355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Тихонова » Сборник рассказов » Текст книги (страница 2)
Сборник рассказов
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 11:22

Текст книги "Сборник рассказов"


Автор книги: Татьяна Тихонова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Я и ты

Остановите мир, я сойду.

Э. Ньюли.

* * *

Я открываю глаза. День. Никакой. Обычный, тянущийся хвостом вслед за другим таким же днем, не отмеченным ничем. Ты. Рядом. Открываешь глаза. Острые иглы-шипы потянулись от тебя ко мне. Больно. Осадок вчерашней ссоры подкатил к мозгу и стер с лица улыбку. Встаю. Плохое начало. Потому что все теряет свое значение. Мой кубический дом сегодня серого цвета. Треугольная кошка следит за мной из-за угла. А ты скрываешься в черной дыре ванной, продолжая греметь иглами.

Завтрак… Становится процедурой промывания мозгов… Тонкая бумага хлеба с чем-то из банки вязнет на зубах скрипящей необходимостью. Все мои иглы увешаны твоим мнением обо мне… Плевать… Я тоже успел поделиться…

Выхожу на улицу. Серые коробки зданий, черная дорога, те, кто спешат по ней, похожи на людей… Иду… Картонное дерево теряет бумажные листья… Должно быть красиво… Вчера…

Остановка… Двое разговаривают… Нет… У каждого из них в руках банка с дегтем, они в нее макают кисти и с улыбкой мажут дегтем прохожих. А прохожим это почему-то не нравится… Странные прохожие… Я закрываю глаза, – все дикобразы… Прохожие, люди, стоявшие на остановке, я сам – все увешаны длинными, острыми иглами, просто прячем их до поры, а иглы гремят под нашей шкурой… Кто по привычке, кто по необходимости, кто из скромности, а есть такие, которые считают, что это некрасиво… Стадо дикобразов, которым не жить порознь, но и вместе больно…

Открываю глаза… Черно-белый кубический мир окружает меня… Нет эмоций, зла, агрессивности, лишь черно– серая краска радужными пятнами ползет по лоснящимся бокам равнодушных фигур… Люди-кубы двигаются вокруг, стоят по-прежнему рядом, но я вижу лишь их отточенные блестящие грани… Этот мир успокаивает вздернутые на дыбу нервы… Втягиваю жадно холодный воздух… Так легче… Легче оставаться человеком…

Плотно толкаемся на остановке… Надо ждать… Раздражение давит… Кто-то за спиной медленно произносит:

– … цепочка зла должна на мне прерваться…

Слова стукнули больно… Оборачиваюсь… Никого… одни кубы, холодная геометрия, успокаивающий мир четких линий, ясных понятий, где любая фальшь сразу бросается в глаза… Жаль… Кого-то здесь я не рассмотрел, здесь рядом был человек…

А слова, зацепившись, повисли на моих иглах, притупляя их остроту. Стало холодно…

Автобус пришел… Поехали… Закрываю себя на ключ… Чтобы никто не нарушил мое пространство… И все закрыты… А фраза бродит во мне, ища выход…

…Цепочка зла… должна на мне прерваться…

Влившись в серую призму здания, вместе с множеством таких же закрытых на ключ и не закрытых, гремящих иглами, я монотонно отмерил день от утра и до вечера, подчиняя свое настоящее изнуряющей нужности… Со мной рядом двигались люди-кубы, люди-призмы, люди-дикобразы… Люди-кубы, закрывшие себя на ключ, такие же, как и я, были мне приятнее всего… Люди-призмы были слишком величественны и самодовольны, людей-дикобразов мне не хотелось видеть, их злость вызывала во мне ответную злобу, и я задыхался от нее и тихо зверел…

Слова, услышанные за спиной утром, разбухали во мне… Все время казалось, что они мне нужны… Для чего? Но мысль снова ускользала от меня, отскакивая рикошетом от моей толстокожей грани… Наконец, они выдернули из моей памяти твой забытый утром дома образ и показали тебя в такой же толпе, гремящей иглами, в такой же холодной промозглости, в которой барахтался я, увязнув в ней по горло…

От злости по гладкой грани моего куба зазмеилась трещина… Что-то изменилось во мне… Я не мог идти дальше в этих просчитанных заранее минутах, блуждать в дебрях кубического муравейника, слова, услышанные утром, искали выход… И я побежал… Я бежал прочь из геометрического ада, петляя по лабиринтам улиц, натыкаясь на острые грани шипящих кубов-прохожих, на иглы разъяренных привычно дикобразов, облитый с ног до головы дегтем сплетен… Мне было не до них, я чувствовал, что мне нет дела до их вымыслов, до их злобной раздраженности, они больше не доставали меня… Что-то изменилось… Я стал свободен…

* * *

Как оказался я здесь, не помню… Очнулся, когда понял, что иду по голубой глади неба. Шагов своих я не слышал… Протянув вверх руку, я погладил золотистые верхушки покачивающихся от ветра деревьев… Дождь из тихо шебуршащих листьев осыпал меня… И я рассмеялся… Облака, словно клочья тумана, скользили вокруг ног… Я был совершенно один… Нет… Навстречу шла ты…

И мир перевернулся…

Скрипач

Аннотация: Лишь изменила название «Когда она умерла»

Звуки скрипки скрытое в тебе разбудят…

Ты только улови…

(Из песни К.Никольского)

Старик высморкался в грязный платок, сложил его трясущимися руками и спрятал в верхний, внутренний карман засаленного фрака. Обведя мутными, слезящимися глазами почтенную публику, состоявшую из коренастого, сурового хозяина кабачка, компании подвыпивших крестьян и молодого человека, трепетно-впервые обнимавшего гулящую, разомлевшую девицу, и, не видя их, он открыл потрепанный футляр и достал небольшую, с торчавшими на колках в разные стороны струнами, скрипку…

Легкий невесомый призрак шевельнулся в самом дальнем углу кабака и стал заметен придирчивому взгляду гнома, сидевшего неподалеку. Гном вздохнул и посмотрел на своего собеседника, такого же домового гнома со стажем в пару сотен лет, как и он сам. Они часто встречались в этом кабачке, пользуясь тем, что подвыпившие посетители не в силах были уследить за исчезавшими колбасками, грибами и прочими вкусностями, до которых были очень охочи два пожилых, почтенных, какими они сами себя считали, гнома, решившими кутнуть в темный зимний вечерок. Но уж что-что, а кружки они имели всегда свои. Прыщавый гоблин Аграм, заведовавший гоблинской частью питейного заведения по договоренности с хозяином через некоторых влиятельных знакомых, обеспечивал небольшое «нетрадиционное» население городка всем, что пожелает их разгулявшаяся душа.

Прокопий хлебнул темного, пахнущего черным ржаным хлебом, пива и сказал:

– Более бесталанной души я не встречал, – скептически цыкнув золотым зубом, блеснувшим в сумраке заведения, он продолжил, – что скрипач, что скрипка… Как начнут мучить друг друга, – вот удавился бы и все…

Он неожиданно всхлипнул.

– А ведь я ее вот такой еще помню, – он показал неопределенно где-то возле ноги, которая вся была размером с большой огурец, – такая была красотка, женихи толпами ходили…

Второй гном удивленно поднял брови, посмотрел с сомнением на выпрямившуюся в полный рост прозрачную фигуру девушки в темном углу и на ногу Прокопия, потом махнул рукой, подпер ею щеку и кивнул:

– Обычная история… – он икнул, сконфузился и, взяв маленькой цепкой рукой куриное крылышко, вонзил в него крепкие зубы, решив лучше помолчать да послушать.

Прокопий хихикнул, поглядывая в сторону призрака, неподвижно застывшего в ожидании минуты, когда скрипач тронет струны…

Скрипач присел на стул. Скрипка лежала на его острых коленях, морщинистая рука привычно-бережно придерживала тонкий гриф… Мутный взгляд старика безразлично смотрел в пустоту поверх голов. Он ждал. Играть ему не хотелось. Давно. Он устал от полуголодной, бродячей жизни, от чужих домов, где его никто не ждал, а по полу бегали толстые крысы и гуляли пронизывающие сквозняки. Прошло безвозвратно то время, когда он мог, шутя, будоражить толпу или повергать ее в беспросветное уныние, лишь тронув струны. Прошло и то время, когда он, наконец, смирился с тем, что его талант иссяк, словно горный, пронзительной чистоты родник, так и не дав ему засверкать всеми гранями такой сладостной, долгожданной славы… Старик давно перестал себя жалеть, теребя душу неистребимой обидой на потерянных в одночасье друзей, на переставших охотиться за ним женщин, на весь мир, забывший про него в миг… когда струна привычно дрогнула под его рукой и… отказалась следовать за ним, за его волей…, дрябло звякнув в ответ…

Когда он стал слышать этого полоумного домового, который сейчас бормочет где-то рядом, он уже не помнил. Но в один из смутных, пьяных вечеров, когда мир сужался до круга вокруг дрожащей свечи, сзади прозвучало "…пьяный дурак!" Поиски ни к чему не привели, только так уж повелось, что домовой стал таскаться за ним с квартиры на квартиру, а утром на столе лежал сухарь и стоял стакан воды… А он за это вынужден был выслушивать брехню старого домового. Конечно, старого… ведь говорил он также, как сказал бы сам музыкант…

…Этот зал был ничуть не хуже и не лучше того, где сидел старый скрипач в ожидании минуты, подходящей для вступления в разговор его любимой скрипки, потому что это был тот же самый зал, – просто столы гоблинского заведения были не видны глазу простого обывателя… И сейчас здесь тоже никому не было дела до музыканта, готового заиграть, кроме, пожалуй, двоих… нет, все-таки троих… Ей, прозрачное лицо которой было невозмутимо и мертвенно, было не все равно.

Она напряженно следила за ним, вглядываясь в тысячный раз в эти знакомые черты.

Музыкант, наконец, приложил теплый от его рук инструмент к подбородку, и, в который раз ожидая чуда, тронул струну и замер…

Девушка не двинулась с места…

Звук расстроенной скрипки неприятно резанул густой, затхлый воздух кабака…

Старик качнул головой, – чуда не произошло…

Девушка не шевелилась…

Смычок задрожал в неуверенной от разочарования руке, и дребезжащая мелодия поползла, прерываясь на плохо натянутой струне, раня не душу, а ухо… Но слушателям было все равно, они знали, что скрипка этого музыканта давно умерла…

…Прокопий поерзал на стуле и хохотнул нервно, выдавая свое смущение от плохой игры хозяина, да и хозяином-то он вроде не был, потому что гном выбрал его сам, увидев, однажды, как тот сидит со скрипкой на коленях в пустеющем зале, равнодушно уставясь в угол. Тогда домовой понял, что скрипач слеп…

– Видишь ли, Лекка, – сказал он, посматривая на неподвижного призрака, – … Так вот, о чем я? Да, ты – не прав… Это необычная история. Где это видано, чтобы инструмент не слушался своего хозяина, а тот как безумный таскался с ним по всему свету, вызывая жалость и презрение?

Скрипач вздрогнул. Водя смычком по струнам, он устало слушал, как выводит собственной рукой польку, за которую раньше не дал бы ломаного гроша. И слушал болтовню домового… Приглушенный голос Прокопия бубнил где-то совсем рядом, и слова больно ранили, хотя казалось, что он уже давно привык к унижению и даже находил в нем для себя утешение…

– А Арлен Во был очень хорош собой в молодости, – продолжал домовик, – и скрипка будто оживала в его руках, только что не разговаривала… Люди толпами приходили его слушать, надо было видеть окостеневшую от ужаса или плачущую толпу, чтобы понять, что ему было дано во владение чудо. Ну, мы-то с тобой понимаем, что это такое, – пожал он плечами, – а люди – просто сходили с ума от его игры на обычной скрипке. В общем, уже потом, после всей этой истории я услышал, – скрипочка у него была необычная! Хозяин у нее был, – великий мастер. Делал он замечательные скрипки, и не было ему равных в этом, да только некому было играть на них. Умер он от нищеты с этой вот самой скрипицей в руках, и прилепилась его несчастная душа к ней… Никто не знает, случайно ли встретились эти двое, или Арлен прослышал про скрипку… Это… – Прокопий кивнул головой в сторону призрака, – дочь мастера…

Глаза старого музыканта широко открылись. Под расхлябанную канитель польки перед ним отчетливо встали тонкие черты девушки, которая рассказывала ему когда-то про скрипку. С кустов цветущего шиповника падали капли прошедшего дождя, в комнату через открытое настежь окно плыл сладкий воздух весеннего сада, а девушка была такая славная… Проведя с ней ночь, он ушел на рассвете… и забрал скрипку…

– И толи она не сразу заметила, – скрипел, как запечный сверчок, Прокопий, – что инструмента в доме нет, толи любовь была ее так сильна, что она не верила, что он не вернется… Толи мастер был рад, что его детище в руках искусного скрипача, только такого музыканта, пожалуй, больше белый свет не видел, каким был эти два года Арлен Во. А потом она умерла от чахотки, Валерия… И скрипка умерла.

…Глаза слепого музыканта закрылись. Рука машинально еще вела смычок, а скупая слеза сползла по щеке… Значит, умерла…

Спина его неожиданно выпрямилась. Взгляд стал колючим… злым… Надежды на чудо больше не было… Надежды на любовь уснули давно… Впереди ничто не ждало… Пальцы, впившись в непослушный смычок, и, схватив за горло горделивую скрипку, неожиданно по-прежнему властно завладели звуками… которые захлебнулись на миг… и вдруг ударили очень больно волной его безысходного отчаяния по стенам, по столам, по лицам, застывшим в недоумении…

Призрак опять шевельнулся. Пустота качнулась, обретя очертания, тонкие руки закрыли прекрасное, истощенное лицо. Нежный голос, от которого волосы встали дыбом у обоих повидавших разное на своем веку домовых, прошептал отчетливо:

– Вступив в Начало, Концу поклон положишь, и Смерть войдет в свои права…

Музыка, лившаяся безумием на головы слушавших, оборвалась. Тело скрипача вздрогнуло и замерло навсегда с улыбкой на губах, осветивших его мрачное лицо в последний миг…

Если меня нет…

Мне пьяный врач сказал,

Что тебя больше нет,

Пожарный справку выдал,

Что дом твой сгорел…

(Из песни гр. Наутилус Помпилиус)

1

Великолепный бентли лениво освещал фарами осеннее захолустье небольшого городка.

На заднем сиденье лежал молодой человек. Красив, хорошо одет, но… рука его в белоснежном манжете с золотой запонкой была так неестественно закинута, под таким углом, что наводило на мысль, – жив ли ее хозяин, а, при более пристальном взгляде на лицо, – жив, но не безумен ли он?

Глаза его были расширены, зрачки сужены до точки, лихорадочный румянец пылал на щеках, дорогой костюм безжалостно смят, и только, может быть, оторванная с корнем пуговица распахнутой на груди рубашки говорила о том, что ее хозяину непросто нездоровится. Женщина, сидевшая за рулем, бросила усталый взгляд на заднее сиденье. Но не сострадание мелькнуло в нем, – мрачное удовлетворение было в этих глазах.

За окном огни провинциального города постепенно сменились сумрачным перелеском, дорога мелькала перед глазами, в машине стояла тишина, прерываемая хриплым дыханием мужчины, иногда слышались отдельные слова. Они, похоже, очень интересовали женщину, но, тряхнув роскошными каштановыми волосами, она упрямо продолжала путь. Неожиданно бентли остановился. Дождь медленно струился по темным окнам. В открытую дверь ворвался осенний, холодный воздух, принесший с собой запах прелых листьев. Выйдя и закурив, женщина чего-то ждала.

Вдруг в темноте ярко высветился прямоугольник открытой двери, и стало ясно, что рядом с дорогой стоит дом. В светлом проеме маячила чья-то фигура, и женщина быстро пошла к дому. Разговор длился недолго, видимо все уже было решено заранее. Назад, к машине, водитель вернулась с двумя мужчинами, которые, без лишних вопросов, вытащили парня, и, через некоторое время, он скрылся за дверью мрачного дома, а женщина, устроившись уютно в шикарной машине, мурлыкая какую-то модную песенку, стала торопливо выбираться из этой дыры, – ей надо было вернуться в Н-ск до рассвета.

2

Открыв глаза, он тут же зажмурил их. Через некоторое время он повторил эту процедуру, – потолок над ним опять бешено крутанулся в одну сторону, кровать под ним – в другую, жуткая тошнота подкатила к горлу, и ему ничего не оставалось, как снова закрыть глаза. С закрытыми глазами эта центрифуга продолжала работать, но постепенно сбавляла обороты, и все приходило в норму. Мучительно, словно с похмелья, он начинал вспоминать происшедшее и одновременно боялся это делать, ему казалось, что еще немного и он вспомнит такое… Какое? Он и сам плохо представлял себе, что это может быть. Один и тот же сон приходил к нему тотчас же, как только он проваливался в забытье… Он заглядывает в глазок двери, который тут же оказывается калейдоскопом, и он начинает падать в сверкающую разноцветными огнями пустоту. Мелькание чудесных орнаментов очень быстро сменяется чудовищным водоворотом черного и белого, потом лиц, морд, и вдруг один прекрасный образ заслоняет все другие. Но почему-то он не хочет его видеть и рукой хватает это лицо, и рвет его, и кожа на лице вдруг начинает сползать, и маска падает. Ужас охватывает его при виде открывшегося лица. И страшный хохот будит его…

3

Осень за окном постепенно сменилась зимой. В эту зиму часто снежные бури налетали на городок, и тогда стекла отчаянно бились в стареньких рамах ветхой психиатрической больницы. Дороги переметало снегом, и в это время ни машина с продуктами, ни врач не могли добраться до несчастных, больных душой людей. Они проводили время кто как мог за закрытой на ключ дверью палаты, кто, уставясь в одну точку и раскачиваясь из стороны в сторону, кто неустанно бормоча что-то непонятное, кто-то вел себя так, будто он здесь случайно и его скоро отпустят, извинившись за недоразумение. Сторож, рослый парень лет двадцати пяти, подрабатывающий здесь ночами, относился к психам, так коротко называли больных, с сочувствием, но не больше. Дежурный медперсонал усердно пичкал больных транквилизаторами, и все лечение на этом заканчивалось.

Смотреть в окно – было единственной радостью этого странного больного. Даже видавший виды врач больнички понимал, что этот человек нормален, и где-то в глубине души сочувствовал ему, но история болезни его не способствовала жалости (если только кто-то не постарался – такое тоже бывало).

Однажды, уже в конце марта, ночью странный больной вдруг резко проснулся от того, что в палате зажегся свет. Чувствуя на себе взгляд, он оглянулся на дверь, – смотровое окошечко на двери было открыто, но в коридоре было темно и поэтому человека, смотревшего на него, не было видно. Через некоторое время, окошко закрылось, свет погас, а он, не зная почему, бросился к окну.

По тропинке, подстывшей и заметенной за ночь, шла женщина, длинные волосы развевались на ветру. Вдруг она оглянулась, и, хоть в палате не горел свет, и его наверняка не было видно, ему показалось, что их взгляды встретились. Отшатнувшись от окна, парень сел на кровать и, обхватив голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону. "Пора выбираться отсюда, а то я точно свихнусь. Ну, кто эта ведьма, что ей надо от меня? Прилетела сюда посреди ночи, не удивлюсь, если окажется, что на метле."

Его воспоминания о своей жизни до (жизнь свою теперь он делил на жизнь до и жизнь после, а вот, что произошло и почему он здесь, он не помнил) были обычны: детство, учеба в обычной школе, баскетбол, друзья, потом институт, а потом покатилось, работать он не захотел, открыл клуб, он был красив, женщины его любили, и деньги текли рекой…да, все ему давалось легко, долго так продолжаться не могло, он это понимал, но и остановиться уже не мог…"…ну вот тебя, Егорушка, и остановили…" – грустно подумал он. Так вот эти воспоминания всегда заходили в тупик, – он не помнил, какое место в его жизни занимала женщина, появлявшаяся во снах, и теперь ему казалось, что он узнал ее, это была она, эта ведьма…

В эту ночь он так и не уснул, кошмары не оставляли его до самого утра.

4

Роскошная машина доползла до города лишь к утру. Женщина посидела немного в машине, откинувшись на сиденье. Потом резко выдернула ключи, вышла, закрыла машину и опять замерла, как будто окончательно что-то додумывая на ходу.

Быстро пройдя через задний ход, кухонные и подсобные помещения, она оказалась в слабоосвещенном зале. Уютно. Стильно. Цвет – от светлого ореха до темного шоколада. Золотой беж – шторы на больших окнах. Блюз Гарри Мура. Ничего особенного, но хорошо. Здесь всегда была постоянная умеренная публика, которая желает потратить деньги со вкусом, и которой не нужны агрессивные соседи, а тем, в свою очередь, здесь было скучно до тошноты. Сейчас в зале было трое… Привыкнув к темному освещению, женщина вздрогнула и, откинув темную прядь с лица, пошла прямо к ним.

– Привет, – внезапно охрипнув, достаточно громко и наигранно весело сказала она. Окинув взглядом стол, по-хозяйски плеснула в большой бокал коньяка и выпила, не дожидаясь приглашения. – Что, Егора ждете?

Ей никто не ответил. Тогда она села и стала ждать, присматриваясь к неприветливым лицам друзей Егора. Они ее никогда особенно не любили. Егор всегда был душой компании, у него было много друзей и знакомых, но эти ребята для него были особенно дороги, вернее два парня, Тема и Денис, и девушка Оля – сестра Темы. Дружили они давно, ходили в походы, всегда много вспоминали всякого из походной жизни, Егор частенько пропадал с ними надолго то на Кавказе, то на Урале, то просто рыбачили или охотились на даче у Дениса. Когда Егор задумал открыть этот небольшой клуб для друзей и людей, идущих с ним в одном направлении, они все вместе строили планы, ходили добиваться всяких мыслимых и немыслимых разрешений, и вначале после открытия клуба четверка была неразлучна. Только через некоторое время, (а что они хотели – открыть клуб в таком месте и остаться белыми и пушистыми?) к Егору стали липнуть всякие темные и не очень темные личности. Тогда-то ее и познакомили с Егором, она хорошо помнит, как смотрела на нее Ольга, когда сильно пьяный Егор пошел с ней наверх, где располагалась его квартира. С тех пор друзья стали встречаться реже. Красивая Оля перестала совсем появляться здесь. А Егор, обалдевший от ее готовности исполнять любые его желания и от наркоты, которой она его тайком пичкала, чтобы не сильно надоедал, кружился в водовороте пьяных ночей, похмельных дней и разных темных дел, в которые она постепенно втягивала его. Но… она мысленно выругалась, когда она его упустила? Он вдруг как сорвался с цепи, перестал таскаться за ней по пятам, и вообще все ее планы грандиозные обещали рухнуть, а она уже так привыкла к этому скучному заведению, как к своему.

Вдруг Денис, крепкий высокий парень с черными немного вьющимися волосами, положил перед ней какую-то скомканную бумагу, расправил ее, и продолжая придерживать, постучал по ней пальцем:

– Читай… – презрение сочилось в каждом его слове.

Записка была написана коряво, а последние буквы совсем расползались, делаясь все крупнее и неразборчивей.

"Если меня нет, трясите Ингу, боюсь, что мне не выпутаться одному, узнал, что она накачивала меня наркотой Я и сейчас выключаюсь Егор"

– Это лежало в его комнате под ковром, – быстро и с ненавистью заговорила Ольга, – Что ты сделала с ним?

– Тебе лучше рассказать по-хорошему, если бы мы были в городе все это время, Егору было бы кому помочь… – прошипел зло Тема.

– Ну что вы на меня налетели, я сама его ищу, он мне нужен – растягивая слова, как обиженная девочка, Инга даже попыталась всплакнуть, только из этого ничего не вышло. – И вообще последнее время он постоянно кололся, все дела забросил, мне пришлось все делать самой.

– Ты…дрянь…я тебя сейчас сдам ментам и записку покажу, да я думаю у тебя рыло то и так в пушку…Что ты трясешься? – вдруг присмотрелся к ней Денис.

– Н…н…ничего…дос-с-тали…что привязались-то? Да заберите вы его, в дурдоме ваш Егор, козел в себя приходить начал, врач все денег трясет…Отвяжитесь…

– Живой? Где он? – тихо спросила Оля, казалось, что новость оглушила ее.

– В М-ске…в дурничке…найдете… – она еще что-то бормотала, только ее некому было слушать, – друзья быстро стали собираться, и уже через минуту их форд промелькнул в окне, и стало тихо, только музыка надоедливо булькала. Ей становилось совсем плохо.

Инга медленно встала и пошла наверх, никто не мог ее остановить – просто никого не было, кроме охраны на входе. Наверху, привычно приняв дозу, она обвела взглядом большую, уютную комнату, которую тоже считала уже своей. Инге полегчало, она медленно подошла к окну и закурила, глядя в окно на ожившую утреннюю улицу, потом поднесла горящую зажигалку к шторе – они ей никогда не нравились, – и подождала пока штора начала, скручиваясь, гореть, потом – к пушистому покрывалу на широкой кровати – оно ей нравилось, но оно теперь не ее…

На выходе ее никто не задержал, ключи от машины были у нее, и скоро красавица-машина понесла зло дальше. А к элегантному входу небольшого клуба неслась с визгом пожарная машина, дым валил из окна второго этажа, и охранник растеряно набирал один и тот же номер на мобильном телефоне, номер хозяина, но абонент был по-прежнему не доступен.

5

За окном почерневший снег осел, дорожки представляли собой грязное месиво, с раскачивающихся веток деревьев падали крупные капли только что прошедшего дождя. Весна. Стоявшая перед ним и уже засохшая овсянка не могла отвлечь от тоскливых мыслей. Его взгляд остановился на стороже, парень завтракал тут же, за соседним столом.

Откинув с глаз длинные пряди черных волос, «псих» постарался встретить взгляд сторожа. Не получилось. Тот знал, с больными лучше не связываться. "Нет, надо по-другому" Эта мысль вовремя остановила. Вяло поковырявшись в тарелке, Егор поднялся и пошел в палату.

Наступил длинный, скучный вечер. Тишина прерывалась чьими-то завываниями, тусклый свет делал палату еще мрачней, чем она была на самом деле. На душе было так смутно, что действительно хотелось тихонько завыть. Вот уже целую неделю ему удавалось не принимать таблетки, и от этого легче не становилось. Наоборот, в воспаленном сознании все чаще и чаще отрывочные воспоминания стали складываться в странные картины. Одно видение посещало его особенно часто, – он открывает глаза, а над ним стоит его Инга и что-то вкалывает ему в руку, и усмехается ему прямо в глаза…

Наконец, решившись, он прошел к двери и забарабанил. Дежурная медсестра пришла не скоро. Взглянув на него через решетку, она спросила, что надо.

– Здесь под окном кто-то ходит. – Ответил ей больной.

– Не сочиняй. Сторож услышал бы. – Дежурной совсем не хотелось заниматься этой, наверняка, ерундой.

– Я не сочиняю, – псих спокойно смотрел в глаза дежурной.

– Ладно. Я ему передам, – его спокойствие поколебало недоверие медсестры, к тому же она знала, как попал к ним этот больной, знала, что он совсем не больной, и что его временами посещают довольно состоятельные люди.

Прошло немало времени, и послышались шаги под окном. Затем, может быть через полчаса, шаги приблизились к его палате. Открылось окошко, и добродушная физиономия сторожа уставилась на него.

– Чего бузишь? – с легкой насмешкой спросил он.

– Есть разговор, – коротко ответил Егор. – Не бойся, я не буйный, – также с усмешкой добавил он.

Сторож молча смотрел на него, будто принимал какое-то решение.

– Пойдем, – сказал сторож, открыв перед «психом» дверь.

Они шли недолго. Вообще вся больничка была совсем небольшая. Пройдя весь коридор, слабо освещенный зарешеченными лампами, пост, столовку, склад, прачечную…они наконец оказались в темном закутке, перед покосившейся дверью.

– Ну, проходи, – Бросив куртку на диван и усевшись рядом с ней, парень смотрел на Егора, прищурившись.

Егор сел на единственный в небольшой комнате стул. Немного помолчав, он сказал:

– Егор, – и протянул руку.

– Саня, – опять усмехнулся сторож, но руку пожал. Рукопожатие было крепкое и очень быстрое, как будто дающее понять, что это еще ничего не значит. Он ждал.

– Помоги мне…выбраться отсюда… – быстро проговорил Егор, – я в долгу не останусь.

Сашка был обычным студентом обычного небольшого городка, подрабатывающим ночами в психушке, днем отсыпавшимся на лекциях, и преподаватели бросили уже с ним бороться, – учился он, на удивление, хорошо…Появление в городе такой машины, как бентли, не могло пройти незамеченным, а тот, кого в ней доставили к ним, будто бы на излечение, – и подавно. Поэтому-то Саня и согласился так быстро на разговор, а сейчас немного жалел об этом. Этот Егор был все-таки странным.

– Подожди,… не говори ничего сразу…послушай…, – Егор замолчал. – Я сейчас тебе все объясню…

Его рассказ занял немного времени. Детство, школа, двор, клуб…Рассказчик постепенно успокаивался, видимо воспоминания доставляли ему удовольствие в этой серой безысходности. Добравшись до своих злоключений, Егор замолчал, но ненадолго. Его надежда сменилась отчаянием. Как заставить человека, сидящего сейчас напротив, поверить ему, «психу». Нет, нельзя ему рассказывать все как есть, а вот заинтересовать деньгами,…может быть,… а может быть и нет, уж больно взгляд у него хорош, такой на деньги не клюнет… Наконец, он решился:

– Саня, ты мне не веришь…, но ведь можно… Съезди в Москву, я тебе дам адрес, наведи справки обо мне, мне никто больше не может помочь, мне, кажется, меня тут решили похоронить, я могу хорошо заплатить…

Собеседник хмуро усмехнулся:

– Если бы ты знал, сколько тут таких… и все деньги предлагают…я бы уж миллионером стал бы…, что ж мне теперь всех выпускать? – он устало смотрел на Егора.

Сашка некоторое время молчал. Ему захотелось вдруг помочь…

– Ладно…мне надо подумать…Немного… Завтра может быть… – сказал он. – А сейчас – пошли, пора возвращаться…

Саня поднялся. Егор понял, что большего ему сегодня не добиться.

Назад они шли тем же путем, от противного запаха кислой капусты из столовки Егора передернуло.

6

Саня действительно устал. Все эти разговоры с душещипательными историями больные вели с ним чуть ли не по нескольку раз в день. Егор его не сильно удивил, но ему захотелось понять, почему он начал верить этому «психу», в конце концов никто из больных и в комнате-то его не был.

Теперь он шел в другую сторону коридора. Там был кабинет главного врача больницы. Конечно, все ключи или их дубликаты были у него, у сторожа. И вообще ему здесь доверяли, хоть и был он очень молод, – даже главврач часто обращался к нему, если что случалось с компьютером. К тому же Сашка был не болтлив, истории многих больных могли бы стать "золотым дном".

Он резко остановился. Любопытство в нем боролось с отвращением к любому действию за чьей-либо спиной. Но не долго. Саня решительно зашагал назад к своей комнате.

Вдруг раздался звонок у входной двери больницы, он прозвучал так неожиданно, что Сашка вздрогнул – лучше б не чинил его, подумал он, а то будет на одного больного больше. Подойдя к двери и заглянув в глазок, он быстро распахнул дверь.

На пороге стоял главврач собственной персоной. И еще двое парней.

– Вечер добрый, Александр, – улыбнулся Алексей Юрьевич. – Приятная новость, Саша, наш странный больной покидает нас. В отвратительном дельце нам пришлось поучаствовать… – Говорил он, шагая впереди всех по коридору, Сашка ошарашено двигался за ним.

– Ну что ж, открывай, и подождите нас здесь. Лучше – я сам исправлю свою ошибку…

И он решительно вошел в палату.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю