Текст книги "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Да. Я у него была. Но его не видела.

– Это как? – не понял Вадим.

– Да так. Открыла дверь, смотрю: в комнате никого. Я и вышла.

– Ничего не понимаю. Если он уже был убит, ты не могла его не увидеть. Хотя...

Он вспомнил, как сам открыл дверь комнаты и ему показалось, что комната пуста. И только сделав пару шагов, увидел ногу в домашнем тапке, с задравшейся брючиной. Если смотреть от двери, кровать закрывала всю середину комнаты. И нет ничего удивительного, что Оксана, которая была на двадцать с лишним сантиметров ниже Вадима, не увидела с порога лежащего на полу у кровати Генку. Все дело в угле зрения.

– Да, ты вполне могла его и не заметить. Значит, или Макс, или Лора, или Лида.

Странно. Только что он был на сто процентов уверен, что Генку убила Оксана. Но стоило ей сказать: это не я, я думала, что это ты... А ведь это всего лишь слова. Но он ей верил. И не только потому, что хотел верить. Просто он знал: этот так. Наверно, то же было и с Оксаной. Она верила ему. Она знала: он не виновен.

– Понимаешь... – Оксана помешивала ложечкой остатки кофе в чашке. – Я зашла в комнату, и мне показалось, что там никого нет. Потом я вышла на лестницу, позвала тебя. Кто-то поднялся по лестнице, постоял в коридоре. Открылась дверь напротив. А через несколько минут появился ты. Совершенно не в себе. Я же не знала тогда, в чем дело. Думала, ты в очередной раз поругался с Генкой. А потом... Кто еще, кроме тебя, мог это сделать? Мне даже в голову не приходило, что, когда я заглянула к нему, он был уже мертв. Я не знала, что делать. Поэтому, наверно, и вела себя, как идиотка. И не поняла ничего. Психолог называется. Да, замечательно меня учили.

– Сапожник без сапог, – поддел ее Вадим. – Ладно, продолжай, – добавил он, видя, что Оксана хочет сказать еще что-то.

– Когда мы с Генкой ругались на горе, он сказал, что в доме есть кое-что... Ну, компра, одним словом. Конечно, я только и думала о том, как бы это найти. Поэтому и за промедолом пошла. А там тетрадочка. Прямо на виду. Под газеткой. Я ее за пояс и в шкаф спрятала. Ну, тот, который в коридоре. Все прочитать думала, но момента не было. Ночью встала, пошла на кухню... И окончательно убедилась, что это ты.

– Когда прочитала обо мне?

– Да нет, – отмахнулась Оксана. – По сравнению с другими ты мало чем выделялся. Просто там была копия Генкиного завещания. Я ее тоже сожгла.

– Зачем?

– Дело в том, что завещание заверил Панч.

– Так... Понятно.

Валерка Панин был однокурсником Вадима и Генки. Несколько лет назад он стал нотариусом, и оба неоднократно прибегали к его услугам. Наверняка Оксана решила, что Вадим каким-то образом узнал у Валерки о содержании завещания и решил, совмещая приятное с полезным, поправить материальное положение. Деньги-то ой как нужны.

– Знаешь, Ксан, если все дело в этом... – задумчиво сказал Вадим. – Если другой причины не было, то у меня есть кой-какие соображения по этому поводу. Дело в том, что я познакомил Панча с Максом, еще когда он не был нотариусом. И у них сложились самые тесные отношения. Гораздо более тесные, чем у меня с Панчем. Мы-то с ним больше деловые контакты поддерживали. Вряд ли бы он стал мне от нефиг делать рассказывать, что там Савченко в завещании написал. А вот Максу – вполне может быть.

– Макс, говоришь? Что же получается тогда? После него в комнату заходили Лора и Лида. Они что, тоже не заметили труп? Или тоже...

– Струсили? Ксан, нечего смущаться. Да, я струсил. Что теперь? Лидка вполне могла промолчать – это вполне в ее натуре. А Лорка была всего сантиметров на пять-шесть выше тебя. Она могла и не увидеть. К тому же, это ведь слова Макса, что после его визита Генка еще был жив, что он сказал что-то Лидке. Я видел его совершенно никаким. Он сидел в туалете на полу. Зеленый. Почти без сознания.

– Меня удивило еще кое-что, – добавила Оксана. – Когда этот жирный клоун сказал, что дело закрыто и во всем виновата Лорка, я ждала, что Макс хотя бы для порядка возмутится. Все-таки несколько лет вместе жили. Ан нет. Лорка так Лорка.

– Да и не заметил я, что он слишком сильно переживал из-за того, что с ней случилось. Даже про великую любовь к тебе не постеснялся сказать.

– Да ладно тебе! – Оксана чуть заметно покраснела. – Конечно, я видела, что он ко мне неравнодушен, но не более того. Во всяком случае, Макс никогда себе ничего эдакого не позволял. Да и мне он не слишком нравился.

Подошла скучающая официантка в кокетливом кружевном передничке, предложила еще кофе. Оксана с сожалением покачала головой: кофе оказался горячим, крепким и ароматным, хотелось еще, но денег осталось в обрез. Когда официантка отошла, Вадим закурил. Глядя, как струйки дыма сталкиваются, поднимаясь вверх, он сказал:

– А ведь он вполне мог убить Лору. Помнишь... Нет, ты, кажется, этого, не слышала, была в душе. А я слышал. Ей тогда было плохо, ее ломало, и она, видимо, плохо понимала, что говорит. Она крикнула Максу, что знает о нем что-то такое...

– Да, – кивнула Оксана. – Она тогда и мне сказала, что слышала наш с Генкой разговор на горе.

– И Макс вполне мог вкатить ей двойную дозу. Она ему доверяла.

Оксана закусила губу, словно никак не могла решиться на что-то.

– Струсил, говоришь? – спросила она наконец. – Так вот, я тоже струсила. Лору никто не убивал.

– Значит, она сама?

– Нет, Вадим. Это был, можно сказать, несчастный случай.

– Как?

– Да так. Она пошла с коробкой наверх, а я вышла в туалет. Смотрю, она сидит на лестнице, к стене привалилась. Бледная, пот катится. Я ее подхватила, затащила к ним в комнату. Она ампулу схватила, носик сломала, палец порезала. Сделай мне укол, говорит. А сама на кровать упала, глаза закрыла, еле дышит. Я шприц набрала. Давай, говорю, под кожу, промедол можно. Нет, отвечает, я в вену привыкла. Я уже колоть хотела, а она глаза открыла, мутные такие, посмотрела и говорит: ты мало набрала. Как мало? Да так. Надо две ампулы. Эти меньше. Раньше шприц был почти наполовину полный, а сейчас совсем мало. Ну, я подумала, что ей виднее, набрала вторую. Уколола, жгут сняла. Она, вроде, отходить начала, порозовела немного, улыбнулась даже. А потом вдруг глаза закатила и захрипела. Я: «Лора, Лора!». А она не дышит. И пульса нет. Вот тут я и сдрейфила. Аж ноги затряслись. И руки. Представь себе!

– Да уж, представляю.

– Где там представляешь! После того, как она вопила, что все обо мне знает, я делаю ей укольчик – и она немножечко умирает. Думаешь, кто-нибудь поверил бы, что я ни при чем? Вот я и старалась, делала ей искусственное дыхание, хотя знала, что она давно уже умерла. А перед тем все ампулы вытерла, шприц. Ее отпечатки поставила. Чудо еще, что Макс не зашел в это время.

– Да-а, – только и мог сказать Вадим. – Значит, все-таки передозировка?

– Трудно сказать. Я потом в мусорном ведре порылась и нашла точно такую же ампулу. И шприц. Только вот шприц этот был не на пять кубиков, а совсем маленький, где-то на два с половиной. Я таких раньше и не видела. Наверно, инсулиновый. Очень тонкая игла.

– Она что же, не заметила, что шприц вдвое больше? – удивился Вадим.

– Наверно, ей было так плохо, что она уже плохо соображала. Увидела только, что жидкости совсем мало, решила, что ампулы меньше объемом. А что касается передозировки... Там был один миллилитр однопроцентного раствора. Две ампулы – два миллилитра. То есть две сотые грамма. Я плохо помню, но, кажется, максимальная разовая доза – пять сотых. Нам говорили на гражданской обороне. Да и с лыжами приходилось на всякий случай сильное обезболивающее брать.

– Тогда почему она умерла?

– Не знаю. Может, потому что с морфина на промедол перешла. Или какая-то непереносимость. Она все время, как в Прагу приехали, плохо себя чувствовала. А тут большая доза. Промедол может вызывать угнетение дыхания. Организм ослабленный. Ну что, пойдем?

Они расплатились и вышли.

– Скажи, Ксан, – Вадим взял ее за руку, – А зачем ты все-таки страницы вырвала? Ты же совершенно конкретно подставилась.

– Это был какой-то импульс. Потом я хотела весь дневник сжечь, но не успела. Сначала ты пришел, потом Мишка проснулся. В общем, не вышло.

– Оксана...

Вадим замолчал. Сердце готово было выпрыгнуть и лягушкой ускакать за деревья.

– Теперь ты знаешь обо мне...

– Там было написано, что ты взял у бандитов деньги и не стал защищать своего клиента. Его посадили, а потом кто-то на зоне его убил...

Многоточие в конце фразы было достаточно явственным. То ли Оксана ждала комментариев, то ли затруднялась высказать свое отношение.

– Все так, – с трудом, словно вытягивая из колодца многопудовый груз, начал Вадим. – Мы с тобой тогда только поженились. Я выиграл подряд несколько довольно сложных дел, начали появляться серьезные клиенты. И стал как-то забывать, что долг адвоката не оправдать виновного, а защитить невинного. А тот, кто виноват... Он должен получить ровно столько, сколько заслужил, не больше и не меньше. Я всегда так думал. Впрочем, большинство адвокатов засмеяли бы меня, попробуй я только заикнуться об этом. Горобец был банальным вором, который где-то перебежал дорожку волчаре покрупнее. Я вполне мог его вытащить, даже без особого труда. Улики были совершенно смешные, доказательств практически никаких. Да он и не был виноват. В тот раз не был – его фактически подставили, свои же. А гонорар светил солидный. Я уже мысленно пил шампанское. Только вот в разгар этих приятных мыслей приехал на «Мерсе» тот самый волчара по фамилии Валитов. Лощеный такой, с идеальным пробором, в белом костюме. «Вадим Аркадьевич, – говорит и ключики на пальце крутит, – вы должны проиграть это дело». «Это как?» – спрашиваю. «Да так. Я вам заплачу. Хорошо заплачу. Горобец нужен мне в тюрьме, иначе он элементарно смоется. Ищи его потом». – «А если я откажусь?» – «Говорят, вы недавно женились? Это хорошо...» Что я мог сделать? Пойти в милицию? И я буквально сдал процесс. Надо мной смеялись, меня полоскали, как грязную тряпку. Представляешь, что случилось с моей репутацией? Горобцу дали восемь лет. А через месяц его тихонечко задушили во сне. Я говорил себе, что совершенно тут ни при чем. Что его убрали бы и на воле. Вспоминал Жеглова: «Вор должен сидеть в тюрьме!» Но как-то слабо получалось. Все время думал о том, что это я отправил его на смерть. Что если бы я выполнил свой долг, может быть, все было бы по-другому. А сколько раз я хотел рассказать об этом тебе. Не смог. Слишком стыдно было.

Оксана осторожно высвободила свою руку и положила ее в карман. Несколько минут она шла молча, пристально разглядывая песок под ногами. Потом резко вздернула подбородок и посмотрела Вадиму прямо в глаза:

– Скажи, а если б не было меня, ты согласился бы?

– Не знаю. Хотелось бы побить себя пятками в грудь и заявить: «Никогда!» Но не уверен, что это будет правда. Человек слаб.

– Да уж! – вздохнула Оксана. – Рассказать тебе... мой секрет?

– Ты уверена, что хочешь? – осторожно спросил Вадим. Сам он был не уверен в этом. Точно так же, как не был уверен, что хочет его знать. Но отказаться и продолжать ловить себя на мысли о том, что есть в ее жизни что-то тайное для нее, какой-то подводный камень... Уж лучше пусть расскажет.

– Я хочу покончить со всем этим! – отрезала Оксана. – Слушай. Когда мы с тобой познакомились, я жила с одним человеком. Его звали Денис Локтионов.

– Подожди, ты же говорила, что у тебя был роман с каким-то Денисом, но вы расстались задолго до нашего знакомства.

– Да, это так. Он меня бросил. И я пыталась покончить с собой.

– Так значит, эти шрамы не от разбитого стекла?

– Конечно, нет. Так вот, через какое-то время мы сошлись снова. Я его простила. А через полгода мы познакомились с тобой. Я пыталась сидеть на двух стульях сразу. Не понимая, что для этого надо иметь как минимум резиновую задницу. Понимаешь, Вадик, я просто панически боялась снова остаться в одиночестве. Мне хотелось быть с тобой, но ты как-то высказался, что предпочитаешь холостую жизнь.

– Похоже, мы с тобой уже не в первый раз совершенно не поняли друг друга, – с горечью усмехнулся Вадим. – Разве ты не помнишь свои завиральные теории о независимости?

– Я боялась, что мое желание обзавестись колечком написано у меня на лбу метровыми буквами. Обычно мужчинам это не слишком нравится. Денис категорически не хотел на мне жениться. Ему и так было неплохо.

– Не надо было судить обо всех по своему Денису. Я как раз хотел на тебе жениться, почти с самой первой встречи. Ну, может, со второй. А тут такое заявление. Пришлось соответствовать. Чтобы ты меня не бросила.

– Кошмар! – простонала Оксана. – Ладно, это еще не все. Далеко не все. Денис начинает собираться в Канаду. На постоянное местожительство. А я в это узнаю, что... что беременна.

– Что?! – Вадим так и встал, словно налетел на стену. – И...

– Не спрашивай! Я не знаю, чей это был ребенок. И вот жду, чем дело кончится.

– Ничего себе! – возмутился Вадим. – Это как это: «чем дело кончится»?

– Да так. Если бы Денис сказал, что хочет взять меня с собой, я бы с ним и уехала. По-твоему, лучше было бы остаться одной, с ребенком?

– Но почему ты была так уверена, что я тебя брошу? Хотя понятно.

– Да. Кроме того... Даже если бы ты на мне женился, я бы все время думала: а вдруг это не твой ребенок.

– Ага, а с ним ты не думала бы, что это мой ребенок? Или все дело в Канаде?

– Конечно, нет! – возмутилась Оксана. – Мне никогда не хотелось жить за границей. Другое дело – остаться одной, да еще с ребенком.

– А ему ты говорила?

– Нет. Не хотела, чтобы он думал: вот, приперла пузом к стенке. И тебе не говорила. Сейчас-то я понимаю, что это было глупо, но тогда... Короче ждала я, ждала. И дождалась до двадцати недель. Благо, что особо заметно не было. А потом Денис заявил, что в Канаде я ему сто лет не нужна. Ему там уже невесту подыскали. У которой аптечная сеть по всей стране. А ты в командировку уехал. И не звонил. Тогда я стала искать врача. Меня отговаривали. Еще бы! Ребенок уже шевелиться начал. Говорили, что опасно. Что может потом детей не быть. Что вообще умереть можно. Но мне уже все равно было. Наконец нашла одного... слесаря-гинеколога. Запросил он с меня столько, что, по идее, от ужаса должен был выкидыш случиться. Но не случился. Положили меня... Это называлось частной гинекологической клиникой. Представь, поставили капельницу и ушли. Никого рядом. Схватки начались, да такие! Я ору – никто не слышит. Заглянула из коридора девчонка, которая на прием пришла. Побежала, притащила медсестру, страшно недовольную. Та на меня наорала, матом обложила и снова ушла. И только потом, когда уже все кончилось, появился врач. Поковырялся во мне – и все. Уже вечером предложили уматывать. А на следующий день на «скорой» в больницу отвезли. Еле откачали.

– Вот теперь я вспоминаю, – кивнул Вадим, снова беря Оксану за руку. – Я из Костромы приехал, а ты выглядела очень плохо, говорила, что у тебя какие-то проблемы женские.

– Да, я только из больницы вышла. В клинике сказали, что меня предупреждали о возможных последствиях, я даже бумагу такую подписала, так что – никаких претензий. Удивительно, что мне вообще удалось потом забеременеть. Врач так и сказал. Так что можешь себя особенно не грызть. Вряд ли мне вообще удалось бы доносить ребенка.

– Все, Ксюша, давай не будем больше об этом, – Вадим еще крепче сжал ее руку. – Будем считать, что еще раз начали все сначала.

– Смотри! – Оксана показывала на что-то, полускрытое деревьями. – Это же церковь. Православная церковь. Откуда она здесь?

Маленькая деревянная церквушка была похожа на грустного, одинокого человека, который неожиданно для себя оказался на чужбине. Вот он забился в уголок, сгорбился и с ужасом смотрит по сторонам, тоскуя о далекой и недосягаемой родине.

– Ее привезли в конце 20-х годов с Украины. Откуда-то с Карпат. Разобрали по бревнышку, привезли и снова собрали. Зачем? Не представляю.

– Как жаль, что она закрыта, – огорчилась Оксана. – Ведь сегодня Рождество.

Вадим говорил Генке, что, хоть и верит в Бога, но в церковь не ходит принципиально. Это была неправда. Он просто боялся. Боялся показаться чужим среди этих людей, таких разных, но тем не менее объединенных общей устремленностью к предначальному. Они были неуловимо другие. Они смогли перешагнуть через свой стыд, страх и гордыню – к покаянию. А он... Он не мог. Пока еще не мог.

– Здесь есть православная церковь, – сказал он. – Кирилла и Мефодия. Хочешь, пойдем?

– Хочу! – обрадовалась Оксана.

– Я, правда, не очень хорошо представляю, где она находится. Где-то в том районе, где был Генкин дом. Помнишь, где мы следили за ним? Ничего, найдем.

– Как ты думаешь, – спросила Оксана, когда они уже спустились с горы и шли через мост, – за Генку можно молиться в церкви? Ведь формально он не самоубийца?

– В том, что касается церкви, я совершенно темный, – вздохнул Вадим. – Но все-таки думаю, что нельзя. Он ведь сознательно провоцировал нас. Он хотел, чтобы его убили. Более того, это хуже, чем самоубийство. Он вводил нас в соблазн, а это, насколько мне известно, один из самых тяжелых грехов.

– Значит, для Генки Рождества не будет, – печально заключила Оксана.

– Для Генки – да. Но он сам выбрал свой путь. А вот для нас... Может быть.

В этот момент луч солнца наконец прорвал тучи, и Злата Прага засияла, как земля в первые дни творения.

– С Рождеством! – Вадим наклонился и поцеловал Оксану.

                                                            * * *

                                                                           8 января 2000 года

Рейс откладывали уже второй раз: в Петербурге стоял сильный туман. Хлапик, который привез их в аэропорт, хотел дождаться, когда объявят регистрацию, но в конце концов извинился и уехал, пожелав счастливого пути.

Они слонялись по аэропорту взад-вперед. Бар и магазинчик «Duty free» так и тянули к себе, словно хихикая над их пустыми карманами. Лида сидела рядом с груженой чемоданами тележкой, боясь сделать лишнее движение. Миша, ссутулясь больше обычного, стерег сумку Макса, которого по радиотрансляции вызвали в неведомом направлении уладить какие-то формальности: именно он, по документам, сопровождал тела Лоры и Генки.

На Мишу было больно смотреть: за эти дни он похудел и выглядел лет на десять старше. Оксане даже показалось, что в его черных волосах появились седые проблески. Он по-прежнему даже не смотрел в Лидину сторону. Вадим шепнул что-то на ухо Оксане и подошел к нему.

– Миш, ты придешь на похороны? – спросил он, садясь рядом на диванчик.

– Нет, – коротко ответил Миша. Он втянул голову в воротник, спрятал руки в карманы – словно пытался максимально отгородиться от внешнего мира.

– Ладно, – Вадим немного растерялся, он не ожидал такого категоричного отказа, хотя вполне мог его понять. – Дело твое. Но к нам-то ты будешь приходить?

– Нет! – снова отрезал Миша и добавил уже чуть мягче: – Прости, Вадим, но я не хочу никого из вас видеть. Просто не могу. Не обижайся.

Пожав плечами, Вадим отошел обратно к Оксане.

– Ничего, – сказал он ей вполголоса. – Отойдет. Все перетопчется. Может, и мы еще когда-нибудь приедем в Прагу. Хлапик приглашал.

– Ну так что, вы поедете за кассетами? – противным голосом, напоминающим визг металла по стеклу, поинтересовалась Лида. Она сидела поодаль, а поскольку боялась даже на шаг отойти от своей тележки, то вопила так, что на нее начали оглядываться.

– Нет, – улыбнулась Оксана. – Не поедем. Можешь взять их себе.

– Но... – оторопела Лида.

– Нам наплевать! – опередил ее Вадим, обнимая Оксану за плечи.

Краска медленно начала заливать Лидино щекастое лицо, Миша усмехнулся, и в это время наконец объявили регистрацию на их рейс.

Так уж вышло, что салон оказался полупустым, и стюардессы милостиво разрешили садиться на любые свободные места. Лида плюхнулась на первое же. Миша прошел в хвост.

Макс оказался через проход от Вадима с Оксаной. Он исподтишка наблюдал за ними, и, поймав его взгляд, Оксана, словно против воли, решила завязать разговор.

– Теперь ты, наверно, сможешь развернуть свой бизнес во всю? – спросила она.

– Нет, – каким-то погасшим голосом ответил Макс, глядя в спинку переднего кресла. – Не буду я ничего разворачивать. Продам свою долю Селицкому, квартиру продам, машину... Уеду куда-нибудь. Подальше. Не могу... – он проглотил душивший его комок и отвернулся к закрытому фильтром иллюминатору.

Оксана повернулась к Вадиму и сделала «страшные» глаза. То, что сказал Макс, а главное – как он это сказал, странным образом одновременно и подтверждало, и опровергало предположение о его виновности.

Наконец, одышливо разбежавшись, самолет взлетел. Низкие белые облака, похожие на причудливые нагромождения скал, через несколько минут скрыли разграфленные дорогами поля.

Оксана положила голову Вадиму на плечо и задремала. То, что она испытывала сейчас, было похоже на состояние после того, как лопнет огромный созревший нарыв. Еще больно и противно, но облегчение – невероятное.

Ей показалось, что кто-то смотрит на нее – пристально и грустно. Но Вадим тоже дремал. Макс смотрел в иллюминатор.

«Зря ты это сделал, Генка. Зря... А ведь ты стоял на обрыве спиной ко мне. Ждал... Я не смогла. Слава Богу, что не смогла! И все-таки спасибо тебе. Теперь я много поняла. И о себе, и о Вадьке. И о жизни вообще. Наверно, правильно говорят, что нет такого зла, которое было бы совершенно бессмысленно...»

«Прости меня, Лорочка. Как глупо все вышло. Я даже не мог сказать ничего, хотя знал: это не ты убила Генку. Ты не могла. Ты просто не могла это сделать. Уж я-то знаю».

Макс чуть не застонал, так тяжело ему было. Словно начал отходить наркоз.

«Какую чушь я нес. Делал вид, что мне все равно, лишь бы никто не догадался, как мне плохо без тебя. Даже ляпнул Ксанке, что любил ее. Зачем? Конечно, она мне нравилась, но ведь ты знаешь, что она ни в какое сравнение не идет с тобой. Что бы ты ни делала, что бы ни говорила – это все было, как грязная одежда. А ты – совсем другая. Что бы ты ни делала... Даже то, что было написано в Генкином дневнике. Для меня это не играло никакой роли.

Генка... Мне было бы его даже жаль. Гадкая такая, презрительно-снисходительная жалость. Он хотел этого. То, что он сделал со мной... Я сам виноват. Но ты, Лорка... Вот этого я ему не прощу никогда.

Лорка, Лорка, ну зачем ты сделала это?»

Макс закрыл глаза и увидел Лору – такую, какой запомнил ее в самый первый день их знакомства. Она стояла, сместив всю тяжесть тела на обтянутое джинсами бедро, щурила глаза сквозь упавшую на лицо прядь и улыбалась. И в улыбке этой, наглой и вульгарной, было что-то глубинное, потаенное. В ней была какая-то горькая мудрость, которую Лора, наверно, и сама не сознавала и которую видел он один.

Во всем виноват он один!

Если бы не тот давний случай... И зачем только им понадобились тогда эти девчонки? Покуражиться, показать силу? Если бы он не выпил столько и не начал рассказывать обо всем Генке... Ведь, если верить Генкиному дневнику, именно с этого все началось. Если бы не это, не стала бы Лорка наркоманкой. И была бы сейчас жива!

«Я обречен пережить тебя и затосковать навеки», – снова и снова вспоминал он слова Волшебника из грустной недетской сказки...

Миша сидел один, в самом хвосте, рядом с туалетом. Мимо то и дело деловито сновали страждущие, присаживались, ожидая своей очереди, рядом с ним. Ходили взад-вперед стюардессы, предлагали то напитки, то обед. Он не замечал ничего.

Ему странным образом казалось, что все вокруг перемещается – во времени и в пространстве, и только он остается на месте. Нет, телом-то перемещается, вместе с самолетом, а вот душой... Душой остается в самом начале новорожденного года, в дурацком, нелепо построенном, темном и холодном доме, рядом с трупом человека, который отнял у него самое дорогое. И ему никуда уже оттуда не деться. Никуда и никогда.

Все и всегда считали его слабаком и неудачником. Неудачником, не способным ни на что серьезное. То-то они все удивились, когда он вдруг посмел не простить Лиду. По их мнению, он должен был за здорово живешь скушать все. Кто, спрашивается, всерьез думал, что это он мог убить Генку? Да никто. Хотя и говорили: ах, все хотели и все могли. Мог он зайти через подвальную дверь, потихоньку подняться по лестнице, зайти в Генкину комнату? А потом так же потихоньку спуститься и снова выйти на улицу? Мог, конечно. Допускали эту вероятность? Теоретически – да. А на самом деле? Вот то-то. Кто, спрашивается, написал его имя на этой проклятой бумажке? Известно кто. Он и затеял-то этот спектакль только для того, чтобы узнать, подозревает ли его кто-нибудь. Лидка – не в счет, она написала это назло ему.

К чему ей было подозреватьего?

Ведь она и так знала, что это было он.

...Миша вышел из дома и захлебнулся злобным ветром, который дул, казалось, со всех сторон одновременно, выл по ущельям, швырял в лицо пригоршни холодных, острых иголок. Захотелось обратно в тепло – темное, неуютное, но тепло. Он сделал уже несколько шагов по направлению к крыльцу, но что-то удержало его. Что-то словно шептало ему: «Не ходи! Не ходи туда!»

«Надо же посмотреть, в чем дело! – сказал он себе, уже соглашаясь. – Может, просто где-то обрыв?»

Тропинка уже скрылась под снегом. Луч фонарика словно буравил тоннель в сплошной белой стене. То и дело проваливаясь, где по колено, где выше, Миша шел от столба к столбу. Задрав голову, щурясь от летящего в глаза снега, он пытался рассмотреть черную нитку провода. Но все было в порядке.

Значит, обрыв или дальше, или у самого дома, подумал Миша и, ступая в свои же следы, которые ветер буквально забрасывал снегом, медленно поплелся обратно. Он уже хотел вернуться в дом, как вдруг увидел выглядывающую из-за угла деревянную лестницу.

«Плюнь! Не надо!» – снова зашептал все тот же голос, но в нем вдруг проснулось совершенное не свойственное ему упрямство.

Сцепив зубы, Миша выволок лестницу и приставил ее к стене дома в том месте, где провод совершенно деревенским образом подходил к ней. Вскарабкавшись наверх, он тщательно осмотрел место входа. Никаких повреждений.

Он уже хотел спускаться, но нога соскользнула, лестница качнулась. Чтобы удержаться и не загреметь вниз, Мише пришлось вцепиться в ставень ближайшего окна. Невольно он бросил взгляд в комнату и остолбенел.

На столе горела свеча, но Генка загораживал ее. Он стоял, опершись на стол спиной, вцепившись в него двумя руками и откинув назад голову. А перед ним на коленях стояла женщина, и поза ее не оставляла никаких сомнений относительно того, чем она занималась.

Мишу передернуло, и он чуть не упал. Сам он считал себя консерватором, а пресловутую раскованность – элементарной распущенностью. Но любопытство взяло верх. Кто это с Генкой? В комнате было почти темно, и он не мог разглядеть даже фигуры женщины. Лора? Нет, та должна быть выше. Неужели Оксана?!

В этот момент женщина тряхнула головой, откидывая с лица прядь волос, и Миша с ужасом понял, что на коленях перед Генкой стоит никто иной, как его ненаглядная женушка.

На какое-то мгновение, показавшееся ему бесконечным, он словно исчез. Тело перестало чувствовать. Ни ветер, ни пронизывающий до костей холод, ни позу, от которой напряженно сводило мышцы, – ничего. А душа – она словно замерзла, упала и разбилась на мельчайшие осколки, которые разлетелись по всему свету. Он просто стоял на лестнице, уцепившись за ставень, и смотрел, не испытывая никаких чувств.

Наконец Генка хрипло застонал и оттолкнул Лиду, которая чуть не упала.

– Может, все-таки отдашь? – глядя в пол, спросила она, пока Генка приводил себя в порядок.

– Размечталась! – грубо засмеялся тот. – Рановастенько!

– Слушай, ты! – голос Лиды истерично задрожал.

– Что «я»? – передразнил ее Генка. – Я – это я. А ты – просто дешевая потаскушка. Я тебя не звал. Сама пришла и предложилась.

– Можно подумать, ты этого не хотел!

– Я?! – Генка уже не смеялся, он хохотал, преувеличенно держась за живот. – Да кому ты нужна! С тебя толку, как с кота на пашне. У вас, милочка, о себе несколько преувеличенное мнение. Резиновая Зина по сравнению с тобой – просто нимфоманка, – и он начал тихонько напевать: – Резиновую Зину купили в магазине, резиновую Зину в машине привезли... Тем более не бывает некрасивых резиновых женщин, а бывают слабые легкие, – добавил Генка, – а вот некоторых нерезиновых – как ни дуй, они только пердеть будут.

Тут Миша неловко пошевелился, рука уперлась в раму, и окно со скрипом распахнулось.

– Ку-ку! – сказал Генка. – Очень вовремя.

Не говоря ни слова, Миша перелез через подоконник и спрыгнул в комнату, задев снежную шапку на ставне – она сорвалась прямо на подоконник. Может, он и сказал бы что-нибудь, да горло перехватил тугой горький спазм.

Лида села на кровать и закрыла руками лицо. Генка смотрел ему в глаза и нахально улыбался.

Если бы не эта гадкая, чего-то ждущая улыбочка, Миша, может, и сдержался бы. Она давила и словно гипнотизировала. Он уже хотел въехать кулаком прямо в этот мерзкий, ухмыляющийся рот, но рука вдруг нащупала на тумбочке холодный медный хобот.

Уловив это движение, Генка улыбнулся еще шире, напружинился и вдруг бросился к нему.

«Что-то здесь не так!» – успело промелькнуть среди полного затмения, но рука уже подхватила Одинокого Слона под брюхо, под узорчатую попону.

А потом все исчезло. На какой-то краткий миг. Когда мир вышел из тени, Генка лежал на полу у кровати, лицом вниз, а из небольшой ранки на виске толчками била кровь. Лида, вытаращив глаза, закрывала рот рукой, чтобы не закричать, и только мотала головой, как испуганная лошадь.

Чувствуя, как растет в животе кусок зеленого льда, Миша наклонился к Генке. В этот момент пламя свечи качнулось, и по Генкиному лицу пробежала тень – словно он решил еще раз, напоследок, подарить им свою дьявольскую усмешку. Машинально, едва ли сознавая, что делает, Миша коснулся раны и вытер пальцы об угол тумбочки.

По-прежнему глядя на него расширенными от ужаса глазами, Лида насторожилась и прислушалась. По лестнице кто-то поднимался.

Миша метнулся к окну, Лида к двери.

– Опаньки! А ты что тут делаешь? Опять жуешь «Орбит» без сахара? 37– поинтересовался пьяный женский голос.

Миша осторожно заглянул в комнату. На пороге стояла Лора.

– Какой еще «Орбит»? – не поняла намека Лида.

– Да так, проехали, – Лора нетерпеливо пыталась отодвинуть ее. – А где Савченко?

– Нету, – почти равнодушно пожала плечами Лида. – Я зашла, а его нет. Ушел куда-то. Может, на горшке сидит?

– Ну и фиг с ним!

         Лора повернулась и вышла. За нею ушла Лида.

         Тут Миша сообразил, что по-прежнему сжимает под мышкой слона. Надо же, и как только умудрился вылезти вместе с ним, да еще на лестнице стоял, за ставень одной рукой держался и не свалился.