Текст книги "Партия в преферанс"

Автор книги: Татьяна Моспан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Все это правда. Он на хранение ей сумку приносил, но она не взяла. А потом… Возьми платок под подушкой, вытри пот на лбу.

Николай немедленно сделал это.

– Перед смертью Пимен бумагу оставил, где все записал на твою бабушку. Та бумага лежала у бабы Мани без движения. Потом тебя по голове шарахнули на усадьбе Пимена. Бабушка ту бумагу матери твоей отдала. Она всегда больше всех переживала за Тамару, считала, что ей не повезло в жизни, а тут ещё такое несчастье. Тамара слышать не хотела ни про какое наследство, она твердила, что кроме беды это тебе ничего не принесет. Наслушалась всякого, ей цыганка нагадала, а она верила во все эти роковые предсказания. – Любовь Ивановна закрыла глаза. – Ей постоянно снились плохие сны, – забормотала она. Говорила: знак есть! Она словно сама накликала на себя беду. Я говорила, так нельзя, но она не слушала. Баба Маня икону Николая Угодника перед смертью ей отдать наказала. Ты береги ее… Мать была уверена, пока Николай Угодник у тебя – ничего дурного не случится. Это ей тоже наговорил кто-то. А бабушке твоей икона от начальницы приюта досталась.

Тетя Люба надолго замолчала, а Николай сидел, боясь шелохнуться и нарушить молчание. Сердце защемило, когда услыхал про икону. Мать ему про то же сколько раз говорила, да, видно, так уж человек устроен, не слышит он порой слова своих близких. Хватится потом, а уж поздно. Горько стало, что не сберег он икону, не выполнил мамин наказ.

Любовь Ивановна опять беспокойно зашевелилась.

– Завещание Пимена у меня лежит, Тамара велела отдать, как помирать стану. Вера тебе покажет, она… знает.

Любови Ивановне все тяжелее и тяжелее было говорить, у неё опять появилась испарина на лбу. Николай потянулся, чтобы вытереть пот, но она остановила его.

– Найди… Матери твоей обещала… грех… на душу брать… Вера совсем одна… остается. Тяжело… У Тамары… план остался. Найди… В бумагах… Слышишь, в бумагах у Тамары!

Последние слова дались с большим трудом, она уже хрипела. Взглянув на склонившегося над постелью Николая, хотела ещё что-то сказать, но не смогла, в бессилье уткнулась в одеяло и умолкла.

От её бессвязного бормотания у Николая мурашки поползли по телу. Он кинулся за Верой.

Потом он стоял в больничном коридоре и рассматривал щелястые деревянные полы. Видел, как в палату вслед за Верой зашла медсестра со шприцем.

– Успокоилась вроде, – услышал Николай голос Веры. – Укол сделали, теперь будет до вечера спать.

– Сколько лет тете Любе? – спросил Першин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Моложе на год твоей матери, зимой шестьдесят пять должно исполниться. Только…

Вера с трудом перевела дыхание. И она, и Николай подумали об одном и том же: не доживет она до своего юбилея.

– Тетя Люба про бумагу с завещанием говорила.

– Да, я в курсе. Придем домой, покажу. Когда маму забирали в больницу, она… – Вера запнулась. – Она мне все рассказала, наверное, боялась, что не успеет сама.

– Еще она упоминала о каком-то плане.

– Про план не знаю, – удивилась Вера. – Мне она только про завещание рассказывала. Может, другая бумага у твоей матери хранилась?

– Ладно, соображу.

Они шли по больничным коридорам, пропитанным лекарствами. Попадавшиеся пациенты – почему-то это были одни старухи – провожали их взглядами.

– Почему все так несправедливо устроено? – тихо сказала Вера. – Одни до ста лет живут, чего только не навидались на своем веку, а другие… Моя двоюродная бабка Матрена сколько раз жаловалась, что Господь никак не приберет, устала небо коптить, а мама… Ведь не старая еще. И Тамара Александровна тоже…

– Наши матери до войны родились, потом в 41 году оккупация, есть нечего было. Мать рассказывала, как они картофельные очистки на всех делили. Вера, а может, ещё обойдется все с Любовью Ивановной? – спросил Николай.

– Нет, – она устало покачала головой.

– Ей очень плохо?

– Да. Врач сказала, что надо быть готовыми ко всему. Десять дней, максимум – две недели… проживет. – последнее слово Вера произнесла изменившимся голосом и заплакала. – А вообще, это может произойти каждую минуту. И я ничем не могу помочь.

Завещание было написано на пожелтевшей очень плотной бумаге. Николай даже не удивился тому, что услышал сегодня в больнице, словно ожидал чего-то подобного.

Он смотрел на большие, похожие на печатные буквы. Так мог писать человек, которому редко доводилось это делать. Смысл написанного был ясен: Пимен завещал то, что хранилось в серой холщовой сумке, Колькиной бабушке, Марии Федоровне Першиной. Она по своему усмотрению могла распоряжаться этим имуществом. Завещание не было заверено у нотариуса, оно вообще не имело юридической силы. Завещание есть, только вот где искать само наследство?

– И что ты собираешься с этим делать? – неслышно подошедшая Вера стояла сзади.

Николай вздрогнул от неожиданности.

– Попробую отыскать то, о чем здесь говорится.

– Прошло столько времени. Ты уверен, что тебе это удастся?

– Ни в чем я не уверен. Просто хочу попробовать, – с вызовом сказал он.

Вера молчала, а он вдруг понял, что сейчас она удивительно напоминает ему мать, Тамару Александровну. Тот же укоризненный взгляд, когда была недовольна сыном, те же плотно сжатые губы.

Николай разозлился. То взаимопонимание, которое возникло между ними при встрече, а потом ещё больше усилилось сегодня в больнице, исчезло. Почему все пытаются им командовать? Он – взрослый человек и имеет право сам принимать любые решения.

– Я должен уехать домой, – сказал он.

– Конечно, – Вера равнодушно пожала плечами и отошла от стола.

Безразличный тон ещё больше задел Николая, чем укоризненный взгляд. Строгое лицо женщины говорило лучше всяких слов.

– Я скоро вернусь. Ты не против, если я возвращусь дня через два?

– Нет, не против. Мама велела помочь тебе.

Глава 9

Всю обратную дорогу до Москвы Николай думал про завещание Пимена и слова тети Любы. Она упоминала о каком-то плане. «У Тамары остался… в бумагах».

Вере сказал: разберусь, но пока ничего не приходило в голову. Оставаться в больнице и ждать, когда очнется тетя Люба, не имело смысла. «У Тамары…» Значит, у его матери должна быть какая-то бумага. Только вот какая?

Он не замечал ни толчеи на Белорусском вокзале, ни яркого солнца, ни выкриков торговцев различных товаров, пока шел к станции метро.

«Что Любовь Ивановна имела в виду?» – неотступно думал он.

Толчея большого города производила неприятное впечатление. Какой резкий контраст с неторопливой, размеренной жизнью, протекающей в маленьком уютном домике на окраине Гагарина!

Николай особенно остро почувствовал себя одиноким и неустроенным. Захотелось есть. Надо купить что-нибудь домой, сообразил он. Открыл портфель, чтобы достать авоську, и увидел незнакомый сверток, от которого распространялся соблазнительный запах.

Он ощупал его. Вера не забыла позаботиться о нем и незаметно сунула в дорогу бутерброды, а он так нехорошо расстался с ней. Ну что за женщина! Николаю стало неудобно.

Тут же вспомнились букет астр на круглом столе со скатертью, стопка тетрадей, заросли золотых шаров в аккуратном палисаднике, своенравная кошка Дуська, пестрым клубком свернувшаяся у него в ногах. Он загрустил. Мать всегда считала его сентиментальным.

«План… у Тамары». А не ошиблась ли тетя Люба? Никакого плана у матери не было. Или был?

Николай внезапно остановился. Его слева и справа толкали пассажиры, а он стоял посреди потока, сраженный догадкой. Был, был у матери какой-то старый лист бумаги, точно такой же, на котором написано завещание. Как он мог об этом забыть?!

– Молодой человек, отойдите с дороги, мешаете движению, – гаркнула квадратная тетка, зацепившись за него своей повозкой.

Он опомнился и шагнул в сторону.

Сердце билось неровно. Слушая частые удары, напрягал память, представляя себе этот старый лист бумаги. Сколько раз держал его в руках, и подумать не смел, что потертый на изгибах листок имеет какое-то отношение к кладу. Вдруг его озарило: да это план усадьбы Пимена! Точно. Закрыв глаза, он словно видел чертеж наяву.

«Спокойно, спокойно, – уговаривал себя. – Сейчас приедет домой и убедится во всем сам». В старом мамином портмоне, среди ненужных облигаций… Вот так номер!

Очутившись в квартире, Николай заставил себя не торопиться. Очень хотелось сразу же броситься в мамину комнату, но медлил, словно готовился к тому, что увидит.

Потертое портмоне, которому было больше лет, чем самому Першину, пахло старой кожей.

Замирая, открыл его. Та бумага лежала в последнем отделении, застегнутом на молнию, которая очень туго открывалась. Сейчас возиться с неисправной молнией не понадобилось. Сломанный замочек валялся внутри, а сама молния была распахнута.

Нехорошее предчувствие сдавило грудь. Николай заглянул в отделение. Желтой бумаги не было.

Он, волнуясь, стал вытряхивать из старого портмоне все содержимое. Плана не было и здесь!

– Спокойно, спокойно, – пытаясь взять себя в руки, приговаривал он, ещё не веря в случившееся.

Сам он не мог ничего выкинуть из портмоне. Это помнил очень хорошо.

«Значит, бумага сейчас найдется, – думал он. – Только не надо нервничать».

Николай стал внимательно перебирать каждый листок. Скоро убедился, что это бесполезно. Пожелтевшие рецепты, какие-то записи, сделанные маминой рукой, старые облигации, – все лежало на своих местах. Отсутствовала лишь та бумага, которая была нужна.

– Да что же это такое?! – заорал он.

Невероятно, но кто-то, умный и ловкий, предугадывал каждый его ход. Сначала – пропажа иконы Николая Угодника и монет, теперь выкрали план. В какой-то момент показалось, что ему, помимо воли, навязали участие в хитроумной игре, где каждый старался обдурить остальных участников. Правила при этом не соблюдались. Он оказался самым слабым игроком в команде. Кто-то беззастенчиво заглядывал в его карты, как в свои, и ничего нельзя было с этим поделать.

– Идиотизм какой-то… – растерянно выговорил Николай.

С ума сойти! Он, сцепив пальцы рук, неподвижно застыл в старом мамином кресле. Кому и зачем понадобилась эта бумажонка? Кому и зачем? Он и сам ещё толком ничего не знает, а кто-то…

Першин сидел, обхватив голову руками. При каждом стрессе внезапно начинался приступ боли, который выбивал из колеи, опустошал, лишал силы воли.

Как же он устал от этой чертовщины! Сейчас пойдет, купит водки, напьется и будет лежать и смотреть в потолок. В гробу видал все эти дела! Жил раньше без монет, без завещания, и ничего, обходилось.

Поневоле в голову лезли дурацкие мысли. Вспоминались предсказания и поверья, связанные с поисками.

Если клад искать долго и упорно, то это до добра не доведет. Сокровища зарывали на известное число лет, и пока годы не вышли, бесполезно что-то предпринимать. Видимо, не такой уж это и бред.

А еще, вспоминал он, кубышку с золотом зарывали на количество голов, то есть человеческих жизней. Пока кто-то голову не сложит, клад не дастся.

«Глупости, глупости», – шептал Першин, а сам поневоле возвращался к этим мыслям.

Видно, таким он неудачником уродился, даже то, что дома лежало, не сумел сберечь. Где уж ему ещё что-то отыскать?

Интересно, почему все-таки Пимен оставил завещание бабушке? После смерти оставались его дети: Гришка, Полина и Маня. Они были дураками, но позаботиться о них тоже было надо. Куда они делись потом?

А его бабушка Маня… Она в жизни никогда ничего чужого не брала. И его этому учила. Не могла она взять завещание, если знала, что дети Пимена останутся ни с чем. Не похоже это на нее, совсем не похоже.

Николай помнил её присказку, много раз слышанную им:

– Бабушка, бабушка, что ты нам откажешь?

– Ничего, разве дорогу до церкви.

Много всякого-разного вспоминалось Першину. Сказки, сказки… А такие ли уж это были сказки?

– …А на Иванов день распускается в полночь цветок разрыв-травы, против которого ни один замок не устоит, – говорила бабушка.

– Где её взять? – спрашивал Колька.

– На которой траве коса переломится в Иванову ночь, та и разрыв-трава.

– Страшно, – ежился Колька.

– Когда клад откапывают, нельзя оглядываться, разговаривать или ругаться.

– Почему?

– Святые силы помогать перестанут. И если даже сокровища в руки дадутся, счастья не принесут.

Часы тикали на столике, а он все думал, думал… Знакомые, родные голоса звучали в комнате.

– …Хоронили добро так, чтобы пожар был не страшен и чтобы потом самим найти можно.

– Бабушка, расскажи про охранный клад.

– Охранный клад зарывают, чтобы главный скрыть.

– В него тоже золото кладут?

– Кладут, только мало. Найдет человек первую захоронку и рад до смерти, перестает копать дальше, а невдомек ему, глупому, что рядом главные сокровища скрываются.

Никто из внуков не слушал так внимательно бабушку Маню, как Колька.

– Только жадничать при этом нельзя. Пожадничал, все, прощайся с деньгами.

Колька бабушку не понимал, то, выходило, копай дальше, то жадничать нельзя.

– Да слушай ты её больше, – вмешивалась Настя. – Какие тут у нас клады! Кто их сюда положит? Смех один. Я тоже ещё в девках наслушалась про обозы Наполеона, да про то, как Гришка Отрепьев подводы с добром отправлял.

– По нашей дороге обозы те шли, через Можайск и Гжатск на Вязьму и Дорогобуж, – недовольно поджимала губы бабушка.

– А-а, – беспечно махала рукой Настя. – Наслушалась историй в дореволюционном приюте. Сколько живу, ни разу не слыхала, чтобы хоть кто копейку ржавую нашел с тех богатых кладов. Только страхов нагоняешь на малого. Вон у него глаза-то уже на лоб вылезли. Наши бабки умеют про болотниц да леших рассказывать. Вранье все, ни одной болотницы за свою жизнь не видывала. Я тоже могу такого насочинять, на улицу днем выйти забоишься. Зароки, да разрыв-трава… Сказки это, Колька, не морочь себе голову. Счастье придет, на печи найдет.

Кстати, Першин потом полистал историческую литературу. И Гришка Отрепьев в Смутное время, и Наполеон действительно отправляли награбленное добро по смоленской дороге через Можайск и Гжатск. Никто до сих пор не сумел отыскать тех сокровищ.

Что-то сместилось в его голове. Казалось, то, что происходит сейчас, уже когда-то было. Жизнь, распавшаяся на две половинки, соединялась в одно целое.

Странное дело, раньше, когда погружался в воспоминания, ему становилось хуже, сейчас все было наоборот.

Он встал и прошелся по комнате. Голова гудела, как котел. Сказки, не сказки, а кто-то к нему большой интерес имеет. Если верить в слова бабушки Мани, то, чтобы пришла удача, сначала необходимо невезенье.

Першин поневоле рассмеялся. Вот с этим у него – полный порядок. Прямо скажем: надо бы хуже, да никак нельзя!

Он обязательно вернется в Гагарин, потому что обещал Пчелкиным. А еще… Еще должен задать несколько вопросов тете Любе. Что стало с семейством Пимена? Конечно, прошло очень много лет, но он вспомнил сейчас, как, посмеиваясь, говорили в Ежовке, что дураки живут долго. Интересовал Николая и ещё один человек – Мишка-Шатун. Куда он делся, жив ли сейчас? Славик уверял, что именно пастух шарахнул его по голове.

Николай задумался. А почему Шатуна все называли придурошным?.. Бабушка Маня никогда его дураком не считала. Вопросы, вопросы… Он поедет в Родоманово и разберется, что к чему.

По привычке проглотил сразу три таблетки обезболивающего. На какое-то время показалось, что стало чуть-чуть легче.

В образовавшемся просвете он увидел ночной Белорусский вокзал, когда брал билет до Гагарина, полупустой зал ожидания, кассы дальнего следования. Кто-то наблюдал за ним тогда! Он это затылком почувствовал. И не поверил. Почему же так легкомысленно отнесся к собственному предположению?..

Николай задумался и едва услышал телефонный звонок. Кого там ещё черт несет?

– Алло! – хмуро спросил он, подняв трубку.

По ту сторону молчали.

– Кто вам нужен? – едва сдерживая себя, не своим голосом заорал он.

В ответ раздались частые гудки. Видно, кто-то проверяет, дома ли он, не сразу сообразил Николай.

В который раз обругав себя, что так и не удосужился поставить телефон с определителем, он, не кладя трубку, спустился к соседям на этаж ниже и набрал номер станции. Дозвонился неожиданно быстро, но это не принесло никакого результата.

– Ничем не могу помочь, – ответил ему женский голос. – Звоночек был или из автомата, или мобильником воспользовались.

Дальновидный противник, предусмотрев все, не оставлял ему ни малейшего шанса на успех.

Глава 10

Доронькин подошел к входной двери и заглянул в глазок. За дверью стоял Костыль.

– Явился, не запылился, – Славик, погромыхав запорами, впустил Шигина.

– В Москве он, сегодня приехал.

– Ты звонил?

– Да, из автомата, как велел.

– Быстро что-то он вернулся, – задумчиво сказал Славик, делая круги по комнате. – Голос какой?

– Злой, как у собаки, так рявкнул, что я едва не оглох.

Доронькин барабанил пальцами по столу.

Поведение Першина казалось необъяснимым. Заявит или не заявит о пропаже иконы?.. Пока такого не произошло, и это было единственным светлым моментом в тухлых делах Славика. Лично он всегда считал дружка детства странноватым парнем. Кто знает, что тому в голову взбредет… Николай всегда был таким.

Дела Доронькина с мертвой точки не сдвинулись. Ленка Мартынова как в воду канула. Где он только её не искал!

– Ты точно знаешь, что Першин билет до Гагарина брал?

– Конечно, – обиделся на недоверие шефа Костыль. – В пятницу в преферанс играли, в субботу днем он меня прихватил, я тебе сразу сообщил. Ну а потом я за ним, как велел, присматривать начал.

– Он тебя точно не заметил?

– Нет. Откуда? Доехали до Белорусской, он в одном вагоне, я – в другом. В вокзал вошли, я поотстал немного. Потом вижу, он к билетным кассам направился.

– Вел себя как?

– Как все, – пожал плечами Костыль. – По фигу ему все было, ни разу не обернулся. Когда вышел из зала, я – к кассирше, спросил про него. Время позднее, пассажиров немного, она сразу же, не задумываясь, сказала.

– Интересно, что ему там понадобилось, в этом городишке?

Шигин пожал плечами, наблюдая за озабоченным лицом Доронькина.

А Славик по-прежнему мерял комнату торопливыми шагами. Надо было срочно что-то делать, но вот что?! Монеты, монеты… Интересно, сколько монет стащила эта шалава у Кольки?

Вдруг Славик застыл на месте, сраженный догадкой. А ведь его бывший дружбан не на экскурсию в Гагарин поехал. Как бы поступил на месте Кольки сам Доронькин? У парня увели ценную икону, раз, и золотые монеты, два. Он бы носился по Москве, пытаясь отыскать следы похищенного. А что делает этот фраер? Ну, разыскал Костыля, пригрозил через него Славику, это понятно. А дальше… Вот то-то и оно. С какой радости ему в тот же день на ночь глядя ехать в Гагарин. Значит… А не наткнулся ли Першин на след того самого мифического клада, о котором столько говорилось в детстве?..

Славик даже вспотел от этой мысли. Чем черт не шутит! Колька никогда дураком не был. Странный парень, задумчивый, но не дурак, это точно. А если на минуточку предположить, что сейчас речь действительно идет о кладе?

Он быстро соображал: Гагарин, Ежовка, Родоманово… В центральной усадьбе Родоманово до сих пор проживал его двоюродный братец Васька, Жуткий жмот, который, приезжая иногда ненадолго по делам в столицу, привозил в подарок кусок желтого сала и постоянно жаловался на плохие дела. В Гагарине жила сестрица Катька, неопрятная располневшая особа, у которой не сложилась личная жизнь. У неё была одна цель на свете – затащить на себя мужика и повесить на него все свои проблемы. С сестрицей Славик давно не общался. При сложившихся обстоятельствах, мгновенно прикинул он, и Васька, и Катька могли пригодиться.

– Выпить хочешь? – внезапно обратился к Косте Славик.

Шигин удивился. Только что бегал по квартире как сумасшедший, а тут, нате вам, выпить предлагает. Сам! Обычно раз пять намекнешь, пока догадается.

– Не противопоказано, – осторожно согласился Костыль.

Славик щедрой рукой набулькал две трети стакана.

– Хватит, – остановил его Шигин. – Я не ел ничего сегодня.

– И закусить возьми, – предложил Доронькин и, как хлебосольный хозяин стал вытаскивать из холодильника закуску.

Сам он только пригубил водку.

– Слушай, такое к тебе дело, – начал он, заметив, что Костыль стал хмелеть.

В течение нескольких минут Славик, взвешивая каждую фразу, излагал Косте план действий.

– …Не понял. – Шигин, пьяно моргая, никак не мог взять в толк, чего от него хочет шеф.

– Еще раз, – терпеливо стал объяснять Доронькин. – Першин долго в Москве не задержится. Последи за квартирой, но глаза не мозоль. Как только поймешь, что он отвалил, бери билет до Гагарина.

– И что? – осторожно спросил Костыль.

– Поедешь в Родоманово, это примерно километрах в двадцати от города. Рейсовые автобусы там постоянно ходят. Остановишься у моего двоюродного братана Васьки.

– Он меня примет?

– Примет, куда денется.

– А если сам в отъезде?

– Слушай, я иногда удивляюсь, ты пьяный лучше трезвого порой соображаешь.

– Значит, надо ещё выпить, – сделал вывод Костыль.

– Успеешь, сначала о деле поговорим. Если Васьки нет на месте, что совершенно невозможно при его громадном хозяйстве, он фермерствует, и довольно успешно, – так вот, если самого нет, обратишься к его жене Вале. Скажешь, от меня.

Доронькин вскочил и исчез в кладовке. Он отсутствовал несколько минут, а когда вернулся держал в руках золотые сережки и кулончик с тонкой цепочкой. На изделиях висели фабричные ценники.

– Вот, – выложил перед Костылем украшения. – Чтобы не с пустыми руками.

– А что я скажу, зачем приехал?

– У тебя никто ничего не спросит. Намекнешь, надо пересидеть, они поймут. У меня родственники понятливые.

Славик вспомнил, как несколько лет назад, когда надо было скрыться в укромном местечке, вспомнил про родичей и подался туда. Решение оказалось удачным. Кто станет его искать в такой глубинке? А для всех селян – в гости к родичам приехал, имеет право.

– Сам только языком лишнего не болтай, понял?

– И дальше что? – в захмелевшей голове Костыля вертелось множество вопросов, но он ограничился лишь этим.

– Дальше – видно будет. Думаю, Першин в тех краях должен появиться. Мне будешь звонить каждый день, телефон на почте есть, докладывать, как и что. Понял?

– Нет, – затряс головой Шигин. – А если я его не угляжу?

– Углядишь. Мои родственники всегда в курсе всех событий. Особенно Валентина.

Славик, покусывая толстые губы, разглядывал Костика, словно решал, в какой степени можно перед ним раскрыться. Наконец он принял решение, достал чистый лист бумаги и стал на нем что-то чертить.

– Кроме того, есть одно предположение. Думаю, если Першин появится в Родоманове, то стремиться он будет вот куда. – Доронькин ткнул пальцем в кружок, обозначенный на плане.

– «Ежовка», – прочитал Шигин. – А что это?

– Название бывшей деревни, которой давно уже нет.

Славик вытащил из загашника пару бутылок армянского коньяка.

– Этот презент брательнику передай, он коньячок уважает. Поторчишь там сколько надо на свежем воздухе. Не жизнь – мечта, настоящий санаторий. Першин проявится, дашь мне знать. Если не дозвонишься, телеграмму отбей.

Доронькин, порывшись в кошельке, вытащил несколько купюр.

– На расходы. Кормить тебя будут. Я сегодня звоночек выдам, все утрясу. Да на самогонку там не налегай на халяву, этого добра у них хоть залейся.

Выпроводив Костыля, Славик сделал заказ на междугородные переговоры с Родомановом, которые могли состояться только вечером. Жмот братец так и не удосужился провести в дом телефон, хотя, когда отстраивал свои хоромы, это стоило недорого.

Доронькин сам сейчас не мог покинуть столицу. Он все ещё не потерял надежду отыскать Ленку Мартынову. Поиски клада дело, конечно, заманчивое, но… Икону Николая Угодника он своими глазами видел, а там – то ли выгорит что, то ли нет. Пусть Костыль один пока покрутится, а сам он, если что, явится прямо на готовенькое.