Текст книги "В погоне за облаком, или Блажь вдогонку"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Мгновения летели в вечность, а ладонь Дружникова по-прежнему спокойно лежала не столько на Натальином животе, сколько на джинсах, и игриво ласкала расстегнутую пуговку, не претендуя на большее.
Наталья нетерпеливо поторопила ее, прижавшись спиной к Алексею: ну же! Не столько даже спиной, сколько натруженной о неровную, сучковатую "скамейку" попой.
Алексей немедленно отреагировал на ее движение. Рука чуть дрогнула, и нацелилась вверх, к груди. Но опять же несмело, едва продвигаясь вперед. Наталья затрепетала в предвкушении чуда: сейчас она станет облаком! Наконец-то.
Рука легла на грудь. Но что-то мешало насладиться мгновением – не было привычного тепла от его ладони, будто та не к телу прикоснулась, а к защитному скафандру. Бюстгальтер. Откуда он взялся во сне? Вероятно оттуда же, откуда и джинсы. Странно, раньше никакие одежды не мешали ей превращаться в облако. Разве облака носят одежду? Облако в штанах. Забавно. Где-то это уже было. Там, где вечер хмурый, декабрый. Там, где "Мир огромив мощью голоса". Конечно, Маяковский! Дикий, необузданный гений слова, двухметровое облако в штанах.
Чего только не приснится. То Лёшка, то Маяковский. Так кто из них, в конце концов, превращает ее в облако? Хорошо бы Маяковский – может, заодно заразит ее поразительной своей гениальностью, а то Наталье вечно слов не хватает, даже букв. Одни сплошные "Вау". Но зачем облакам слова? Не нужны. Значит, и Маяковский с его гениальностью сейчас ни к чему. Сейчас нужно одно – умелые Лёшкины руки.
Но где они, умелые? Какие-то они сейчас другие, будто чужие. Неповоротливые какие-то, вялые.
На шее под ухом стало тепло – это Лёшины губы ее греют. Хорошо как. Приятно. А дальше будет еще приятнее. Ну же, ну! Не медли, Алёша!
Где приветные, напористые губы? Они ли застыли на шее, стеснительные, неловкие? Как они не похожи на те, что ласкали ее раньше.
Рука на груди поелозила по бюстгальтеру – Наталья по-прежнему чувствовала себя в нем как в броне. Откуда он все-таки взялся в ее сне? Раньше ведь без него обходилось, и было так здорово.
Видимо, панцирь бюстгальтера мешал не только Наталье – рука скользнула вниз. Медленно, и очень уж нерешительно, но все же подбиралась к цели. Чем дальше она опускалась, тем сильнее у Натальи захватывало дух: скоро, уже почти, еще немножко…
Рука наткнулась на пуговку, и застыла. Секунды растянулись в вечность: казалось, эта преграда стала для Алексея непреодолимой. Но нет: сначала пальчик несмело нырнул под плотный пояс джинсов – Наталья как могла втянула живот, чтобы упростить ему задачу – вслед за пальцем под джинсами оказалась вся ладонь. Наталья выгнулась ей навстречу: Здравствуй, Алёша!
Дальше сложно было уследить за происходящим. Броня то возникала, то пропадала. Сначала исчезли джинсы – даже во сне Наталья почувствовала невероятное облегчение: не джинсы, а пыточная палата! Удивительно, что средневековые инквизиторы не додумались до такого истязательства. Вслед за джинсами исчезла трикотажная преграда футболки. Такого же восторга эта потеря не вызвала, тем не менее тоже была воспринята Натальей на "ура" – телу сразу стало легко и как-то воздушно. Впрочем, воздушность эта мгновенно исчезла, ей на смену пришло тепло Лёшкиного тела: Здравствуй, Алёша!
Броня-бюстгальтер держалась особенно долго. Разве что перемещалась с места на место: то на шею убегала, то путалась где-то подмышкой. Казалось, Алексей никак не может расправиться с застежкой. Но это же сон, во сне не должно быть не только застежек, но и самого бюстгальтера. Наконец и эта преграда растворилась в дебрях Морфеева царства: Здравствуй, Алёша!!!
Сон стал удивительно похож на реальность. Или все это происходит на самом деле? Или только кажется реальностью? Наталья даже чуяла запах леса и костра, пляжные звуки. Чудно! Бывают же такие замечательные сны: тут тебе и Лёша, и лес, и костер. А скоро еще и облако появится. Вернее, Наталья сама в него превратится. Она станет девочкой-облаком. А Лёша будет облаком-мальчиком. А потом…
В прекрасные мечты отвратительной полифонической трелью ворвался мир.
Наталья испуганно открыла глаза, и обнаружила себя все на том же надувном матрасе, где и заснула, отведав подгоревшего "плова" с дымком. А рядом с собою обнаружила Дружникова.
Однако что-то было не так, как раньше. Она ведь лежала под деревом, а теперь оказалась в палатке. Как Лёшке удалось перетащить ее туда, не разбудив? Подняв взгляд, сообразила: никуда он ее не перетаскивал, он лишь набросил на ветви дерева тент. От солнца ее защищал? Или от посторонних глаз?
Вдруг обуял ужас: это был не сон! На ней ведь из одежды остались только трусики!
Одна лишь эта новость могла свести ее с ума. Но терять остатки здравого смысла не хотелось – может, еще сгодятся на что? Если реальность нельзя исправить – ее нужно принять. Исправить Наталья сможет разве что последствия, но не то, что уже произошло. Значит, нужно сделать вид, что ничего страшного в ее чрезмерной оголенности нет. Может, так и было задумано.
Определенно. Она вернулась в родной город как раз для того, чтобы стать наконец-то Лёшиной. Точно. Значит, ничего ужасного не случилось: она просто следовала первоначальному плану. Она хотела в реальности испытать то, чем последние месяцы "потчевал" ее Дружников во снах. Это было ее решение, так-то. А то, что позже она неоднократно пересматривала это решение то в одну сторону, то в другую – это уже детали. Главное, что в таком положении она оказалась по собственной воле. Это не Лёшка воспользовался случаем – это она позволила ему воспользоваться им! Больше того – даже принудила его воспользоваться! А если она его принудила, то никакой выгоды от ее бессознательного состояния он не получил. Наоборот – это Наталья нашла применение его влюбленности и управляемости. Это она коварная искусительница! А он всего лишь пал жертвой страсти к ее ногам. И пусть ничего такого себе не воображает.
В результате нехитрых умозаключений принять собственную обнаженность оказалось не так тяжело, как второе открытие: где-то здесь ведь Лёшкины друзья. Где-то рядом должны быть Вика и Юлька с Кострицей – сладкая парочка. Неужели Дружников раздел Наталью при них?! Как она вылезет на свет белый под их насмешливыми взглядами?!
Сотовый исходил истерикой. Не обращая на него внимания, Наталья оглядывалась по сторонам. Огромный кусок брезента, наброшенный на ветки, образовал подобие шатра. Это ее немного успокоило: оставалась надежда, что никто из троицы ничего не видел. Ну а с Лёшкой она потом разберется – на каком основании он позволил себе такие вольности? Это Наталья может считать, что сама этого хотела, а Дружникову кто дал право так думать?!
Для того чтобы дотянуться до телефона, нужно было выбраться из шатра. Для этого в свою очередь необходимо было прикрыть чем-то кустодиевские свои прелести. Найти майку оказалось несложно – та валялась на траве рядом с матрасом. Там же раскинулись и джинсы: одна брючина в одну сторону, вторая в другую. Бюстгальтер на глаза пока не попался. Ничего, его Наталья найдет потом, когда ответит на звонок.
Напялив майку на голое тело, она выбралась из импровизированной палатки и оглянулась в поисках насмешливых глаз Кострицы, и Викиных, пылающих ненавистью к сопернице. Однако на поляне никого не было – видимо, те снова ушли купаться. Слава Богу! Иначе она бы просто убила Дружникова. Но пока, так и быть, пусть поживет.
Когда Наталья добралась, наконец, до телефона, тот затих. Можно было не вглядываться в дисплей – по рингтону понятно, что звонил муж. Радоваться ли его звонку, или огорчаться?
Она так и не узнала ничего нового про облака. Даже дойти до стадии облака не успела, не то что заглянуть за пределы человеческих знаний. Однако по этому поводу она не испытывала сожалений. Если и было чего-то жаль, так саму себя. Что оказалась в таком двусмысленном положении. Пусть бы все произошло, пусть. Но "пусть" – только в том случае, если бы Наталья пошла на это осознанно. Если бы принимала Лёшкины ласки наяву, а не в полубессознательном, по меньшей мере, состоянии, а то и вовсе в бреду. Она ведь даже не понимала, Лёшка ли рядом, или Маяковский – ну разве не бред? Значит, сколько ни убеждай себя, что все нормально, останется чувство некоторой, мягко говоря, использованности. Лёшка дорого за это заплатит!
А еще Наталья не представляла, как говорить с мужем. Хорошо, что не успела ответить на его звонок – голос выдал бы ее с головой. Врать она если и умела, то только в письменном виде, да и то исключительно в романах. Но то, что в романах – это разве ложь? Это выдумка, фантазия на заданную тему, причем тему она задает себе сама.
Глодал стыд перед мужем. Он ей доверяет, отпустил к матери. А она… Наталья ощущала жар не только на щеках, но и на шее, и даже на ушах. Впервые за девять лет замужества позволила прикоснуться к себе постороннему мужчине.
Но ведь она не позволяла! Он сам. Сам нагло воспользовался ее бессознательным состоянием.
Ой ли? Вряд ли Лёшка смог бы воспользоваться ее бессознательностью, если бы Наталья сама этого ни захотела. В том и дело, что хотела. Еще как хотела. Но – во сне. Она ведь думала, что Лёшкина рука ей только снится. Даже допускала, что это рука Маяковского, надеялась заразиться его гениальностью, дура. Лишь потом, когда вместо одежды осталась одна сплошная воздушность, Наталья засомневалась: а сон ли это? Но сомнения обуяли ее опять же не из-за Лёшки, не из-за рук его, не из-за губ горячих, к шее прилипших. Слишком уж реально дымок щекотал ноздри, слишком явно слышался гомон отдыхающих и шелест деревьев над головой. Только они и заставили насторожиться, но не проснуться до конца. А так бы…
Что "так бы"? Все бы произошло? Прямо так, во сне? И она бы даже не проснулась?!
Вздор. Не может женщина не проснуться, когда ее домогаются.
Вот именно, не может. Но она не проснулась! Не хотела?
Да нет же. Просто свежий воздух, купание, сытный, хоть и подгоревший, плов.
Ерунда. Уж самой себе можно признаться? Не хотела просыпаться, потому и не проснулась.
Забравшись обратно в шалаш, Наталья увидела бюстгальтер, одиноко валяющийся под самым деревом. Безобразие. Ну и как она его теперь на себя наденет?
Подобрав бюстгальтер, наклонилась за джинсами. Лёшка не преминул воспользоваться случаем: прижался сзади, намекая на продолжение. Ну не дурак ли – Наталья ведь уже проснулась, на что только рассчитывал? Оттолкнув его, она прислонилась к стволу дерева и стала натягивать проклятущие штаны. Печень, конечно, жалко, но не ходить же голышом перед Дружниковым. "В безбелье", как он выразился. Очень подходящее словцо.
Муж не перезванивал. Сама Наталья звонить ему не решалась: боялась, что голос выдаст ее стыд. Может, еще пару дней назад ее бы это не так беспокоило, но теперь уж она точно все для себя решила. И на сей раз окончательно. Совсем-совсем окончательно! Даже бесповоротно. У нее, конечно, характерец тот еще, вроде не одна она, а два разных индивидуума в ней уживаются. Хорошо бы еще не три. И ведь как искренне каждый раз она убеждена в правильности своих намерений! Но теперь она решила точно. Ничто больше не сможет заставить ее изменить планы.
Собственно, не планы, а план. Один, зато генеральный. Вернуться к мужу. И вернуться так, чтобы он даже не понял, что Наталья от него уходила. И план этот неизменно сработал бы, если бы не этот звонок. Не сможет она сейчас с ним говорить! Письменно сколько угодно нафантазировать может, а устно запинается, будто заранее уверена, что ее поймают на лжи.
Только бы он не позвонил снова!
Словно услышав ее мольбы, муж не перезванивал.
Везти ее в город Дружников не собирался. Наталья и не настаивала особо. Стыдно было. Одно дело муж – тот прекрасно знает ее двойственную натуру (или вечно раздваивающуюся – как правильнее?). А Лёшка ведь не поймет, взбалмошной назовет: то вези ее домой, то не вези. Хотя «вези» было неописуемо больше, но перед обедом Наталья имела неосторожность обрадовать Лёшку своим благородством: так и быть, мол, остаюсь. Как теперь признаться в том, что передумала? Ладно уж, уступит ему в малом – останется на денек.
Зато в большом – ни-ни! Не будет у них продолжения. Не будет ни облаков, ни сверхпримитивного "Вау!" – не нужно ей от Лёшки ничего. "Вау" ей муж дома демонстрировать будет. А облака – всего лишь образ, придуманный ею самой. Наверное, удачный – вон как прицепился, днем и ночью облака мерещатся, да руки какие-то необыкновенные, каких, наверное, в реальности не бывает. Иначе Лёшка наверняка уже показал бы ей, на что способен. А у Натальи от его "подвигов" вместо "Вау" одно сплошное разочарование в душе, будто кто-то коварно обманул ее, не додав положенного. Будто голодающую блокадницу хлебными крошками обделили. Ох, это уж она хватила. Слишком некорректное сравнение. Но ведь обидно!
Время тянулось преступно медленно. Будто Лёшка его подкупил, чтоб у него было больше шансов Наталью соблазнить. Не выйдет! Если уж она приняла окончательное решение – никто не собьет ее с намеченного курса. По крайней мере, ей бы хотелось в этом не сомневаться.
Солнце и не думало клониться к закату. Наталья невольно вспомнила героиню из своего "Черти чта": та тоже страдала от того, что солнце к одной точке на небе приклеилось, и отказывалось уходить с горизонта, освобождая дорогу ночи. Это бы ничего. Главное, чтобы это оказалось единственным сходством между Натальей и романной Наташей. Та, помнится, вместо ненависти и мести влюбилась в Алексея без памяти, заставив вслед за собой и Наталью испытывать симпатию к Лёшке.
Так вот в чем дело! Наталья не влюблялась в Дружникова. Она просто поддалась влиянию героини, позволила той слишком глубоко проникнуть в сознание. Радость какая! А то Наталья уж в здравомыслии своем сомневаться начала.
Однако Лёшка теперь рядом, и деться от этого решительно некуда. Ночь ей предстоит провести в одной с ним палатке. Но на продолжение дневного баловства пусть даже не рассчитывает: не будет этого! Она здесь, на Мысе, вроде как его пленница – еще одна параллель с "Черти чтом". Но в реальности ей ничего не грозит: это романный Дружников сумел задурить героине голову. А настоящий Лёшка не имеет влияния на Наталью. Даже если ему очень этого хочется – все равно ничего не будет. Она сумеет устоять перед соблазном. Не нужен он ей в роли облака-мальчика!
Тем временем Лёшка предложил безобидную прогулку по морю на надувной лодке. Чем маяться на берегу в тесных джинсах и мозолить деревянностью мягкое свое место, уж лучше в лодке поплавать, на волнах покачаться.
Для отвода глаз взяли с собой удочки – чего без толку волны топтать, глядишь, на уху чего-нибудь выловят. За рыбалкой, опять же, говорить много не положено: у Лёшки язык в Натальином присутствии традиционно немеет, а тащить разговор на себе ей не хочется. Да и интереса особого нет с ним разговаривать: он слово-два из себя выдавит, и молчит. Только взглядом ее поедает.
Снова переодевшись в купальник и замотавшись в спасительное парео, она вышла из палатки. Дружников волок на голове надутую лодку, в руке – якорь. Наталья несла весла и удочки. Весла складные, из какого-то легкого сплава, так что на судьбу роптать не пришлось. Зато потом, в лодке, она отдыхала, лениво почесывая волны растопыренной пятерней, а Лёшка усердно греб подальше от берега. И молчал.
Молчание затянулось. Безусловно, покачаться на волнах приятно само по себе. Но когда с тебя глаз не сводят, и при этом не произносят ни слова – это несколько напрягает.
Наталья припомнила давно мучивший ее вопрос:
– Лёш, а почему ты на Ольге женился?
От неожиданности тот вздрогнул. Видимо, готовился к расспросам о них с Викой, а тут вдруг Ольга, с которой он давным-давно развелся, да и был ли вообще женат – теперь уж никто не скажет точно.
Ему понадобилось время для ответа. В конце концов выдавил:
– А ты сама не поразумеешь?
– Тебе никто не говорил, что отвечать вопросом на вопрос невежливо? – ответила она вопросом на вопрос. И тут же добавила следующий: – Если бы понимала – зачем бы стала спрашивать?
Лёшка снова замолчал. То ли не желал обсуждать столь скользкую от важности и прошедшего с тех пор времени тему, то ли сам уже не помнил ответа. Наталья уж практически забыла, о чем спрашивала, когда он, наконец, раскрыл рот:
– Ты обмолвилась, что замуж идешь.
Его фраза прозвучала сама по себе. То ли ответ на уже забытый вопрос, то ли другой вопрос, то ли вообще утверждение.
– Что? – переспросила она. – Ты о чем?
– Ты сказала, что выходишь замуж. Позабыла? Мы лялякали, в кино ладились, а после ты с каких-то щей бряцнула, что выходишь замуж.
Ах, вот оно что. Насчет кино это он желаемое за действительное выдает. Наталья ему потому и наплела насчет замужества, что никуда с ним идти не собиралась: ни в кино, ни под венец.
– И что?
– Сбрехала – вот что! – разозлился он. – Но я-то тогда не знал! С горя набубенился в зюзю, и спьяну позвал Ольгу за себя. Оказалась бы рядом другая – я б на другой оженился. Мне до лампады было, на ком. Если не на тебе, то почему бы не на Ольге?
Как все просто, оказывается. В самом деле, отчего б не на Ольге, если Наталья за него ни при каком раскладе не вышла бы. А она себе голову сломала этой загадкой: откуда же у Лёшки взялась невеста? Вот откуда. От верблюда. Или от бутылки. А она и забыла совсем про те свои слова. Ей важно было отделаться от него на какое-то время. Лучшего средства, чем ложь о замужестве, не нашла. Зато подействовало наверняка. Значит, хорошее средство.
Но говорил Лёшка таким тоном, будто Наталья виновата в том, что он женился на Ольге. С какой стати. Сам напился, а она виновата?!
– Мне самому эта свадьба поперек середыша – всю обедню оконфузила, – продолжил тот откровенничать. – Мало петлю не намылил, когда наране попросёк, чего напроворил.
Так вот когда у него первые суицидальные мысли появились! Ночь цвета ночи была раньше. Значит, Наталье тогда в самом деле ничего не угрожало. Вроде мелочь, а от сердца отлегло.
– Насилу пообтерпелся с мыслью, что тебя начисто прозявил. А тут до свадьбы две недели, а ты припожаловала с нашей датой меня поздравить. Я ж воскрес тогда! В счастье свое поверить страшился, но поверил одним пыхом.
Ну вот. Наталья столько лет пыталась заглушить стыд за спор тот безмозглый, а теперь ее носом в него тычут. Наверное, правильно тычут, заслуженно. Шутка оказалась слишком жестокой. Нельзя осквернять чужие чувства. Теперь Наталья это понимает. А тогда она была слишком молода и эгоистична.
Если бы можно было открутить пленку жизни назад – скольких ошибок можно было бы избежать! Но нет, нельзя. Не открутишь, не изменишь. Тогда зачем ворошить былое? Кому от этого легче?
– А ты наново запропала, – Лёшка изобличал ее беспощадно, будто это доставляло ему мучительное удовольствие. – Ты хоть разумеешь, как тяжко мне было насмелиться на тот звонок? Я ведь мнился – ты пообрадуешься, скажешь "Да". Я ж взаправду думал, что ты пришла тогда, чтобы меня поворотить. Думал, посовестилась напрямки об этом сказать. А ты даже трубку не взяла. Ольгу пожалела, да? Ты всегда была жалостливая.
Ольгу? Причем тут Ольга? Если Наталья кого и пожалела тогда, так себя саму. Только поэтому и отключила телефон. И правильно, между прочим, сделала. Если бы ответила ему "Нет" – он бы все равно не поверил. Как и сейчас, твердил бы: "Ольгу пожалела". Пусть так. Пусть Лёшка считает, что Наталья пожалела Ольгу. Все лучше, чем правда.
Неприятный разговор. Зачем он вспомнил это? Ах, да, Наталья сама начала, спросив про Ольгу. Ну что ж, она начала, она и закончит.
– Почему ты ни разу не сказал мне, что любишь? – перевела она разговор в другое русло. Безопасное.
Уточнять, что эти его слова ничего бы не изменили, она не стала – ни к чему ему лишние подробности.
Лёшка молчал.
– Ты сам помнишь хотя бы один раз, когда говорил это?
– …
– Скажи. Не говорил тогда – хотя бы теперь скажи.
– …
– Лёш? Чего ты боишься? Об этом знает Кострица. Знал Груша. Теперь об этом знает и Вика. Об этом знают мои подруги. Знает моя мама. Знал папка. Знают твои родители – твой отец на свадьбе только о том и говорил, как они ждали, что на смотрины ты привезешь меня. Об этом знают все кругом. Я в том числе. Почему ты боишься это сказать?
– …
– Лёш, скажи мне это! Хотя бы раз скажи то, что я и так знаю. Самому же легче будет. Скажи: "Я люблю тебя!"
Дружников сосредоточенно греб, оглядываясь вокруг в поисках подходящего места для рыбалки. Они уже обогнули скалу Поросенок – хорошо, что Наталья увлеклась своеобразной пыткой, иначе разрыдалась бы от тоски по мужу и дочери.
Может, они плыли бы еще далеко, но Наталья так допекла Лёшку своим требованием, что тот решил остановиться здесь. Поднял с резинового дна ботика небольшой якорь с ярко-белой, скорее всего новой веревкой, привязал к специальному ушку лодки, и швырнул за борт. Якорь нырнул с громким хлюпом. Длинная веревка отправилась вслед за ним, выписывая на округлом бортике лодки витиеватые закорючки, и, махнув на прощание хвостиком, скрылась в воде.
– Блин! Я ж его бантиком привязал. Межеумок!
Лёшка перегнулся через борт, вглядываясь в густую темень глубины, будто якорь мог откликнуться на его зов и вернуться к хозяину.
– Дурак! – корил он себя. – Якорь же новешенький, а я его бантиком… Из-за тебя, тик-в-тик. Я рядом с тобой забываю, как мозгами пользоваться. Эх, пагуба – якорь ведь новешенький…
Порыбачить не удалось – коварный океан мог отнести их слишком далеко от берега, и прогулка закончилась бы весьма печально. Обратную дорогу Лёшка на все лады расхваливал якорь, едва не плача от обиды на себя самого. С горькой улыбкой укорял Наталью:
– Это ты виновата. Я из-за тебя такой дурак!
Точно, дурак. Рядом любимая женщина, причем определенно выскальзывает из рук прямо в это мгновение, как тот же якорь. А он по железяке убивается.
Эх, Лёшка! Дураком был, дураком остался.
И Наталья дура. Извелась совсем: ах, какая глупая была, не дала Дружникову шанса, не оценила мужика, отвергла любовь его неземную. Оказывается, в юности она была куда мудрее, чем теперь. Нужно доверять себе, ощущениям своим.
С рыбалки вернулись налегке.
Лёшка еще долго сокрушался из-за потери якоря. Бил себя кулаком в грудь, называл болваном и некумекой, рассказывая Кострице, как умудрился привязать тяжеленный якорь бантиком – веревка капроновая, скользкая, вот и… Ах-ах, как он мог?..
Ну утопил и утопил – и черт с ним, с тем якорем. Или новый купишь, или не купишь, но тогда и рыбачить в ближайшее время не доведется – других вариантов нет. Сколько ж можно обсасывать одно и то же?
И как тут оставаться верной своим решениям? Нет, не тому, что продолжения у них с Лёшкой не будет – в этом Наталья ни за что не изменит собственным принципам. А как быть с обещанием остаться на Мысе с ночевкой? Кому нужно такое ее благородство? Она же сама себя поедом съест за него, как Дружников пожирает себя за этот чертовый якорь.
Лёшка влез в Санькину палатку – только голые ступни сорок растоптанного размера торчали наружу. Оттуда послышалось подозрительное звяканье. Так и есть – выбрался обратно с бутылкой водки в руках. Этого еще не хватало!
– А не рановато ли ты пить собрался? – поинтересовалась нейтральным тоном, будто ее это нисколечко не касается. Однако умный человек понял бы, что Наталья думает по этому поводу.
– В самый тик-тик. Нужно якорь помянуть – земля ему пухом, – оправдался Лёшка.
– Море ему небесное, – съязвила Наталья издевательским тоном. – Вечером помянешь. Слишком жарко, развезет.
Раз не понимает человеческого тона, придется объяснять на пальцах. Пьяный мужик – отвратительное зрелище. Пьяная женщина, должно быть, еще хуже.
Дружников с явным сожалением посмотрел на бутылку, но послушно сунул ее обратно в палатку, в тенек. Юлька с Викой наградили Наталью гневными взглядами. Та поняла: девочкам не столько хочется выпить, сколько не нравится менторский тон неизвестно откуда свалившейся на их головы Натальи.
Ей и самой этот менторский тон был неприятен. Так жена мужу могла бы выговаривать. Или пусть не жена, но женщина, имеющая очень близкие отношения с мужчиной. Наталья таких отношений с Дружниковым мало того что не имеет, но теперь точно знает, что они ей даром не нужны. И против выпивки она возражает исключительно из собственных интересов. Пока Лёшка трезвый, у нее остается пусть призрачная, но надежда уехать с Мыса не завтра, а в ближайшее время. Стоит же тому лишь пригубить спиртного – на мечтах вернуться домой раньше намеченного придется ставить жирный крест.
Скука обуяла не только Наталью. Маялись все. Накупались уже вволю, порыбачить нельзя – якорь покоится на дне морском где-то за скалой Поросенок. Ухи не будет, значит, на ужин придется давиться сухомяткой и остатками плова с тушенкой. Выпивка непременно подняла бы всем настроение, и уж наверняка развязала бы языки. Возможно, даже способствовала некоторому сближению Натальи и Вики. Однако первой гораздо важнее были собственные интересы. Впрочем, Вике ее интересы наверняка пришлись бы по душе.
Юлька предложила сразиться в "дурака". Наталья скривилась, но промолчала. Санька отклонил идею:
– Не пойдет. В "дурака" вчетвером играть надо, пара на пару. А нас пятеро.
– Тогда в "Фараона", – внесла предложение Вика.
Наталья по инерции скривилась: фи, "Фараон" – дурной вкус, игра детская и бестолковая. Но сверх ожидания идея стала нравиться ей все больше. А что? Ей всегда везло в "Фараона". А главное – победитель может загадывать любые желания проигравшим. Если победит она…
– А давайте! – поддержала она Вику. У той от неожиданности приподнялась одна бровь.
Спорить с Натальей никто не осмелился. То ли чувства Лёшкины боялись поранить, то ли из уважения к ее писательским заслугам – пока что весьма условным, но это знает лишь сама Наталья. В глазах окружающих она все-таки писатель. А "писатель", пусть и с приставкой "начинающий", звучит гордо.
Кто как мог устроились вокруг большого пня, на всякий случай огласили правила игры – мало ли, может в этой компании они отличаются от тех, которые помнит Наталья?
– Шестерка накрывается до посинения, семерка – следующий игрок принимает две карты из колоды и пропускает ход, восьмерка – одна карта и ход. Туз – просто ход. Дама – минус двадцать, червонная – минус сорок. Так? Игра до ста одного очка.
И началось веселье. Дружников имел неосторожность устроиться слева от Натальи, как раз под ее ходом. "Семерки" и "восьмерки" так и липли к ее рукам, а значит, Лёшке вместо того чтобы сбросить свои карты, приходилось нагребать из колоды все больше и больше.
Наталья ему:
– Прими-ка две карты, – и "семерочку" под нос.
Тот ей с усмешкой:
– Благодарствую, дорогая!
Она ему "восьмерку":
– Ну тогда еще одну прими.
Играли долго. Не доверяя никому, Наталья сама вела счет. Скрупулезно подбивала, у кого сколько очков на руках – система подсчета имела свои тонкости и хитрости. Ошибись на одно очко – и выиграет кто-то другой: при наборе ровно ста одного очка все они сгорали, и игрок как бы возвращался в начало игры со своим нулем. А ведь Наталье во что бы то ни стало нужно выиграть.
Лёшка выбыл первым: перебрал больше ста одного очка – вылетай из игры. Тем не менее, остался на своем месте. "Болел" за Наталью. Наверное, надеялся, что она загадает желание поскорее уединиться с ним в палатке. Наивный! Если бы он знал, что она задумала – ни за что не позволил бы им играть в "Фараона". Или сам не сел играть – тогда Наталья не смогла бы загадать ему свое желание.
Первый тур она с треском проиграла. Не совсем с треском – вылетела четвертой. Можно сказать, уступила в финале. Но кому уступила?! Вике! Та теперь наверняка отыграется за все свои беды.
Дружникову победительница выделила самый приятный фант:
– Целуй меня! При всех!
Наталья едва не рассмеялась. Глупая девочка. Сколько бы он тебя ни целовал – любить все равно будет Наталью. Даже если ей и не нужна его любовь. А ей действительно не нужна – теперь она знала это наверняка.
Смущенно оглядываясь на Наталью, Лёшка подошел к новоявленной "фараонше" и чмокнул в щечку самым невинным поцелуем из всех возможных.
– Не так! – закапризничала та. – По-настоящему!
Дружников повиновался: послушно чмокнул ее в губы. Но и этот поцелуй вышел достаточно невинным. Тогда Вика обхватила непонятливого Лёшку за шею, и впилась в его губы смачно и надолго. После чего сыто отерла рот, победоносно взирая на соперницу: дескать, и что ты со мной сделаешь?
Да ничего! Ее выходка вызвала у Натальи разве что кривую усмешку: детский сад какой-то.
Зато Лёшка смотрел на Наталью виновато, вроде как прощения вымаливая. Дурачок.
"Фараонша" тем временем продолжала изгаляться над "свитой". Юльке пришлось одолжить ей свой спальник: чем уж он был лучше Викиного – неизвестно, но видимо все-таки лучше. С тяжким вздохом Юлька повиновалась.
Кострица превратился в лошадь: Вика взгромоздилась на его спину, и, радостно повизгивая, понеслась на двуногом скакуне вокруг костра.
Наталья ждала своей участи с ужасом. Вика наверняка не упустит своего шанса отомстить. Не стоит и сомневаться – месть ее будет если не страшна, то по меньшей мере сильно неприятна. Конечно, это всего лишь игра, и никакого наказания не последует, если проигравший откажется повиноваться "фараону". Но карточный долг – дело чести. Пусть даже такой ерундовый. Тем не менее, Наталья все-таки откажется, если Вика придумает что-то по-настоящему ужасное.
Та придумала.
– Попроси у соседей поделиться шашлыком.
Здрасьте, вспомнила! Те шашлык утром жарили, а дело уж к вечеру – солнце хоть и не зашло еще, но уже цеплялось оранжевым брюхом за макушки самых высоких сосен. Впрочем, Наталье это как раз на руку – если шашлыка нет, стало быть, и делиться нечем. Сходит ради хохмы. Потому что если откажется – не сможет продолжить игру. А значит, не быть ей "фараоншей", не загадать Лёшке очень важное желание.
Путь лежал через палатки. Она шла не спеша, высоко задирая ноги, чтобы не зацепиться о веревку или колышек, коих было натыкано вокруг немеряно. У костра сидели мужчина лет около сорока, с нависающим поверх шортов животиком и гладко выбритым могучим затылком, и женщина с буйными кудрями химической завивки. Издалека заметив гостью, те смотрели на нее настороженно: мол, чего тебе?
– Добрый вечер, – поздоровалась Наталья вполголоса и добавила не оглядываясь: – Простите за беспокойство, но моя подруга – вот та, темненькая, – слегка кивнула в сторону своего лагеря. – Она чуть-чуть беременна, и неожиданно захотела кусочек шашлыка. Вы утром мясо жарили, а до нее только сейчас запах дошел.
