Текст книги "В погоне за облаком, или Блажь вдогонку"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Когда вышли на улицу, оказалось, дождь и не думал прекращаться. Правда, не лил как из ведра, спокойненько так поливал землю из небесной лейки. Но лейка эта, такая огромная, что даже краев ее не видно, закрыла собою и луну, и звезды. Наташа с сомнением покачала головой:
– Какой Мыс в такую погоду?
– Да нормалецкая погода – я еще и не в такую ездил. Я тебе толкую – дождь скоро отыграет. А за городом его вообще нет. Покатили.
Надел на нее шлем, застегнул ремешок под подбородком – шлем старенький, дряхленький. На себя надел такой же. Устроился на водительском сиденье, завел мотор. Обреченно вздохнув, Наташа устроилась сзади.
Поездка на мотоцикле в хорошую погоду – удовольствие на любителя. В дождь же, да с ветром, да ночью, да в старом шлеме без очков – серьезное испытание даже для мазохистов, к коим Наташа себя никогда не причисляла.
Город проехали еще так-сяк. Мокро, холодно, противно, но все же терпимо. По крайней мере, там фонари дорогу освещают. За городом стало совсем худо – фонари горят один-два через десяток, а единственная мотоциклетная фара то потухнет, то погаснет. А света что от потухшей, что от погасшей – с одинаковым коэффициентом полезного действия, а именно ноль целых ноль десятых. И это ночью, на скользкой дороге, да с почти слепым водителем: тот ведь тоже без очков! Наташа могла зажмуриться, хотя это не сильно помогало защитить глаза от хлеставшего в лицо дождя, а Дружникову жмуриться не с руки – тогда уж лучше не мучиться, а на первом вираже сигануть с обрыва куда поглубже.
Глупо говорить, что Наталья прокляла свою сговорчивость вместе с Лёшкиной настойчивостью. Курточка, легкомысленно наброшенная на плечи – Лёшка предупредил, чтоб оделась потеплей – вмиг намокла, и теперь не спасала ни от дождя, ни от ледяного ветра. От холода зуб на зуб не попадал, мысли в голове застыли вместе с проклятиями. Обуял страх: это никогда не кончится!
Страшно было не то, что они попадут в аварию: неважно, столкнутся ли с машиной, или попросту вылетят с дороги под откос. Ужас вселяла именно бесконечность: это-никогда-не-кончится! Они так и будут ехать, ехать, ехать, ехать… Не кончится дождь. Не кончится ночь. Не кончится ветер. Не кончится дорога. Не кончится бестолковый Лёшка – разве толковый додумался бы до этого кретинизма? И она такая же бестолковая – потому что толковая ни за что не согласилась бы на этот кретинизм!
Однако кончается все, даже бесконечность.
На Мысе ни огонечка, ни человечка. Только дождь переговаривается с океаном, делясь мокрыми своими тайнами.
Лёшка слез с мотоцикла. Лица его Наташа не видела – централизованного освещения, как в городе, на Мысе не было, а костры "диких" обитателей давно потушил ливень. В кромешной темноте можно было разглядеть разве что Лёшкин силуэт.
– Ну, что дальше? – Наташе пришлось почти кричать: океан с дождем делились секретами во весь голос, не опасаясь чужих ушей. – Где твой Кострица?
– А вот бы узнать! Толковал, что на Мысе будет.
Если б Наташа не боялась остаться один на один со зловещими в ночной час силами природы, она бы прибила Дружникова на месте. Тащиться в такую даль сквозь ночь, ветер и непрекращающийся ливень, и даже не знать, куда? Это слишком даже для Лёшки. Такой тупости она от него не ожидала.
Хотелось тепла. Забраться в палатку, в спальный мешок, развести внутри костер – и плевать на то, что нельзя разводить костер в палатке. Напиться горячего чаю. Такого горячего, чтоб обожгло язык – и пусть он потом хоть неделю болит, это не так страшно, как холод.
Еще хотелось забраться в горячую ванну, но это уже из разряда утопии – для этого нужно ехать обратно, опять же через ночь, ветер и ливень, а это выше ее сил. Значит, о ванне лучше не думать, иначе можно сойти с ума.
Едва ворочая языком от холода, Наташа выдавила:
– Ты даже не знаешь, где он?
– Где-то тута, – слегка озадаченно ответил Дружников, и вдруг заорал во всю глотку куда-то в сторону: – Кострица-ааа! Санька-ааа!!!
Вместо Саньки ответил дождь:
– Шшш!
Ему поддакнул океан:
– Шш!.. Шшш…
– Кострица! – снова заорал Лёшка, уже в другую сторону. – Санька!!!
Не то что Кострица – даже хозяева ближайшей палатки, и те не вылезли, хотя наверняка хотели сказать Дружникову пару-тройку ласковых слов.
– Давай, что ли, курякнем, поразогреемся, – предложил он, и вытащил из кармана куртки пачку сигарет.
Пока он их вытаскивал, пока прикуривали, пряча спичку от всепроникающего дождя, те подмокли. Когда хилый огонек озарил Лёшкино лицо, Наталья увидела его глаза: красные, воспаленные. Еще бы – в такую погоду, при такой скорости – и без очков. Так ведь и без глаз остаться недолго. Как можно столь беспечно относиться к безопасности? И своей, и пассажира. Если шлем такой дряхлый, что не имеет пластикового забрала, то к нему в комплекте обязательно должны идти очки. И вообще – разве можно экономить на шлеме? Даже если не брать во внимание безопасность, то уродливый шлем – это так не эстетично!
А фара? Почему фара не работает? Если сам рискует ездить ночью без персонального освещения, то рисковать Наташей ему никто не давал права. Мог бы хоть предупредить, что мотоцикл исправный лишь условно.
Насчет фары она была не совсем права. Та, видимо, вышла из строя только теперь. Пока они ехали по городу – фара светила. Лишь за городом начала мигать, пока совсем не затухла. Но это неважно. В совокупности старый шлем, неработающая фара, ливень, и незнание конечной цели путешествия тянули на смертную казнь для Дружникова.
Курить приходилось в кулак, как зэкам в бегах.
– Кострица!!! – снова заорал Лёшка, напугав Наташу.
– Ты предупреждай, я так заикой останусь, – возмутилась та. – Ты хоть знаешь, он "дикарем", или на базу отдыха поехал?
– Я что, вызнавал?
– А куда ж ехал, если не знаешь?! – очень хотелось высказать Дружникову все, что она о нем думает, но кто знает, как он отреагирует на критику? У кого искать защиты в случае чего? – Может, он говорил? Вспомни. Может, на Пачихезе? А может, вообще на Седанке – а мы тут орем, за десяток километров.
Вместо ответа Лёшка снова заорал:
– Кострица-ааа!!! Санька!!!
Вместо Кострицы снова ответили дождь с океаном, прорычав что-то ругательное в адрес бестолковых ночных путешественников.
Наташа уже давно поняла, что спасение в виде тепла и какой-нибудь крыши над головой, пусть даже брезентовой, им явно не светит. Но все еще надеялась на что-то. Однако в такую погоду надежда долго не живет. Наташа вынуждена была признать: единственный способ выжить – немедленно вернуться в город. Домой. В тепло. В безопасность. А там уж она убьет Дружникова. И суд ее непременно оправдает.
– Поехали, – простучала она зубами. Затянувшись в последний раз, отшвырнула окурок в сторону. Тот даже не чиркнул искрами – тугие струи загасили его мгновенно, еще в полете. Наташа поняла: дождь усилился. Собственно, давно уже не дождь, а проливень, грозящий в любую минуту перейти в настоящую бурю. – Домой!
Лёшка послушно засобирался. Натянул на мокрые руки краги. Наталье стало обидно до слез: сам в перчатках, а у нее пальцы от холода заледенели. А ей ведь нужно держаться, чтобы из седла не вылететь. Ручка, между прочим, мокрая, скользкая. Если не хочется погибнуть раньше времени, придется опять держаться за Лёшку, обхватив его за талию. Но он ведь тоже мокрый, холодный, и противный!
Дружников уже влез на железного коня. Наташа еще только готовилась к этому, содрогаясь от мысли о предстоящей экзекуции. Едва шагнула к мотоциклу, как тот зарычал, плюнув в нее пламенным выхлопом. Пришлось отскочить на пару шагов, чтоб искры не ожгли ноги.
Взревел мотор – ура, хоть что-то у этого Дружникова работает. Железяка медленно двинулась. Наташа до сих пор стояла на дороге. Пока еще не волновалась – наверняка Лёшка решил развернуться без пассажирки, а потом остановится и подсадит ее. Это он проявляет заботу, чтоб Наташе не пришлось маневрировать вместе с ним.
Однако мотоцикл развернулся, и без остановки помчался прочь в сторону города. А Наташа так и осталась стоять одна на дороге в кромешной темноте.
Злости не было – она придет позже, если только у Наташи когда-нибудь будет это самое "позже". Вместо злости был страх.
Не приходилось сомневаться: Лёшка просто не заметил, что она не успела сесть. Вряд ли он способен на месть за Наташину к нему нелюбовь. Всему виной его невнимательность. Невнимательность к другу – даже не поинтересовался, где именно собрался отдыхать Кострица. Невнимательность к Наташе – наплевать, села ли она, удобно ли ей, тепло ли. Невнимательность к себе – иначе непременно следил бы за техническим состоянием мотоцикла, и на снаряжении бы не экономил. И, конечно же, невнимательность к окружающей среде: не замечает человек, дождь ли, солнце. Плевать на всех и вся, даже на любимую девушку.
Он заметит ее отсутствие, непременно заметит. И вернется. Вопрос лишь – когда? Если уж он такой невнимательный, то может обнаружить пропажу только в городе, у Наташиного подъезда. А это минимум час пути. И еще минимум час обратно, за ней. А ей два часа стоять посреди дороги, опасаясь сдвинуться с места? Во-первых – страшно: вдруг они разминутся? Он будет искать ее на том же месте, а она уйдет ему навстречу, и заблудится. Во-вторых – опять же страшно: темень непроглядная, не видно ни зги. Ни звездочки на небе, пусть не путеводной, а хоть самой завалященькой. И ливню ни конца, ни края – судя по его "голосу", он лишь набирает мощь.
Два часа под ливнем и ураганным ветром, не двигаясь с места? И даже присесть некуда. И даже сигарет нет – они остались у Лёшки.
С каждым мгновением улетучивались последние сомнения в гуманности судей. То, что Лёшке не жить, если Наташа выживет – факт. Вопрос лишь в том, выживет ли она. Если у Дружникова остались хотя бы жалкие остатки здравого смысла, лучше бы ему не возвращаться, потому что она убьет его на месте – и плевать, что без него она до города не доберется. Впрочем, здравый смысл тут ни при чем. Тут уже на первый план выходит самый банальный инстинкт самосохранения, а он присущ даже безмозглым животным. Значит, Лёшка не вернется.
Было еще кое-что, о чем не хотелось думать, но мысль эта настырно лезла в голову. Даже если Лёшка потерял остатки здравого смысла, даже если не обладает инстинктом самосохранения, он все равно может не вернуться. Потому что они чудом доехали живыми до Мыса без фары и очков. Далеко не факт, что Лёшке удастся повторить это чудо, добравшись живым до города, а потом живым же вернуться за Наташей.
Она уже начала жалеть, что они доехали до Мыса живыми. Доехали бы мертвыми – ей было бы уже все равно. Плевать было бы на холод, на ливень, на темноту. И на липкий страх тоже было бы наплевать.
Где-то рядом ревел потревоженный непогодью океан. Теперь они с дождем уже не делились секретами, а откровенно переругивались: кто кого больше напугает. Когда-то давно, в прошлой жизни, когда Наташа еще не боялась темноты, дождя и одиночества, она любила шум волн. И дождь тоже любила, особенно когда он барабанит по жестяному подоконнику. Теперь казалось, что океан надвигается на нее с каждой секундой. От ливня и ветра поднимается гигантская волна. Ее не видно в кромешной мгле, но слышно: вон как ревет!
Хотелось, чтобы на дороге появился хоть кто-нибудь. Пусть даже грабитель – у Наташи нечего забирать. Пусть убийца – подумаешь, разве страшно погибнуть от ножа, когда тебе грозит неминуемая гибель от стихии? От невидимой угрозы. Невидимое всегда страшнее зримого. А человек мог бы дать ей надежду. Пусть краткосрочную, и все же ее сердце хоть на миг согрелось бы надеждой, забыв о смертельной тоске и страхе.
Слегка, совсем чуточку, успокаивала мысль, что люди где-то рядом. Их не видно, но они есть. Должны быть. Потому что сезон в разгаре, пусть и беспогодица. Вокруг должно быть полно палаток всех цветов, фасонов и размеров. А в палатках спят люди. А может, и не спят – Лёшка ведь орал, как недорезанный. Нужно только шагнуть в сторону. "Шагнуть" – пожалуй, преувеличение. На самом деле шагать нужно метров тридцать, если не больше. Да в непроглядной темноте, не видя дороги, рискуя зацепиться за колышек от палатки или натянутую веревку. Но все же чисто теоретически: стоит сделать шаг – и Наташа обязательно наткнется хотя бы на одну из палаток. Постучится, влезет внутрь…
Размечталась! Так ее и впустят. Самое малое, на что она может рассчитывать – услышать в свой адрес кучу нелестных эпитетов, в лучшем случае более-менее цензурных. В худшем и вовсе может нарваться на очень серьезные неприятности.
Однако что такое неприятности по сравнению с положением, в котором она находится в эту минуту? Мелочь, пара пустяков. Если она и не решалась двинуться с места в поисках какого-то убежища – только лишь из страха, что вернувшийся за нею Дружников не сумеет ее найти, а значит, она никогда не вернется домой.
Она не знала, сколько времени прошло после Лёшкиного отъезда. Кому-то, может, всего-то минут пятнадцать. А для нее это была вечность. Настоящая. Наташа успела понять, что нет в вечности ничего хорошего. Вечность – это страшная кара за страшное преступление. Но какое преступление совершила она? За что ей эта кара? За то, что дала шанс глупому влюбленному парню? Правильно, за это. Еще один довод в пользу Лёшкиной смерти. Пусть только приедет!
Сквозь совместный рев дождя и океана продрался мотоциклетный треск. Лёшка! Вернулся!!!
На упреки не было ни сил, ни слов. Это она отложит на потом. Потом, в безопасности, она выскажет ему все, что накопилось в душе. А потом убьет. Но для начала пусть-ка вернет ее домой.
Обратный путь она не помнила. Наверное, по сравнению с одиночеством наедине с взбесившейся стихией он оказался не так страшен.
Когда подъехали к ее дому, сил все еще не было. Их, пожалуй, осталось еще меньше. Или не осталось вовсе. Даже на упреки. Даже на убийство. Их не хватило даже на то, чтобы не впустить Лёшку в квартиру.
Тот нагло воспользовался Наташиной слабостью, и ворвался в дом. Якобы для того, чтобы отогреть ее чаем – дескать, сама она даже чаю себе в таком состоянии не приготовит. Но Наташа знала – на самом деле он вынашивал совсем другие планы. Он сам хотел убить ее прежде, чем она убьет его. Если ему не удалось убить ее дорогой и одиночеством, он убьет ее своим занудством и любовью. Наверное, он тоже надеется на гуманность судей.
До самого утра Лёшка сидел рядом с нею на диване. Извинялся за то, что уехал без нее – то и дело хлопал себя по лбу и утверждал, что он дурак. Будто Наташа сама этого не знала. Посмеивался над собою: мол, вечно с ним какие-то приключения случаются, но так, говорил он, даже веселее. Кому, интересно? Наташа не заметила в произошедшем ничего веселого.
Он укутывал ее одеялом, раз за разом подливал горяченького чайку. Воспользовавшись полной ее беспомощностью, поцеловал пару раз. Именно тогда Наташа и поняла, каким не должен быть настоящий мужчина. Он не должен быть похожим на Дружникова. Не должен быть таким нерешительным, таким бестолковым, таким нудным. А еще настоящий мужчина не имеет права так целоваться: после этой жуткой ночи у нее впервые болели губы от поцелуев. И впервые она узнала, что даже на губах могут быть синяки.
Как она могла это забыть?!
Как могла позволить ему снова усадить себя на мотоцикл – неизвестно, кстати, новый ли, или все тот же доходяга, на котором он возил ее в прошлый раз.
Почему позволила себе думать о нем, как о нормальном человеке?!!
Сколько раз за прошедшие годы она вспоминала его фразу, звучавшую рефреном в ту бесконечную ночь: "С Дружниковым не пропадешь, но горя хлебнешь". Она еще тогда поражалась ее точности и ужасности. И тому поражалась, с какой легкостью произносит Лёшка эти страшные в своем правдоподобии слова.
И после прошлой вылазки на Мыс она примчалась на край света к этому болвану. За его колючими руками, от которых ей всегда становилось тошно после первого же его прикосновения. За поцелуями, от которых болят губы.
Видимо, она окончательно рехнулась: писательство не идет на пользу впечатлительным натурам.
– Опять?!!
Все это пронеслось в голове за одно мгновение – светофор по-прежнему взирал на всех равнодушным красным глазом.
Лёшка рассмеялся в ответ, прекрасно поняв, о чем она.
– Не дрейфь! Ща все будет пучком.
Наконец светофор моргнул желтым, давая команду "на старт". Мотоцикл взревел, заглушив Натальин ответ:
– У тебя мозги пучком! Вези меня обратно!
Не расслышав ее слов, Лёшка крутанул ручку газа, и махина мощностью в целое стадо диких мустангов рванулась вперед. Выбор у Натальи был невелик: либо спрыгивать с мотоцикла на ходу, рискуя здоровьем, если не самой жизнью, либо ехать дальше.
Оставлять Поросенка сиротой не хотелось. Поэтому можно считать, что выбора у Натальи не было, и она вынужденно покорилась судьбе в надежде на то, что прошедшие годы оставили в мозге Дружникова не одну извилину. По меньшей мере две.
Она цеплялась за Лёшку, чтобы не вылететь из седла на вираже, а сама мусолила воспоминания. Все остальные перебивало одно: больше всего на свете ей тогда хотелось убить Лёшку за его бестолковость. Она благополучно забыла это приключение, но желание пустить ему кровь, видимо, засело глубоко в подсознании. Не потому ли в "Черти чте" героиня все порывалась убить Дружникова? Как минимум отдать его под суд. Или это просто совпадение?
Наверное совпадение. Лёшка, может, и был когда-то бестолковым, но время не стоит на месте. Не может человек оставаться дураком всю жизнь. Может, в самом деле поумнел?
Мотоцикл свернул с дороги, не доехав до пляжа.
Нет, не поумнел Лёшка. Опять его на авантюры потянуло. Про лес он Наталье ничего не говорил. Разве для того она брала купальник, чтобы грибы-ягоды в нем собирать?
Оказалось, ехали они действительно на Мыс, но не на сам пляж, а в "дикий городок", расположенный за его чертой – вроде рядом с океаном, но не на самом берегу. В лесочке, в тенечке имелись поляны-проплешины, кажется, самой природой предназначенные для палаток отдыхающих.
Но у них ведь из багажа – только Наташина сумка с купальником и парео. Какие палатки? Палатка – значит, длительный отдых. Значит, нужна не только сама палатка, но и спальники, котелки, продукты, канистры для воды, кое-какая одежда. А они с Лёшкой налегке прикатили. Они же на пляж ехали!
Однако на сей раз Дружников действительно подсуетился – из города выехал еще накануне вечером, обустроился, как положено, и только потом поехал за Натальей. Это она поняла, когда увидела знакомую физиономию Саньки Кострицы. Значит, Лёшка все-таки поумнел. По крайней мере, все разузнал-устроил, прежде чем Наталью везти. А то опять встал бы посреди дороги, и давай в разные стороны орать, Кострицу своего разыскивая.
– Какие люди! – воскликнул Санька, раскланиваясь. – Привет мастерам отечественного детектива!
Чувствуется стиль Карандаша. Наталья так и слышала Галкин голос. Не стоило долго искать автора слухов: от Ручкиной пошло. Город вроде не маленький, а молва распространяется, будто в деревне на три улицы.
С мотоцикла Наталья слезла с явным облегчением. Вздохнула полной грудью. Эх, хорошо-то как! Вот он, запах малой родины. Сосна с осиной, характерный запах водорослей, выброшенных на берег приливом, дымок от костра. А где-то уже жарят шашлыки с утра пораньше.
В душе заворочалась благодарность к Лёшке. Сама бы она никогда на природу не выбралась. Больше того: если бы он сказал, куда ее везет – она бы ни за что не согласилась. Она и природа – две противоположности. Наталью на дачу не вытащишь, не то что "дикарем". Палатки разбивать, обустраиваться на необжитом месте, собирать хворост, кашеварить в малоприспособленных условиях – нет, на такие подвиги она не способна.
А зря. Вон как хорошо вокруг.
Внезапно ее пронзило недовольство мужем: за девять лет совместной жизни ни разу не вывез ее на природу. Если отдыхать – то только в комфортабельных условиях. Отели, бассейны, обустроенные пляжи, где снуют пронырливые бои с коктейлями и пляжными полотенцами – только пальцами щелкни. Ничего плохого в комфорте нет. Но и прикосновением к природе такой отдых не назовешь.
То ли дело здесь. Тут тебе и лес, тут тебе и море. Тут тебе и воздух свежий, и вода с целой кучей редких полезностей – говорят, даже золото в морской воде содержится. Пусть в ничтожных количествах, но все-таки. Наверное, кольца-серьги-цепочки, потерянные неосторожными купальщиками, растворились под воздействием каких-нибудь солей – иначе откуда бы ему там взяться.
А главное, делать уже ничего не нужно: Лёшка заранее обо всем позаботился, Наталье осталось лишь отдыхать. Жаль только, не одни они здесь. Зачем им лишние глаза, Кострица этот? Зачем подружки его? И почему их две, кстати?
Подружки были совсем молоденькие, лет по двадцать, от силы двадцать два. Одна в веснушках вся, даже руки и спина. Вторая смуглая, с шикарной гривой гладких каштановых волос. Рыженькая поглядывала на Наталью с интересом и недоверием, с трудом удерживала готовый сорваться с языка вопрос: "Ух ты, а вы и правда писательница?"
Другая смотрела откровенно враждебно, исподлобья. Наталья поняла: да тут не все так просто. Она испортила девочке выходные: та уже напланировала себе вереницу романтических приключений с Дружниковым, а тут внезапно вмешалась соперница.
Присутствие соперницы Наталью оскорбило: у него есть другая! В то же время раззадорило: она, может, и молоденькая, может, и хорошенькая, и уж наверняка стройненькая не в пример чуть округлившейся после родов Наталье, но соперничество все равно проиграет, невзирая на все свои прелести.
Отчего-то не помнилось уже принятое накануне решение в пользу мужа. Забылось и недоумение по поводу того, что Наталья могла мечтать о Лёшке после стародавнего ночного "променада" на Мыс. Собственно, для нее это было нормой: коль уж родилась под знаком Близнецов, привыкай к двойственности натуры. Она и привыкла. Могла смеяться над собою сколько угодно, но пересилить даденные звездами качества не получалось. Утром она считала так, вечером иначе. А через пять минут снова так – в зависимости от того, с какой стороны ветерок подует.
Сейчас не хотелось анализировать ни саму себя, ни положение, в котором оказалась. Наталье просто было хорошо. Радовал свежий воздух. Радовала близость к самому родному океану. Радовало присутствие Лёшки. Радовало наличие соперницы, которую можно победить нетягостно, за счет чего нестойкая уже уверенность в себе окрепнет стократно.
Хорошо-то как, Господи! Спасибо тебе за это. И за Лёшку спасибо. За любовь его бесконечную. За то, что Наталье хватило, наконец, ума принять его любовь. И за воздух этот, родной до одури, спасибо! За дымок, щекочущий нос – спасибо! Спасибо за жизнь. За Поросенка – десятикратное спасибо! За все, за все спасибо, Господи! До чего же здорово вернуться домой!
От восторга Наталья не знала, куда себя девать. Может, повышенное количество кислорода в воздухе так на нее подействовало? Оно пьянило ее, бурлило. Хотелось кружиться в танце между палатками. Петь какую-нибудь сумасшедшую песенку. Хохотать пошленькому анекдотцу, который непременно кто-нибудь скоро расскажет.
Да, да, именно этого она и хотела! К этому стремилась! Для этого вернулась. К маме, да. Но не только. И к Лёшке. К воздуху этому. К океану. К Мысу, к окаянным воспоминаниям об окаянной той ночи с окаянным ливнем. И снова к Лёшке. Потому что так, как Лёшка, ее никто никогда не сможет любить. Даже муж. Потому что муж за столько лет неразделенной любви наверняка остыл бы, перегорел. А Лёшка жив. И любовь его жива. И плевать на соперницу с каштановой гривой!
Странное дело – наличие соперницы не оскорбляло чувства, а лишь обостряло их, придавало пикантности обстоятельствам. Без Лёшкиных разъяснений Наталья все поняла. Они уже давно запланировали этот уикенд, не меньше недели назад, когда еще никто не знал о скором Натальином приезде. И девочка эта ждала выходных, как праздника, чтобы не расставаться с Лёшкой ни на минуту. Не стоит сомневаться: у них с этой девочкой уже все было, потому она и смотрит зверем на Наталью – потому что знает, что теряет.
И пусть, пусть! Наталья не обижается. Лёшка ведь живой человек. Не мог он все девять лет прожить евнухом, дожидаясь, когда же Наталья поймет свою ошибку. Будь он евнухом – не научились бы его новые руки тонким эротическим приемчикам. Не был он евнухом. И не был им исключительно в Натальиных интересах: чтобы сделать ей приятное. Чтобы порадовать ее руками своими многомудрыми.
Нет, Наташа не в обиде. И на девочку эту глупую тоже не в обиде, потому что та даже не догадывается о том, с кем собралась соперничать. Девочка не виновата. Ее жалеть впору – нелегко ей будет жить без шустрых Лёшиных рук.
Ах, здорово-то как! Спасибо, Господи! Спасибо, Лёшка!
Когда первый восторг улегся, Наталья оглянулась в поисках скамейки. Ее роль выполняло поваленное деревцо, опиравшееся на два различных по величине камня, из-за чего один край «скамьи» был значительно ниже другого.
С опаской Наташа уселась на более высокий край – выдержит ли ее вес? Она уже все-таки не такая тростиночка, как рыженькая Юля и хмурая Вика. "Скамья" чуть ворохнулась под нею, но выдержала.
– Кто-то обещал кофе, – напомнила Наталья. Во рту ведь маковой росинки с утра не было, если не считать росой пару таблеток аспирина и зубную пасту.
– Ща замастырю, – засуетился Лёшка.
Как оказалось, "замастырить" кофе в условиях дикой природы не так-то просто. Лёшка слишком щедро плеснул в котелок из канистры, и повесил ее над костром. По количеству воды Наталья поняла: закипать будет очень долго. Это электрочайник быстро кипятит двести миллилитров воды, сто – еще быстрее. А если литра полтора, да на костре?
Вскоре выяснилось, что дров нет – собранные накануне давно превратились в головешки. Догорающий огонек лениво облизывал их, утратив способность взвиться ввысь гордыми языками. За свежим кормом для костра идти было некому – ни девочки, ни Кострица даже не дернулись с места. Наталья же, к своему позору, не догадывалась, где в лесу можно раздобыть дровишек.
Когда, наконец, Лёшка подкормил костер и вода вскипела, Наталья от разочарования едва не расплакалась – "кофе" оказался растворимой бурдой из пакетика, залитой кипятком. К тому же запах этот "кофе" имел несуразный. То ли так пах порошок из пакетика, то ли дымок от костра придавал свой "цимус", то ли дурно пахло от кружки, а может, сама вода напиталась запахом от канистры. Так или иначе, но эту юшку, сколько бы ее ни называли волшебным по своей вкусности словом "кофе", Наталья пить не смогла.
Зато свежий воздух сделал свое дело, и ей чудовищно захотелось есть. Однако попрошайничать было стыдно: Лёшка только-только присел – приготовление "кофе" измотало его вконец. Оставалось надеяться, что он и сам вскоре проголодается, и тогда уж заодно накормит Наталью.
Делать особо было нечего: Лёшка уже собрал дровишек и пополнил запас пресной воды. К тому же к условиям дикой природы Наталья не была подготовлена и попросту ничего не умела делать. Дома, на газовой плите, и борщ вкуснейший отварит, и рагу с грибами, и еще много всяких вкусностей, а на костре, без раковины с холодной и горячей водой, без разделочной доски, миксера, терки, специальных ножичков для чистки и нарезки овощей чувствовала себя высококвалифицированным нейрохирургом перед токарным станком, который неизвестно как включается, и вообще непонятно для чего предназначен.
Сидеть на разновысокой сучковатой "скамье" было неудобно. Заныла спина – ей требовались комфортные условия, а подходящих кресел поблизости не наблюдалось.
Комары наглели с каждой минутой.
Ветерок изменил направление, и дымок от костра потянул в сторону Натальи. Уф, хорошо-то как – комары дым не любят.
Рано радовалась. Выяснилось, что Наталья тоже не особо переносит дым – уже через несколько секунд заслезились глаза, еще через полминуты запершило в горле, и она зашлась в приступе кашля.
Невыносимо захотелось домой. Не так даже важно: к маме ли, к мужу. В город. К цивилизации. Где есть кофеварка, удобные кресла, электроэнергия и фумигаторы от комаров. Где есть холодильник, в который можно залезть и самостоятельно приготовить себе бутерброд, а не ждать, когда кто-то о тебе позаботится.
Вика предложила пойти искупаться. Встала напротив Дружникова, и ну эротично стягивать джинсы – Наталья едва не рассмеялась: Ким Бессинджер нашлась!
Лёшка, как и ожидала Наталья, на Викину уловку не клюнул:
– Да ну, попозжее. Море поколь не обогрелось.
И правильно. Пусть она обратно одевается, эта Вика. Нечего тут глаза мозолить своими стройностями, вгоняя Наталью в тоску.
Однако Вика одеваться не спешила. Так и осталась в купальнике, демонстрируя готовность позагорать. Но опять же схитрила: принимала солнечные ванны, стоя посреди поляны, докучала присутствующим своими оголенностями. Весьма, между прочим, привлекательными. И это на глазах Дружникова. Вот тебе и "беззубая" соперница, не имеющая ни малейшего шанса в борьбе против Натальи.
Ощущение дискомфорта крепчало. Голая Вика, отвратительный кофе, дым в глаза, комары… А главное, сидеть на неровном бревне было жутко неудобно. К тому же Наталья не могла поерзать, чтобы найти более удобное положение. Даже ноги вытянуть не могла: и так сильно рисковала, присаживаясь в светло-голубых брючках известной марки на грязную поверхность. Очень дорогих, между прочим. И очень любимых. Они и так уже не слишком чистые после езды на мотоцикле. Но пока еще оставалась надежда привести их в порядок.
Это что же, ей до завтрашнего дня в этих брючках тусоваться? Лёшка ведь сказал, что ей нужен только купальник. Значит, или в купальнике, то есть практически голой – отличный обед комарам, или в брючках от Феретти тереться у костра, а потом в них же лезть в наверняка не первой свежести спальник. Или ночью ей вообще никакая одежда не понадобится – Лёшка, наконец, поделится с нею секретными своими знаниями о том, что происходит с облаками в самый кульминационный момент.
Да что ж такое! Будто перемкнуло ее на этих облаках. "Облака, облака"! Красивый образ, не более. А копни поглубже – просто секс, не имеющий ничего общего с пушистыми небесными обитателями. Облака были хороши для романа, но он-то уже в прошлом, пусть даже и вышел не роман, а сплошное черти что. В жизни облаков не бывает. И хватит об этом. Наталья – взрослая девочка, и вполне может себе позволить называть вещи своими именами. А то придумала: "Облака", "волшебные руки". Руки волшебными не бывают! И даже не могут быть. Волшебником может быть лишь их обладатель. А в отношении мужчины, умеющего как положено пользоваться собственными руками, можно и нужно говорить: опытный, знающий, как доставить женщине удовольствие. "Облака", "волшебные руки". Или даже "вездесущие" – еще лучше. От всех этих метафор сильно припахивает детством и инфантилизмом. Закончили с облаками! Хватит!
