Текст книги "Тайна моего двойника"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Тебе дать? – спросила, не оборачиваясь.

– Нет.

Мне показалось, что она достала какую-то таблетку. Выпила воду залпом. И заговорила, все еще стоя спиной ко мне:

– Куркина записалась на прием, как и ты… И, едва переступив порог этого кабинета, сказала, что у нее есть сведения, которые для меня очень ценны. Но только она их мне расскажет в обмен на хорошенькую сумму в три тысячи долларов и на мою помощь в смене квартиры…

Оторвавшись наконец от стола, Зазорина повернулась ко мне, словно желая увидеть, что на моем лице написано.

На моем лице было написано предельное внимание. Еще не остывшее изумление. Проблески понимания.

Ее, кажется, удовлетворил мой вид. Ее лицо стало постепенно смягчаться, остывая от жесткого, истерично-высокомерного выражения.

– Я сначала хотела ее выгнать… – продолжала Светлана Ивановна. – Я думала, она принесла сплетни о ком-то из политических соратников или о противниках. Но она обронила фразу, что эти сведения касаются меня лично и что в моей жизни есть нечто, чего я сама не знаю…

Она меня заинтриговала. Мне захотелось узнать этот секрет. Но три тысячи долларов – сумма очень большая, у меня не было таких денег… Я деньги зарабатываю, а не ворую… О чем я и сказала ей.

«Как хотите, – ответила посетительница. – А было бы жаль оставить вас без правды. У вас ребеночек-то был живой…»

Конечно, я ахнула, конечно, что-то воскликнула: как живой, что значит живой?! Стала спрашивать подробности…

Три тысячи, настаивала Куркина. Секретик того стоит, поверьте.

Что было делать? Я ей пообещала требуемую сумму. Она потребовала перевести ей на счет половину завтра же, а на другую половину мы сторговались через неделю. Конечно, я ей и помощь с квартирой пообещала… И я вправду занимаюсь ее квартирным делом, хотя нынче это стало так непросто: купить – пожалуйста, а обменять через государственные каналы – уже почти невозможно…

– И что же она вам рассказала? – нетерпеливо отвлекла я Зазорину от депутатских забот.

– Оказывается, меня «вели» с самого начала. Главврач роддома, к которой я пришла на консультацию как к одному из наиопытнейших гинекологов, меня напугала, что беременность у меня сложная, угроза выкидыша и того, что ребенок родится дефективный… Она предложила лечь на сохранение. Всю мою беременность я обращалась только к ней, и большую часть времени я пролежала у нее в роддоме на сохранении. Она мне ни разу не сказала, что у меня двойня. И когда наступили роды, мне было сказано, что ребенок может задохнуться и надо делать кесарево сечение… Спустя несколько часов, когда я проснулась после наркоза, мне сообщили, что младенец родился мертвым. И даже показали его маленький трупик… Это был мальчик.

Зазорина плакала.

Я, кажется, тоже.

Я до сих пор не знаю, какие чувства я испытывала. Чувств было много, они были разные и все какие-то заторможенные, как будто я их не столько чувствовала, сколько констатировала: там было сострадание к моей ровеснице Свете Зазориной, которой показали мертвого мальчика, родившегося на самом деле у Веры Андреевны, моей мамы; там было колоссальное, хотя еще до конца не осознанное облегчение оттого, что Зазорина не хочет меня убить; там рождалось что-то неопределенно-доброе к этой женщине, которая оказалась – была – моей настоящей матерью; и в то же время там уже гнездился новый страх, новый ужас – ничего еще не кончилось! Все надо начинать сначала!..

Светлана Ивановна утерла слезы.

Я тоже.

– Куркина не могла мне сказать, куда пристроили моих девочек. Она принимала у меня роды и знала, что мне подменили детей, но их судьбой, по ее словам, занимался другой человек… Однако она взялась узнать. Разумеется, я обещала ей еще заплатить. Мне показалось, что она знает человека или людей, которые все это дело провернули, но не хочет мне их называть, чтобы я не добралась до них сама – она хотела подзаработать еще и на этой информации… И, хотя я понимала, что в этом принимала участие как минимум главврач, я решила, что Куркиной будет проще все разузнать и все уточнить…

– Я знаю, кто эти люди! И я могу вам рассказать, как дело было… Теперь я знаю все, Светлана Ивановна…

Я смутилась. Имя-отчество резануло слух – и мой, и Зазориной. Но не называть же мне эту женщину, которую я вижу впервые в жизни, «мама»?

– Или почти все… – добавила я.

Я говорила долго. Ей я рассказала все: и про Шерил, и про Кати, и про Игоря, и про Джонатана; про Сережу и киллера Диму, про комиссара Гренье и про наши поиски по следам акушерок; и про мертвого мальчика…

Зазорина слушала, бледная, осунувшаяся. Черные тени легли под глазами.

Я сама была, наверное, не лучше.

Пепельница быстро наполнялась окурками.

Я говорила и думала: вот передо мной сидит моя мать. У меня уже есть мать; вот еще одна, которую я вижу впервые в жизни. Настоящая… А разве другая – не настоящая? Пусть меня разлучили с настоящей не по ее вине, но от этого ничто не умалится в моих отношениях с моей мамой, которая ненастоящая, и ничего само по себе не родится с этой, с настоящей…

В моей душе был тотальный сумбур.

– И ты решила, что это я подослала убийц, чтобы избавиться от грехов молодости?

– Решила… А что мне еще оставалось думать? Все сходилось, все совпадало… Вы занимаетесь политикой, вы возглавляете женское движение; узнай кто, что вы отказались от собственных детей, – это означало бы конец вашей карьере… Но только… Если это не вы, тогда кто же? Кому же это мы помешали? Кому понадобилось вас обмануть? Кто послал убийцу? Я теперь уже ничего не понимаю.

– Зато я теперь понимаю все.

Я смотрела на нее в ожидании продолжения. Но и она молчала, думая о чем-то. Лицо ее приняло жесткое, суровое выражение.

Не выдержав затянувшейся паузы, я нарушила тишину:

– Вы хотите сказать, что вы знаете, кто?..

– Знаю.

– И кто же это?

Отвернувшись к окну, за которым белели заснеженные крыши, она тихо произнесла:

– Ваш отец.

От неожиданности я встала. И замерла перед нею.

Я слышала, как Зазорина переговаривалась о чем-то по селектору со своей секретаршей.

А я все стояла, тупо глядя в противоположную стену. Зазорина потрясла меня за плечо.

– Очнись, Оля. Здесь невозможно разговаривать, нужно уйти отсюда. Но у меня есть одно дело, которое я не могу отменить, подождешь? Я постараюсь побыстрее.

Я кивнула и вышла из ее кабинета.

Джонатан ждал меня внизу. Он встревожился, увидев мое опрокинутое лицо.

– Это не она, – только и смогла выговорить я.

– Она – не твоя мать? – не понял он.

– Мать. Моя. Наша с Шерил. Но не она хотела убить нас. Это наш отец…

Полчаса спустя Зазорина появилась из подъезда.

– Вот ты где… Я тебя высматривала в приемной.

Она уже пришла в себя, и лицо ее восстановило свои краски, как природные, так и косметические. Синие глаза были полны решимости.

– Джонатан, – представила я.

– Что ж ты сразу не сказала, что ты пришла с ним? Держишь человека на морозе! Садитесь-ка в машину.

Черный лимузин стоял у подъезда. Шофер открыл дверь.

– Мы на своей, – сказала я.

Сегодня с утра Джонатан взял в прокате «Ниссан», на котором он и привез меня на Фрунзенскую набережную, к высокому дому, в котором расположился комитет партии Зазориной.

– Тогда следуйте за нами!

Зазорина села в свой лимузин, и мы покатили в направлении Чистых Прудов.

Большой кирпичный дом, вахтерша в стеклянной будочке, огромная, превосходно обставленная квартира. Депутату живется неплохо в нашей стране, подумала я. И, поймав себя на этой злой ироничной ноте, спохватилась: впрочем, во всех странах депутаты живут хорошо. И это нормально!

– Располагайтесь, – Зазорина гостеприимно кивнула на свою гостиную. – Есть хотите?

– У вас дома… никого нет?

– Сейчас зимние каникулы. Мальчики с их отцом уехали в горы. – Тем лучше. Мне совсем были бы некстати сейчас новые эмоции при виде моих братишек. – Так есть будете?

– Вы не беспокойтесь, ничего не надо готовить. Так, может, пару бутербродов…

– А я и не беспокоюсь. У меня все готово. Ко мне домработница ходит, она готовит.

Через несколько минут на кухонном столе стояла тарелка с овощами, холодные котлеты, закипал чай.

– Давайте, налетайте. Нам надо торопиться. Дел куча. Вот так всегда, все сразу… Сейчас бы посидеть с вами, никуда не бежать, ни о чем не думать… Но нельзя. Надо эту компанию брать. Ешьте, я пока позвоню.

Я как-то не так себе представляла наш визит к ней. Все было слишком просто, слишком обыденно. Я все еще была под влиянием шока, тогда как Зазорина уже давно пришла в себя, уже владела собой и ситуацией, уже восстановила свои ухватки деловой женщины…

«Найди мне, кто был на связи с французской полицией по делу Самариной, – доносился ее голос из гостиной. – Да, Париж. У них там киллер наш, русский сидит. Уж ФСБ – наверняка, как же без них! Но у вас на Петровке тоже кто-то должен быть на подключке. Что значит «когда»? Сию секунду, немедленно! Жду».

Она появилась в кухне.

– Поели? Чай пойдем пить в гостиную.

Мы уселись вокруг низкого столика.

– Если вы говорите по-английски или по-французски, – сказала я, – было бы лучше, потому что Джонатан уже ничего не понимает, а я уже не в состоянии переводить…

Оказалось, что она свободно владеет английским, и дальнейший разговор шел втроем.

– Светлана Ивановна, вы должны мне сказать, кто этот человек, – произнесла я вопрос, который сверлил мой мозг с тех пор, как я покинула ее кабинет.

– Прежде всего, Оля, давай мы сразу договоримся: ты будешь обращаться ко мне на «ты».

Я усмехнулась: мы говорили по-английски, а в этом языке нет разницы между «вы» и «ты».

– Зря усмехаешься. Ты называешь меня по имени-отчеству. Я понимаю, что вряд ли ты можешь называть меня мамой… К тому же это имя уже отдано другой женщине… Но если мы сразу не перейдем на «ты», то потом это будет намного труднее. Ты можешь хотя бы называть меня просто…

Она замолчала растерянно. В самом деле, как? Ее взгляд беспомощно устремился на Джонатана.

– Конечно, – сказал Джонатан. – Конечно, ты можешь называть ее Светланой! Тогда заодно мы будем с тобой в одинаковом положении: мне ведь ни за что не выговорить ваши отчества. Так что будем называть ее просто, как на Западе: Светлана. И ты, и я.

– Хорошо, я постараюсь… Так кто этот человек… Светлана?

– Ты его прекрасно знаешь.

– Я?!

– Твой Игорь работает на него. Это Тетерин…

– Василий Константинович?!! Наш отец?!

Она кивнула в ответ, не глядя на меня. Мне почудилось, что ей отчего-то стыдно признаваться в своей связи с ним. Но, так ли это было или нет, уже через несколько секунд она овладела собой и принялась рассказывать:

– Он был полковником КГБ, начальником одного из отделов, курировавшего работу с молодежью. Я была большой комсомольской активисткой в те годы, работала в горкоме. Сейчас кажется странным, что можно было тогда во что-то верить… Но я верила если не во все, то во многое. Недостатки системы казались исправимыми, стоило только за них взяться…

Василий Константинович был красавцем. К тому же на нем лежал отпечаток того западного лоска, который был на людях, много ездивших за границу – в отличие от всех остальных советских граждан, не бывавших нигде дальше «Клуба кинопутешественников». Сейчас я уже не могу и понять, как и отчего я могла влюбиться в этого подонка… Впрочем, до последнего времени я не знала, до какой степени это подонок и негодяй… Но я уже много лет как поняла, что, несмотря на весь его лоск, он всего-навсего солдафон, ограниченный и тупой, – но хитрый и продажный…

Я от него забеременела. И во что бы то ни стало хотела рожать. Вася поначалу испугался – он был женат, причем не просто женат, а на дочке одного из членов ЦК. Он настаивал на аборте, но я – ни в какую!..

И вдруг, к моей большой радости, он сменил гнев на милость и, как по мановению волшебной палочки, превратился из раздраженно-недовольного любовника в нежнейшего и заботливейшего будущего папашу… Мне было плохо первые месяцы – тошнило, случались обмороки, – и он привел меня к «лучшему специалисту в этом деле» – к главврачу роддома имени Ленина Нине Александровне Демченко.

А уж она меня больше из своих рук не выпустила… Вы знаете, мертвый мальчик… – голос ее неожиданно снова дрогнул.

– Если вы хотите, Светлана, я вам налью еще чаю, – заботливо предложил Джонатан.

Она улыбнулась ему.

– Не бойся, я плакать не стану… А чаю подлей.

Следя за тем, как Джонатан наливает чай, она продолжала:

– Узнав от Куркиной правду о моих родах, я в ярости помчалась к Васе. Я на него накинулась, как тигрица, я ему надавала пощечин, я ему все лицо исцарапала!

Она улыбнулась довольно, вспоминая сцену.

– Ему пришлось своих телохранителей звать… Только поздно он спохватился! Лицо его уже было в полосочку! И даже не в полосочку, а в клеточку: я и вдоль ногтями прошлась, и поперек!

Светлана для пущей убедительности показала нам свои ногти – длинные, ухоженные, с бледно-розовым лаком.

– …Вася отпирался. Он называл все «бреднями выжившей из ума пенсионерки», которая решила надуть меня и заработать на моей доверчивости. И тогда я ему поклялась доказать. Я ему поклялась вас разыскать…

Она задумалась.

– И пока вы пытались нас найти, – сказала я, – он убрал сначала Куркину, потом Демченко, а потом принялся за нас с Шерил. И Игорь ему помогал…

– Это-то и удивительно! Я ведь с ним неплохо знакома, с твоим Игорем.

– Уже не с моим.

Она кивнула.

– Он человек умный, тонкий, талантливый. Я бы такого с удовольствием взяла к себе… Даже намекала ему.

– А он?

– Сказал, что подумает. И что пока у него есть обязательства перед Васей… Но как же он мог за такое дело взяться, вот чего я не пойму?..

* * *

…Наступил день, когда за железной дверью раздались голоса. Брякнул замок, и дверь проскрежетала, впуская Василия Константиновича.

Игорь сидел на кровати. Он не удивился, не шелохнулся, не привстал. Он уже давно догадывался, у кого он загостился. А с тех пор, как полногрудая Катя объяснила свои «политические убеждения», приведшие ее в Москву: «Самим не хватает, чего еще тут всяких черно…ых разводить? Нехай едут к себе домой и там каши просят. А у нас – нечего ошиваться. Россия – русским!» – с тех пор он был просто убежден, что Катя состоит на службе у Василия Константиновича.

Поэтому он только произнес:

– Долго же ты, Вася, ждал встречи со мной.

Василий Константинович с лукавой улыбочкой прошел к столу, развернул стул лицом к Игорю, сел.

– Это не я, Игоречек, это ты долго ждал встречи со мной!

«Играет барина, – подумал Игорь. – Ну пусть, в конце концов, он прав: не он у меня, а я у него в плену».

– И чему же это я обязан такой милости?

– Да так, решил проведать…

– Как я поживаю у тебя в тюрьме? Ничего, спасибо. Ты как, Вася, ее изначально в проект дачи заложил или потом додумался?

– А ты мне не хами. Когда бы я ни додумался, сидишь тут – ты.

– Угу. И под охраной твоей личной дачной армии. У тебя в твоем опричном войске сколько человек состоит? Если посчитать, сколько у тебя на даче места: три этажа плюс комфортабельный подвал – то ты тут мог немало опричников припрятать…

– На тебя хватит, не беспокойся. Особенно если хамить не прекратишь.

– Давай, позови. А то мне еще пока в морду никто не заехал!

– И позову! – взорвался Василий Константинович. – Ты что распоясался тут! Скажи спасибо, что…

– Это я тебе должен сказать спасибо?! За что? За Олю? За всю мерзость, в которую ты меня втянул?

– Ишь, просну-у-лся! Спохвати-и-лся! Чего ж ты не возражал, когда речь шла о каких-то девчонках, которых ты в глаза не видел? Тебе их не было жалко! Ты, как охотничья собака, взял след и уже ничего не слышал, не видел вокруг – такой азарт разыгрался! А как выяснилось, что это Оля, – сразу зажалел свое добро? Но мы с тобой не в детские игры играем, мой милый! Ты служишь интересам партии! А в ее, партии, интересах избавиться от опасных свидетелей, которые могут подорвать ее, партии, авторитет!..

– Брось, Вася, не свисти, ты не на трибуне! – Игорь вскочил с кровати и заходил нервно по комнате. – Своим избирателям, этому стаду безмозглых тупиц, ты можешь сколько угодно морочить голову! Речами, которые я же тебе и писал. Но не мне, ладно? Это твои личные, Вася, интересы, твои шкурные, твои кровные. Это тебе лично, а не партии помешали Оля и ее сестра.

– Я – это и есть партия!

– Ты совсем свихнулся, Вася, – покачал Игорь головой. – Ты не очень умный и очень ограниченный человек, который, в свою бытность генералом КГБ, настолько привык к власти, что теперь тебе то ли в петлю лезть, то ли партию создавать, лишь бы снова вкус власти ощутить… Но партия твоя – это я, и ты сам, ее лидер, – это тоже я. Без меня ты никто и ничто!

– Ладно, разошелся! Не кипятись. Твои заслуги в создании партии я признаю. Но теперь, когда партия существует, ты – работаешь на нее…

– Я, мой дорогой, работаю за деньги, за хорошие, большие деньги! И плевать я хотел на твою партию! И на любую другую партию тоже. Это все для стада, у которого своих мозгов нет. Я создал тебе партию по твоему заказу и могу еще сорок других создать, с диаметрально противоположными программами, как костюмы по меркам! И, если я захочу, они тебя победят. Все зависит от того, с кем я!

– У тебя мания величия, Игоречек. Помимо твоей головы, не отрицаю, умной головы – есть еще рычаг управления политикой покруче – деньги. И никакие твои таланты не стоят и копейки, если за ними не стоят деньги!

– Ты тупой, Вася. Я тебе уже это говорил, впрочем. Деньги дают люди. Лю-ди, понимаешь? А раз это люди, значит, их можно убедить. Ты убедил их сам – честь и хвала тебе, только не забывай, что ходил ты к этим людям с моими аргументами, с моими выкладками. А уж если бы мне понадобилось самому идти, то я бы и не такие суммы принес…

– Чего ж ты не вызвался?

– А зачем? Партия тебе нужна, не мне. Мне нужны мои деньги, а у меня они были. Тебе нужны твои – вот ты за ними и ходил. А я выполнил свою работу, за которую ты мне платишь, – вооружил тебя нужными мыслями и словами.

– Ты меня за дерьмо держишь, да?

– Я никого ни за что не держу. У меня есть свои взгляды на вещи, но эти взгляды мои и для меня, я их никому не навязываю, они – мое личное дело. У тебя свои взгляды – твое личное дело. Наши взгляды не совпадают – так что ж? Я перевоспитывать никого не собираюсь, пропаганду вести не хочу, моральный кодекс строителя коммунизма или чего угодно, хоть сортиров, – вдалбливать ни в чью пустую башку не имею желания. Я поэтому, Вася, ненавижу и презираю любые партии: они, как секты, всучивают населению удобное им мировоззрение. Это и есть идеология: навязанное в интересах других – будь то гуру или генсек – мировоззрение. Население само виновато – и черт с ним, не надо быть пустоголовыми болванами! Когда свои мысли в голове есть, чужие туда не всунешь – место занято. А коли нет – то натурально, свято место пусто не бывает, тут же набегут охотники его занять… Так что ты – это ты, живешь и мыслишь как можешь, как считаешь нужным, и не мне тебя судить.

– А уж себя-то ты самым умным считаешь?

– Считаю.

– А вот сидишь ты, самый умный, взаперти и даже не знаешь где…

– Отчего же это не знаю? В подвале твоей дачи.

– Догадливый. Тогда ты догадался и про то, что отсюда ты не выберешься. По крайней мере, пока я не решу, что с тобой делать.

– Проснись, Вася! Что ты можешь сделать со мной? Ну что, скажи ты мне? Ты же без меня как без рук, Васенька! Вся твоя партия полезет по швам, если меня не будет! Взгляни на вещи реально, мой дорогой. Тебе без меня никуда.

Вася посмотрел на Игоря по-детски растерянным, почти испуганным взглядом. Игорь знал этот взгляд. Он относился к разряду обаятельных Васиных черт, от которых таяли избиратели, и особенно – женщины. На самом деле этот синий, беспомощный, почти наивный взгляд объяснялся просто: Вася был недостаточно умен, чтобы быстро найтись, и недостаточно тонок, чтобы свою растерянность скрыть. Такой взгляд часто сохраняют до старости мужчины, выросшие под гнетом чересчур властных отцов…

Игорь решил воспользоваться его замешательством и произнес веско:

– Я тебе предлагаю сделку, Вася. Ты оставляешь Олю в покое – я ее прячу. Далеко, никто не найдет. А я обещаю тебе, что буду работать на тебя до конца, – сказал он торжественно.

Что такое было «до конца», до конца чего, Игорь не стал уточнять. Васе еще понадобится время, чтобы заметить неясный подвох и начать припирать его к стенке.

Однако, против его ожиданий, Василий Константинович улыбнулся саркастически. В васильковых глазах заиграли хитрые огоньки.

– Найдут, Игоречек, найдут. Ты вот пытался ее спрятать от меня, а я нашел. Причем, заметь, гуманными средствами: тебя не били, не пытали, чтобы ее адресок разузнать… – Он все еще улыбался, но в голосе его зазвучали иезуитские, угрожающие нотки. – И мать ее никто не потревожил… – многозначительно добавил он, словно предлагая Игорю представить, что могло бы быть, если бы «потревожили». Игорь представил, и у него побежали мурашки по спине. – А разыскали, Игоречек! Следовательно, и другие найдут.

Сердце Игоря гулко забилось. Пришел его черед растеряться. Уверенный тон мгновенно слетел с него.

– Что значит… – проговорил он враз пересохшим ртом. – Как разыскали?! Олю?! Оля… Она жива?

Василий Константинович встал с непроницаемым видом, давая понять, что разговор окончен. Он почувствовал, что выиграл этот разговор, что психологически сломал Игоря. Посмотрев на него многозначительно в упор, он безмолвно развернулся и направился к дверям.

У выхода обернулся. В лице его расцвела самодовольная важность. И это выражение лица было Игорю знакомо: Вася нашел ответ.

– Ты вот говоришь: деньги дают люди… Правильно, Игоречек, дают. И спасибо тебе – помог их убедить, чтобы дали. Но ты, умник, интеллигентишка хренов, не понял одного: когда деньги уже есть, то дальше – дальше это они, деньги, начинают давать деньги. Они начинают размножаться… – Вася сладострастно зажмурился, словно ему представилась эротическая сцена темпераментного размножения денег. Помечтав, он раскрыл глаза и с усмешкой глянул на Игоря. – И дальше, Игоречек, эти люди не так уж и нужны. И многие другие не нужны. Ты, например… – Он посмотрел Игорю прямо в глаза холодным, жестким взглядом. – Деньги, Игоречек, теперь делают твою работу: деньги приносят голоса. Теперь мне другие люди нужны – те, которые заставляют денежки плодоносить. Андрюша нужен. Николай Георгиевич. А ты – нет.

Он взялся за ручку двери, приоткрыл ее и шагнул наружу. Но тут же голова его появилась снова, и он добавил небрежно:

– Ты там чего-то насчет Оли спрашивал? Интересовался, жива ли? Так я тебе скажу: о себе побеспокоился бы. Я еще не решил, жив ли ты.

И вышел, громко хлопнув дверью.

Чугунный звон еще долго разносился по подвалу.

Игорь сжал руками голову. Ему казалось, что этот звон разнесет ее.

И только когда крепкие, прохладные Катины руки обхватили его, звон прекратился. Уткнувшись в полную, мягкую грудь, Игорь заплакал.

* * *

– … Да… А я все ждала, что Куркина позвонит, – проговорила Светлана. – Я думала, что она не появляется, потому что еще не нашла ваши следы. Эта информация ведь была товаром, за который она должна была получить деньги, – вот она и не возникала: пока нет товара, нет и денег. Сама я тоже не звонила ей – ничего толком не успела сделать насчет ее квартиры. Да и, честно говоря, я была очень закручена.

– Выборы, – подсказала я не без иронии.

– Выборы, – кивнула Светлана серьезно. – Ты пойми, Оля, я жила двадцать один год без вас, не зная даже о том, что вы были, что вы существуете. Жизнь текла и накладывала, и навязывала свои обязательства… Их нужно было выполнять, и по большей части – срочно. Я не торопила человека, занимавшегося вашими розысками. Я даже где-то подсознательно – если уж покопаться – и не хотела найти вас до выборов: боялась, что такие эмоции меня свалят, что я не выдержу, не справлюсь со всем этим, не дойду до конца…

– Мне кажется, что это очень понятно, Оля, – повернулся ко мне Джонатан. – И оцени, Светлана очень откровенна с тобой. Она не лицемерит и не впадает в ложную сентиментальность. Это редкая черта у политиков.

– Спасибо, Джонатан. – Светлана улыбнулась.

Зазвонил телефон. Зазорина схватила трубку.

«Да? Как ты сказал? Нет, я его не знаю. Погоди, а он что за человек? Вот как? Прекрасно. Конечно, я тебе доверяю. Спасибо, Алеша. Передавай».

Пауза. Зазорина весело смотрит на нас с Джонатаном.

«Алло? Юрий Николаевич? Зазорина… Да, да, да. Именно! У меня очень важные факты по этому делу. Вы не могли бы приехать ко мне прямо сейчас?.. К вам на Петровку?.. Ну и что, берите его с собой! Подумаешь, ФСБ… Как его зовут? Бог мой, да мы же с ним сто лет как знакомы! Ну конечно! Дайте его мне».

Снова пауза.

«Слава, так ты этим делом занимаешься? Слушай, ну зачем нам в официальной обстановке… Потом, если надо будет, сделаем все официально, зафиксируем, подпишем – как скажешь. А сейчас у меня тут чай стынет… Да я не хитрю, Бог с тобой! Э-э, ты даже не можешь представить, что у меня в руках! И даже не в руках, а у меня дома. Не гадай, мой друг, все равно ни за что не догадаешься. Давайте ко мне, да побыстрее!»