Текст книги "Сборник рассказов"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Укус Свободы

Аннотация: На конкурс романтического абсурда

Вот ты и пробил головой стену.

Что будешь делать в соседней камере?

(Станислав Ежи Лец)

1

Солнце плавало и томилось в неглубокой миске с прозрачным, еще не тронутым холодными утренниками, медом. Бортьи стояли тут и там среди высоких, налившихся соком трав. Сладко-горьким маревом тек в воздухе запах белоголовника, и от малейшего ветерка его белые, мелкие, словно пыль, цветы сыпались в миску…

Палец, длинный и тонкий, опустился сверху в миску, вошел в мед, погрузившись в янтарное чудо почти полностью и, вынырнув, отправился в рот хозяйке… которая, зажмурившись, как кошка, смотрела на солнце и только не мурлыкала от удовольствия, вытянувшись на животе в полный рост у порога своего дома… который вместе с ней плыл над землей, едва касаясь горячей душной травы…

– Сво, ты где? – негромкий мужской голос возник из воздуха, казалось прямо из марева запахов белоголовника и сосновой смолы.

– Ммм, – промычала Сво, не собираясь отрываться от приятного занятия.

– А я на море… – не собираясь дожидаться от нее ответа, ответил ей голос.

Глаза сладкоежки распахнулись неожиданно, поймав на лету мелькнувшую мысль. Один глаз, еще мечтавший о меде, был янтарным, а другой, вспыхнув мечтой о море, стал голубым… Палец ее лениво стал рисовать круги, собирая мед тягучими волнами, сворачивая в парус лист дикой смородины, упавший в миску…

…А пасечник не дремал. Он схватил за липкую руку воровку, живущую в доме, который летал…

…Девушка по имени Свобода, живущая в доме, который летал, со злости укусила пасечника… И след ее дома над пасекой пропал…

2

Пасечник простоял, вытаращив глаза, на жарком солнце три часа. Свобода, сваренная на сладком меду, да настоянная на солнце, набирала силу. Прислушиваясь к своему большому организму, пасечник ошеломленно чувствовал как в нем, развив кипучую деятельность, поселялись тайные желания, которые, настойчиво оправдывая свое появление, вели длинные разговоры философического толка, от которых у пасечника случилось подташнивание, грудь его все больше распирало желание заорать что-нибудь эдакое, а в головушке давно прокручивался лихорадочно порнофильм… И, наконец, башню сорвало…

3

Узкая полоска каменистого пляжа, на которую с шипением набрасывалась волна, была пуста в этот вечерний час… В ущелье, каменистым склоном сползавшем к морю, бился, тихо подвывая, ветер.

Вечер, придавленный темнотой ночи к земле, уползал красным полозом за горизонт.

Только человек не спешил покинуть этот одинокий берег. Он ждал. Теряя Надежду. Потом он и ее отпустил… Ему всегда не хватало только одного – Свободы. Ее ему всегда казалось мало. И он бежал за ней, собирая жалкие крохи ее милости. И, поймав, жадно вглядывался в лицо, и Разочарование настигало его… Не она… Не Свобода…

Сейчас, отпустив Надежду, и, закутавшись в холодный плащ Разочарования, он сидел, отрешенно удерживая взглядом красный диск закатывающегося за горизонт солнца. Закатные краски стекали с неба щедро в море, смешиваясь на его огромной палитре и немного разгоняя горьковатый привкус вливавшегося в душу Отчаяния…

– А я на море… – легкий шепот коснулся ветерком, слетевшим с предгорья.

Человек вздрогнул. Подняв голову, он улыбнулся… Дом, который летал, висел над его головой, и девушка, которая жила в доме, который летал, смотрела ему в глаза, свесив голову, и, касаясь длинными волосами его лица…

– Я тебя ждал…

Секунды таяли как снежинки на их губах, прекрасное мгновение их не отпускало…

– Побежали летать… – шепнула она.

Вкус Свободы подарил ему крылья, и мгновение превратилось в вечность…

4

По дороге разочарований шел пасечник. Он спешил. Из леса он выбрался. Теперь осталось немного. Найти добротный рычаг, потом добраться до центра вселенной и тогда он перевернет мир… Он еще не знал как это делается, но руки чесались, а из глотки время от времени вырывались вопли:

– Вставай проклятьем заклейменный, весь мир рабочих и рабов!

Карамелька Надежды

Аннотация: На конкурс Новогоднего Маскарада

…Она что-то нежно мурлыкала себе под нос, тая от предчувствия, плавая в ароматах палочек корицы и черных стручков ванили, впадая в кому от предвкусия томящегося в пузатом фужере коньяка, и разломленных, валяющихся вокруг мандаринов и рисуя огромными шарами из горького шоколада… Мечта спала… Сон в своих мягких лапах баюкал прекрасную ее, воздушную словно облако, а в руке Мечты была зажата маленькая, слипшаяся от ее тепла карамелька Надежды.

– Ты самая прекрасная… – шептал Сон…

… Лялечка проснулась. И вздохнула… "Приснится же такое…", подумала она, протирая от сна глаза.

Протертые они, спрятались за толстые линзы очков, и добро и успокоено оттуда выглянули. Здесь они чувствовали себя замечательно… Замечать все – была первейшая Лялечкина работа… И тут неожиданно она заметила, что у нее на носу… праздник. Это было необычно-острое открытие… Захотелось спрятаться… Ее мысли галопом убежали в бабушкину комнату и зарылись под одеяло… Нет, душно… Мысли сорвались и побежали… к маме… Но, вдруг что-то их схватило и отправило… налево… Ох, даже в жар бросило… "Ну-ка, Ляля, почитай лучше книжку…", сказал строгий мамин голос… Мысли Ляли сделали тыгыдым-тыгыдым к книге, но увидели там… фигу… и робко и мечтательно закружили Ляле голову…

Лялечка смотрела на мир из-за своих очков с толстенными линзами глазами Ассоль и шептала слова Джульетты, а мир равнодушно вращался вокруг нее, головокружительно прекрасный и далекий… Лялечка мечтала о капитане под прекрасными парусами или принце на белом коне, а домой ее провожал Толик на коньке-горбуньке… Да и тот ускакал… Но и это было бы все ничего… Только вот горизонт ее был тут, у ее ног… А хотелось смотреть и смотреть в неохватную даль, хотелось раскинуть руки и обнять весь мир.

И каждое утро она просыпалась, и в руке у нее лежала маленькая карамелька Надежды. Она их складывала аккуратненько в память и закрывала, и запечатывала страшным заклятием «Никогда»… Так прожила ее мама, пряча свои мечты в книги и стирая с них пыль, так проживет и она…

…Море размеренно вздохнуло, приподнялось бирюзовой волной и набежало несильно, с шипением и пеной коснувшись ее пальцев. Горячий песок охватил властно ее ноги и маленькими песчинками осыпал нежную кожу. Закрыв глаза, Мечта стояла и, казалось ощущала все кожей… бесконечность… Когда душе можно лететь… Она оглянулась… Сон улыбнулся ей…

– Ты же не окончишься слишком быстро? – спросила Мечта…

…Рабочий день заканчивался. Лялечка запихнула нерешенный вопрос в ежедневник и оставила его там до конца праздников. Поправила маленькую елочку на столе и вздохнула. Надо идти…

Улица подхватила ее людским потоком и пронесла до следующего угла, забросав новогодним настроением и заботами. Предпраздничная суматоха выглядывала отовсюду и, похохатывая, вытрясала людские кошельки, издеваясь, потрясала бедное воображение изобильными витринами, а богатое – изобилием возможностей, от которого сносило крышу… Да, безумный день с безумными глазами и исчезающими деньгами, и призраком счастья, и всплывающим в памяти детством вперемешку с мандаринами.

За углом Лялечка попала прямо к дегустации шампанского, которую вели брызжущие весельем как само шампанское Дед Мороз и Снегурочка. Снегурка прилипла к Лялечке словно банный лист и подсунула к носу высокий, тонкий фужер с золотистым напитком. Лялечка сунула туда свой нос и поморщилась, – маленькие искорки-брызги ударили в него.

– Не люблю я ваше шампанское… – буркнула она в фужер.

"Да, что же это такое-то…", подумала Ляля.

Противные пузырьки ударили в голову. Ляля растерянно хихикнула. Но очки все-таки придержала… Ее понесло… Течение неудержимо ее куда-то влекло… Ее шубка колокольчиком топорщилась вокруг нее… "Напилась…", подумала она, покачиваясь на волне.

Ляля побалтывала ногами и попивала шампанское, когда к ней подплыл шикарным кролем прекрасный незнакомец…

– Куда путь держите? – ненавязчиво завязал узелок разговора он.

– А я его не держу… – Лялечка невыносимо распущенно хихикнула, – это он меня держит… А вы, – вот вы его держите или он вас?

Чувствуя себя или не в своей тарелке, или не в своем фужере, что-то около этого, Ляля скромно спрятала взгляд за съехавшими набок очками.

Когда взгляду надоело прятаться, и он опять выглянул, прекрасного незнакомца рядом не оказалось, только прекрасный кроль огромными прыжками несся от нее как угорелый.

"Ну и пусть его… пронесет… ", легкомысленно думала Лялечка.

И кроля пронесло… мимо…

Она же, перебирая ножками, в своей шубке колокольчиком, столкнулась неожиданно с Прохожим.

– Подвиньтесь… – проворчал он.

Ляля оглянулась вокруг себя, наблюдая неохватную ширь шампанского, и спросила:

– Куда… подвинуться?

Он пожал плечами.

– Где здесь выход, не знаете? – спросил он, не глядя на Лялю.

Его глаза бегали вокруг Лялечки… Пытаясь их поймать, она расставила широко руки и выставила вперед сумку… И тоже пожала плечами.

– Я его с собой не захватила. Хотя сейчас поищу…

Она расстегнула свою сумочку и нырнула в нее.

Прохожий нырнул следом за ней. Помогая разбирать завалы, он двигался за ней наугад.

– Нет, выходом здесь и не пахнет… Здесь пахнет… – он нервно подергал носом, – призраком… призраком одиночества…

Ляля смутилась.

– Как же вы пронырливы… Я его старалась запрятать в самый дальний угол…

Прохожий вылетел как пробка из ее сумки и заорал:

– Ну, что вылупился?

Ляля, пытаясь запрятать призрака одиночества куда-нибудь еще дальше, высунула краешек взгляда из сумки и обомлела. Прямо на Прохожего вылупилось яйцо. "А яйцо – это к встрече…", подумала она.

Из яйца на нее выглянул такой гусь, что она, больше не раздумывая, и меньше тоже, упала прямо из сумки в объятия Не Первого Встречного.

Не Первый Встречный еле удержал Лялю, свалившуюся ему на голову, словно фейерверк среди новогоднего неба, и шепнул ей голосом из ее сна:

– Ты самая прекрасная…

У Ляли сразу родился вопрос. "…а что заставляет вас так думать: предположение или практика?", хотела она спросить. Но вспомнив прекрасного незнакомца, которого пронесло кролем после ее вопроса, Ляля передумала. Потом она хотела нырнуть в сумку, чтобы скрыть хоть там свое смущение, но не желая показывать Не Первому Встречному живущего там призрака одиночества, она промолчала… А глубина их ждала и тянула… Искрящаяся фантазиями, брызгами радости и вспышками озарения, помутнениями рассудка и опьянением… ощущением праздника и счастья. И, нырнув в глаза друг другу, они сначала смешались, потерялись в целом ворохе всякой всячины, но очень быстро заполонив собой все, остались наедине… Только он и она… и море шампанского… и Новый Год… и пристань под названием Счастье.

Записки бродячего клона

Аннотация: А вот этого я не ожидал, это удар в спину, люди…

1

Я – бродяга… Сегодня здесь, завтра там. На Земле мне запрещено появляться, ввиду того, что здесь я уже есть. Еще не поняли? Я клон, от которого отказался хозяин.

Мое рождение случилось запланировано. Я вместе с необходимыми хозяину почками, печенью и прочими нужными мелочами, исключая мой мозг, который должен был быть заменен когда-нибудь хозяйским, вырос благополучно в закрытом медицинском учреждении, где нас оберегали от тлетворного влияния внешнего мира. В том, что оно тлетворное, мы очень сильно сомневались, но недолго, только перед сном, пока не включали вечерний, положенный нам фильм и не вкалывали очень нужные для нашего развития витамины, после чего мы как-то счастливо забывали о мире внешнем и наполнялись гордостью за возложенную на нас миссию спасения человечества, погибающего от смертельной болезни. Как потом выяснилось, эта смертельная болезнь называлась обычной смертью, с которой никак не могли справиться.

Не знаю, как протекал процесс клонизации населения до меня, но со мной у них как-то не задалось с самого начала.

Уже в семь лет я попытался избегать приема лекарств. Повысив вводимую всем порцию для меня почти в два раза, мои добрейшие воспитатели с удовлетворением заметили, что в моих глазах, наконец, отчетливо установилась должная инфантильность, и забыли про меня. Им было невдомек, что подражать внешнему виду моих соплеменников мне ничего не стоило. Лекарство, вводимое всем, производило на меня странное отрезвляющее действие. Лишь по прошествии лет, я узнал, что эта особенная устойчивость к различного вида алкалоидам и транквилизаторам могла перейти ко мне от моего хозяина вместе с набором его хромосом, которые он мне так щедро подарил. Ну, а дальше все было банально… Я сбежал… Это был самый счастливый день в моей жизни. Это я тогда так думал, перепробовав все, что только мне попадалось на глаза. Меня поймали на следующее утро в объятиях полупьяной бродяжки, которой, помнится, я признался в вечной любви, и которая так и не смогла очухаться, когда меня забирали. Долго после этого держали в карцере, и, наконец, охранник сообщил, что хозяин от меня отказывается. У меня нашли в крови что-то ненужное его хозяйскому телу. А это значило, что я подлежал ликвидации…, таков закон, мы клоны – должны были быть либо на учете, либо нигде.

Оставалось одно – бежать. И я бежал. Это было несложно. Считая, что мы недееспособны, за нами не следили, раз и навсегда оградив заборами, решетками и сигнализацией.

Нанявшись уборщиком на дальнобойщик, летевший со срочным грузом в отдаленный сектор соседней галактики, я уже через два дня, после двух пережитых с трудом прыжков во времени, когда тебя расплющивает по креслу, был слишком далеко от своей лечебницы, чтобы вспоминать о ней.

Мне был двадцать один год. Я ничего не умел, ничего не знал о жизни, знал только, что надо, чего бы это тебе не стоило, скрывать свои чувства и мысли. У меня не было даже имени, я был номер 243М30, что означало, что я 243-ий мужик в отделении, которому надо развиться до тридцати лет. В тридцать лет мне должны были пересадить мозг хозяина, и… моя миссия выполнена.

Назвавшись именем врача-воспитателя, на корабле я стал Томом Бартоном.

Посмотрев на мои руки и скривившись, коренастый Олдеман, объявленный мне как старший, сказал:

– Не знаю, откуда ты здесь взялся… Только, если вздумаешь отдохнуть, вспомни про это…

Толстый, татуированный, с разбитыми костяшками, кулак оказался у моего носа.

Единственное, за что в эту минуту я был благодарен своим "белым халатам", это несомненно достойная физическая подготовка. Потому что, боюсь все с тем же туповатым выражением лица, которое было моей маской долгие годы, я взял его кулак в свою руку и, проговорив:

– Я сделаю, все, что должен, сэр…

… уперся коленом в спину рухнувшего в полный рост Олдемана, который только раз крякнул, когда я вывернул его руку за спину.

Время потекло однообразно. Чистка и уборка всех помещений… На грузовом корабле каждый выполнял несколько функций, и это было обязательным условием приема на работу сюда. Не было времени задумываться о своем будущем, да и нас от этого тщательно отучали, навязывая мысль, что день прошел и радуйся этой данной тебе благодати. Ко мне никто не лез, считая темной лошадкой, которая может лягнуть в самый неожиданный момент. На дальнобойщике и так-то не наблюдался избыток общения, два водилы, механик и я, а так как один из водил обычно отсыпался с суток, то, выполнив всю работу, мне оставалось или валяться в своем отсеке, или выбирать что-то из предложенного списка развлечений. Список этот был таков: кино, книги, книги, кино… И так до полного одурения. В список любимчиков механика Олдемана я не вошел, поэтому при раздаче пива и других деликатесов не участвовал. Но меня это устраивало, потому что старательно созданный "белыми халатами" вакуум в моей голове просто засасывал подряд всю информацию из имевшейся захудалой коллекции фильмов и книг.

Первая наша остановка была в системе Х17. Сюда наша фура везла заказанные здешней колонией продукты. Тонны консервов, замороженного мяса, мешки муки, сахара и соли… Стояли на Гаяне мы недолго. Сразу после разгрузки, как только отплыла последняя баржа, заполненная настолько, что время от времени черпала бортом тяжелую темную волну океана, который, судя по всему, был здесь единственным видом поверхности, поступил приказ из командного отсека приготовиться к отлету. Это означало, что я должен был убраться из грузового отсека и занять свое кресло, где можно было переждать прыжок корабля во времени.

Пробежав, как сайгак, по узкому коридору между грузовым отсеком и лифтом, поднявшим меня на верхнюю палубу корабля, я рухнул в кресло, с готовностью обхватившее меня поручнями. Ничего страшного не было в перемещении во времени, кроме жутких перегрузок при переходе корабля на сверхсветовую скорость, когда проваливаешься в забытье и потом выходишь из него… Злой оттого, что всю работу пришлось выполнять мне, а Олдеман сидел сейчас напротив с красной мордой и сыто дышал перегаром, я закрыл глаза. Как объяснил мне неразговорчивый Ганс, водила-немец, после разгрузки на Гаяне будет переход в Пояс Псов и там, на Порше, остановимся на три дня, если все пройдет нормально…

– Что значит нормально? – переспросил я.

Немец раздраженно зыркнул на меня бесцветными глазами, но ответил:

– Здесь, в этом квадрате, переход опасный. Сюда почти никто не ходит… Поэтому платят хорошо! – заржал он неожиданно. – Здесь как Бермуды, пропадают многие…

Бермуды… Это мне ничего не говорило… Но сейчас, сидя в кресле, я вспомнил слова Ганса, и подумал, что мне все равно, будь что будет… Жизнь собачья… Хотелось завыть…

Было слышно, как где-то внутри корабля пневматика задраивала шлюзы, подчиняясь командам бортового компьютера. Включились двигатели, все как обычно… Толчок, слегка вдавило в кресло… Но это ерунда… Взлет… Олдеман пьяно икнул… Лучше не открывать глаза…, чтобы не видеть эту противную рожу… Через некоторое время на белой панели каюты замигало сообщение: "Приготовиться к перегрузкам!"

Противный, режущий уши свист, расплюснутое перегрузкой лицо механика перед глазами, все это быстро исчезло в пелене забытья.

2

– ААААА…

Страшный крик и треск сильного пламени разорвал тишину. Я еле разодрал глаза и отпрянул.

Прямо передо мной орал Олдеман. Его перерезанное вместе с корпусом корабля тело, лежало на полу у ровного края, обрезанного словно бритвой и сверкающего свежим срезом металла и искрами закороченной проводки… Его отчаянный вопль и заставил меня очухаться. Сквозь шум в ушах послышался грубый голос Ганса:

– Майн Гот…

И крик несчастного Олдемана прервался. Ганс, опустив бластер, повернулся ко мне. Его всегда невозмутимое, конопатое лицо было перекошено отчаянием:

– Жив?!

Перехватив мой дикий взгляд, он процедил сквозь зубы:

– Сдвиг во времени… Вторая его часть приземлится на Порше… Вставай!!! – заорал он. – Надо выяснять, где мы…

Стремительно сиганув тяжелым, большим туловищем куда-то вниз с края корабля, в огромное пятно пыли и света, которое не давало разглядеть, что там за этой пеленой, он исчез. Задержавшись на краю, я еще раз оглянулся, надеясь увидеть Свена, второго водилу, который сегодня встал на вахту, но понял, что сзади меня только лифт, а дальше грузовой отсек и подсобки, объятые пожаром, где Свен, ведущий корабль, не мог быть никак… Свен, молчаливый норвежец, летит сейчас к Поршу в скорлупе разрезанного напополам корабля…

Вглядевшись сквозь копоть, я увидел, наконец, что внизу метрах в шести вода, и Ганс уже болтается в спасательной шлюпке, озираясь по сторонам. Остатки корабля повисли на скале и теперь горящим факелом медленно сползали с нее, грозя накрыть шлюпку.

Прыгнув в воду, и, ухватившись за надутую резиновую лодку, я перевалился через борт, и Ганс завел двигатель. Легкое судно, подпрыгнув на месте, сорвалось и понеслось прочь от места катастрофы, а я не мог оторвать взгляд от пылающего корпуса огромного, мощного дальнобойщика, без которого я чувствовал себя словно улитка, оказавшаяся без раковины.

3

Моторка неслась по черной поверхности воды. Врезавшись в мутный туман, окружавший нас, на всей скорости, Ганс внезапно метнулся к мотору и заглушил его. Пролетев по инерции несколько метров, лодка остановилась и закачалась на волне…

– Твою мать!!! – выругался немец в наступившей тишине.

Не то слово… Еще пара метров и мы бы влипли в скалу. Сейчас, глотая влажный, пахнувший кислятиной, очень тяжелый воздух, мы валялись на дне шлюпки и осознавали, что каменистые выступы окружали нас со всех сторон.

Приподнявшись, Ганс нащупал весло, прикрепленное к внутренней стенке лодки, и медленно повел судно вдоль скалы.

Треск огня на догоравшем звездолете, раскатывавшийся эхом по горам, звучный плеск воды о скалы, неба видно не было, только камни… Каменный мешок… Еще этот туман… И запах… Кожу и глаза стало пощипывать…

Случайно взглянув на воду, я толкнул немца и, когда он обернулся, кивнул, показывая на дно лодки, которое покрылось тонкой буроватой пленкой и сморщивалось на глазах… Если бы не мой рабочий комбинезон, в котором я был на разгрузке и не успел переодеться, то хорош бы я сейчас был после купания в этой водичке.

– Что за хрень? Кислота какая-нибудь!!! – Ганс беспомощно оглянулся, и я увидел, что лицо его покраснело. – Надо выбираться!

Он с удвоенной силой схватился за весло. Но вокруг были только скалы. Тогда, прибившись к камням там, где они хотя бы не нависали над водой и не были гладкой плитой как везде, а шли чередой вверх, образуя более удобный подъем, Ганс, махнув мне рукой, выбрался из лодки. Я, не раздумывая, проваливаясь в опустевшей, уже начавшей сдуваться, шлюпке, последовал за ним. Лодка, обвиснув бортами, закачалась на темной, курящейся едким туманом воде.

Оскальзываясь на мокрых камнях, немец пошел вперед.

Вырвавшись из полосы тумана, увидев серое небо над головой, мы заторопились. Казалось, что наступает ночь. Хотя, черт его знает, какая здесь ночь. До гребня горы оставалось метров двести, когда сильный грохот расколол тишину.

Задрав голову, Ганс заржал. Он замахал руками и заорал что-то на немецком. В небе, высоко над головой завис звездолет. Спасательный бот отделился от корабля и мы, заторопившись и добравшись до вершины из последних сил, повалились на камни.

Оказавшись на борту, Ганс, тормоша меня и толкая всех, кто ему попадался навстречу, орал:

– С какой хрени мы спаслись? Скажите мне, чтоб я знал, где я чуть не сдох?!

Люди сторонились, улыбались… А за моей спиной кто-то произнес:

– А ты совсем не изменился, Лео…

Я застыл. Это было мое имя. Имя моего хозяина…

4

Этого я ждал и боялся одновременно. Надеялся лишь на разницу в возрасте да на то, что мне удастся затеряться в космосе. Черт! Черт! Черт!

– Ты что оглох, парень?! – толкнул меня развеселившийся не в меру и начинавший мне уже надоедать Ганс. – К тебе обращаются! Только он у нас, Том, мадам! Откуда…

– Вы ошиблись, мэм… – оборвал я немца, медленно обернувшись.

Красивая женщина… немолодая, большие темные глаза ее растерянно разглядывали меня, форма военной медицины была ей к лицу. Офицер…

– Вы, наверняка, ошиблись, я Том, Том Бартон… – повторил я.

Она покачала головой.

– Не может быть, чтобы я ошиблась… – проговорила она совсем тихо. – Будто не было двадцати лет… Ты… Вы… удивительно похожи на одного моего давнего знакомого.

– Мне жаль, мэм. – Я коротко кивнул.

В душе же, или что там у меня есть, у клона, вы – люди так и не выяснили это, скребли кошки. Женщина, грустно улыбнувшись, видимо больше своим воспоминаниям, чем мне, уходила…

Вскоре мы прибыли на Порш.

Космодром здесь оказался очень большим. Гораздо больше, чем на Земле. Собственно сравнивать-то мне было особенно не с чем, был я только на Земле да на Гаяне, да на маленькой планетке-спутнике, где не было совсем ничего кроме нагромождений скал да жутких озер.

Здесь же все вызывало изумление. Мое… Я слишком мало знал Землю, только из видеофильмов и из моего короткого пребывания на воле во время побега, но и то, что я видел, вызывало во мне какую-то грустную жалость… Серые, убогие провинции под черными хвостами заводов и роскошные, с потрясающей красоты природой центральные ее части, где просто хватало денег, чтобы заниматься дорогостоящим спасением природы, как я это понимаю, конечно…

Эскалатор поднял нас над огромным полем космодрома, где я сразу насчитал около двадцати звездолетов. Взлетное поле отделял прозрачный колпак, и поэтому грохота поднимающихся мощных кораблей не было слышно. А с вершины купола то и дело срывались небольшие, легкие, напоминающие спасательный бот, машины. Они поблескивали на солнце и на большой скорости исчезали вдали. Внизу, насколько хватало глаз, был лес… Лишь на горизонте поднималось несколько больших куполов, под которыми скрыты были большие заводы, как нам объяснил сопровождавший нас офицер спасательной службы. Он устало отвечал на мои вопросы и вел воздушный катер, спустившись почти к самым деревьям.

Немец, который был на Порше не в первый раз, раздраженно прервал его:

– Как вы нас нашли, лучше расскажи, друг? Разве можно отыскать разрезанный временем корабль?

Офицер усмехнулся. Он, взглянув в зеркало назад, где, развалившись на сиденье, полулежал Ганс, ответил:

– Да вы не первые в этом месте пытаетесь срезать путь… Зашли бы нормально, по-человечески через десятый квадрат и все было бы хорошо. Вам повезло, что ваша фура вышла прямиком на космодром и место ее входа в нашу галактику было определено сразу, а просчитать отклонение во времени – это уже рабочая ситуация… Я же говорю, вы не первые в том болоте плаваете. Это еще лучший вариант, вот если бы вас вынесло к Плеядам, то – извиняйте… Оттуда еще никто не возвращался.

– Здесь, на Порше, только люди живут…? – мой вопрос заставил их обоих замолчать.

Немец противно хихикнул. А офицер, сделав вид, что смотрит вправо за движением, задавил ухмылку.

– Откуда ты… – начал было он, но, откашлявшись, ответил, – аборигенов здесь много, но они не любят жить вместе с людьми… Дикие нравы, дикая религия… Но здесь полно всякого народа… Ты, наверное, и меня принимаешь за землянина? – спросил он, посмотрев на меня и сдвинув темные очки на лоб.

Мне стало нехорошо… Круглые глаза, без ресниц и бровей, уставились на меня недружелюбно, не мигая… Мне он напомнил моего ручного голубя, который жил у меня в детстве в больнице, а когда глаза офицера моргнули, на мгновение затянувшись тонкой пленкой, сходство усилилось…

– Извини… – коротко произнес я.

Только сейчас я понял, что и двигает он головой по-птичьи.

– Он у нас с приветом, – проскрипел с заднего сиденья Ганс, – не от мира сего… – подумав, видимо, что его все еще не поняли, он добавил, войдя во вкус, – дурачок!

Я не виноват, физические навыки нам отрабатывали до автоматизма, и когда, немец высунулся вперед со сладенькой ухмылкой, мой кулак приземлился в аккурат в наглый, бесцветный глаз… Поршеанский офицер искоса наблюдал за нами… А Ганс, обхватив меня толстенной ручищей за шею, прошипел:

– Лучше бы я тебя оставил в той дыре, поганец!

Сильный удар током оружия, висевшего на поясе поршеанина, а сейчас направленного на нас, отбросил меня и Ганса в разные стороны и лишил возможности двигаться.

– Лучший землянин – мертвый землянин… – процедил офицер, и круглые, немигающие глаза скрылись за темными очками. – Но вы мне нужны живыми…

5

С какого-то момента ощущение того, что это со мной уже происходило, наверное, когда на меня уставился птичий глаз поршеанина, стало надоедливо преследовать. Только Ганс нарушал эту картинку. Все остальное внезапно стало проступать очень отчетливо, и чем дальше мы удалялись в глубь планеты прочь от населенных мест, тем сильнее было это чувство.

Местное солнце тем временем постепенно садилось за горизонт, и посадку совершали мы уже в полной темноте.

Тело по-прежнему не слушалось, даже глаза были как приклеенные к месту водителя, и, наверное, даже по-прежнему удивленно пучились… Черт! Нас вытащили, как пару бревен и бросили в совершенно темном помещении.

6

… В карцере было холодно, я замерз и думал о том, что наших сейчас кормят овсянкой. Надо мной склонился врач и его круглый глаз без ресниц моргнул, на мгновение затянувшись пленкой…

Я проснулся. Вчерашний офицер брезгливо вглядывался в мое лицо. Стоны, раздавшиеся справа, заставили меня повернуть голову. Удалось мне это с трудом.

Ганса утрамбовывало двое… Он пытался как-то справиться с ними, но то, что они вытворяли своими четырехпалыми руками было настоящим искусством и через пару минут его спеленали как куклу.

– Этот? – голос, раздавшийся у самого уха, был неприятный и с резким акцентом.

Четырехпалая морщинистая рука щелкнула пальцами перед моим носом. Две пары рук подхватили меня и поставили на ноги.

Я оказался лицом к лицу с птичьим начальником.

Круглые в красных прожилках глаза старого вояки уставились на меня. То что, это был военный, сомневаться не приходилось. Выправка, взгляд, оружие…, почтительный вид его соплеменников… Точно, военный. Тут он проговорил:

– Это он, ты не ошибся, Граас… Только молод… Я думаю, это его клон. Так, что ли? Отвечай, или тебе придется отвечать перед Великим Советом земли Синай!

Я пожал плечами. Мне было совершенно все равно перед кем отвечать, а вот если меня признают клоном, то расправятся со мной очень быстро, и поэтому я ответил:

– Не понимаю, о чем вы… За что нас задержали? Представительство Земли на Порше будет нас разыскивать, – эти слова полезли из меня совершенно неожиданно, я встал, отставив в сторону ногу, и, откинув вызывающе голову, высокомерие так и распирало меня, когда я продолжил, – правительство Порша вероятно уже приняло меры по прочесыванию местности Синай…

Круглые пучеглазые глаза вояки выпучились еще больше, хотя казалось, что дальше некуда. Он зловредно поджал жесткую нижнюю губу, верхняя же у него переходила почти сразу в достаточно крупный нос. Он молчал.

– Какие требования выдвигает ваша террористическая организация? – продолжал удивлять всех, и себя в том числе, я.

Кто-то сзади поперхнулся, по-моему Ганс. Самому противно…

Старый вояка заговорил.

– Клон… Без сомнения… – выставив крючковатый, темный палец почти к самому моему носу, он сказал, – но если ты настаиваешь, я отдам тебя Совету… – он сделал многозначительную паузу, – как Лео Бага и тогда… мой народ растерзает тебя на куски… за то, что ты сделал с нами.

Последние слова его прозвучали в полной тишине. Говорить мне расхотелось… Дежавю пропало… Остался только я… И этот я наступил на мину, и теперь любое мое движение ведет только к гибели…

7

– Что… Не хочется подыхать за хозяина… а, клон? – круглые глаза приблизились вплотную к моим.

Постаравшись расслабить мышцы лица, я равнодушно взглянул на военного.