Текст книги "Тайна моего двойника"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

«Ладно, ты не хочешь помочь? А то и сама бы заработала».

«Нет, – говорю я ей, – ты спятила, и все тут!»

«Да ладно, успокойся, я пошутила. Никуда я не пойду».

«Слава Богу, – говорю…»

Она меня больше не просила, но разговор мне этот запал. Я действительно попросила знакомых, оставшихся работать в Ганди, показать мне архивы. Толком даже не знаю зачем. Нашла-таки: Самарина Вера…

А Ленке я ничего не сказала. Мне эти дела не нравятся. К тому же я уже оформляла отъезд в Америку, к детям, и зачем мне лишние хлопоты? Мне бы деньги, конечно, пригодились для отъезда, разве же я возражаю, чтобы заработать! Но шантаж – это ж дело дурное! И опасное! Вон, как фильм какой смотришь – так всегда шантажистов убивают. То, конечно, кино… Да только через несколько дней Лена под машину попала. Мне отчего-то не по себе сделалось, мысль мелькнула, что уж не отправилась ли она и впрямь шантажировать мамашу той девочки, то есть твою… А уж когда спустя еще пару недель я через общих знакомых услышала, что и главврач Демченко погибла, и снова несчастный случай, мне и вовсе нехорошо стало. Ну, думаю, пора мне к детям ехать. И уехала.

Наш стол давно был убран, и «Витторио де Сика» поглядывал на нас с любопытным нетерпением. Ресторан был пуст, и ему, видимо, хотелось спокойно отдохнуть несколько оставшихся часов до вечернего налета посетителей. Джонатан сделал знак, чтобы расплатиться.

Колесникова, закончив свою историю, как-то потухла, лицо ее озаботилось, закрылось. Пожив полтора часа воспоминаниями о прошлой жизни, в которой она была значительной фигурой, вершащей судьбы, причем в самом прямом смысле этого слова: в ее руках были жизни и смерти, в ее руках было будущее младенцев и их счастливых – или несчастных – матерей, она вернулась мыслями к настоящему, в котором был Брайтон-Бич, невеселая и одинокая жизнь «по талонам»… Эмигрантская жизнь, о которой я знала мало и понаслышке, мне показалась удручающей. Во всяком случае, та, которую я увидела здесь.

В машине мы молчали, и только уже около ее дома, прощаясь, я сказала:

– У вас, Наталья Семеновна, нет причин бояться. Вы не знаете, кто моя настоящая мать – а именно ей мешают люди, знающие тайну моего рождения. Ей мешаю я. Ей мешают – мешали – те, кто принимал у нее роды. А вы – вы тут ни при чем. О вас даже никто ничего и не знает, скорее всего. Так что спите спокойно.

– Твоими бы устами… Ну, спасибо за обед.

Она было дернулась, чтобы идти, но осталась на месте и, помявшись, спросила:

– Ты… Ты правда счастлива со своей матерью?

– Правда!

– На меня зла не держи… Что делать-то будешь теперь? Чем-нибудь я тебе помогла своим рассказом?

– Наверняка. Хотя пока не знаю как.

– Смотри, берегись. Дружок-то у тебя хороший. Спокойный такой, внимательный. Даром что не понимает, а все сечет. Глаза такие – ух! Он у тебя прямо как этот, бодигард. Все видит, все примечает, все оценивает.

– Да? – удивилась я. – Я не обращала внимания…

– Куда тебе! Ты разговоры ведешь, занята. А он свое дело знает. Хороший парень. Смотри, не упусти! А то «друг», понимаешь… Будешь в «другах» держать, так он себе другую найдет, – за ним небось прихлестывают девки. Нынче девицы разбитные такие, на мужиков прямо кидаются! Раньше мужчины за дамами ухаживали, теперь – девушки обхаживают, а парни ломаются да глазки строят… Так что гляди, Оля Самарина, не упусти своего «друга»! Это я тебе говорю как…

Она запнулась на мгновенье.

– Ты мне как крестница, можно сказать… Даже больше. Ведь это я твою судьбу определила.

Она дотронулась до меня как-то легко, почти робко и с неуклюжей нежностью потрепала по плечу. Мне показалось, что ей хотелось меня обнять, но она постеснялась. Я протянула ей руки навстречу.

Колесникова обхватила меня – и я пропала в ее мощных, крепких руках. Она постояла так, легонько похлопывая меня по спине, словно я была плачущим младенцем и меня надо было успокоить, затем взяла меня за плечи и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук, вглядываясь в мое лицо. В глазах ее блестели слезы умиления.

– У тебя адрес мой есть… Черкни открыточку-то… Жива, мол, здорова… Я через год к детям должна переехать, ну я тебе тогда адресок пришлю тоже… А? Черкнешь?

– Обязательно, – сказала я искренне.

Вот уж не думала я, что моя ложь сделается почти правдой и я найду-таки свою «крестную»! Что ж, с прибавлением в семействе, – поздравила я себя. Семья растет не по дням, а по часам: только новенькая мамаша обнаружилась, как и крестная подоспела… Но я испытывала нежность к этой здоровой, крепкой бабище, не умеющей выражать свои эмоции. Неприступная и властная начальница в былые времена, гроза робких рожениц и их нервных родственников, деловая по-советски дама, умевшая поддерживать нужные связи, проворачивать аферы и зарабатывать деньги, она при этом сумела сохранить в неприкосновенности свою душу, чувство справедливости, основные, базовые понятия добра и зла…

Без которых люди превращаются в равнодушные ничтожества, в убийц.

В таких, как Дима.

В таких, как моя родная мать.

Расставшись с Колесниковой, мы вернулись на Манхэттен – нужно было зайти в агентство «Дельты» и проставить даты в обратные билеты на Москву.

Места были. Были на сегодняшний рейс, были на завтрашний. Глядя на мое измученное лицо, Джонатан предложил провести вечер на Манхэттене, отдохнуть и лететь завтра. Я колебалась. Я хотела бы отдохнуть; я чувствовала, что силы мои на пределе, что нервы мои измочалены, что тело мое парализовано безнадежной, свинцовой усталостью… Но я не могла отдыхать, не доведя это дело до конца. Я уже ничего не хотела видеть, меня не интересовали достопримечательности Нью-Йорка, мне уже не нужен был Манхэттен с его небоскребами, которые я, впрочем, и так видела – мы шли мимо них, мы заходили в них, и снизу они ничем не отличались от обыкновенных домов, напоминавших помпезностью сталинскую Москву. Чтобы понять, что это и есть знаменитые небоскребы Нью-Йорка, нужно было задрать голову, а еще лучше – полетать над ними на вертолете – оттуда хорошо видно, как они украшены, как они сверкают огнями… Недаром Нью-Йорк обычно показывают с высоты птичьего полета – снизу там смотреть особенно не на что. Ну разве что на крыс, разбегающихся от мусорных баков. Ну разве что на пересекающие Пятую авеню боковые улочки, которые поражают трущобным видом – не где-то там, в Гарлеме, а тут, рядом, сразу же за углом шикарной Пятой авеню…

– В Москву, – сказала я, – поедем в Москву…

Глава 2
ВИЗИТ К ДЕТОУБИЙЦЕ

В самолете я спала, скатившись головой на грудь Джонатана. Он запустил свою пятерню в мои волосы и задумчиво ворошил их. Я отказалась есть, я отказалась пить – я спала.

Только один раз, помню, я проснулась. Мне было холодно. Джонатан снял сверху мою дубленку (купленную, в дополнение к пальто, еще в Англии на случай больших морозов) и сел снова, прижав меня к себе и прикрыв сверху дубленкой.

– Так хорошо? – прошептал он, склонив свою голову к моим волосам.

Я в ответ поцеловала его руку, проходившую под моим подбородком. А он меня – в макушку…

И в этом было столько невысказанной нежности и столько любви, что я тихо заплакала в дубленочной норке. От счастья.

За иллюминатором брезжило утро. Разносили завтрак. Многие пассажиры еще спали, так что на завтраке компания «Дельта» явно сэкономит. Но не на мне лично. Я выспалась и была голодна.

Я осторожно выпрямилась, выпроставшись из рук Джонатана. Он спал. Я натянула на него соскользнувшую дубленку.

Джонатан приоткрыл глаза и посмотрел на меня из-под черных ресниц.

– Спи, спи, – зашептала я.

– Доброе утро, беби, – тихо проговорил он сонным голосом. – Выспалась?

– Выспалась. А ты спи.

Джонатан послушно закрыл глаза.

Я откинула свой столик и махнула рукой стюардессе, высматривающей желающих позавтракать.

Тихо, чтобы не разбудить Джонатана, я орудовала над своим подносиком с едой и размышляла…

Размышлять было о чем. Теперь у меня в руках была практически вся информация – по крайней мере, вся, которую я могла добыть. Но достаточная для того, чтобы четко представить себе картину.

Итак, Зазорина родила нас с Шерил тайно. Она уже не была школьницей, и я не знала, был ли ее отец «шишкой», но по каким-то причинам она свои роды желала скрыть. Причины должны были быть вескими… Была ли она в то время замужем и забеременела от другого? Или была не замужем и не захотела стать матерью-одиночкой, да еще и с двумя детьми на руках? Собиралась делать карьеру и испугалась обузы и того душка, который всегда был вокруг слов «мать-одиночка»?

Ее биография на сорванном мною листочке была слишком туманной и короткой – теперь не в моде бывшие комсомольские и партийные должности, а какие же иные «вехи» можно найти в биографиях сегодняшних кандидатов? И все же по каким-то обтекаемым фразам я догадалась, что Зазорина была комсомольской активисткой. Тогда же, должно быть, она и почувствовала вкус к власти и политическим интригам…

Как бы то ни было, Светлана Ивановна уже в молодости продемонстрировала политический подход к действительности: она поняла, что раз она отказывается от детей, то надо это сделать так, чтобы никто и никогда не сумел этот порочащий факт вытащить на свет Божий.

…Интересно, а знал ли наш отец – ведь был же у нас какой-то отец, правильно? – о том, что она беременна? Или будущий политик сумела обмануть и его?..

Казалось бы, обо всем подумала юная комсомолка, обо всем позаботилась, все устроила и организовала.

И вдруг, двадцать один год спустя, выходит осечка. Зазорина уже небось и думать забыла о своих двойняшках, как является к ней Елена Петровна Куркина. Наверное, каждый раз, видя по телевизору лицо депутатки и председательши-президентши всевозможных женский организаций и движений, Елена Петровна чувствовала зуд: она единственная знала подноготную этой образцово-показательной женщины!

Нет, не единственная: еще главврач. Пойдя столь неосмотрительно шантажировать Зазорину, Куркина невольно подставила еще и главврача Демченко. Как только Зазорина отдала себе отчет в том, что есть два человека, знающих ее тайну, она поняла, что ей нужно от них немедленно избавиться.

Но прежде, чем избавиться, она не могла не поинтересоваться, куда и к кому попали ее дети. О Шерил она могла знать и даже получить долю вознаграждения за нее… Уж кто нашел контакт с бездетной американкой – главврач или сама комсомолка Света Зазорина – теперь можно только гадать.

Или у нее самой, что ли, спросить…

«А что? – подумала я. – Вот так взять и пойти. И спросить. Здрасте, Светлана Ивановна, у меня вопросик: хорошо ли вам заплатили за дочку? И посмотреть в глаза…»

Я аж зажмурилась, представив себе эту сцену. Ух, я бы ей сказала! Я бы ей все сказала! Прямо в холеное лицо! Прямо в лживые глаза!..

Ладно, отвлеклась я от своих рассуждений. Сосредоточимся. Значит, она должна была спросить, куда отправились детишки – хотя бы для того, чтобы понять, существуют ли еще люди, посвященные в эту тайну. Что ей ответила Куркина? Что она не знает. Американкой занималась не она и вряд ли о ней что-то знала. Там орудовала главврач Демченко – с самой Зазориной или без нее, но во всех случаях – без Куркиной. В чьи руки попала вторая девочка, то есть я, она тоже не знала. Мною занималась Колесникова.

Ну, и что же наша депутатка? Она должна была понять, что есть еще где-то кто-то, причастный к ее секрету. И тогда она рассудила: пока мы с Шерил существуем, будет всегда угроза, что возникнет очередной энтузиаст заработать денежки на ее секрете. И для пущей верности энтузиаст ведь может взяться за розыски! А там, не приведи Господь, не просто с угрозой раскрыть тайну явится, а прямо с нами за ручку: вот они, грехи молодости.

И Зазорина принялась за нас.

Каким-то образом попал в этот круг Игорь. В принципе, понятно: он человек в политических кругах знаменитый – о нем ходит молва, что нет такой задачи, которую бы он не мог разрешить.

На него вышли через знакомых и позвали. Предложили задачу: найти двойняшек.

Вряд ли ему объяснили, для чего.

А он не догадался.

Только как Игорь, столь проницательный и предусмотрительный, просчитывающий свои и чужие действия и мысли на несколько ходов вперед, мог не догадаться?

Это оставалось для меня загадкой.

Ниточку Игорь начал тянуть со стороны Шерил – значит, он получил в руки какую-то зацепку. От Зазориной? Или успел побеседовать с Демченко до пожара?

Как бы то ни было, Игорь принялся за поиски Шерил. Родители ее погибли в авиакатастрофе много лет назад, и понадобилось время, чтобы понять, куда делась девочка.

Рано или поздно Игорь вышел на Кати… По адресу отправился Сережа. И Кати ему сказала, что Шерил в Европе.

Сережа должен был заехать в Париж, чтобы привезти мне посылку от Игоря. Наверняка по ходу возникла идея пошарить по справочным Парижа для начала, раз уж Сережа там… Да, именно поэтому он собирался задержаться!

И тут я Игорю по телефону сообщаю, что похожую на меня девушку зовут Шерил Диксон! Та Диксон, которую он ищет!

Он понял, что вторая девочка – это я. И тут он испугался. Тут он стал думать, а зачем это девочек ищут…

И понял зачем.

Он потребовал, чтобы я срочно переехала, замела следы и рассталась с Шерил. Шерил он отдал на заклание, но меня попытался спасти. Он попытался повернуть это дело вспять – но поздно. Сережа все понял, заложил его, обошел и стал служить напрямую заказчице…

И где он теперь, Игорь?

…Ну а дальше мы все знаем. Дальше мы принимали самое непосредственное участие во взрывах и покушениях…

Да, теперь мне все ясно.

Не ясно только одно: что делать-то?

Идти в милицию? Оля Самарина против депутата Зазориной? Смешно, ей-богу.

А куда же идти?

Не знаю.

И вдруг у меня мелькнула мысль: к журналистам. В прессу. Найти несколько имен из самых независимых репутаций, приготовить конверты и…

И пойти к Зазориной.

И сказать ей: я вас презираю. Я вас не боюсь. Я не могу тягаться с вами в этой стране, которую вы разворовываете и потом коррумпируете, подкупаете все и всех на ворованные деньги – милицию, суд – всех тех, у кого я должна была бы искать защиты против вас, но не могу… Но вы немедленно остановите охоту на меня и на Шерил, иначе ваша старая тайна побледнеет на фоне новых деяний: смерть акушерки и главврача, убийца Дима, посланный в Париж на охоту за нами с Шерил, – представляете, как порезвятся газеты и журналы, имея в руках такой материал? И вы, даже если ни милиция, ни суд не найдут на вас управы, уже никогда не восстановите потерянную безвозвратно репутацию! Из всех ваших званий у вас останется только одно – матери-убийцы!!!

Да, у меня в руках было только одно средство: шантаж. Наша с Шерил жизнь в обмен на молчание. И никто никогда не будет судить убийцу. Потому что если она, под угрозой разоблачения, остановит охоту на нас, то и я должна буду сдержать свое слово.

А если обмануть? Если ей пообещать молчание, а потом все-таки передать эту информацию журналистам?

Тогда меня убьют раньше, чем я успею подержать свежий номер в руках. Кто-нибудь да донесет о том, что в прессе готовится бомба.

Так что придется мне молчать…

Как это гнусно.

А есть ли у меня другой выход?

Нет.

– Что ты хочешь теперь делать, Оля?

Джонатан, оказывается, уже не спит.

Что я хочу?

Я хочу поехать к Шерил. Я хочу встретить ее осмысленный взгляд, прижать ее к себе, рассказать ей про все, что случилось со мной и что я пережила за эти дни.

Я хочу прийти к маме, и кинуться ей на шею, и сказать: вот она я! Жива и здорова, не волнуйся, мамочка…

Но я не могу делать то, что я хочу.

– Я пойду к Зазориной.

Впрочем, я действительно хочу пойти к ней. Я уже предвкушаю, как я все выскажу ей! Как безжалостная, хлесткая правда – хлеще, чем пощечины! – зазвучит в ее кабинете! Как она будет пугливо коситься на дверь, боясь, что нас услышат! Как она побледнеет, посереет, постареет!

О, как я буду торжествовать, увидев все это!!!

Джонатан молчит. Отчего это он молчит?

– Тебе не нравится эта идея?

– Не очень. У тебя нет никакого другого решения? Иного хода?

– Боюсь, что нет. Обращаться к властям – она меня переиграет, она задушит расследование в самом начале. И меня заодно.

– То есть про такую демократическую роскошь, как следствие и суд, – нам забыть?

– Боюсь, что да…

– Но идти к ней – опасно.

– Ну не прямо же в ее кабинете меня достанет пуля наемного убийцы! Сам поход к Зазориной ничем не опасен. Я рискую потом. Но для этого я приготовлю большой и подробный отчет, размножу его в нескольких экземплярах, разложу в конверты с адресами газет и журналов и оставлю тебе на сохранение. Чуть что – конверты отправятся по адресам. Кроме того, у нас есть видеокассета с Димой, когда он следил за Шерил, наша с Шерил фотография – две копии Зазориной, протоколы французской полиции и сам Дима в руках у комиссара Гренье!

– А пресса?..

– Частично подкуплена, частично контролируема, но не вся. К тому же издания, которые контролируют политические враги Зазориной, – хотя бы тот же Василий Константинович – с удовольствием вываляют ее в грязи. И я ей не премину на это намекнуть. Не волнуйся, после этого она станет смирной. С ней не справятся органы правосудия? Так с ней расправятся ее противники и конкуренты!

Джонатан задумался.

Самолет начал приземляться.

Весь день до позднего вечера мы провели в квартире Игоря. Я печатала на компьютере, Джонатан нервничал и не отходил от окон. Ему не нравилась идея работать в этой квартире, а мне не нравилась идея печатать на взятой напрокат машинке. Тот, кто работал на компьютере, уже не может тюкать на машинке – это все равно как после трактора взяться за мотыгу.

Закончив работу, мы тщательно уничтожили следы моего текста в компьютере, как и следы нашего пребывания.

Поздним вечером мы уходили с объемистой стопкой отпечатанных на принтере копий моего двадцатидвухстраничного отчета. Для верности у меня в кармане лежала еще и дискета.

Еще полночи в гостинице я надписывала большие коричневые конверты и раскладывала по ним мои копии. Когда я свалилась спать, было уже четыре утра.

По закону подлости я не могла уснуть. Я думала о предстоящей встрече. Я нервничала. Я перебирала в уме слова. Сердце мое глухо билось.

Заснула я на рассвете…

…– Добрый день! – Зазорина улыбалась мне вежливо и доброжелательно. Каждому, кто входит в этот кабинет, сразу становится ясно: перед ним воплощение слуги народа, Депутат с большой буквы, который, несомненно, осуществит все чаяния своего избирателя.

– Присаживайтесь. – Голос у нее был мелодичный, чистый. – Чем могу быть полезна? – Приятная улыбка не покидает ее красивого, холеного лица. Такой и должна быть депутатка: «дама, приятная во всех отношениях»…

Я в ответ не улыбнулась.

Я демонстративно осталась стоять.

Она посмотрела на меня удивленно.

– Вы не хотите сесть? Нам так было бы удобнее разговаривать, не правда ли? – мягко сказала она.

– Вы не находите, что мы с вами похожи? – спросила я, глядя на нее в упор.

– Да, есть некоторое сходство. Я сразу обратила внимание…

Она мне дружески улыбнулась.

– Вы еще не знаете, какое сходство! Я ведь тоже блондинка, это я просто покрасилась!

– Правда? – с фальшивой любезностью произнесла она.

Она ничего не поняла.

Она подумала, что я привираю насчет блондинки.

Она наверняка решила, что мне просто льстит сходство с известным человеком, то есть – с ней. Как будто я принадлежу к числу тех истеричных идиоток, которые собирают автографы у звезд и подражают своим кумирам!

– Присаживайтесь же! – настойчиво произнесла Зазорина. Ее насторожило мое поведение, но она старалась не подавать вида. – Какое у вас ко мне дело?

Я не села.

И не ответила.

В лице у Зазориной мелькнуло раздраженное удивление, но тут же исчезло. Эта женщина владела собой. Правильно, в политике другие не выживают.

– Вы предпочитаете стоять? – снова улыбнулась мне депутатка, однако улыбка была натянутой. Она почувствовала что-то, но еще не поняла, что именно…

Ну ничего, сейчас поймет.

Я приблизилась к ее столу и оперлась на него руками. Лицо ее было прямо передо мной.

– Мне двадцать один год, – отчеканила я. – Когда я родилась, в мае семьдесят четвертого года, вам тоже был двадцать один год.

Зазорина вскинула брови. Точно таким же образом, как это делали мы с Шерил: одна выше другой.

– Сейчас вам сорок два. У вас семья. Два сына, кажется.

– Я не понимаю, какое это имеет значение?

Она говорила все так же вежливо, но голос ее утратил доброжелательность, стал холоден. Видя, что я не собираюсь отвечать, она добавила, на этот раз уже откровенно ледяным тоном:

– Вы пришли ко мне по делу или чтобы мою семью обсуждать? В таком случае я попрошу вас покинуть мой кабинет!

Зазорина поднялась со своего места, давая мне понять, что аудиенция окончена. Рука ее потянулась к селектору.

– Да, – сказала я веско, – я пришла к вам, чтобы обсудить вашу семью. Только не эту, в которой у вас два сына. А другую. В которой у вас были две дочки.

Рука застыла на весу. Медленно опустилась. Кажется, она начала понимать.

Краска медленно покидала ее лицо.

– Откуда вы…

Она не договорила. Белая, как бумага, она смотрела на меня во все глаза.

Я не отвела взгляд. Я сказала непринужденно, с улыбочкой:

– Теперь вы понимаете, почему мы с вами похожи.

Зазорина оперлась на стол. Мне показалось, что она сейчас грохнется в обморок.

Склонившись к селектору, она произнесла с трудом: «Зоя, ко мне никого не пускать и звонки не переводить. Меня нет».

Подняв на меня взгляд, в котором было столько боли, что я даже удивилась, она тут же отвела глаза.

Тяжело села, как-то боком. Все еще не глядя на меня, кивнула:

– Сядь, наконец.

Я села.

Она заставила себя посмотреть мне в глаза, и было видно, что это усилие далось ей нелегко.

– Как… – Голос ее не слушался, и она зашлась в кашле, покраснев. Достала платок, промокнула губы и нос.

– Как ты меня нашла? – выговорила она наконец.

– А вы думали – не сумею?

Молчание.

Я тоже молчала, мне-то что. Я не тороплюсь.

– Как тебя зовут? – спросила она тихо.

– А вы не знаете?

– Нет.

– Вам что, не доложили? Или вы не захотели узнать наши имена? Вам так было проще?

– Нет… Я… – Она снова отвела глаза и уставилась на свои холеные руки с тщательно сделанным маникюром, сложенные на столе. – Я просто… Сейчас предвыборная кампания, времени мало… У меня руки не доходят до всего, по двадцать человек в день приходится принимать… Мне так и не удалось…

– Не удалось? Нет, вы не хотели! Нашими поисками занимались для вас ваши подручные – что вам стоило поинтересоваться у них? Но нет, куда там! Зачем?! А вдруг что-нибудь вроде совести проснется – некомфортно как!

Зазорина молчала, глядя на меня какими-то потухшими глазами. Я ждала.

– Я совсем не так представляла нашу встречу… – тихо произнесла она.

– А как? Вы предпочитали две урночки с пеплом?

Зазорина удивленно раскрыла свои голубые глаза. Красиво, ничего не скажешь. И вид такой невинный придает… Я тоже так умею.

– Ты о чем говоришь?!

– А вы не знаете, да? – Я с удобством расположилась в кресле, непринужденно закинув ногу на ногу.

Некоторое время она крутила остро отточенный карандаш между пальцев, не отвечая, глядя в стол.

Я болтала ногой.

Наконец, собравшись с духом, она подняла глаза, придала им внушительное выражение и сказала строго – как положено депутатке, президентше и что там еще:

– Мы говорим намеками. И я боюсь, что я неправильно тебя… Мне представляется, что я неправильно вас поняла с самого начала. Давайте внесем ясность!

– Ага, вперед ногами.

– Что?

– Ничего. Это мне просто представилось, как ясность вносят вперед ногами в ваш кабинет. В гробу и в белых тапочках.

– Вы… Послушайте, я вас прошу воздерживаться от подобного юмора! Это уже… Ваше поведение выходит за все рамки! – Голос уверенно взлетел вверх, она выпрямилась за столом. – Прежде всего, кто вы такая?!

Светлана Ивановна, кажется, решила, что ей все примерещилось, как дурной сон. И показалось ей, что вот сейчас, при помощи начальственного голоса и важной осанки, она сумеет разогнать наваждение в моем виде.

– Меня зовут, – я вскочила с кресла, заложила руки за спину и, выпятив по-детски живот, запищала дурашливым ребячьим голоском, – меня зовут Оля Самарина, я живу в городе Москве, столице нашей Родины, я очень люблю дедушку Ленина и Дедушку Мороза и стараюсь быть хорошей девочкой, потому что дедушка Ленин так бесплатно завещал, а Дедушка Мороз за это подарки дарит, а вот мама моя мне подарков не дарит, она меня ни капельки не любит, она от меня избавилась при рождении, но я нечаянно обратно нашлась, и она в наказание послала киллера, чтобы он убил меня за плохое поведение…

Зазорина схватилась за голову.

– Перестаньте! – закричала она. – Немедленно перестаньте паясничать!

– Почему? – сделала я невинные глаза, точно такие же, как она пятью минутами раньше. – Вам не нравится? – похлопала я ресницами… – А мне, представьте, не нравится, когда меня хотят убить. Только вы мое мнение не спрашивали…

Зазорина все не разжимала рук, пряча за ними лицо.

Я добавила, чеканя каждое слово:

– И не думайте, что вам удастся от меня избавиться! На этот раз – нет. Я приняла меры! Вся журналистская братия города Москвы только и ждет развязки этой трагикомедии! – Я вскочила с кресла и последние слова уже просто выкрикивала ей в лицо, все еще прикрытое руками. – И если хоть волосок упадет с моей головы или с головы Шерил – вы услышите такой хор, что жизнь малиной не покажется! Вы будете бежать и не находить места, чтобы спрятаться! Хотя никто не будет за вами гнаться, чтобы вас убить! Самое смертельное оружие, которое вам грозит, – это журналистский микрофон! Но это оружие для вас пострашнее пистолета! Пострашнее бомбы и отравленных конфет! – орала я. – От вас даже мокрого места не останется! Вы даже собственным сыновьям в глаза смотреть не сможете!!!

Я выдохлась.

Наступила звенящая тишина.

Еще несколько мгновений этого тихого звона – и я сойду с ума.

Зазорина отвела руки. Вид у нее был жалкий, измученный. Тщательно уложенные волосы растрепались под руками и теперь висели беспорядочными прядями перед потемневшими глазами.

– Сядь, – сказала она хриплым, сорванным голосом, будто это ее связки изнемогли от отчаянного крика, а не мои. – И не кричи так, тебя за дверью слышно.

– А нехай слышно. Мне-то бояться нечего.

– Помолчи, пожалуйста!!! Ты можешь вести себя по-человечески?!

– А вы? Вы себя по-человечески?..

– Закрой рот, – вдруг прикрикнула она. – И слушай.

Я затихла.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Светлана Ивановна, все в порядке? – произнес голос за дверью.

– Да, да, Зоя, я же сказала, меня не беспокоить!

Зазорина посмотрела мне в глаза:

– Ответь мне вразумительно: ты – моя дочь? Или скажем так: ты считаешь, что ты – моя дочь?

– А что, до сих пор не понятно?

– Да или нет?

– Да.

– Какие у тебя есть для этого основания?

– А какие основания у вас есть? Уж наверное, имеются, раз вы решили…

– У меня – пока никаких. Сходство – не доказательство.

– Ага, поэтому без всяких оснований вы решили нас с Шерил убрать? Или мы грехи не вашей молодости? Или не вам мешает сам факт нашего существования?

– Я никого не собиралась «убирать». Я не понимаю, о чем ты!.. Пожалуйста, перестань ерничать! Объясни, почему ты говоришь, что я хотела убрать вас с Шерил? И кто это – Шерил?

– Вы прикидываетесь?

– Нет, Боже мой, вовсе нет! Я ничего не понимаю!

– Шерил – это моя сестра. Близняшка. И ваша дочь, как и я.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда.

– Умоляю тебя, отвечай нормально! – В голосе ее слышались слезы. – Ты что-то путаешь! Я вас начала искать, но не нашла… Пока не нашла.

– Ага. Вы не нашли, верно. Для вас это сделали ваши подручные! Сколько вы за нас заплатили Игорю? А Сереже – вы платили отдельно или из гонорара Игоря? Они уж для вас постарались, они все нашли: и где мы, и как нас зовут! Вам только оставалось приготовить денежки для Димы! Во сколько он вам обошелся?! Во сколько вы оценили нашу жизнь?!!!

– Перестань!!! – закричала Зазорина. – Перестань сыпать именами! Бред какой-то! У меня от тебя голова идет кругом! Что это за люди такие, кто эти все Димы и Игори? Ну кто тебе сказал, ну откуда ты знаешь, как зовут моих помощников, чем они занимаются и до какой степени успешно?! Да, я поручила одному человеку разобраться в этом деле! Но у меня не было ни имен, ни фамилий, я не знала, с чего начать, за что зацепиться!..

– Вы хотите сказать, что не знали, кому вы отдаете ваших дочерей? Что вы не получали деньги за одну из них от американки? Или эту операцию для вас тоже провернули ваши подручные? Вы хорошо заплатили Демченко? Или вы с ней поделились долларами от Вирджини?

– Что ты несешь?! Опять ты сыплешь именами! Что за Вирджини? Я никому ничего не поручала! – у Зазориной окончательно сдавали нервы. – И никаких долларов от американок я не получала! – Она выкрикивала слова, глотая слезы. – Я не отдавала никому детей! У меня не было детей! Мне сказали, что у меня мертвый ребенок родился! Мне даже его показали!!!

С последней фразой, с последней истеричной нотой, с последним всхлипом наступила тишина.

Я была растеряна. Я была повержена. Я была обезоружена.

Неужели все мои построения оказались ложными? Неужели все, что мы нагородили с Джонатаном, с дядей Уильямом, все это – не более чем досужие вымыслы? Неужели истина, которая, казалось, наконец прояснится в этом кабинете, снова ускользнула от меня?

Вся моя злость, вся моя ненависть вдруг пропали. Не хотелось верить собственным ушам, не хотелось смириться с тем, что все усилия, весь проделанный долгий путь привели в тупик.

– Как это – мертвый ребенок? – с трудом выговорила я, все еще цепляясь за улетучивающуюся надежду. – А мы… А двойняшки не у вас разве родились?

Кажется, вид мой был жалок. Зазорина, посмотрев на мое расстроенное лицо, встала из-за стола и пересела напротив меня в кресло для посетителей. Достала сигареты, предложила мне жестом.

– У меня свои, – подавленно ответила я и тоже закурила.

Зазорина придвинула мне пепельницу.

И проговорила:

– У меня.

– У вас?! Но как же… Но тогда почему вы говорите… Вы…

Она посмотрела мне прямо в глаза, словно призывая меня верить ее словам, и тихо ответила:

– Я не знала, что у меня родились двойняшки. Я двадцать один год об этом ничего не знала! До тех пор, пока три месяца назад ко мне не пришла одна акушерка… И сказала, что у нее есть секрет, который она хочет мне продать.

– Боже мой, – прошептала я, – вот оно что…

– Ты что-то сказала? – спросила Зазорина.

– Я сказала: и звали ее Елена Петровна Куркина!..

– Ты ее знаешь?!

– Нет…

Я решила не вдаваться сейчас в подробности – всему свой черед.

Зазорина посмотрела на меня внимательно, но спрашивать ничего не стала. Загасив окурок, она встала, сделала несколько шатких шагов по кабинету и остановилась спиной ко мне, опершись руками о стол. Потянулась к графину, налила в стакан воды.