бы я не дал за каплю пирруинского красного!

В центре зала, прямо у рва с незажженным маслом, Саймон и Хейстен обнаружили четыре табурета, искусно вырезанных из кости с сиденьями из натянутой кожи, которые стояли перед пустым помостом. Так как суетливые тролли уже удобно расположились повсюду, оставив эти четыре сиденья свободными, чужаки догадались, что два из них предназначены им. Не успели они усесться, как окружавшие их йиканукцы встали. Раздался странный звук, отражавшийся от стен кратера, – торжественное глухое песнопение. Непонятные канукские слова в море этих звуков казались плавающими обломками, возникающими над волнами и снова ныряющими в пучину стенаний. Звук был необычным и тревожащим душу.

На мгновение Саймону показалось, что эти песнопения как-то связаны с его и Хейстена появлением в пещере, но темные глаза собравшихся в зале были устремлены к двери в дальней стене.

Через эту дверь появился, наконец, не хозяин Йиканука, как ожидал Саймон, а фигура еще более экзотическая, чем окружавшие его. Вошедшим был тролль, судя по росту. Его маленькое мускулистое тело было так натерто маслами, что блестело в свете ламп. На нем была кожаная юбка с бахромой, а лицо скрывала маска из бараньего черепа, украшенная нарядной резьбой и отполированная так, что казалась филигранной белой корзинкой вокруг черных глазниц. Два огромных витых рога, выскобленных почти до прозрачного состояния, возвышались над его плечами. Мантия из белых и желтых перьев и ожерелье из черных полированых когтей колыхались под костяной маской.

Саймон не знал, является ли он священником, танцором или глашатаем, возвещающим явление королевской четы. Когда он топнул своей блестящей от масла ступней, толпа восторженно взревела. Когда же он коснулся кончиков рогов, а затем поднял ладони к небу, тролли замерли и быстро возобновили свое торжественное песнопение. В течение нескольких минут он скакал по помосту, причем делал это старательно, как бы выполняя серьезную работу, а потом остановился, прислушиваясь. Еще четыре фигуры появились в дверях: трое ростом с троллей, и один, возвышавшийся над ними.

Бинабика и Слудига провели вперед. По одному троллю-стражнику стояло с каждой стороны, причем острия их пик были все время направлены на затылки пленников. Саймону хотелось встать и крикнуть, но широкая ладонь Хейстена легла на его руку, удерживая его на месте.

– Держись, парень. Они пройдут мимо нас. Повремени. Не устраивай представления для этого сброда.

Как тролль, так и риммерсман сильно похудели с тех пор, как Саймон видел их последний раз. Лицо Слудига в пышной бороде покраснело и шелушилось. Бинабик был бледнее, чем раньше, его когда-то загорелая кожа стала похожей на тесто, глаза ввалились, окруженные тенями.

Они шагали медленно, голова тролля была опущена, Слудиг же с вызовом огляделся и мрачно улыбнулся, заметив Саймона и Хейстена. Остановившись у рва, образовавшего внутреннее кольцо, риммерсман протянул руку и потрепал Саймона по плечу и тут же рыкнул от боли, когда страж ткнул его копьем в руку.

– Был бы у меня меч, – пробормотал Слудиг, ступив вперед и неохотно опустившись на один из табуретов. Бинабик занял другой, с краю.

– Тут одним мечом не обойдешься, приятель, – прошептал Хейстен. – Они маленькие, но крепкие. Посмотри, сколько их тут, проклятых.

– Бинабик! – горячо проговорил Саймон, наклоняясь через Слудига. – Бинабик! Мы пришли за тебя вступиться!

Тролль поднял голову, и на миг показалось, что он готов заговорить, но выражение его глаз было далеким. Он еле приметно качнул головой, затем снова уставился на пол кратера. Саймон почувствовал, как внутри у него нарастает гнев. Бинабик должен бороться! А он сидит, как старая кляча, ожидая убоя.

Нарастающий гул возбужденных голосов внезапно смолк. Еще три фигуры возникли в дверях и медленно двинулись вперед: Охотница Нунуйка и Пастырь Вамманак в полном церемониальном одеянии – в мехах, с украшением из кости и шлифованных камней. Еще одна фигура следовала за ними – молчаливая, мягко ступающая молодая женщина-тролль. Ее большие глаза ничего не выражали, а губы были сжаты в прямую линию.

Она окинула беглым, как бы невидящим взглядом табуреты и отвернулась. Тролль с бараньими рогами сопровождал пляской шествие троицы, пока они не достигли помоста и не уселись на диван из кожи, покрытый мехами. Незнакомка уселась прямо перед королевской четой, но на ступеньку ниже. Скачущий герольд – или кем он там был, Саймон никак не мог решить, – сунул тонкую свечку в одну из настенных ламп, а потом коснулся ею масляного круга, который тут же вспыхнул. Пламя побежало по кругу, за ним стлался черный дым. Через минуту дым рассеялся, поднявшись к потолку. Те, кто был рядом, оказались в огненном кольце.

Пастырь наклонился вперед, подняв свое крючковатое копье, и махнул в сторону Бинабика и Слудига. Пока он говорил, толпа снова запела, пропела несколько слов и замолкла, но Вамманак продолжал говорить. Его жена и молодая женщина смотрели перед собой. Взгляд Охотницы показался Саймону далеко не сочувствующим, скорее враждебным. Чувства остальных определить было сложнее.

Речь продолжалась некоторое время. Саймон уже начал подозревать, что властители Йиканука нарушили обещание, данное Джирики, когда Пастырь замолчал, махнул пикой в сторону Бинабика, затем сердито взмахнул в сторону его товарищей. Саймон взглянул на Хейстена, который поднял брови, как бы говоря: посмотрим, что будет.

– Обстоятельства имеют необычайность, Саймон.

Это заговорил Бинабик; причем глаза его были обращены к земле. Звуки его голоса показались Саймону не менее приятными, чем пение птиц или звук дождя по крыше. Саймон знал, что улыбается, как последний простак, но ему было в этот момент все равно.

– Кажется, – продолжал Бинабик голосом, сиплым от долгого молчания, – что вы с Хейстеном находитесь здесь гостями моих повелителей и что я имею должность говаривать вам все, что будут говаривать они, потому что никто здесь не имеет достойного знания вашего языка.

– Мы же не сможем вступиться за тебя, если нас не понимают, – тихо сказал Хейстен.

– Мы тебе поможем, Бинабик, а твое молчание не поможет никому, – сказал Саймон убежденно.

– Это, как я говорил, вызывает удивление, – просипел Бинабик. – Передо мной высказывают обвинение в бесчестности, и в одно и то же время я имею должность честно передавать рассказ о своих дурных поступках низоземцам, так как они почетные гости. – Слабый намек на мрачную улыбку промелькнул в уголках его губ. – Уважаемый гость, триумфатор драконов, тот, кто имеет обычай вмешаться в чужие дела, я вижу здесь твою руку, Саймон. – Он на миг сощурился, затем вытянул свои узловатые пальцы, как бы желая дотронуться до лица Саймона, – твой шрам приносит почет, друг Саймон.

– Что ты сделал, Бинабик? Или что они считают, ты сделал?

Улыбка исчезла с лица маленького человека:

– Я не выполнял клятву.

Нунуйка резко сказала что-то. Бинабик поднял на нее глаза и кивнул.

– Охотница говаривает, что я имел в достаточности времени, чтобы давать пояснения. Теперь мои преступления имеют должность быть рассказанными для всеобщего осуждения.

***

Бинабик переводил происходящее на вестерлинг, и все, казалось, происходило очень быстро. Иногда по-видимому он переводил дословно, иногда суть сказанного передавалась вкратце. Хотя и создавалось впечатление, что Бинабик обрел свою былую живость, выполняя роль переводчика, не было сомнения в безнадежности ситуации.

– Бинабик, ученик Поющего, великого Укекука, ты провозглашен клятвопреступником, – Пастырь Вамманак наклонился вперед, беспокойно теребя жиденькую бородку, как будто вся процедура ему не нравилась. – Ты это отрицаешь?

За переводом этого вопроса последовало долгое молчание. Затем Бинабик отвернулся от своих друзей и взглянул на правителей Йиканука.

– Я не отрицаю, – сказал он, наконец. – Я предлагаю вашему вниманию всю правду, если вы соблаговолите выслушать, вы, зоркая глазом и твердый рукой.

Нунуйка откинулась на подушки.

– Для этого еще будет время. – Она повернулась к мужу. – Он этого не отрицает.

– Итак, – важно заявил Вамманак, – Бинабику предъявлено обвинение. Ты, крухок, – он повернул свою круглую голову к Слудигу, – обвиняешься в том, что будучи представителем расы, объявленной вне закона, атаковал и ранил наших людей, чего не случалось с незапамятных времен. Никто не может отрицать, что ты риммерсман, и обвинение остается в силе.

Когда слова Пастыря были переведены, Слудиг начал гневно отвечать на них, но Бинабик поднял руку, и Слудиг, как ни странно, замолк.

– Не может быть справедливого суда над старыми врагами, как я понимаю, – пробормотал северянин Саймону. Его свирепый взгляд погас, он уныло нахмурился. – Конечно, некоторым троллям в руках моих соплеменников пришлось хуже, чем мне здесь.

– Теперь пусть выступят те, кому есть чем подтвердить обвинение, – сказал Вамманак.

Пещера наполнилась тишиной ожидания. Вперед выступил герольд, позванивая ожерельями. Сквозь глазницы бараньего черепа он посмотрел на Бинабика с нескрываемым презрением, затем поднял руку и-сказал грубым низким голосом:

– Канголик, заклинатель духов, говорит: Укекук, Поющий, не пришел в Ледяной дом в последний день зимы, а таков был закон нашего народа с тех самых времен, как Шедда дала нам эти горы. – Бинабик переводил. Его голос воспринял что-то от неприятного тона обвинителя. – Канголик говорит: Бинабик, ученик Поющего, также не пришел в Ледяной дом.

Саймон физически ощущал волны ненависти, излучаемые его другом и троллем в маске. Было ясно, что они давние враги.

Заклинатель духов продолжал:

– По причине того, что ученик Укекука не пришел выполнять свой долг – исполнять Ритуал Призывания – Ледяной дом до сих пор не растаял и зима не ушла из Йиканкука. Своим предательством Бинабик отдал народ холоду. Лето не придет, и многие умрут. Канголик называет Бинабика нарушителем клятвы, преступником.

Сердитый говор пронесся по пещере. Заклинатель духов снова присел, прежде чем Бинабик перевел его слова на вестерлинг.

Нунуйка огляделась с ритуальной медлительной торжественностью:

– Еще кто-нибудь обвиняет Бинабика?

Молодая незнакомка, о которой Саймон почти забыл, слушая бурные обвинения Канголика, медленно поднялась со своего места на верхней ступени. Глаза ее были полуопущены, а голос тих. Она говорила очень недолго.

Бинабик не сразу объяснил значение ее слов, хотя они вызвали шелест шопота среди многочисленных троллей, собравшихся в пещере. На лице друга Саймон увидел выражение, которого никогда не замечал раньше: он выглядел совершенно несчастным. Бинабик смотрел на молодую женщину с мрачной сосредоточенностью, как будто был свидетелем какого-то ужасного события, которое он тем не менее должен наблюдать, чтобы позднее изложить его в деталях.

Когда Саймон уже подумал, что Бинабик снова замолчал, на этот раз навсегда, тролль вдруг заговорил, бесстрастно, как бы повествуя о некогда полученной ране, которая теперь кажется незначительной.

– Ситкинамук, младшая дочь Нунуйки, Охотницы, и Вамманака. Пастыря, тоже говорит вину Бинабика из Минтахока. Он поставлял свое копье у ее дверей, но когда проходило девять раз по девять дней и наступал день свадьбы, он не пришел. Он не прислал слова объяснения. Когда он вернулся в наши горы, он не спешил домой, к своему народу, а отправился с крухоком и утку к запретному пику Йиджарьюку. Он призывал позор на Дом предка и на свою бывшую нареченную. Ситкинамук объявляет его преступником, нарушителем клятвы.

Как громом пораженный, Саймон смотрел на несчастное лицо Бинабика, пока тот монотонно излагал суть дела. Женитьба! Все то время, пока Саймон и этот человек пробивались в Наглимунд и прокладывали путь через белое безмолвие пустоты, соплеменники Бинабика ждали, что он выполнит свои брачные обязательства. А обручен он был не с кем-нибудь, а с дочерью Пастыря и Охотницы! И он ни разу даже не намекнул!

Саймон присмотрелся к той, что высказала обвинения против Бинабика. Хотя Ситкинамук, на взгляд Саймона, была ростом с прочих своих соплеменников, она казалась ему выше Бинабика. Ее блестящие черные волосы были заплетены в косы по обеим сторонам лица, а под подбородком соединялись в одну толстую косу, переплетенную небесно-голубой лентой. На ней было немного драгоценностей, особенно по сравнению с ее устрашающей мамашей. Единственный темно-синий камень на лбу держался на тонком ремешке черной кожи.

На ее смуглых щеках был заметен легкий румянец. Взгляд ее был затуманен гневом или страхом, но в линии подбородка улавливались своеволие и вызов, а в глазах – острота, но не острота лезвия, как у Нунуйки, а решительность. На миг Саймон взглянул на нее взглядом ее соплеменника: это не была нежная податливая красота; перед ним была красивая и умная молодая женщина, завоевать которую очень нелегко.

Он внезапно понял, что именно она стояла в ту ночь перед пещерой Кантаки, это она угрожала ему копьем. Какой-то еле уловимый поворот головы подсказал ему это. Воспоминание убедило его, что перед ним действительно охотница, дочь своей матери.

Бедный Бинабик! Возможно, ее расположение нелегко завоевать, но его другу это удалось, по крайней мере, так казалось. Однако ум и решительность, которые, очевидно, так пленили Бинабика, теперь были обращены против него.

– Я имею согласие с Ситкинамук, дочерью лунного рода, – наконец ответил Бинабик. – Большая поразительность была в том, что она вообще принимала копье такого недостойного, как ученик Поющего

Ситкинамук скривила губы на эти слова, как будто с отвращением, но ее презрение не показалось Саймону слишком убедительным.

– Позор мой очень велик, – продолжал Бинабик. – Мое копье и в действительности стояло у ее двери девять раз по девять ночей. Я не приходил на свадьбу, когда прошли эти ночи. Я не имею слов, которыми я мог бы залечить нанесенную рану Или очень уменьшить свою вину. Я имел необходимость выбирать и так случается со всеми, кто уже имеет зрелость, и с мужчинами и с женщинами. Я был в чужой стране, господин мой совсем умер. Я имел необходимость сам находить решения. Если бы я имел обязанность выбирать еще один раз, я должен с прискорбием говорить, что я повторял бы тот же выбор.

Толпа гудела от полученного потрясения, пока Бинабик переводил сказанное своим товарищам. Закончив перевод, он снова повернулся к молодой женщине, стоявшей перед ним, и сказал ей что-то тихо и быстро, назвав ее Ситки, а не полным именем. Она резко отвернулась, как будто была не в состоянии смотреть на него. Он не перевел своих последних слов, но с грустью повернулся к ее матери и отцу.

– В отношении чего же, – сказала Нунуйка неодобрительно, – тебе пришлось принимать решение? Какой выбор сделал тебя клятвопреступником? Тебя, который и так забрался далеко за пределы родных снегов, тебя, чье копье было выбрано среди других той, которая намного выше тебя?

– Мой господин Укекук давал обещание доктору Моргенсу их Хейхолта, весьма мудрому человеку. Когда он умирал, я понял, что имею обязанность выполнять его обещание.

Вамманак наклонился вперед, и борода его тряслась от гнева и удивления:

– Ты считаешь обещание, данное низоземцам, более важным, чем брак с дочерью Дома предка или призыв лета? Правду говорят, Бинабик, те, кто считает, что ты воспринял безумие у ног толстого Укекука. Ты отвернулся от своего народа ради… утку?

Бинабик беспомощно покачал головой.

– Дело не только в том, Вамманак, Пастырь кануков. Мой господин питал страх перед серьезной опасностью, и не только для Йиканука, но также и для всего мира. Укекук питал страх перед зимой, более жестокой, чем все, которые уже были, такой, которая оставит Ледяной дом замерзшим на тысячу черных лет. Но не только очень плохая погода пугала его. Моргенс, мудрый из Эркинланда, питал такие же опасения. Именно из-за них это обещание получило великую важность, именно поэтому – потому что я не имею сомнений в истинности опасений моего наставника – я бы снова нарушал клятву, если бы не имел иного выхода.

Ситкинамук снова смотрела на Бинабика. Саймон надеялся, что ее сердце смягчилось, однако губы ее по-прежнему были сжаты в тонкую горькую линию. Ее мать Нунуйка ударила ладонью по древку копья.

– Это совсем не оправдание! – воскликнула Охотница. – Совершенно. Если бы я боялась сползания снегов с верхних переходов, разве я бросила бы голодать своих детей, покинув пещеру? Это все равно что заявить, что твой народ и дом, тебя вскормивший, ничего для тебя не значат. Ты хуже пьяницы, который по крайней мере говорит: "Мне не следует пить", но снова поддается слабости. Ты стоишь перед нами, смелый, как грабитель чужих седельных сумок, и заявляешь: "Я это сделаю снова. Моя клятва ничего не стоит". – Она в гневе потрясла копьем. Собравшаяся публика согласно зашипела. – Тебя тотчас же следует казнить. Если ты заразишь других своим безумием, ветер будет выть в пустых пещерах еще до того, как вырастунаши дети.

Как только Бинабик закончил перевод своим безжизненным голосом, Саймон вскочил, трясясь от гнева. Лицо его горело, особенно шрам от ожога, и каждый удар сердца сейчас приводил на память тот момент, когда Бинабик приник к спине ледяного червя и кричал Саймону, чтобы тот бежал, спасался, что он, тролль, будет бороться один.