Глаз бури

Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:55

Текст книги "Глаз бури"

Автор книги: Тэд Уильямс

Жанр:

Научная фантастика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

Назад к карточке книги

Изгримнур меланхолически улыбнулся:

– Насколько я помню, ее отцу тоже не больно-то удалось удержать ее.

– Все равно. – Принц потер лоб. – Узирис, моя голова раскалывается от всего этого.

– Ну, Джошуа, – сказал Изгримнур, взглядом призывая остальных хранить молчание, – еще не все потеряно. Мы просто отправим большой отряд прочесать кустарники и отыскать Мириамель и этого монаха, этого… Цедрина или как его.

– Кадрах, – без выражения сказал Джошуа.

– Да, верно, Кадрах. Что ж, юная девица и благочестивый монах пешком далеко не уйдут. Надо послать за ними несколько всадников.

– Если только леди Воршева, присутствующая здесь, не припрятала для них лошадей, – мрачно сказал Джошуа. Он выпрямился. – Ведь вы этого не сделали?

Воршева не могла выдержать его взгляда.

– Милостивый Эйдон, – выругался Джошуа. – Это последняя капля! Я отправлю вас в мешке к вашему дикому отцу, дикая кошка!

– Принц Джошуа! – Это был арфист. Не получив ответа, он прочистил горло и предпринял новую попытку:

– Мой принц!

– Что? – раздраженно спросил Джошуа. – Ты можешь идти. Я поговорю с тобой позже. Ступай.

– Нет, сир… просто, вы сказали, что монаха зовут… Кадрах?

– Да, так его называл начальник стражи. Ты что, знаешь его, можешь сказать, где он скрывается?

– Нет, сир, но мне кажется, что юноша Саймон встречал его. Он мне много рассказывал о своих приключениях, и имя Кадрах знакомо мне. О сир, если это тот человек, о котором он говорил, то принцесса может быть в большой опасности.

– Что ты хочешь сказать? – Джошуа подался вперед.

– Кадрах, о котором говорил мне Саймон, был мошенником и карманным вором, сир. Он был одет как монах, но он не эйдонит, это точно.

– Этого не может быть, – сказала Воршева. Краска с ее ресниц потекла по щекам. – Я говорила с этим человеком, и он цитировал мне Книгу Эйдона. Он хороший, добрый человек, брат Кадрах.

– Даже демон может цитировать Книгу Эйдона, – сказал Изгримнур, скорбно качая головой.

Принц вскочил на ноги и двинулся к двери.

– Мы должны немедленно послать людей, Изгримнур, – сказал он. Потом остановился, повернулся и взял Воршеву за руку. – Пошли, леди, – приказал он. – Вы не можете исправить то, что случилось, но по крайней мере можете рассказать нам все, что знаете: где были спрятаны лошади и тому подобное. – Он заставил ее встать.

– Но я не могу выйти, – в ужасе сказала она. – Смотрите, я плакала! Я ужасно выгляжу.

– За то зло, которое вы причинили мне и, может быть, моей глупой племяннице, это небольшое наказание. Пойдемте.

Он быстро вышел из комнаты, подталкивая перед собой леди Воршеву. Изгримнур последовал за ними. Их сердитые голоса эхом разносились по каменному коридору.

Оставшись в одиночестве, Санпругол печально посмотрел на свою лютню. Длинная трещина бежала по изогнутой ясеневой спинке, и одна из струн повисла бесполезным завитком.

– Сегодня вечером у нас будет скудная и угрюмая музыка, – сказал он.

*******

До рассвета оставался еще целый час, когда Лут подошел к ее постели. Она всю ночь не могла заснуть, сгорая от тревоги за него, но когда король наклонился и бережно коснулся ее рукой, она притворилась спящей, стремясь уберечь его от того единственного, от чего еще можно было его уберечь: она не хотела, чтобы он заметил, как она боится.

– Мегвин, – мягко сказал он. Ее глаза все еще были крепко зажмурены. Она подавила жгучее желание обнять его. Он был уже в доспехах, только без шлема, как она поняла по звуку его шагов и запаху смазочного масла, и ему было бы трудно выпрямиться, если бы она слишком низко притянула его к себе. Даже прощание она вынесет, хоть оно и будет горьким. Она не могла подумать о том, что в эту ночь он мог бы обнаружить свою бесконечную усталость и преклонный возраст.

– Это ты, отец? – спросила она наконец.

– Да.

– И ты уже уходишь?

– Пора. Солнце скоро взойдет, а мы надеемся к полудню достигнуть края Комбвуда.

Она села. Камин давно погас, и, открыв глаза, она почти ничего не видела в темноте. За стеной раздавался слабый звук рыданий ее мачехи Инавен. Мегвин взбесила эта показная скорбь.

– Да будет над тобой щит Бриниоха, отец, – сказала она, пытаясь на ощупь найти склоненное над ней лицо. – Я хотела бы быть мужчиной и сражаться вместе с тобой.

Она почувствовала, как дрогнули губы под ее пальцами.

– Ах, Мегвин, ты всегда была такой. Разве у тебя мало обязанностей здесь? Это не легко, быть хозяйкой Таига в мое отсутствие.

– Ты забыл о своей жене.

Лут снова улыбнулся в темноте:

– Нет, я не забыл. Ты сильная, Мегвин, сильнее, чем она. Ты должна будешь отдавать ей часть своей силы.

– Она обычно получает то, чего хочет.

Голос короля оставался мягким, но твердой была рука, взявшая ее за запястье:

– Не надо, дочь. Вместе с Гвититом вы трое мне дороже всего на свете. Помоги ей.

Мегвин ненавидела плакать. Она вырвала у отца руку и свирепо вытерла глаза.

– Помогу, – сказала она. – Прости меня.

– Не надо никаких извинении, – ответил он и снова сжал ее руку. – Прощай, дочь, до той поры, когда я вернусь. В наших полях жестокие вороны, и придется потрудиться, чтобы выгнать их.

Она встала с постели и обвила его шею руками. Дверь открылась и закрылась. Она услышала, как его шаги медленно удаляются по коридору под грустную музыку звона шпор.

Позже она с головой накрылась одеялом, чтобы никто не услышал, что она плачет.

7 СВЕЖИЕ РАНЫ И СТАРЫЕ ШРАМЫ

Лошади побаивались Кантаки, так что Бинабик на серой волчице ехал далеко впереди остальных, потайным фонарем освещая путь в кромешной тьме. Маленький караван двигался вдоль подножия холмов, и дрожащий свет прыгал перед ними, как болотный огонек.

Луна съежилась от холода в своем облачном гнезде, и движение отряда было медленным и осторожным. Подчиняясь спокойному, встряхивающему ритму мерного шага лошади, Саймон несколько раз чуть не заснул, но его будили тонкие пальцы, царапающие лицо, – низко свисающие ветки деревьев. Разговоров почти не было. Время от времени кто-нибудь из мужчин шепотом подбадривал своего коня, или Бинабик вполголоса предупреждал едущих следом о каком-то препятствии; но если бы не эти звуки да приглушенное постукивание копыт, они вполне бы сошли за серую, бестелесную толпу затерянных душ.

Когда лунный свет наконец просочился через прорезь в небесном потолке, незадолго до рассвета, они остановились и разбили лагерь. Когда они привязывали верховых и вьючных лошадей, пар их дыхания казался в лунном блеске серебристо-серыми облаками. Огня разжигать не стали. Этельберт караулил первым; остальные, завернувшись в тяжелые плащи, устроились на влажной земле, чтобы урвать хоть час спокойного сна.

Проснулся Саймон под серым небом, напоминающим жидкую кашицу. Его нос и уши, судя по всему, каким-то волшебным образом превратились в кусочки льда. Он скорчился у маленького костра, пережевывая хлеб и твердый сыр, который выделил ему Бинабик, рядом сел Слудиг. Щеки молодого риммера раскраснелись и заблестели от свежего ветра.

– Очень похоже на раннюю весну моей родины, – улыбнулся он, нанизывая горбушку хлеба на длинное лезвие своего ножа и протягивая ее к огню. – Это быстро сделает из тебя мужчину, вот увидишь.

– Я надеюсь, что есть и другие способы стать мужчиной, кроме превращения в ледышку, – проворчал Саймон, растирая руки.

– Ты еще можешь убить копьем медведя, – сказал Слудиг. – Это мы тоже делаем.

Саймон не мог понять, шутит он или нет.

Бинабик, отослав Кантаку охотиться, подошел к ним и сел, скрестив ноги.

– Ну что, вы два, готовы к очень тяжелой езде сегодня? – спросил он. Саймон не ответил, потому что рот его был набит хлебом; когда промолчал и Слудиг, юноша посмотрел на него. Риммер не мигая смотрел в огонь, его сжатые губы вытянулись в совершенно прямую линию. Молчание становилось тягостным.

Саймон быстро проглотил хлеб.

– Я думаю, да, Бинабик, – сказал он поспешно. – А нам далеко ехать?

Бинабик жизнерадостно улыбнулся, как будто не было ничего естественнее молчания риммера:

– Мы поедем так далеко, как будем желать.

– А мы знаем, куда направляемся?

– Частью, друг Саймон, – Бинабик вытащил из костра тонкий прутик и принялся чертить на сырой земле. – Здесь находится Наглимунд, – сказал он, рисуя грубый кружок. Потом он провел зубчатую линию от правого края круга наверх. – Это Вальдхельм. Этот крестик – нахождение нас здесь, – он сделал отметку недалеко от круга. Потом быстро очертил большой овал у дальнего конца гор, несколько меньших колец, разбросанных у его края, и нечто, что казалось новой линией холмов далеко позади.

– Итак, – сказал он, опустившись на корточки возле исчерченного куска земли, – уже очень скоро мы будем подходить к этому озеру, – он указал на большой овал, – которое именовывают Дрорсхоллх.

Слудиг, явно против своего желания, наклонился вперед, чтобы посмотреть, и выпрямился.

– Дроршульвен – Озеро Молота Дрора. – Он нахмурился и еще раз наклонился вперед, ткнув пальцем в западный край озера. – Здесь Вественби – земли одного изменника. Сторфота. Хотелось бы мне пройти через нее ночью. – Он вытер хлебные крошки со своего кинжала и поднял его, ловя слабый отблеск огня.

– Но, тем не менее, мы не будем идти туда, – твердо сказал Бинабик, – и твое отмщение должно ожидать. Мы идем мимо Рульнира к Хетстеду, около которого местополагается аббатство святого Скенди, а потом, с большой вероятностью, вверх, через северную равнину к горам. И никаких остановок до этого для перерезывания глоток. – Он ткнул прутиком в ряд закругленных фигур за озером.

– Это потому, что вы, тролли, не понимаете долга чести, – с горечью сказал Слудиг, бросив на Бинабика хмурый взгляд из-под белобрысых бровей.

– Слудиг, – умоляюще простонал Саймон, но Бинабик не стал отвечать на колкость риммера.

– У нас имеется задача, которую мы имеем должность выполнять, – сказал он спокойно. – Изгримнур, твой герцог, тоже хочет этого, и его желание невыполнимо путем перерезания глоток глубокой ночью. И отсутствие чести у тролля здесь не играет роли, Слудиг.

Риммер долго пристально смотрел на Бинабика, потом тряхнул головой.

– Ты прав. – К удивлению Саймона, угрюмость исчезла из его голоса. – Я зол, и мои слова были необдуманными. – Он встал и пошел туда, где Гримрик и Хейстен снова навьючивали лошадей. Направляясь к ним, он несколько раз передернул плечами, как будто стряхивая с них что-то. Саймон и тролль провожали его взглядами.

– Он извинился, – сказал Саймон.

– Все риммеры не такие, как этот фанатик Айнскалдир, – ответил его друг. – Но также все тролли тоже не есть Бинабик.

Это был очень длинный дневной переход вдоль края гор под прикрытием деревьев. Когда они наконец сделали остановку для вечерней трапезы, Саймон в полной мере осознал справедливость предупреждения Хейстена: хотя лошади шли медленно и путь их лежал по мягкому грунту, его ноги болели так, словно он провел весь день на каком-то ужасном орудии пыток. Хейстен не без улыбки объяснил ему, что ночью все тело одеревенеет, а утром будет еще хуже; после этого замечания стражник предложил ему как следует глотнуть из винного меха. Когда Саймон в конце концов свернулся клубком между горбатых, обросших мхом корней почти лишенного листьев дуба, он чувствовал себя немного лучше, хотя от выпитого вина ему слышались в шуме ветра грустные голоса, тянувшие странные песни.

Проснувшись утром, он обнаружил, что все, о чем говорил Хейстен, подтвердилось в десятикратном размере, а с неба, кружась, падает снег, покрывая одинокий Вальдхельм, холмы и путников белым пуховым покрывалом. Но даже дрожа в слабом солнечном свете этого странного ювена, он все еще слышал голоса ветра, и речь их была понятна ему. Они издевались над календарями и смеялись над путниками, которые осмелились войти по своей воле в белое царство новой зимы.

*******

Принцесса Мириамель не сводила полных ужаса глаз с открывшейся картины. То, что еще утром казалось разгулом ярких красок и черного дыма, теперь во всей своей неприглядности предстало перед нею и Кадрахом, застывшим на склоне горы, возвышавшейся над Иннискриком. Это был гобелен смерти, сотканный из плоти, металла и исковерканной земли.

– Милостивая Элисия, – задохнулась она, осаживая испуганную лошадь. – Что здесь произошло? Неужели это дело рук моего отца?

Маленький круглый человек прищурился. Губы его шевелились в том, что принцесса приняла за безмолвную молитву.

– Большая часть мертвых – эрнистирийцы, моя леди, – сказал он наконец. – А остальные, как я думаю, риммеры, – он нахмурился, когда вспугнутые вороны все разом взмыли вверх, словно выводок мух, покружились и снова опустились на землю. – Похоже, что битва или только ее заключительная часть отодвинулась на запад.

Глаза Мириамели наполнились слезами, она подняла руку, чтобы смахнуть их.

– Уцелевшие, наверное, ушли к Эрнисадарку, к Тайгу. Что же случилось? Неужели же все обезумели?

– Все уже были безумны, моя леди, – сказал Кадрах со странной грустной улыбкой. – Дело просто в том, что времена обнаружили это в них.

Первые полтора дня они ехали очень быстро и гнали лошадей леди Воршевы, насколько у них хватало дыхания. Потом они пересекли реку Гринвуд у ее верхней развилки, примерно в двадцати пяти лигах к юго-западу от Наглимунда, и замедлили шаг, давая лошадям отдохнуть на случай, если им снова придется спешить.

Мириамель хорошо ездила, в мужском стиле, соответствовавшем одежде, которую она носила теперь. Это были те самые камзол и штаны, в которых она бежала из Хейхолта. Ее остриженные волосы снова были выкрашены в черный цвет; впрочем, они были почти не видны под дорожным капюшоном, защищавшим от холода и скрывавшим ее лицо. Брат Кадрах в грязной серой одежде путешественника привлекал внимание не более, чем принцесса. Да и в любом случае на речной дороге было немного других путников в такое ненастье и в такие опасные времена. Принцесса начинала чувствовать уверенность, что ее побег благополучно удался.

С середины вчерашнего дня они ехали по торговой дороге над широкой вздувшейся рекой. В ушах у них звучали трубы, пронзительные медные голоса которых перекрывали даже стоны тяжелого от дождя ветра. Сначала это пугало, вызывая видение мстительного отряда ее отца или дяди, мчавшегося за ними по пятам, но скоро стало ясно, что они с Кадрахом подходят к источнику шума, а не удаляются от него. А этим утром они увидели первые знаки близкой битвы: одинокие столбы черного дыма на чистом небе.

*******

– Разве мы ничего не можем сделать? – спросила Мириамель, спешившись и встав рядом со своей испуганно фыркающей лошадью. Но если не считать тут и там прыгающих птиц, сцена внизу была так же неподвижна, как если бы она была вырезана из серого и красного камня.

– А что мы могли бы сделать, моя леди? – спросил Кадрах, все еще сидя в седле, и сделал глоток из бурдюка с вином.

– Я не знаю. Вы же священник! Разве вы не обязаны произнести маису за их души?

– За чьи именно души, принцесса? Души языческих крестьян или добрых эйдонитов из Риммергарда, которые нанесли им визит? – его горькие слова, казалось, повисли в воздухе, как черный дым битвы.

Мириамель повернулась и посмотрела на маленького человека, глаза которого были так непохожи на глаза шутливого спутника последних дней. Рассказывая множество забавных историй и распевая зрнистирийские дорожные и застольные песни, он прямо-таки светился весельем. Теперь он выглядел как человек, который смакует страшное исполнение сомнительного пророчества.

– Не все эрнистирийцы язычники, – сказала она, рассердившись на его странное настроение. – Вы сами эйдонитский монах!

– И что же мне спуститься вниз и спросить, кто здесь язычник, а кто нет? – он махнул пухлой рукой в сторону страшной бойни. – Нет, моя леди, все, что еще можно сделать, сделают за нас падальщики. – Он тронул лошадь каблуками и отъехал чуть-чуть вперед.

Мириамель стояла и смотрела вниз, прижимаясь щекой к шее лошади.

– Верующий человек не смог бы безучастно смотреть на такую сцену! – крикнула она ему вслед. – Даже это красное чудовище Прейратс!

При упоминании советника короля Кадрах вздрогнул и сгорбился, как от удара в спину. Потом он отъехал еще на несколько шагов и некоторое время молчал.

– Поехали, леди, – кинул он наконец через плечо. – Мы должны спуститься по этому склону. Здесь мы чересчур на виду. Не все падальщики крылаты, некоторые ходят на двух ногах.

Принцесса молча пожала плечами, вскочила в седло и последовала за монахом вниз, по безлесому склону, идущему вдоль кровавого Иннискрика. Глаза ее были сухими.

*******

Этой ночью в долине над плоской белой поверхностью озера Дроршульвен Саймону опять приснилось колесо.

Снова он был совершенно беспомощен, его мотало, как старую тряпичную куклу, поднятую на огромный обод колеса. Холодный ветер колотил его, осколки льда ранили его лицо, когда его тащило в мглистую морозную тьму. На вершине медленного тяжеловесного поворота он увидел в темноте странное сияние, светящуюся вертикальную полосу, тянувшуюся из непроглядной тьмы наверху в такую же мрачную глубину внизу. Это было белое дерево, чей широкий ствол и тонкие ветви сияли, словно наполненные звездным светом. Он пытался освободиться от хватки колеса и броситься навстречу манящей белизне, но зловещее колесо не выпускало его. Последним невероятным усилием он все-таки вырвался и прыгнул. Он летел вниз, через море сверкающих листьев, как будто по звездному небу; он громко молил благословенного Узириса спасти его, он молил о Божьей помощи, но ничьи руки не подхватили его, когда он, словно свинцовый груз, вспарывал небесный свод…

*******

Гульнир, городок у восточного края медленно замерзающего озера, был свободен даже от привидений. Наполовину похороненный под тяжелыми снегами, с домами, крыши с которых сорвало ветром и градом, он лежал под темными равнодушными небесами, как скелет умершего от голода лося.

– Неужели вороны Скали так быстро уничтожили жизнь по всему свету? – широко раскрыв глаза, спросил Слудиг.

– Похоже, что все убежали, когда ударил последний мороз, – сказал Гримрик, туго стягивая плащ под узким подбородком. – Слишком здесь холодно и слишком далеко от последних свободных и безопасных дорог.

– С очень большой вероятностью в Хетстеде будет то же самое, – сказал Бинабик, заставляя Кантаку снова подняться вверх по склону. – Очень хорошо, что мы не имели плана по дороге прибавлять что-нибудь к нашим запасам.

Здесь, у дальнего края озера, горы постепенно сглаживались, и северный Альдхорт вытянул свою огромную руку, чтобы прикрыть их последние низкие склоны. Он отличался от той южной части леса, которую видел Саймон, и не только ковром снега, покрывавшим лесную почву и заглушавшим звук их шагов. Деревья здесь были прямыми и высокими, темно-зеленые сосны и ели – колонны в белых одеяниях, образующие широкие тенистые коридоры. Всадники двигались по белому лабиринту, а снег сыпался сверху, словно пепел веков.

*******

– Здесь кто-то есть, брат Кадрах, – шепнула Мириамель. Она протянула руку. – Вот там! Видите, как блестит металл?

Кадрах опустил мех с вином и посмотрел. В уголках его рта застыли лиловато-красные капельки. Он нахмурился и прищурился, как будто для того, чтобы успокоить капризного ребенка. Через мгновение он нахмурился еще больше.

– Боже милостивый, вы правы, принцесса, – прошептал он, осаживая лошадь. – Что-то там есть, это точно. – Он передал ей поводья и соскочил на густую зеленую траву. Жестом приказав ей сохранять тишину, монах прокрался вперед, укрываясь за широким древесным стволом. На расстоянии примерно ста шагов от блестящее предмета он вытянул шею, чтобы рассмотреть его, и стал похож на ребенка, играющего в прятки. Через некоторое время он повернулся к девушке и кивнул. Мириамель подъехала к нему, ведя в поводу лошадь Кадраха.

Это был человек, полуприслонившийся к извилистым корням дуба. Его доспехи все еще блестели в нескольких местах, несмотря на чудовищные удары, видимо, нанесенные по ним. В траве рядом с ним лежала рукоять разбитого меча, сломанное древко и зеленое знамя с геральдическим изображением Белого Оленя Эрнистира.

– Элисия, Матерь Божья, – ахнула подбежавшая Мириамель. – Он еще жив?

Кадрах привязал лошадей к одному из дугообразных корней дуба и подошел к ней.

– Не похоже.

– Но он жив, – сказала принцесса. – Слушайте… он дышит.

Монах встал на колени, чтобы посмотреть на человека, чье слабое дыхание действительно доносилось из разбитого шлема. Кадрах поднял маску под крылатым гребнем и открыл бледное усатое лицо в пятнах засохшей крови.

– Небесные псы! – выдохнул Кадрах. – Это Артпреас, граф Куимна.

– Вы знаете его? – спросила Мириамель, роясь в седельной сумке в поисках меха с водой. Она нашла его и смочила водой кусок ткани.

– Правда, я знаю его, – сказал Кадрах и указал на двух птиц, вышитых на порванной накидке. – Он сеньор Куимна, который около Над Муллаха, вот он кто. Его эмблема – два полевых жаворонка.

Мириамель смачивала лицо Артпреаса, монах тем временем исследовал окровавленные проломы в его доспехах. Ресницы рыцаря затрепетали.

– Он сейчас очнется, – сказала принцесса, резко вздохнув. – Кадрах, мне кажется, он будет жить.

– Недолго, леди, – тихо сказал маленький человек. – У него в животе рана шириной с мою руку. Позвольте мне сказать ему последние слова, и он умрет спокойно.

Граф застонал, и струйка крови потекла из уголка его рта. Мириамель заботливо вытерла ее. Артпреас медленно открыл глаза.

– И гундейн слуит, ма конналбен… – пробормотал он на эрнистирийском. Потом рыцарь слабо кашлянул, и кровь снова показалась у него на губах. – Ты хороший… парень. Они… взяли Оленя?

– Что это значит? – шепнула принцесса. Кадрах показал на разорванное знамя, лежащее на траве у руки графа.

– Вы спасли его, граф Артпреас, – сказала она, склонившись к нему. – Оно в безопасности. Что случилось?

– Вороны Скали… они были повсюду. – Долгий кашель, и глаза рыцаря открылись шире. – Ах, мои храбрые друзья… убиты, все убиты… порублены, как, как… – Из груди Артпреаса вырвалось полное боли сухое рыдание. Взор его устремился в небо, как бы следя за медленным движением облаков.

– А где король? – спросил он наконец. – Где наш храбрый старый король? Эти гойрахи северяне, да сгноит их Бриниох, окружили его. Бриниох на ферт уб… уй строцини…

– Король? – прошептала Мириамель. – Он, должно быть, говорит о Луте.

Взгляд графа внезапно остановился на Кадрахе, и глаза его блеснули, словно какая-то радость зажгла их.

– Падреик? – спросил он и положил дрожащую окровавленную руку на запястье монаха. Кадрах вздрогнул и хотел отодвинуться, но глаза его, казалось, источали странное сияние.

– Это ты, Падреик-фейр? Ты… вернулся…

Потом рыцарь резко вытянулся и мучительно закашлялся. Изо рта его хлынул фонтан крови. Секундой позже глаза его закатились под темные веки.

– Мертв, – сказал Кадрах, и жесткие нотки звучали в его голосе. – Да спасет его Узирис, да успокоит Господь его душу. – Он начертал знак древа над окровавленной грудью Артпреаса и встал.

– Он назвал вас Падреик, – сказала Мириамель, отсутствующим взглядом глядя на покрасневшую тряпку.

– Он перепутал меня с кем-то, – ответил монах. – Умирающий человек искал старого друга. Пойдемте. У нас нет лопат, чтобы вырыть могилу, но давайте, по крайней мере, наберем камней" чтобы закрыть его. Он был… мне говорили, что он хороший человек.

Кадрах повернулся и пошел прочь. Принцесса бережно стянула железную перчатку с руки Артпреаса и завернула ее в разорванное зеленое знамя.

– Пожалуйста, придите и окажите мне помощь, моя леди, – позвал Кадрах. – Мы не можем себе позволить терять здесь много времени.

– Я иду, – ответила она, укладывая сверток в свою седельную сумку. – Столько времени мы можем потратить.

*******

Саймон и его спутники медленно двигались по краю озера, вдоль полуострова высоких деревьев и мерцающею снега. Слева от них сверкало замерзшее зеркало Дроршульвена, справа виднелись белые плечи верхнего Вальдхельма. Песни ветра заглушали любую беседу, если она была чуть тише громкого крика. Саймон смотрел на широкую темную спину Хейстена, трясущуюся перед ним, и думал, что они похожи на острова в холодном море: видят друг друга, но не могут сократить разделяющее их расстояние. Саймон почувствовал, как путаются его мысли, убаюканные мерным шагом лошади.

Странным образом недавно покинутый им Наглимунд казался сейчас призрачным, как слабые воспоминания далекого детства. Даже лица Мириамели и Джошуа расплывались, как будто он пытался вспомнить давно потерянных и забытых людей. На него нахлынули воспоминания о Хейхолте… о долгих летних вечерах во дворе, щекотных от покалывания скошенной травы и насекомых, ветреные весенние дни на стенах, когда пьянящий аромат розовых кустов притягивал его, словно теплые нежные руки. Вспоминая запах помещения для слуг, слегка отдающий сыростью, он чувствовал себя королем в изгнании, лишенным всех прав иноземным узурпатором, как, в сущности, оно и было.

Остальные тоже казались погруженными в раздумья. Если не считать насвистывания Гримрика – тоненькой мелодии, изредка различимой в вое ветра, но казавшейся постоянной, – путь над Дроршульвеном проходил в глубоком молчании.

Несколько раз за легким занавесом снежных хлопьев он различал Кантаку – волчица останавливалась и наклоняла голову, словно прислушиваясь. Когда центральная часть озера осталась позади к юго-западу от них и они наконец разбили лагерь, Саймон спросил об этом у Бинабика.

– Она что-то чует, Бинабик? Перед нами кто-то есть?

Тролль покачал головой, протягивая к огню свои замерзшие руки.

– Может быть, даже в такую погоду Кантака чует что-то в ветре, навстречу которому мы идем, но скорее она слушает что-то сзади или сбоку.

Некоторое время Саймон раздумывал над этим. Вряд ли кто-нибудь преследовал их от вымершего Гульнира, в котором не было даже птиц.

– Кто-то идет за нами? – спросил он.

– С сомнительностью. Кто? И зачем?

Тем не менее Слудиг, замыкавший колонну, тоже заметил видимое беспокойство волчицы. Он еще не чувствовал себя свободно в общении с Бинабиком и тем более не хотел доверять Кантаке – устраивался на ночлег на другом конце лагеря, подальше от тролля и его коня – но не сомневался в остроте чувств серого волка. Пока остальные жевали черствый хлеб и сушеную оленину, он затачивал ручные топоры на большом точильном камне.

– Между Диммерскогом – лесом на севере от нас – и Дроршульвеном, – нахмурившись, сказал северянин, – всегда была дикая страна, даже когда в Элвритсхолле правили Изгримнур или его отец, а зима знала свое место. Кто знает, что разгуливает в эти дни по Белой пустыне и Тролльфельсу? – Топор ритмично скользил по камню.

– Во-первых, тролли, – сардонически ответил Бинабик. – Но я могу заверять вас, что очень скудным может быть страх перед народом троллей, которые спускаются вниз, чтобы убивать и грабить.

Слудиг кисло улыбнулся, продолжая точить свой топор.

– Этот риммер дело говорит, – сказал Хейстен, недовольно поглядев на Бинабика, – я и сам-то боюсь, только вовсе не троллей.

– Мы далеко от твоей страны, Бинабик? – спросил Саймон. – От Йиканука?

– Большая близость произойдет, когда мы будем достигать гор, но место, где я родился, местополагается, как я предполагаю, восточнее, чем то, куда мы направляемся.

– Ты предполагаешь?

– У нас еще нет великой очевидности знать, куда мы идем. Дерево Рифмоплета – дерево рифм? Я знаю, что гора Урмсхейм, куда с предположительностью направлялся Колмунд, местополагается где-то между Риммергардом и Йикануком, но это очень большая гора. – Тролль пожал плечами. – Дерево на ней? Перед ней? Вообще в другом месте? Сейчас я не имею такого знания.

Саймон и остальные мрачно смотрели в огонь. Одно дело выполнять опасное поручение своего сюзерена, и другое дело вслепую без толку бродить по ледяной пустыне.

Пламя шипело, пожирая сырое дерево. Кантака, растянувшаяся на снегу, вдруг встала и подняла голову, потом быстро подошла к краю облюбованной ими поляны в рощице сосен на низком склоне. Постояв в нерешительности несколько минут, она вернулась обратно и снова легла. Никто не произнес ни слова, но внезапное напряжение заставило снова замереть их сердца.

Когда трапеза была окончена, в костер подбросили новые сучья. Они щелкали и дымились в сердитом снежном веселье. Бинабик и Хейстен о чем-то тихо беседовали, а Саймон точил меч на одолженном у Этельберна точиле, когда в воздухе возникла нежная мелодия. Обернувшись, Саймон увидел, что это насвистывает Гримрик, недвижно глядя на пляшущее пламя. Увидев, что Саймон смотрит на него, жилистый эркинландер улыбнулся, обнажив сломанные зубы.

– Вспомнилось кое-что, – сказал он. – Старая зимняя песня, вот это что.

– Так что же ты бубнишь себе под нос? – спросил Этельберн. – Спой для всех, парень, нет никакой беды в тихой песне.

– Валяй, спой, – присоединился и Саймон.

Гримрик посмотрел на Хейстена и тролля, как бы ожидая возражений, но они все еще горячо обсуждали что-то.

– Ну ладно тогда, – сказал он. – Надеюсь, что беды в этом нет. – Он прочистил горло и опустил глаза, словно смущенный неожиданным вниманием. – Ну, это просто песня, которую мой старый папаша пел, когда мы с ним в декандере выходили дрова рубить. Зимняя песня, – добавил он и, снова прочистив горло, запел хриплым, но не лишенным приятности голосом:

Окошко снегом замело,

И лед в соломе крыши.

И кто-то в дверь твою стучит -

Все громче стук, ты слышишь?