Текст книги "Глаз бури"

Автор книги: Тэд Уильямс

11 ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР

– Нет, принц Джошуа. Мы не можем допустить, чтобы вы сделали такую глупость. – Изорн тяжело сел, оберегая раненую ногу.

– Не можете? – Принц оторвал глаза от пола и посмотрел на риммера. – А разве вы мои тюремщики? Разве я неразумный ребенок или полный идиот? Почему вы указываете мне, что я должен делать?

– Мой принц, – сказал Деорнот, успокаивающе положив руку на колено раздраженного Изорна. – Вы, конечно, господин здесь. Разве мы не следуем за вами, куца бы вы ни позвали нас? Разве мы не клялись вам в преданности? – По всей комнате угрюмо закивали головы. – Но вы просите у нас слишком многого. Поймите это. После страшного предательства,.которое мы только что видели, неужели вы считаете, что королю вообще можно доверять?

– Я знаю его, как никто из вас. – Джошуа, словно сжигаемый каким-то внутренним огнем, вскочил с кресла и подошел к столу. – Он желает моей смерти, конечно, но не такой. Не такой бесчестной. Если он поклянется, что это будет совершенно безопасно, и если мы не совершим явной глупости, я вернусь назад целым и невредимым. Он все еще играет роль Верховного короля, а Верховные короли не убивают своих братьев, когда они приходят к ним безоружные и под флагом перемирия.

– Тоща почему он бросил вас в подземелье, о котором вы нам рассказывали? – нахмурившись, спросил Этельферт из Тинсетта. – Вам кажется, что это доказательство его благородства?

– Нет, – отвечал Джошуа. – Но я не думаю, что это было делом рук Элиаса. Мне кажется, что этим управлял Прейратс, по крайней мере до того, как дело было сделано. Элиас превратился в чудовище – и да поможет мне Бог, потому что некогда он был моим братом больше, чем по крови, – но у него все еще сохранилось какое-то понятие о чести.

Деорнот зашипел:

– Такое, какое он показал Леобардису?

– Честь волка, который убивает слабых и бежит от сильных! – фыркнул Изорн.

– Я не думаю. – Спокойное лицо Джошуа напряглось. – Отцеубийство Бенигариса было продиктовано завистью. Я подозреваю, что Элиас…

– Простите, принц Джошуа, – вмешался Ярнауга и, подняв брови, обвел глазами слушателей. – Не кажется ли вам, что вы ищете оправдания вашему брату? Озабоченность ваших подданных весьма похвальна. То, что Элиас попросил о переговорах, вовсе не означает, что вы должны немедленно спешить к нему. Не будет бесчестьем, если вы откажетесь.

– Спаси меня Узирис, старик, меня ни капли не беспокоит, кто и что подумает о моей чести! – отрезал Джошуа. – Я знаю моего брата и понимаю его так, как никто из вас понять не может, – и не говорите мне, что он переменился, Ярнауга. – Принц сверкнул бешеным взглядом, предупреждая неизбежные слова старика. – Как бы то ни было, я пойду, и больше тут нечего обсуждать. Теперь оставьте меня. Еще много дел, о которых я должен подумать.

***

– Он сошел с ума, Деорнот? – спросил Изорн. Широкое лицо северянина потемнело от мрачного предчувствия. – Как он может по собственной воле идти прямо в кровавые руки короля?

– Упрямство, Изорн! Но кто я такой, чтобы так говорить о нем? Может быть, он действительно знает, что делает. – Деорнот покачал головой. – Эта проклятая штука все еще здесь?

– Шатер? Да. На расстоянии полета стрелы от стен – и столько же до лагеря Элиаса.

Деорнот шел медленно, подделываясь под шаг молодого риммера, которому сильно мешала его раненая нога.

– Спаси нас Бог, Изорн, никогда раньше я не видел его таким, а уж я служу ему с тех пор, как у меня хватило силы держать в руках меч. Кажется, он решил доказать, что Гвитин был не прав, когда назвал его нерешительным. Что ж, если мы не можем его остановить, надо сделать все возможное, чтобы его защитить. Герольд короля сказал: не больше двух телохранителей?

– И столько же у короля.

Деорнот задумчиво кивнул.

– Если эта моя рука, – он показал на перевязь из белой ткани, – сможет двигаться послезавтра, никакая сила на небе и на земле не удержит меня от того, чтобы быть одним из этих двух.

– А я буду другим, – сказал Изорн.

– Мне кажется, тебе лучше оставаться за стенами с двумя десятками всадников. Давай поговорим с лордом-констеблем Идгремом. Если будет засада, если заметят, что хоть воробей вылетит из лагеря к этому шатру, – вы будете там за несколько мгновений.

Изорн кивнул.

– Хорошо. Может быть, нам стоит еще поговорить с мудрецом Ярнауга? Пусть он даст Джошуа какие-нибудь чары.

– В чем он действительно нуждается, и мне больно говорить об этом, – так это в заклятье, которое защитило бы его от собственной неосторожности. – Деорнот перешагнул через большую лужу. – Как бы то ни было, никакие чары не защитят от удара кинжалом в спину.

***

Губы Лута постоянно безмолвно двигались, как будто он непрерывно что-то объяснял. Его непрестанное бормотание стало безмолвным накануне, и Мегвин проклинала себя за то, что не записала его последних слов, но тогда она надеялась, что он снова обретет голос, как это бывало уже много раз с тех пор, как его ранили. Теперь она понимала, что этого уже не будет.

Глаза короля были закрыты, но на восковом лице постоянно сменялись выражения страха и скорби. Касаясь его горящего лба, глядя на то, как напрягаются губы, силясь что-то сказать, она все время чувствовала, что должна заплакать, что когда непролившиеся слезы переполнят ее, они хлынут наружу прямо через кожу. Но Мегвин не плакала с той самой ночи, когда ее отец повел войско на Иннискрик – даже тогда, когда его принесли к ней на носилках, обезумевшего от нестерпимой боли, замотанного ярдами потемневшей от крови ткани. Если она не плакала тогда, то теперь уж никогда не заплачет. Слезы нужны детям и идиотам.

Чья-то рука коснулась ее плеча.

– Мегвин, принцесса. – Это был Эолер. Его умное лицо было сложено в горестную маску так же тщательно, как складывают на зиму летнюю одежду. – Мне нужно поговорить с вами, но не здесь.

– Уйдите, граф, – сказала она, оглядываясь на грубую постель из палок и соломы. – Мой отец умирает.

– Я разделяю ваше горе, леди. – Его прикосновение стало тяжелее, как ласка животного, слепо тыкающегося носом в темноте. – Разделяю, поверьте. Но живые должны жить, поймите, а ваши люди нуждаются в вашей помощи. – Как бы почувствовав, что его слова слишком холодны и горды, он быстро и нежно сжал ее руку и сразу отпустил. – Пожалуйста. Лут уб-Лутин не хотел бы, чтобы это было как-нибудь иначе.

Мегвин подавила горестные возражения. Он был прав, как всегда. Она встала. Колени, так долго упиравшиеся в каменный пол пещеры, теперь ныли. Принцесса молча последовала за ним мимо мачехи Инавен, которая сидела в ногах постели короля, глядя на коптящий факел на стене.

Только посмотреть на нас, удивленно подумала Мегвин. Эрнистири понадобились тысячи лет, чтобы выползти из пещер на солнце, – она склонила голову, чтобы пройти под низкими сводами очередного перехода, щуря глаза от едкого дыма факелов. Но один только месяц сумел загнать нас обратно. Мы превращаемся в животных. Боги отвернулись от нас.

Она снова подняла голову, вслед за Эолером выходя на солнечный свет. Шум дневного лагеря оглушил ее: дети, играющие на глинистой земле под бдительным присмотром, придворные дамы – многие в лохмотьях, оставшихся от их парадной одежды, – приготовляющие белок и зайцев для котла с похлебкой и мелющие зерно на плоских камнях. Деревья, тесно окружившие каменный пятачок на склоне горы, нехотя кланялись ветру.

Мужчин почти не было; те, кто не погиб у Иннискрика и не залечивал раны в сотах пещер, были на охоте или стояли на страже нижних склонов, чтобы пресечь любые попытки Скали окончательно сокрушить сопротивление гордого Эрнистира.

Все, что у нас осталось, это воспоминания, подумала она, глядя на свою изорванную, грязную юбку, м потаенные пещеры Грианспога. Мы загнаны, как лисица в нору. Когда Элиас, охотник, явится, чтобы забрать добычу у пса Скали, с нами будет покончено.

– Чего вы хотите от меня, граф Эолер? – спросила она.

– Это не я хочу, Мегвин, – сказал он, тряхнув головой. – Это Скали. Часовые сообщают, что все утро он стоял у подножия Моир Браха, призывая вашего отца.

– Пусть свинья визжит. – Мегвин нахмурилась:

– Почему никто из мужчин не воткнул стрелу в его грязную шкуру?

– Стреле не долететь до него, принцесса. И с ним полсотни людей. Боюсь, что мы должны спуститься и выслушать его – из укрытия, конечно, невидимые.

– Конечно, – презрительно сказала она. – А почему нас должно заботить, что там говорит Скали Острый Нос? Не сомневаюсь, он снова предлагает нам сдаться.

– Возможно. – Граф Эолер задумчиво опустил глаза, и Мегвин внезапно стало жаль, что он должен терпеть ее недоброжелательство. – Но я думаю, и что-то еще, леди.

– Хорошо, – сказала она. Мегвин хотелось уйти от постели умирающего Лута, и она ненавидела себя за это желание. – Позвольте мне только надеть туфли, и я пойду с вами.

***

Почти час понадобился им, чтобы спуститься по заросшему лесом склону. Земля была мокрой и раскисшей, воздух холодным. Мегвин шла по оврагу вслед за Эолером, и за ней тянулись облачка дыхания. Серый холод выгнал из Циркколя птиц, а может быть лишил их голоса. Ни один звук не сопровождал их в пути, кроме смутного бормотания шелестящих веток.

Мегвин смотрела на стройную фигуру графа Над Муллаха, который легко пробирался через густой подлесок, двигаясь с фацией и безмятежностью ребенка, и снова была полна глупой и безнадежной любви к нему. Это чувство казалось ей, длинноногой, неуклюжей дочери умирающего человека, таким нелепым, что перешло во что-то вроде злобы. Когда Эолер повернулся, чтобы помочь ей перейти через выступающий валун, она нахмурилась возмущенно, как будто он предложил ей не руку, а оскорбление.

Люди, столпившиеся под прикрытием маленькой рощи, из которой был виден длинный хребет, именуемый Моир Брах, были ошеломлены появлением Мегвин и Эолера, но быстро опустили вскинутые луки и знаками показали вновь прибывшим подойти к ним. Глядя вниз на каменный палец, благодаря которому хребет получил свое название, сквозь заросли папоротника, она увидела толпу маленьких как муравьи фигурок, на расстоянии примерно полумили от их укрытия.

– Он только что заткнулся, – прошептал один из часовых, почти мальчик, с расширенными от возбуждения глазами. – Он сейчас опять начнет, принцесса, вот увидите!

Как бы в подтверждение его слов, одна из фигурок отделилась от толпы людей в шлемах и капюшонах, окружавших повозку и упряжку лошадей. Фигурка поднесла руки ко рту и стояла так, повернувшись слегка к северу от укрытия эрнистирийцев.

– ..последний раз… – его голос едва доносился к ним, приглушенный расстоянием. – Я предлагаю вам… заложники… вернуть за…

Мегвин напрягала слух, чтобы разбирать слова. Информация?

– ..о мальчишке колдуна и… принцессе.

Эолер быстро взглянул на Мегвин, которая сидела неподвижно, застыв, как статуя. Что им нужно от нее?

– ..если вы не скажете… где… находится принцесса… мы… этих заложников.

Человек, который говорил – а Мегвин в душе была уверена, что это сам Скали, просто по тому, как он шел, широко расставив ноги, и злобному издевательскому тону, которого не могло скрыть даже расстояние, – помахал рукой, и к месту, где он стоял, подтащили от повозки сопротивляющуюся фигурку в светло-голубых лохмотьях. У Мегвин страшно сжалось сердце. Она знала, что светло-голубое платье принадлежит Сигве, маленькой Сигве, хорошенькой и глупенькой.

– ..если вы не скажете нам… вы знаете… принцесса Мириамель, вещи… плохо для этих… – Скали махнул рукой, и брыкающаяся, тоненько кричащая девушка – которая могла и не быть Сигвой, старательно убеждала себя Мегвин, – была брошена обратно в повозку, к другим пленникам, лежащим в ней.

Итак, это принцессу Мириамель они ищут, сообразила она, дочь Верховного короля! Она убежала? Похищена?

– Неужели мы не можем сделать хоть что-нибудь? – прошептала она Эолеру. – А что это за мальчишка колдуна?

Граф резко покачал головой, лицо его было мрачным.

– Что мы можем сделать, принцесса? Скали только того и хочет, чтобы мы спустились вниз. У него вдесятеро больше людей, чем у нас!

Долгие минуты прошли в молчании. Мегвин смотрела вниз, и неукротимая ярость поднималась в ней. Она уже собиралась сказать Эолеру и остальным, что если никто из мужчин не захочет сопровождать ее, она одна спустится в Таиг и освободит пленников Скали… или, что более вероятно, погибнет, сражаясь за них, – когда толстый человек внизу сдернул шлем, обнажив желтое пятно шевелюры, и снова вышел к основанию Моир Браха.

– Очень хорошо! – прогремел он. -..и проклятие Локкена… бессмысленное упрямство! Мы… и заберем этих… – маленькая фигурка показала на повозку. – Но.. оставим вам подарок. – Какой-то темный тюк отвязали от седла одной из лошадей и бросили к ногам Скали Острого Носа. – Просто на случай… ждут помощи!.. Не очень-то поможет… против… Кальдскрика!

Он вскочил на коня и под хриплый скрежет рога вместе с сопровождающими ускакал к долине. Повозка, громыхая, катилась за ними.

***

Они выждали час, прежде чем начали спускаться в лощину, двигаясь настороженно, как олениха, пересекающая открытое место. Спустившись к подножию Моир Браха, они побежали к завернутому в черное узлу, оставленному Скали.

Когда его развернули, люди в ужасе закричали и забились в рыданиях беспомощного горя… но Мегвин не проронила ни слезинки, даже когда увидела, что сделали мясники Скали с ее братом, прежде чем он умер. Когда Эолер положил ей на плечо руку, чтобы увести от пропитанного кровью плаща, она молча стряхнула ее, потом повернулась и с силой ударила его по щеке. Он не протестовал, только с отчаянием смотрел на нее. Она знала, что не из-за удара слезы стояли в его глазах – и от этого еще больше ненавидела его.

Но глаза ее оставались сухими.

***

Хлопья снега кружились в воздухе, залепляя глаза, оседая на одежде, замораживая пальцы и уши так, что их сильно щипало, – но Джирики и трое его спутников-ситхи, казалось, не замечают этого. Саймон и остальные медленно двигались, сидя на лошадях, а ситхи весело шли впереди, часто останавливаясь, чтобы подождать всадников, спокойные, как сытые коты. Их светящиеся глаза были безмятежны. Проведя в пути весь день от рассвета до сумерек, Джирики и его товарищи казались этим вечером у костра такими же бодрыми и полными сил, какими они были на рассвете.

Пока остальные собирали хворост, Саймон нерешительно подошел к Аннаи.

– Могу ли я задать вам один вопрос? – спросил он. Ситхи невозмутимо поднял глаза:

– Спрашивай.

– Почему дядя принца Джирики рассердился на то, что принц решил пойти с нами? И почему Джирики взял с собой вас троих?

Аннаи поднес ко рту паучью руку, как бы прикрывая улыбку, хотя никакой улыбки на самом деле не было. Спустя мгновение он снова опустил ее, и на лице его застыло прежнее бесстрастное выражение.

– Происходящее между принцем и С'хаи Кендарайо'аро не мое дело, и я не намерен обсуждать это. – Он угрюмо кивнул. – Что до второго вопроса, то, может быть, он сам тебе на него ответит… да, Джирики?

Удивленный Саймон поднял глаза и увидел стоящего у себя за спиной принца, тонкие губы которого разошлись в улыбке.

– Почему я привел их? – спросил Джирики, махнув рукой от Аннаи к двум другим ситхи, медленно бредущим к лагерю, завершив свои поиски. – Киушано и Сиянди я взял, потому что кто-то должен был присмотреть за лошадьми.

– Присмотреть за лошадьми?

Джирики поднял бровь и щелкнул пальцами.

– Тролль, – позвал он через плечо, – если это человеческое дитя чему-то училось у тебя, то ты неважный учитель! Да, Сеоман, за лошадьми – или ты думаешь, что они будут взбираться на гору вместе с тобой?

Саймон был смущен:

– Но… взбираться? Лошади? Я не думал о… Я хотел сказать, мы ведь могли просто оставить их? Отпустить? – Это просто несправедливо: за все время этого путешествия он ни разу не почувствовал себя чем-то большим, чем бесполезная обуза, волочащаяся где-то в хвосте, – кроме, разумеется, истории с Белой стрелой, а теперь этот ситхи еще требует, чтобы он отвечал за каких-то лошадей!

– Отпустить? – голос Джирики был резким, почти сердитым, но лицо оставалось мягким. – Оставить их погибать, это ты хочешь сказать? Когда их затащили туда, куда бы они никогда не отправились по собственной воле, мы должны бросить их, чтобы они пробирались назад через снежную пустыню или погибли?

Саймон хотел возразить, сказать, что это просто не его дело, но решил, что вряд ли стоит спорить с самоуверенным ситхи.

– Нет, – сказал он вместо этого.. – Нет, конечно, не годится оставлять их умирать.

– А кроме того, – сказал подошедший с охапкой хвороста Слудиг, – как мы тогда сами вернемся обратно?

– Вот именно, – кивнул довольный Джирики, улыбка его стала шире. – Поэтому я взял Киушапо и Сиянди. Они присмотрят за лошадьми и приготовят все к моему… к нашему возвращению. – Джирики соединил концы двух воображаемых фигур, как бы показывая, что тут теперь все будет в порядке. – Теперь Аннаи, – продолжал он, – это сложнее. Причина, по которой поехал он, больше похожа на мою. – Он посмотрел на другого ситхи.

– Честь, – сказал Аннаи, глядя на свои переплетенные пальцы. – Я связал Хикка Стайя, Носителя стрелы. Теперь я должен искупить вину.

– Это маленький долг, – мягко сказал Джирики, – в сравнении с моим огромным, но Аннаи отдаст его.

Саймон не знал, сам ли Аннаи так решил, или это Джирики просил его присоединиться к ним. Трудно было понять что-нибудь в этих ситхи: о чем они думают, чего хотят. Они были слишком другими, спокойными и утонченными.

– Идите теперь, – провозгласил Бинабик. Маленький язычок пламени извивался перед ним, и тролль бережно прикрывал его рукой. – Теперь мы разжигаем огонь, и я питаю уверенность, что все вы заинтересованы получать немного еды и вина, чтобы согревать ваши внутренние пространства.

***

За следующие несколько дней они оставили позади северный Альдхорт, спустившись с последних отрогов Вальдхельмских гор на занесенную снегом пустошь.

Теперь холодно было всегда: каждую долгую ночь, каждый сумеречный белый день их грыз жестокий, едкий холод. Снег непрестанно летел в лицо, обжигая глаза и заставляя трескаться губы. Лицо Саймона болезненно покраснело, как будто он много часов подряд провел на солнце, юноша едва мог держать поводья из-за сильной дрожи. Он чувствовал себя так, как будто его выкинули за дверь за какую-то провинность и наказание затянулось. Но ничего нельзя было сделать, так что Саймон мог только каждое утро возносить безмолвные молитвы Узирису, чтобы Господь дал ему сил продержаться до вечера, когда будет разбит лагерь.

В конце концов, грустно размышлял он, растирая окоченевшие даже под капюшоном уши, надо радоваться, что хотя бы Бинабик хорошо проводит время.

Тролль действительно чувствовал себя в своей стихии – он скакал вперед, немилосердно подгоняя своих спутников, и время от времени смеялся от удовольствия, перепрыгивая на Кантаке через громоздящиеся сугробы. Долгими вечерами у костра, когда его смертные товарищи, отчаянно дрожа, смазывали отсыревшие перчатки и сапоги, Бинабик подробно рассказывал о разных типах снега и первых предвестниках наступающих лавин, чтобы подготовить друзей к путешествию по горам, которые неумолимо росли у далекого горизонта, непреклонные, как карающие боги в коронах белых снегов.

Каждый день их отделяло от гор огромное пространство. Казалось, что они не сделали и шагу вперед, сколько бы путники ни прошли за день. После недели, проведенной в однообразной ледяной пустыне, Саймон стал стремиться скорее добраться до зловещего Диммерскогского леса, о котором ходили дурные слухи, или даже до иссеченных ветрами горных высот – что угодно, только не эти бесконечные пустынные равнины с их пронизывающим до костей холодом.

На шестой день они прошли развалины аббатства Святого Скенди, почти полностью заваленные снегом; только полусгнивший шпиль церкви, увенчанный железным древом, обвитым пальцами какого-то змееподобного чудовища, возвышался над сугробом. Тонкий шпиль в дымке морозного тумана мог бы быть мачтой корабля, почти затонувшего в этом море ослепительной белизны.

– Если оно и сохраняет какие-то секреты и знает что-то о Колмунде и мече Торне, то держит их слишком очень крепко для наших сил, – сказал Бинабик, когда их лошади с трудом пробирались мимо тонущего аббатства. Слудиг начертал древо у лба и сердца, и в глазах его была тревога, но ситхи только крутили головами, разглядывая руины, как будто никогда в жизни не видели ничего более интересного.

***

Когда в этот вечер путешественники сгрудились у костра, Слудиг захотел узнать, почему Джирики и его сородичи провели так много времени, осматривая аббатство.

– Потому что, – ответил принц, – мы находили это приятным.

– Что это значит? – раздраженно и озадаченно спросил Слудиг, глядя на Хейстена и Гримрика, как будто они понимали, что имеет в виду ситхи.

– Может быть, лучше не говорить об этом, – сказал Аннаи, успокаивающе протягивая длинные пальцы к Слудигу. – Мы все товарищи у этого огня.

Джирики некоторое время торжественно смотрел в огонь, а потом вдруг расплылся в неожиданной озорной улыбке. Саймон подумал, что иногда Джирики кажется едва ли старше, чем он сам, такими молодыми и безрассудными были его поступки. Но он помнил и пещеру над лесом. Юность и древность странно смешались в нем; таков был Джирики.

– Мы рассматриваем вещи, которые интересуют нас, точно так же, как и смертные, – сказал Джирики. – И различны только причины. Наших вы вероятно не поймете. – Его широкая улыбка казалась совершенно дружелюбной, но теперь Саймон видел, что какой-то оттенок натянутости был в ней. – Вопрос в том, северянин, – продолжил принц ситхи, – почему наше внимание к этим развалинам так оскорбляет тебя?

У костра воцарилась мертвая тишина. Слудиг пристально смотрел на принца. Пламя потрескивало и шипело, пожирая сырое дерево, и ветер гудел, как снежная сова, и лошади нервно отфыркивались.

Слудиг опустил глаза.

– Вы, конечно, можете рассматривать все, что хотите, – сказал он, грустно улыбаясь; на его светлой бороде таяли снежные хлопья. – Просто аббатство напомнило мне Сигард, Скипхавен. Получилось так, как будто вы насмехаетесь над чем-то дорогим для меня.

– Скипхавен? – пробурчал Хеистен, уткнувшись носом в меховой воротник. – Никогда не слыхал. Это церковь?

– Корабли… – Узкое лицо Гримрика сморщилось в попытке вспомнить. – Там корабли.

Слудиг кивнул, лицо его было серьезно:

– Можно сказать. Рай Кораблей. Это место, где лежат длинные суда риммеров.

– Но риммеры же никогда не плавали по морям! – Хейстен был крайне удивлен. – Во всем Светлом Арде нет другого народа, который был бы так привязан к земле, как вы.

– Да, но мы плавали раньше! – Лицо Слудига горело отраженным светом костра. – Еще до того, как мы пришли из-за моря. Когда мы жили в Йасгарде, на Потерянном западе, наши отцы сжигали людей и хоронили корабли. Так говорится в наших сказаниях.

– Сжигали людей? – спросил Саймон.

– Умерших, – пояснил Слудиг. – Наши отцы строили корабли смерти из ясеня, спускали их на воду и предавали огню. Они верили, что души мертвых вместе с дымом уходят на небо. Но наши длинные корабли, носившие нас по морям и океанам, – они были жизнью для нас, точно так же, как земля для пахаря и стадо для пастуха. И когда они становились слишком старыми, чтобы выходить в море, их хоронили в земле, чтобы души кораблей перешли в деревья, и заставили их расти стройными, прямыми и высокими, и потом деревья снова стали бы кораблями.

– Но ты говорил, это было давным-давно, еще по ту сторону океана, – заметил Гримрик. – Сигард ведь здесь, верно? В Светлом Арде?

Ситхи были безмолвны и неподвижны, внимательно слушая рассказ Слудига.

– Да. Это там впервые коснулся земли киль корабля Элврита, и там он сказал: "Мы пришли через черный океан в новый дом". – Слудиг оглядел круг слушателей. – И там они сожгли свои огромные корабли. "Никогда не поплывем мы назад, через море, в котором живет дракон", – сказал Элврит. И в долине Сигард у подножия гор стоят теперь курганы последних кораблей. На мысе у края воды под самым большим курганом похоронили они корабль Элврита "Сотфенгсел", оставив на поверхности земли только его высокую мачту, одинокую, как дерево без ветвей – вот что я вспомнил, когда посмотрел на аббатство. – Он тряхнул головой, в глазах его светился огонь воспоминаний. – Омела растет на кургане "Сотфенгсела". Каждый год в день смерти Элврита молодые девушки Сигарда собирают белые ягоды и несут их в церковь…

Слудиг замолчал, огонь сердито шипел.

– Ты забыл упомянуть, – сказал Джирики через некоторое время, – что люди Риммергарда пришли в эту страну, чтобы изгнать из нее других.

Саймон резко выдохнул. Он ожидал чего-то в этом роде от обманчивого добродушия принца.

Слудиг ответил на удивление мягко, может быть погрузившись в сладкие мечты о набожных девицах Сигарда.

– Я не могу исправить ничего, сделанного моими предками.

– В этом есть правда, – сказал Джирики, – но мы, зидайя, – мы, ситхи, – вправе не повторять ошибок своего рода. – Он обратил свирепый взгляд к Бинабику, который встретил его серьезно, но твердо. – Между нами не должно быть недоговоренностей, Бинбиниквегабеник. Я говорил только правду, объясняя причины, по которым я сопровождаю вас: мне интересно то место, куда вы идете, и я не хочу нарушать хрупкую необычную связь между человеческим ребенком и мной. Вы не должны думать, что я хоть на мгновение разделяю ваши страхи и надежды. Что касается меня, то вы и ваш Верховный король можете смолоть друг друга в серую пыль, нас это не беспокоит.

– С полным уважением, принц Джирики, – отвечал Бинабик. – Но вы не рассматриваете всю правду. Если бы это была борьба смертных королей и принцев, мы, пятеро, не были бы здесь – мы защищали бы Наглимунд. Вы знаете, однако, что мы питаем другие цели.

– Тогда знайте вот что, – жестко сказал Джирики. – Годы, которые мы были разъединены с хикедаия, многочисленны, как снежинки, но мы и норны все же одной крови. Как можем мы сражаться на стороне внезапно возникших людей против нашего рода? Ведь мы некогда вместе ходили под солнцем Крайнего Востока! Что может связывать нас со смертными, которые уничтожали нас с той же небрежностью, с какой уничтожают все на своем пути… даже самих себя? – Никто из людей, кроме Бинабика, не мог выдержать холодного взгляда ситхи. Джирики поднял длинный палец. – А тот, кого вы шепотом называете Королем Бурь… чье имя Инелуки, – он горько усмехнулся, когда люди зашевелились и стали тревожно озираться, – даже оно пугает вас! Он некогда был лучшим из нас – прекрасным, умным далеко за пределами понимания смертных, ярким, словно пламя! – и если теперь это сгусток темного ужаса, холодный, полный ненависти, – чья это вина? Если теперь, бестелесный и мстительный, он собирается смести человечество с лица своей земли, как пыль со страниц старой книги, – почему мы должны огорчаться?!

Никто не мог ответить ни слова, но в тишине, наступившей после того, как замолчал Джирики, возник тихий жалобный звук. Он парил в темноте, полнясь неведомыми словами, осколками прозрачной прекрасной мелодии.

Окончив петь, Аннаи посмотрел на молчаливого принца и на своих товарищей ситхи, а потом, поверх танцующего пламени, взглянул на замерзших людей.

– Это наша песня, которую некогда пели и смертные, – пробормотал он. – Западные люди любили ее в прежние времена и даже перевели на свой язык. Я… Я попробую вспомнить.

Задумавшись, он поднял глаза к небу. Ветер стихал, и, словно снежинки, таяли холодные и далекие звезды.

Мох вырос на камне сени О'хиса,

– запел наконец Аннаи, смягчая щелчки и долгие гласные ситхи.

 
Тени медлят, остановились, прислушались,
Деревья обнимают стройные башни Да'ай Чикиза,
Тени шепчутся, темные тени на листьях.
Высокая трава колеблется над Энки э-Шаосай,
Тени растут на высокой траве,
Над могилой Ненайсу покрывало цветов.
Тенистый ручей молчит, ы никто не тоскует там.
Куда они ушли?
Леса объяты тишиной…
Куда они ушли?
Песня стихла.
Неужели они не вернутся,
Не будут танцевать в сумерках?
Не зажгут огней, посланников звезд,
В конце дня?..
 

Когда голос Аннаи зазвенел, лаская грустные слова, у Саймона появилось чувство, которого он никогда раньше не испытывал, – тоска по дому, которого он никогда не знал, ощущение потери чего-то, что никогда ему не принадлежало. Никто не сказал ни слова, пока пел Аннаи. Никто не смог бы.

 
Волны бьются о берег
Над светлыми улицами Джина-Т'сеней,
Тени прячутся, засыпают в темных гротах.
Голубой лед сковал Тумет'ай, и, погребая дивные беседки,
Тени падают на узор, сплетенный временем.
Куда они ушли?
Леса объяты тишиной…
Куда они ушли?
Песня стихла.
Неужели они не вернутся,
Не будут танцевать в сумерках?
Не зажгут огней, посланников звезд,
В конце дня?..
 

Песня кончилась. Огонь был одиноким ярким пятнышком в пустынной стране теней.

***

Зеленый шатер одиноко стоял в сырой пустоте равнины перец стенами Наглимунда. Его края вздымались и трепетали на ветру, как будто один он из всего того, что могло незаметно двигаться на этом огромном, совершенно открытом поле, был живым и дышащим.

Скрежеща зубами, чтобы не давать воли суеверной дрожи – для того, чтобы дрожать, вполне хватало сырого, пронзительного как нож ветра, – Деорнот наблюдал за Джошуа, который ехал чуть-чуть впереди.

Взгляните-ка на него, думал он, как будто уже увидел своего брата – как будто смотрит прямо через зеленый шелк и черный гребень дракона прямо в сердце Элыаса.

Обернувшись и посмотрев на третьего и последнего участника этой безрассудной экспедиции, Деорнот почувствовал, как упало его и без того тяжелое сердце. Молодой солдат, на присутствии которого настоял Джошуа – имя его было Острейл, – казалось, готов был потерять сознание от страха. Его грубое лицо, загар с которого сошел за ненастные недели весны, было перекошено смертельным ужасом.

Да проклянет нас Эйдон, если от этого парня будет какой-нибудь толк. Какого черта Джошуа взял его?

Они медленно подъехали к шатру, и в этот момент кто-то откинул полог. Деорнот напрягся, готовый схватиться за лук. Он успел уже проклясть себя за то, что позволил своему принцу совершить такой глупый, глупый поступок, но солдат в зеленом плаще, появившийся из шатра, только взглянул на них без всякого любопытства и отступил в сторону, придерживая полог.

Деорнот вежливо сделал Джошуа знак подождать и быстро объехал кругом зеленый шатер. Он был большой, больше двенадцати шагов с каждой стороны, оттягивающие углы веревки мерно гудели под яростными ударами ветра, но засады на примятой траве не было.

– Хорошо. Острейл, – сказал он, вернувшись, – ты будешь стоять здесь, рядом с этим человеком, – тут Деорнот указал на солдата Элиаса, – так, чтобы твое плечо было видно изнутри, понятно?