Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Перейдя дорогу, они вошли в пассаж, и Генка скрылся за дверью  под вывеской «Lйkбrna».

– Это что, поликлиника? – спросила Оксана, разглядывая вывеску.

– Нет, кажется, аптека.

– А почему нет витрины?

– Откуда я-то знаю! Пойдем лучше на улицу, а то он выйдет, а тут мы – снова здравствуйте.

– А если он пойдет дальше по пассажу, к другому выходу?

– Туда ему и дорога! – разозлился Вадим. – Чего вдруг тебе приспичило за ним следить?

– Не знаю, – растерянно протянула Оксана. – Сама не пойму.

Но Генка вышел обратно на Водичкову. Теперь он шел быстрее, поглядывая по сторонам. Остановился было на углу небольшой улочки, но тут же с еще большей прытью припустил вперед. Вадим с Оксаной едва за ним поспевали. Дорогу им преградила необъятных размеров дама которая толкала перед собой двухместную коляску с орущими близнецами, а когда ее удалось обойти, Генка исчез.

– И слава Богу! – с облегчением вздохнул Вадим, которому эта погоня изрядно надоела, но Оксана толкнула его в бок:

– Смотри!

Перед ними была открытая дверь, выкрашенная в тускло-коричневый цвет, а за нею – не подъезд, как следовало ожидать, а длинный, выложенный плиткой проход во двор.

– Спорим, он здесь.

Оксана вошла вовнутрь и потянула Вадима за собой. В конце перехода была еще одна дверь, за которой начинался маленький дворик, мощенный деревянными плашками. На лавочке под голым кривым деревцем сидел Генка.

– Что это он там делает? – прошептала Оксана, осторожно выглядывая из-за двери. – Ох ни фига себе!

Генка стащил с левой руки рукав пальто, задрал рукав свитера, перетянул руку выше локтя резиновым жгутом и набирал что-то из небольшой ампулы в одноразовый шприц.

– Лорка была права, – вздохнул Вадим и вполголоса пересказал жене утренний разговор. – Знаешь, давай не будем никому об этом говорить. Не стоит нагнетать. И так все хреново.

– Так он что, в аптеке героин покупал? – поразилась Оксана.

– Героин, к твоему сведению, дорогая, – это порошок, с которым перед употреблением еще надо поработать. Развести, нагреть. Так что это что-то другое. А в аптеке он скорее всего покупал шприц. Надо же, как приперло. Теперь понятно, чего это он стоял там и умирал, холодным потом обливался. И не боится, что увидит кто-то.

Словно в ответ на его слова из подъезда вышла бабулька в блекло-красном пальто и с маленькой бородатой собачкой на руках. Увидев Генку, она спустила пса на землю и возмущенно залопотала что-то, размахивая руками. Генка молчал.

– Па-а-ни Ружичкова-а-а-а! – завопила бабуля, при этом голос ее поднимался к верхним этажам, выписывая в воздухе самые невероятные акустические загогулины.

Из окна на первом этаже выглянула еще одна старушка и добавила своего возмущения. Генка встал и спокойно, очень спокойно, сказал всего одну фразу. Бабки запнулись на полуслове, но Вадим, которому хорошо были видны их лица, мог поклясться: запнулись не от возмущения.

Генка прошел мимо старушек через двор, который был проходным, и скрылся на параллельной улице. Теперь уже Вадим тащил Оксану за собой. Бородатая собачонка облаяла их и чуть не цапнула Оксану за ногу. Когда они выскочили на улицу, Генка сворачивал в соседний двор.

Это был совсем другой двор. Он вполне мог посоперничать с питерскими дворами-колодцами. Ни деревьев, ни скамеечек. Помойные баки, угольная пыль, грузовые машины, стоящие у распахнутых дверей. Сильно пахло свежей выпечкой.

– Наверно, это его дом, – сказал Вадим. – Он говорил, что жил в одном доме с пекарней.

Они стояли в длинной темной подворотне. Рядом прошуршало что-то похожее на крысу.

Генка обошел грузовики и подошел к застекленному подъезду. Дверь была закрыта. Савченко задрал голову, посмотрел на окна, дотронулся до кнопок домофона – не позвонил, а словно погладил. Коснулся дверной ручки и... заплакал. Всхлипывая и размазывая слезы по лицу.

Вадима передернуло. То ли от вчерашней жалости, то ли от гадливости. А скорее – от того и другого вместе.

– Пойдем, – бросил он и, не глядя на Оксану, повернулся к выходу.

                                                            * * *

                                                                                     1 января 2000 года

Вадим проснулся поздно. Судя по всему, дело шло к обеду. Но за окном по-прежнему была непроглядная метельная мгла. Ветер выл, и, казалось, весь дом сотрясается под его ударами. Оксаны рядом не было.

Когда он ложился, она не спала, он точно знал это. Но старательно притворялась спящей. Только дышала слишком уж ровно, и спина была слишком напряженной.

«Если б я сразу рассказал ей все, – подумал с тоской Вадим, – ничего этого не было бы».

Он боялся, что не сможет заснуть, но неожиданно быстро провалился в рваный, запутанный сон. «Да куда ты денешься? – насмешливо тянул гласные Валитов, покручивая на пальце ключики от «Мерседеса». – У тебя же дети». «У меня нет детей» – «Значит, будут. Может быть. Если ты убьешь Савченко». Ниночка сидела верхом на Одиноком Слоне – то ли она стала такой маленькой, то ли Одинокий Слон странно вырос. Генка протягивал ему наполненный шприц, напевая что-то по-чешски...

Голова, тяжелая, как бревно, никак не хотела отрываться от подушки. С превеликим трудом он согнал себя с постели и, прихватив фонарик и зубную щетку, поплелся в душ. Но там при свечке возилась Оксана.

         – Я только вошла, – крикнула она. – Иди в другой. Вода все равно только холодная.

         Покосившись на закрытую дверь, за которой лежал Генка, Вадим пересек площадку и зашел в противоположный ванную. Он уже хотел включить воду, чтобы почистить зубы, но услышал из комнаты Лоры и Макса громкие голоса.

         – Я не могу! – кричала Лора. – Понимаешь ты, не мо-гу!!!

         – Ну что я могу сделать, что?! – орал в ответ Макс. – Прекрати орать!

         – Господи, ты не понимаешь! Ты не знаешь, что это такое!

         – Ты же кололась недавно.

         – Да когда недавно! – завывала пароходным гудком Лора. – Двенадцать часов прошло.

         Макс сочно выругался, и Вадим услышал звук оплеухи. Лора вскрикнула и горько заплакала.

         – Ну что ты хочешь от меня, что? Что я должен сделать? Помолиться Богу, чтобы он прекратил снег? Приедут добрые дяденьки чешские полицаи и увезут нас всех в комфортабельную чешскую тюрьму. И обколют тебя твоим ширевом по самую жопу. Заткнись, говорю!

         Но Лора продолжала скулить, как побитый щенок.

         – Максик, миленький, я тебя умоляю, – всхлипывала она. – Поищи там.

         – Совсем о...ла?

         – Да я уже весь дом с утра обшарила. Везде, даже в подвале и на чердаке. Все шкафы, все чуланы. Должен же у него быть запас. Наверно, в его комнате. Но туда... Макс, я боюсь!

         – Значит, плохо еще ломает. К вечеру прижмет, так и в карманы к нему заглянешь.

         – Ну пожа-а-алуйста!

         – А потом мои пальчики будут везде, и, разумеется, решат, что это я Савченко убил, а потом искал что-то.

         – Перчатки надень.

         – Ну просто журнал «Крокодил»! Иди ты в задницу! Послушай, милая моя, я вообще тебя не понимаю. Ты когда сюда ехала, как собиралась решать свои наркотические проблемы? Ни словечком ведь не обмолвилась: где же я, мол, морфий буду брать? Или ты заранее знала, что Генка колется?

         Лора даже всхлипывать перестала, но Макс уже завелся не на шутку:

         – Что молчишь? Нет, ты уж мне ответь, пожалуйста, будь ласка!

         Тут Вадим услышал какой-то шум и возню, похоже, за стеной назревала небольшая драка.

         – Говори, стерва! – шипел Макс.

         – Ладно, – сдалась Лора. – Какая теперь разница. Я не хотела ехать. Но Генка позвонил мне, накануне того дня, когда ты получил факс. И сказал, что я должна уговорить тебя. Что мы непременно должны приехать. Я послала его в... далекую страну, и тогда он сказал... Он сказал, что...

         – Ну, не тяни кота за яйца! Что сказал?

         – Что если мы не приедем, то наш грязный секретик станет достоянием общественности. Это его слова, так и сказал: грязный секретик. Я сказала про наркотики, но он успокоил, мол, с этим все будет в порядке, если я буду хорошо себя вести.

         – Та-ак... – протянул Макс. – Что значит «хорошо себя вести»? Делать ему минет на ночь?

         – Не знаю. Ничего такого он не требовал. Только на Карловом мосту тогда на ухо сказал, что если я не заткнусь, то больше ничего не получу.

         – Ладно, притворюсь, что поверил. Но что это, интересно, за «грязный секретик»? Что он имел в виду такого, что ты тут же согласилась?

         Вадим топтался с ноги на ногу, машинально включая и выключая фонарик. Дорого бы он дал, чтобы увидеть в этот момент лицо Лоры, которая не спешила с ответом.

         – Нет у меня никаких грязных секретиков, – наконец буркнула она. – Если честно, я подумала про тебя. Может, у тебя есть?

         – Нет! – слишком быстро выпалил Макс, и эту поспешность заметил не только он.

         – Врешь! – совсем другим голосом сказала Лора. Вадим так и видел ее прищуренные в ниточку глаза. – Врешь! Есть у тебя такой секрет. Ты думал, я ничего не знаю? Не знаю, что ты?..

         Вадим, у которого от долгого сидения на краю ванны, затекли ноги, неловко пошевелился, фонарик выскользнул из руки и с грохотом упал на кафельный пол. Через мгновение распахнулась дверь – на пороге стоял Макс, из-за его спины выглядывала разъяренная Лора.

         – Та-ак... – протянул Макс.

         – Ребята, честное слово... – Вадим почувствовал себя круглым идиотом. – Я не собирался подслушивать. Оксана заняла тот душ, вот я и...

         – Значит, ты все слышал, – то ли спросил, то ли констатировал факт Макс. – Это хорошо. Насколько я помню, ты тоже не хотел сюда ехать. А Ксана тебя уговорила. Может, Савченко и ей звонил?

         Из душа напротив, держа в руках прозрачную косметичку с туалетными принадлежностями, вышла Оксана.

         – Что за вопли? – поинтересовалась она.

         – Ксюша, на минутку, – вкрадчиво позвал ее Макс. – Скажи, пожалуйста, еще раз, почему ты уговаривала Вадима приехать сюда?

         – Вы что, совсем того? – Оксана густо покраснела. – Я, кажется, русским языком сказала.

         – Нет, это понятно, но не было ли еще какого-нибудь, так сказать, побудительного мотива?

         – Скажи просто, тебе звонил Савченко? – перебила Лора.

         Она сидела на корточках, закрыв глаза и прижавшись затылком к стене. Лицо без косметики было какого-то землистого цвета, все его черты неприятно заострились. Волосы спутанными прядями неряшливо свисали на грудь. Тонкие длинные пальцы мелко подрагивали.

         Оксана молчала, опустив глаза и покусывая губу.

         – Для тех, которые на бронепоезде, объясняю, – все так же, с закрытыми глазами, через силу сказала Лора. – Савченко позвонил мне и сказал, что я должна уговорить Макса приехать, иначе он начнет рассказывать направо и налево какую-то страшную тайну. Уж не знаю, про меня или про него. Правда, Максика уговаривать не пришлось, он и сам задумал Геныча урыть. Вот мы и думаем, может, он и тебе позвонил?

         – А это что-то меняет? Ну, позвонил.

         Вадим зажмурился так, что в голове что-то противно зашуршало, а под веками побежали огненные кляксы.

         Ну сколько раз твердили миру! Ведь чудовищная банальность: все тайное рано или поздно становится явным. Так нет! Молчал, идиот! А теперь поздно откровенничать, надо молчать дальше.

         – И что? – недобро ухмыльнулся Макс.

         – Да то же самое.

         – Понятно. Короче, любезные, что мы имеем? У каждого из нас в загашнике хранится, как выразился наш покойный друг, грязный секретик. Пресловутый скелет в шкафу.

         – У меня – нет! – запротестовала Лора. Слишком горячо запротестовала.

         – Да ладно! – махнул рукой Макс. – Савченко эти наши секретики каким-то образом вызнал. Как – это уже второй вопрос. И выманил нас ими сюда. Спрашивается, зачем? Что ему от нас было нужно? Думаю, никто уже всерьез не воспринимает его стремление помириться?

         – Мне кажется, он просто не успел, – предположил Вадим, присаживаясь на ступеньку лестницы. – Похоже, всем своим поведением он готовил почву. Но вот для чего? Не знаю как вам, а мне просто в голову ничего не лезет. Втянуть нас в какой-то криминал? Но не слишком уж сложно?

         – Не забывай, Вадик, он наркоман, – тихо сказала Лора. – У него своя логика. И потом, ты же не знаешь, о чем он разговаривал с каждым из нас. Может быть, кто-то просто решил его... остановить?

         – Скажите только одну вещь, по возможности честно, – попросил Вадим. – Я не прошу излагать подробности, но скажите, он шантажировал кого-нибудь из вас?

         Ветер взвыл с удвоенной силой, где-то хлопнула плохо закрепленная ставня.

         – Черт, нас скоро занесет по самую крышу. И будет здесь не один труп, а целых семеро, – вместо ответа пробормотала под нос Лора. – А может, останется только один. Знаете, как выращивают крысоеда? Сажают в бочку несколько крыс и не дают им еды. Остается одна, самая сильная, которая сжирает остальных. А потом ее выпускают, и она каннибальничает. В смысле ловит и жрет крыс. Ладно, – она встала, и ее шатнуло, как пьяную. – Генка действительно мне угрожал. Но вся фишка в том, что он не сказал, что ему нужно.

         – Со мной он тоже говорил, – неохотно признался Макс. – И тоже ничего не требовал. Просто сказал: я все знаю, но могут ведь узнать и другие. Я спросил, что ему надо, но он не ответил. Просто заговорил о чем-то другом.

         – Во-во! – насмешливо улыбнулась Лора. – А какую девочку из себя строил! Нет, мол, у меня грязных секретиков. У всех есть, об этом еще папа Мюллер говорил.

         – Что ты хочешь этим сказать? – Макс побагровел, превзойдя цветом свой вишневый, связанный крупной английской резинкой свитер.

         – Да ничего особенного. С тобой, Вадик, он тоже разговаривал, я уверена, иначе ты бы не спрашивал. А вот как он Ксюню раскручивал, я даже слышала. И видела.

         – Что?! – задохнулась Оксана. – Что ты слышала?

         – Да не трясись, не знаю я твои тайны. Просто вы с ним на лыжах катались, а я по дорожке гуляла. И ваши голоса услышала. Выглядываю из-за кустика, а у вас крутая разборка идет. Генка лыбится, а ты в хамелеона играешь: то побелеешь, то покраснеешь, то позеленеешь. А потом спрашиваешь: откуда ты об этом узнал. А Генка: да так, поспрашал кое у кого. Не боишься, спрашивает Ксюня. А он: да что ты, Ксюша, нет, конечно, где нашему теляти волка забодати.

         – Твою мать! – Оксана со злостью пнула ногой резную балясину.

         – Слушайте, а где Мишка с Лидкой? – пришел ей на выручку Вадим. – Давайте уж и их заодно спросим.

         В комнате Одинцовых не оказалось. Кое-как заправленная постель, скомканное полотенце в кресле, разбросанная по стульям одежда вперемешку с косметикой, глянцевыми журналами и фантиками от конфет. В углу разинул пасть один из гигантских чемоданов, напоминающий зевающего бегемота.

         – Наверно, они внизу, куда им еще деваться.

         – Если, конечно, Лидочка, не захотела посмотреть на горы, – хмыкнула Лора. – Хотя...

         – Послушай, а что ты имела в виду, когда говорила об этом ночью? – Вадим вспомнил, о чем хотел ее спросить.

         Но ответить Лора не успела, потому что снизу раздался истошный визг. Не сговариваясь, все четверо бросились к лестнице.

                                                            * * *

                                                                           26 декабря 1999 года

         – Вон там площадь И Пэ Павлова. Того самого, который резал собачек. Честное слово, так и называется: И Пэ Павлова. И станция метро. А там улица На бойишти. Туда мы и едем.

         Генка, похоже, отошел и от вчерашнего и от утреннего, потому что болтал вполне бойко.

         – Что значит «У калиха»? – спросил Миша.

         – «У чаши». Чаша – это символ гуситов. Хотя пивная эта, конечно, не такая старая. Просто стилизована под старину. Все это описано у Гашека, если вам известно, кто это такой. И даже есть портрет Франца Иосифа.

         – А пиво там какое? Плзйньское? – вполне мирно поинтересовалась Лора.

         – Не плзйньское, а пґлзеньское, – взвился Генка. – На лударение, а не на е. Меня аж колотит, когда слышу: Брну, Плзйнь.

         – Начинается, – вздохнула Лора. – Ну и колотись себе на здоровье, пока башку не пробьешь.

         Они остановились у ничем не примечательного с виду здания и вошли в пивную. Густой табачный дым, гомон, музыка. Длинные деревянные столы, за которыми сидела вполне респектабельная публика, такие же длинные деревянные скамьи. Беленые стены, на которых красовались изображения Швейка и всевозможные надписи. Официанты, которые словно чудом сохранились с прошлого века. Вадим с жадностью впитывал в себя впечатления, словно пытался навсегда запечатлеть в памяти самую крохотную деталь.

         – Вон туда, в уголок, – Генка кивнул на стол, из-за которого вставала шумная компания. Вадим успел заметить, как они распихивают по карманам картонные подставочки под кружки с изображением все того же Швейка, и подумал, что это, наверно, туристы.

         – Это Франц Иосиф? Австрийский император? – Вадим кивнул на портрет малосимпатичного субъекта.

         – Йозеф, – поправил Генка. – А вон там видишь оркестрион? Он играет «Za Cisбře Pбna», то есть «За господина императора» – австрийский гимн. Ладно, что закажем к пиву? Мясные крошки в томатном соусе? – он подмигнул Вадиму, прекрасно понимая, что для остальных его юмор недоступен. – Ладно, шучу. Рекомендую кнедлики.

         – Фы-ы! – скривилась Лора. – Мы уже этопопробовали. Здесь есть какое-нибудь копченое мясо?

         После первой же кружки замечательного, как сказал Миша, оптимистического «Праздроя» веселье пошло как по маслу. Тем более Савченко молчал. Он почти ничего не ел, только часто прихлебывал пиво из высокой кружки.

         – Ты же за рулем, – спохватился Вадим, который сидел рядом с ним.

         – Плевать! – мрачно буркнул Генка. – Вызовем такси.

         – Не влезем.

         – Плевать! Вызовем два такси.

         – А машина?

         – Оставим здесь. Завтра заберу.

         – Не угонят?

         – Во-первых, ее можно угнать только тягачом, а во-вторых, она застрахована. Если что, Хлапик не обидится. Просим вас, – он махнул официанту, – Ješte pivo, uzené а okurkový salát 7.

         Стопки картонных подставочек перед ними росли. Пиво пилось как-то легко и незаметно. Копченая свинина таяла во рту. Макс очень быстро набрался и дремал, положив голову на руки. Лора танцевала вот уже третий танец подряд с каким-то толстопузым чехом пенсионного возраста. Чех подпевал музыке: «Тра-ла-ла-ла!», а руки его так и норовили сползти с Лориной талии чуть ниже. Сама Лора только довольно хихикала. Оксана и Лида оживленно что-то обсуждали, вполне возможно, что перемывали кости Лоре. Миша глазел по сторонам.

         – Я пытаюсь представить себе, что я Швейк, – пояснил он. – Но не получается.

         – Скажи, Вадик, – вдруг тихо и очень серьезно спросил Генка, наклонясь к нему. – Что ты думаешь о... смерти?

         Он спросил это так, словно интересовался его мнением о своей новой подружке.

         – То есть? – не понял Вадим.

         – Ну что тут непонятного? Что ты думаешь о смерти? Какая она?

         – Ты в философском плане или в практическом? – пытался отшутиться Вадим – уж больно неподходящей показалась ему эта тема здесь, в шумном, прокуренном кабачке, над кружкой пенного пива.

         Но Савченко был не расположен шутить. Его глаза блестели каким-то фанатическим блеском. Вадим снова вспомнил сцену во дворике.

         – Во всех, Вадик, во всех смыслах. Скажи, ты веришь в Бога?

         – Верю, что Бог есть, но в церковь не хожу. Принципиально. Как и большинство. Мне кажется, верить можно и так, без топтания в Боговой прихожей.

         – А вот я не верю. Жаль, но не верю. Не могу.

         – Почему жаль?

         – Потому что тому, кто верит, легче умирать. Так все-таки, что ты думаешь о смерти? – настаивал Генка, вцепившись в Вадимов рукав.

         – Да ничего особенного. Тело сгниет, душа останется. Только и всего.

         Вадиму было что сказать о смерти. Не то чтобы он был так увлечен этой темой, но в силу профессии не мог о ней не задумываться. И все же говорить об этом всерьез с Генкой, зная, что тот действительно скоро умрет – долго ли живут наркоманы! –  никак не мог.

         – И тебе не страшно?

         – Страшно, конечно. Но я не думаю об этом. Стараюсь не думать.

         – Как можно не думать? – возмутился Генка. – А может, ты выйдешь отсюда, и тебя собьет грузовик с отказавшими тормозами. Или вот возьмешь сейчас, сию секунду, и поперхнешься пивом.

         – Типун тебе на язык! – пробормотал Вадим, машинально отодвигая кружку, из которой собирался отхлебнуть. – Страшна неизвестность, Гена. Страшно оставить все, что имеешь, и уйти в эту самую неизвестность. Страшна необратимость.

         – Необратимость, – повторил Генка, словно пробуя слово на вкус. – Необратимость... Если бы только смерть была необратима. Часто необратима жизнь.

         – В смысле?

         – Когда ничего нельзя исправить.

         – Если ты о том, что сделал нам, – поднял вдруг голову Макс, – так ты и не пытаешься. Ну и хрен с тобой. Мы напьемся пива по самое не хочу и уедем обратно. А ты сиди в своей благословенной Чехии, жуй воспоминания, колись и философствуй.

         – Ты хочешь сказать, что я...

         – А что, ты хочешь сказать, что нет? Что ты не ширяешься? Ха и еще раз ха! Да на тебе метровыми буквами написано: «Я – наркоша!».

         Тут Максу стало плохо. Вадим хотел помочь, но Генка неожиданно твердо отстранил его и сам потащил Макса в туалет. Их не было довольно долго.

         – Может, пойти посмотреть, что там? – начала волноваться Лора. – Вадик, сходи глянь.

         Но не успел Вадим сделать и нескольких шагов по направлению к туалету, как Макс и Генка вернулись. Макс был бледен, но в этом ничего удивительного не было. Удивительным было то, что он выглядел абсолютно трезвым. На его лице был написан то ли ужас, то ли крайнее потрясение. А Генка... Генка улыбался все той же дьявольской улыбкой.

         – Prosím vás, objednejte mi taxi. Dva taxi 8, – кивнул он официанту.

                                                            * * *

«...Мысли путались, боль не давала сосредоточиться. Я просто не мог больше терпеть.

         И вот я сидел там и смотрел, как проступает пережатая жгутом вена, как входит в нее игла, как поршень медленно впрыскивает порцию смерти. Совсем маленькую порцию. От которой умирает лишь боль. Умирает, но скоро воскреснет вновь. Потому что боль не может умереть по-настоящему, пока жив человек. Когда-то я считал, что Бог у каждого в душе, у каждого свой. Так и смерть у каждого своя. Она умирает вместе с человеком и возвращается – точно так же, как душа возвращается к Богу, – к своей создательнице, Всеобщей Смерти.

         Перечитал написанное и поразился. Вот так и Лорка рисовала свои лиловые кляксы, сквозь которые проглядывал зловещий оскал. Зачем я уговорил ее попробовать уколоться? Я ненавидел весь свет. За что? За то, что я умру, а они останутся, будут жить, дышать, любить. Пусть недолго, на несколько лет дольше, чем я, но что значат несколько лет для того, кто должен умереть?

         Я помню страх, который испытал, когда узнал, что на Кавказе погиб мой одноклассник, Алексей Тимаев. Сколько нам тогда было? Восемнадцать? Девятнадцать? Он сорвался со скалы. Было жарко, его долго искали... Я не мог поверить. Казалось, мы вечны, уходят другие, уходят иные – иным дорогие, а с нами такого случиться не может – поможет судьба, и удача поможет...

         Это было невероятно, чудовищно. И все-таки я в конце концов поверил в это. Поверил, когда родственники, знакомые стали уходить один за другим. Алексей просто был первым. Но я?.. Разве могу умереть я? Почему это случилось со мной? Почему смерть подошла вплотную, так неожиданно? Неожиданно? Но разве бывает смерть ожиданная? Наверно, бывает. Даже точно бывает. Но и ожидание ее приходит внезапно...»

                                                            * * *

                                                                                              1995 год

         Лида Усова считала свою жизнь скучной донельзя. Со всеми что-то происходило. Со всеми – но только не с ней. А у нее – скучный дом, скучные родители, скучная учеба, скучные подруги. Разве что книги – в них была совсем другая жизнь, яркая, насыщенная событиями. Она глотала их пачками: фантастику, приключения и путешествия, любовные романы. Пока глаза бегали по строчкам, все было просто замечательно. Но стоило закрыть книгу – и серая неприглядность обыденности подступала вплотную. Хотелось выть, топать ногами и... сделать что-нибудь такое, что коренным образом изменило бы все. Но не так-то это оказалось просто. Путешествовать по миру было не на что – Лидина семья жила довольно скромно. Будущая профессия тоже не предполагала ничего захватывающего, поскольку география путешествий и география в школе – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Впрочем, Лида вообще не испытывала тяги к какому-либо роду деятельности. Если уж не дано ей пережить захватывающие приключения наяву, так хоть бы читать о них с утра до вечера. Или, на худой конец, телевизор смотреть. А кушать тогда на что?

Оставалось только влюбиться. Самым роковым образом. Вдрызг, в хлам, вразнос. Со слезами, безумствами, побегами на край света по пожарной лестнице. Чтобы разбивались сердца и семьи. Чтобы было что вспомнить на склоне лет. Чтобы внуки сказали: «А наша-то бабка была о-го-го!»

Но и с этим дела обстояли не лучшим образом. Нет, мальчики на нее внимание обращали, начиная с младших классов. Все-таки она была довольно красивой девочкой, к тому же не злой и не слишком глупой. Но почему-то, по какому-то роковому обстоятельству, это были скучныемальчики. Мальчики, которые хорошо учились, примерно себя вели и никогда не огорчали родителей и учителей.

В шестом классе Лида попробовала влюбить себя в хулигана Женьку из параллельного класса. С трудом, но вышло. К несчастью, Женька тоже обратил на нее внимание. Примерно месяц Лида была почти счастлива, но потом просто взвыла от нестерпимой скуки: он скучно курил, скучно плевался и скучно матерился. Вот и вся романтика.

Принц появился, когда Лида совсем уж было отчаялась. Ей тогда исполнилось двадцать, и она училась на третьем курсе. Французский в ее группе преподавал молодой доцент Константин Павлович, высокий, темноглазый, немного картавый – настоящий француз. Говорили, что его дальний предок – наполеоновский офицер, который после войны 1812 года остался жить в России. Это было так волнующе... Еще говорили, что он страшный бабник и не пропускает ни одной смазливой студентки. Это тоже волновало – как же, скверная репутация!

Зачет в зимнюю сессию Лида завалила. Она так волновалась под его пристальным взглядом, что забывала самые простые слова, глотала предлоги и путала сцепление со связыванием.

– Приходите еще, – пригласил доцент, возвращая ей зачетку.

Вместо того чтобы готовиться, Лида одурелым взором таращилась в потолок, который казался ей звездным небом, и шептала: «Костя... Константин...» Она перестала есть, спать и за несколько дней превратилась в светящееся изнутри привидение с огромными мерцающими глазами.

Большое помещение кафедры иностранных языков было разделено шкафами на небольшие закутки – для каждого преподавателя свой.

– Садитесь, – Константин Павлович кивнул на пыточное место рядом с массивным допотопным столом.

Как во сне, как в восхитительном кошмаре, Лида опустилась, а точнее, шлепнулась на стул. Ей казалось, что они одни во всей Вселенной. Он мучил ее долго, очень долго, но ей хотелось, чтобы он не отпускал ее вообще. Вот так и сидеть бы до скончания века, отвечать, разумеется, по-французски, на его вопросы по теме «Моя комната» и «Моя будущая профессия».

– Кажется, в прошлый раз вы плавали на грамматике, – строго изрек Константин Павлович и вдруг накрыл ее руку своей. – И на фонетике. Скажите, вы слышали что-нибудь о розовых ежах 9?

– О розовых ежах? – пролепетала Лида, краснея от ушей до пяток, и опускаясь в океан блаженства.

– Константин Павлович, вы совсем замордовали девушку! – раздался из-за шкафа скрипучий голос зав кафедрой. – Она географ и не обязана знать о розовых ежах. Поставьте ей зачет и отпустите, уже поздно.

Они вышли вместе.

– Вам куда? – спросил Константин Павлович.

– На Черную речку.

– Раз уж вы по моей вине так задержались, придется вас подвезти, – он открыл перед Лидой дверцу новенькой «девятки».

За светским разговором – об институте, о погоде, о природе – она и не заметила, что машина едет по каким-то незнакомым улицам.

– Ой, где это мы? – спохватилась она, когда Константин Павлович притормозил у панельной девятиэтажки в окружении других таких же новостроек.

– Пардон, – улыбнулся он. – Машинально приехал домой. Не волнуйтесь, сейчас отвезу вас. Или?..

Он выжидательно посмотрел на Лиду, и она задрожала, хотя в машине во всю работала печка...

Их бурный роман продолжался без малого три месяца. А потом Константин пригласил ее в кафе и за кофе с коньяком обстоятельно объяснил, что их отношения зашли слишком далеко. Вернее, она стала воспринимать происходящее слишком всерьез. А он мужчина молодой и в ближайшей перспективе обзаводиться семьей не намерен. У нее все еще впереди, вот встретит подходящего парня, выйдет за него замуж, родит детей...

Лида никак не могла поверить, что все кончилось вот так, вдруг. «Здравствуйте... Константин Павлович!» – кидалась она навстречу ему, едва завидев в институтском коридоре. «Здравствуйте, Лида», – равнодушно отвечал он и отворачивался. А потом сажал в машину очередную симпатичную дурочку.

Перед началом летней сессии разразился скандал. Одна из брошенных Константином девиц пришла к декану с заявлением, что доцент кафедры иностранных языков Клоде Константин Павлович, используя свое служебное положение, принуждал ее, бедную, к интимным отношениям. В особо извращенной форме. Девчонка была той еще оторвой, которую и принуждать ни к чему необходимости не было, но ей просто захотелось слегка отомстить. Во избежание неприятностей, Константину порекомендовали срочно уйти, не дожидаясь окончания семестра.

Лида решила морально поддержать опального донжуана и отправилась к нему домой. Дверь ей открыла размалеванная девица с метровыми ногами.