Текст книги "Убить Герострата"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Аня? Нет. Она, по-моему, и писать-то не умеет. Только по телефону звонила.

Мило. Значит, “А.” – это стопроцентно я. Если, конечно, не было кого-нибудь еще.

Допустим, Корнилов не врет и действительно не знаком с Ладыниной. Но тогда опять же – почему он? Не кто-то другой, а именно он? Это не может быть случайностью. Ведь коробку украли задолго до того, как Корнилова выгнали из “Би Лайна”.

Я вытащила из лежащей на принтере пачки лист бумаги, взяла ручку и принялась грызть ее кончик.

Пункт первый. Динка.

Предположим, сестричка поделилась с ней своими планами. Динка вспомнила мои рассказы о Герострате и присоветовала его в качестве сочинского “болвана”. Семен собрал о нем сведения, устроил так, чтобы тот остался без работы…

Нет, все равно непонятно. Хоть ты тресни!

Я же не сказала Динке ничего такого, по чему можно было бы установить личность моего предмета. Ни фамилии, ни рода занятий, ни подробного описания внешности. Я даже не сказала ей, что он был Мишкиным знакомым. Как-то уж совсем неловко было: друг семьи – такая пошлость. Она знала только имя. Но Сочи, как ни крути,  не деревня в три двора, а Андрей – не Акакий Акакиевич.

Зачем понадобились письменные доказательства наших отношений – с натяжкой, но понятно. Чтобы не оставалось сомнений: мы с ним – сладкая парочка, жук и жаба, вместе пошли на дело по “честному отъему денег”, а потом я его прикончила. Так, видимо, полагал Семен, потому что у Леночки на мой счет были более кровожадные планы: повесить на меня и Корнилова, и самого Семена.

Но как мои открытки фактически в день убийства оказались у капитана Зотова?

Что же выходит? Динка с утра пораньше побежала в ГУВД? Слышали, мол, в Сочи депутата замочили? Так это моя соседка Алла, проживающая по адресу… И ее дружок Андрей Корнилов. А вот и открыточки, доказывающие их тесную и нерушимую связь.

Бред!

Во-первых, откуда вы, уважаемая Диана Алексеевна, знаете об этом самом убийстве – в новостях о нем еще не сообщали. Во-вторых, откуда у вас эти прелестные открыточки? И в-третьих, чего вы лезете, куда не просят?

Остается предположить, что милейший капитан Зотов знал обо всем заранее. Что он – из их прелестной компании.

Прекрасно! Чем дальше в лес, тем толще партизаны.

Но все-таки как они вышли на Герострата?

Этот вопрос стучал в мой череп с настырностью маньяка. Мне показалось, что мозги скоро закипят.

Отбросим тех, кто случайно мог увидеть нас с ним вдвоем. Пить кофе тет-а-тет – еще не показатель романа. Когда я работала на радио, мне частенько приходилось обедать вместе с нашими мужчинами: мы ели в тех кафе и ресторанах, которые рекламировали, – по бартеру.

Отбросим и того парня, с которым мы застукали Милку. Ни я, ни Герострат его не знали. Вряд ли он знал нас. Да и опять же, мы просто зашли выпить кофе. В чем тут криминал?

Остаются Мишка и Милка.

Я вернулась туда, откуда приплыла.

Позвонив в Сочи Кате, я попросила ее узнать по справочнику телефон моей бывшей свекрови. Уже после нашего с Мишкой развода его родители переехали, и мне было известно только, что они живут на улице Красноармейской, более известной как Люковая – из-за рекордного числа всевозможных люков и решеток, препятствующих автонавигации.

Моя “обожаемая” вторая мама по имени Элеонора Аристарховна оказалась дома.

– Кто? Алла? – поразилась она. – И чего же ты хочешь?

– Для начала – поздравить вас с прошедшим днем рождения.

Свекровь озадаченно примолкла. И как это мне удалось вспомнить, что позавчера ей стукнуло полста? Вообще-то я не забываю семейные даты, но Элеонора – это настоящая катастрофа, и я даже в Мишкину эру старалась вспоминать о ней как можно реже.

– Спасибо, – ей удалось наконец справиться с удивлением. – И что же для продолжения?

– Элеонора Аристарховна, мне нужен Мишин телефон в Греции.

– Зачем? – посуровела она. – Кажется, все имущественные вопросы вы решили, не так ли? Миша и так поступил достаточно благородно, дав тебе денег на квартиру.

Интересно, на что это она намекает? Мишка что, рассказал ей, почему мы развелись?

Но Элеонора, словно услышав мою мысль, пояснила:

– Если Миша не устраивал тебя в материальном плане, то тебе надо было искать кого-нибудь побогаче, а не предъявлять ему претензии. Это ведь ты хотела развода?

Вот, значит, как дело обстояло? Ну что ж, спасибо и на том. Мне почему-то совсем не хотелось, чтобы все поголовно знали настоящую причину нашего развода.

– Да, Элеонора Аристарховна, – кротко подтвердила я. – Но это не имущественный вопрос. Мой знакомый расширяет бизнес, хочет наладить связи с Грецией. Я подумала, что Мишу это может заинтересовать.

Сейчас она спросит, что за бизнес, и на этом все закончится. Черт, ну почему нельзя было придумать что-нибудь поумнее, а потом уже звонить? Или думала, что мадам Нора с радостью и по первому требованию отсыплет мне Мишкины координаты? Но, к моему великому удивлению, свекровь попросила подождать, а потом продиктовала длинный ряд цифр.

После нескольких гудков едва слышный из-за шума и треска мужской голос спросил что-то по-гречески.

– May I speak to Michael, please? 1– вежливо промурлыкала я.

– Here I am. Who’s this? 2

–

1Могу ли я поговорить с Михаилом? (англ.)

2Я слушаю. Кто это? (англ.)

– Мишка, это я, Алла.

– Алка? – мой бывший супруг удивился не меньше бывшей свекрови. – Что-то случилось? Только не говори, пожалуйста, что тебе нужны деньги!

Вот так спасибо!

– Нет, Мишенька, извини, но денег не надо, – пропела я. – А нужна мне всего одна-единственная вещь. Минотавр, пожалуйста!

Это был запрещенный прием, и мне, в общем-то, было немного стыдно. С этим прозвищем у нас с ним были связаны самые теплые воспоминания, и я полагала, что, услышав его, Мишка вряд ли сможет мне отказать.

– Ну говори уж… Ариадна, – проворчал он совсем другим тоном.

– Миш, ты знаешь такую Елену Ладынину? Ее девичья фамилия Стеклова. Она из Сочи.

– Ладынина? Или Стеклова? Нет, не знаю.

Тут я вспомнила, что никакой Стекловой в Сочи и не было. Вот паскудство!

– Ну тогда… Ты извини, конечно, но… Ты говорил кому-нибудь, из-за чего мы развелись?

– Ты хочешь сказать, из-за кого? – хмыкнул Мишка. – Я что, по-твоему, полный кретин? Думаешь, мне нравится выглядеть оленем-маралом? Не волнуйся, никто не знает. Все как у больших – не сошлись характерами. А с чего это тебе вдруг понадобилось знать: говорил, не говорил?

– Понимаешь, Миш… У меня из-за этого большие неприятности…

– А чего ты, собственно, хотела? – резко перебил меня Михаил. – Конфетку? Ты что, не понимала, с кем связалась? А я тебе говорил. Ты меня слушала? Не волнуйся, твои неприятности не из-за меня. Я не такое дерьмо, как ты думаешь. Ладно, – вздохнул он. – Как у тебе дела? Вообще, я имею ввиду?

– Да так себе. Не очень. А у тебя?

– Полный порядок. Бизнес, семья. Сыну третий год, скоро второй должен родиться.

Я вяло поздравила его и положила трубку.

Снова мимо кассы.

В кабинет заглянул Петя. Сослепу мне показалось, что на нем бронежилет, но это была всего-навсего карманчатая курточка-безрукавка серо-голубого цвета.

– Чем занимаемся? – он плюхнулся на кушетку и начал машинально листать какой-то приблудившийся журнал.

Я объяснила в двух словах. Петя оторвался от журнала и с удивлением воззрился на меня:

– Не вижу в твоем занятии прикладного смысла. И так ведь ясно, кто это все затеял.

– Мне гораздо интереснее, почему, – возразила я. – Как ты думаешь, можно будет найти в Москве человека, зная фамилию, имя, отчество, год и место рождения?

 – В принципе, конечно, да. Если это не Иван Петрович Сидоров. И если он в Москве прописан. И если живет по этому самому адресу.

Я собрала остатки одуревших от духоты мозгов в кучку и стала вспоминать.

Милка где-то на полгода младше меня. Значит, год рождения – 1973. Родилась она в Сочи, это я помнила точно. А вот остальное…

Пришлось позвать Корнилова. Он старательно пытался не смотреть в мою сторону, но все-таки пришлось.

– Как Милкина фамилия? – спросила я.

– Милкина? Кольцова. А что?

– А отчество?

– Черт, не помню. Простое какое-то. Ивановна? Нет. Петровна? Нет, и не Петровна. А, вспомнил! Сергеевна. Так зачем тебе понадобилось Милкино отчество?

– Отстань! – невежливо отмахнулась я и повернулась к Пете: – Звони. Кольцова Людмила Сергеевна, Сочи, 1973.

Положив трубку, Петя сказал, что ответ будет часа через два.

После обеда совершенно неожиданно появился Антон.

– Завтра буду весь день здесь. С тобой, – сообщил он.

Правильно, на Петю особой надежды нет, подумала я, чуть-чуть, самую капельку демонстративно повиснув у него на шее. Спину между лопаток жгло – Корнилов, сидя все там же, на крыльце, пытался проглядеть во мне дыру размером с арбуз.

Дальнейшее снова смахивало на фарс. Антон не отходил от меня ни на шаг, а Герострат неизменно оказывался поблизости и смотрел, смотрел… На Антона – ненавидяще, а на меня – все так же жалостливо.

А я… Я поменялась с ним ролями. Теперь была моя очередь отпихивать одной рукой и придерживать другой. Потому что все, что я ни делала, было немного… чересчур. Хоть это мне и не нравилось, удержаться не было сил. Почему не нравилось? Да потому что стала бы я пытаться вызвать ревность человека, к которому равнодушна?

Похоже, Антон тоже чувствовал это, потому что все чаще хмурился и посматривал на меня с недоумением, приправленным толикой раздражения. Что касается Пети, тот все чаще морщился, как воспитанный зритель на плохом спектакле, не позволяющий себе бросить на сцену гнилой помидор, свистнуть или хотя бы просто уйти.

Из Москвы позвонили только вечером. Надо ли говорить, что ни одной Людмилы Сергеевны Кольцовой, родившейся в Сочи, в столице не оказалось? И это расстроило меня до слез.

– Андрей, а нельзя найти ее родителей? Может, они знают, как с ней связаться? – не могла угомониться я, чуть не плача.

– Отец у нее умер. А мать уехала к родне на Кубань.

– А друзья, подруги?

– Аль, ну не знаю я ни ее друзей, ни подруг, – простонал Корнилов. – Оно мне надо?

– Алла, она или вышла замуж и сменила фамилию, или живет без прописки. Или вообще уехала из Москвы, – Антон сел рядом на диван и обнял меня за плечи.

– Или умерла, – добавил добрый Петя.

– Да и вряд ли она сказала бы тебе что-нибудь полезное. Ты упустила вот что. Предположим, твоя соседка действительно кузина Ладыниной и рассказала ей о… господине Корнилове. – Господин Корнилов сцепил зубы, но промолчал. – Вернее, не о нем, а о неком молодом человека, весьма подходящем для задуманной операции. Ты полагаешь, эта Кольцова помогла идентифицировать объект? Но ведь это же невозможно! Нет, теоретически, конечно, может быть, что Ладынина либо уже была знакома с Кольцовой, либо случайно с ней познакомилась, и та вдруг раз – и разрешила страшную тайну. Но практически…

– Я читал один забавный рассказик, – влез Петя. – Там профессор читал студентам лекцию. И говорил о том, что тело весом 70 килограмм может поднять в воздух на один сантиметр и продержаться так в течение одной секунды, если все молекулы тела, двигаясь, совершенно случайно и одновременно совершат движение вверх. И вывел вероятность этого – абсолютно ничтожную.

– И что?

– А то, что при этом он двадцать минут висел на высоте полуметра от пола. Это я к тому, что может быть все.

– Нет, не верю, – покачал головой Антон. – Попомните мои слова, тут что-то личное. А вот что – этого я не понимаю, как и все остальные. Наверно, – добавил он после паузы, взглянув на Корнилова.

Герострат побагровел.

– Сколько раз я еще должен повторять, что…

– Let My People Go! – перебила его “Нокиа”.

– Слушаю! – отозвался Антон и вдруг вполне апоплексично, не хуже, чем Корнилов, побагровел. – Послушай, дорогая, – заговорил он тихо, с едва сдерживаемой яростью. – Во-первых, у меня его нет. А во-вторых, не пойти бы тебе… Да? Спасибо, что предупредила.

– Что, опять бывшая жена? – глупо спросила я.

– Нет. На этот раз действительно то, что ты подумала.

– Ладынина?! – хором завопили мы трое.

– Она, лапушка.

– Слушай, а ты ее знаешь? – не менее глупо продолжала приставать я. – Ну, лично?

– Видел два раза. Один раз в Москве, другой – здесь. Строила глазки, прижималась коленкой под столом. Шлюха и есть шлюха.

– Да фиг с ней, со шлюхой, – не выдержал Петя. – Что?

– Разумеется, хочет диск. В обмен на то, что не сообщит компетентным органам, где вы находитесь.

У меня на мгновение потемнело в глазах. Что делать-то?!

– Не паникуй! – Антон погладил мою руку.

– Странно. А где же диск? – удивился прагматик Корнилов. – Я думал, у нее.

– Мы тоже так думали.

– Черт, меня просто бесит, что какая-то баба… – Корнилов стукнул кулаком по колену и от негодования не нашел больше слов.

– Вы, юноша, повторяетесь, – снисходительно улыбнулся Антон, получая удовольствие от того, что Корнилова покоробило слово “юноша”. – Она не какая-то баба. Она очень хитрая и наглая баба. И притом не одна. В их дружном коллективе, насколько мне известно, даже определенные коррумпированные… э-э, милицейские чины. К тому же ничем не примечательного человека найти весьма сложно. Она же не актриса, не криминальный авторитет, не депутат. И даже теперь не жена депутата.

– Может, нам убраться отсюда, пока не поздно?

– Нет, Алла, не стоит. Может быть, именно этого она и добивается. Сделаем по-другому.

Антон встал и, по-прежнему держа меня за руку, повел за собой. Герострат и Петя плелись в арьергарде. На лестничной площадке за драпировкой обнаружилась узенькая, почти вертикальная лестница на чердак, по которой мы по очереди вскарабкались. Помещение оказалось довольно обширным, пыльным и категорически пустым.

– Пока я для него ничего не придумал, – пояснил Антон. – Смотрите.

Он подошел к дощатой стене и… сдвинул ее в сторону. За ней оказался просторный шкаф, в котором лежали какие-то вещи.

– Я уберу это все в другой шкаф, а вы вполне сможете здесь пересидеть набег.

Ну что за судьба такая! Не Алискин шкаф, так другой. Правда, этот побольше будет.

– Значит, так. Дорогу помните? Любую машину будет видно и слышно с того самого момента, когда она свернет с шоссе. Если что, Гена сразу позвонит мне на трубку. Пока доедут, пока у ворот базар – успеете спрятаться. Даже если будете спать.

– А как же наши комнаты? Вещи?

– Постели застелить – полминуты. А по поводу твоих, Алла, вещей все с пеной у рта будут твердить, что это Машины вещи.

– А мы в шкафу не задохнемся? – сварливо спросил Корнилов.

– Там щели.

– А если будут ехать ночью без фар?

– Во-первых, все равно будет слышно, а во-вторых, ночью здесь без фар не проедешь. Разве что с прибором ночного видения.

– А нельзя вместо этого пригласить пару джипов с крутыми ребятами? – продолжал бухтеть Герострат. – Наверно, у вас есть такая возможность?

– А зачем? Воевать с милицией? Если честно, я думаю, это просто блеф. Может, она действительно хотела выманить вас отсюда, – возразил Антон, спускаясь по лестнице.

Конец дня прошел с большим воодушевлением. В том смысле, что духота все росла, где-то далеко погромыхивало, но к нам гроза не спешила. Да и в нашем треугольнике атмосфера накалялась с каждой минутой. Я не сомневалась, что Антон уже трижды или гораздо больше раз проклял свою идею вызволить Корнилова из больницы.

После ужина мы вчетвером уселись играть в карты, попивая легенькое немецкое винцо. Вопреки фольклору я, хоть и прожила почти всю жизнь в Сочи, прикупа все же не знаю, а поэтому из всех карточных игр признаю только “дурака”. Он больше всего соответствует уровню моего логического мышления. К тому же бабушка была категорически против карт, мы с Валеркой играли в них тайком, на чердаке, поэтому у меня до сих пор осталось отношение к ним как к чему-то неподобающему. А “дурачок” – еще куда ни шло, так, безделица, вроде пасьянса.

Не прошло и десяти минут, как я осталась с шестерочными “погонами”. А потом – еще раз, с семерками. И еще – с тузами. Трижды заслуженный дурак республики. Корнилов радостно хихикал и предлагал поиграть на раздевание. Хотя выходил сразу же после меня. Лучше всех играл Петя. Он выигрывал постоянно, но в последней партии Антон его все-таки уел.

– Жаконя победил! Жаконя – молодец! – запел он, сбросив последнюю карту.

Мы втроем уставились на него с легким недоумением.

– Детвора! – снисходительно усмехнулся Антон. – Вас еще на свете не было, а по ленинградской программе шла такая передача. Там был Телевичок – мальчик-очкарик, потом медведи Тяпа и Ляпа, а главное – обезьян в берете по имени Жаконя. Вот так он и пел.

Несмотря на оптимизм Антона, ложиться никто не спешил. Почему-то все смотрели на меня. Я тоже надеялась на лучшее, но ни спать одетой, ни лезть в шкаф полуодетой почему-то не хотелось.

Первым сдался Петя. Он выразительно зевнул, изобразил своими маленькими слоновьими глазками что-то загадочное и вышел.

– Пошли спать? – спросил, поднимаясь Антон.

Вот этого момента я и боялась. В городе мы, разумеется, спали вместе – было бы странно, если нет. Но здесь… Наверно, примерно так же я чувствовала бы себя, если б в десятом классе привела домой Мишку, предложила ему остаться ночевать и под носом у мамы и Эдуарда потащила его  к себе в комнату. Мое “на-ка, полюбуйся!” испарилось, как дым. Корнилов опять  превратился в занозу.

– Ты прости, пожалуйста, – прошептала я Антону на ухо. – Можно, я лягу у себя?

– Почему? – удивился он. – Из-за этого, что ли?

– Постарайся понять. Я… не могу так – демонстративно.

– Трудновато, – вымученно улыбнулся Антон. – Но попытаюсь.

– Я приду к тебе. Попозже.

– Буду ждать.

Он повернулся и пошел в свою спальню. Наверно, ему очень хотелось от души хлопнуть дверью, но он сдержался.

– Аленька, – тихой сапой подкрался Корнилов.

Интересно, слышал ли он наш разговор? Или, может, догадался?

– Спокойной ночи, Андрей! – голосом Буратино отрезала я и таким же деревянным шагом скрылась за своей зеркальной дверью.

Прошло полчаса. Я сидела на кровати – в черном кружевном пеньюарчике, только что из-под душа, свежая, как, разумеется, майская роза. И усердно обкусывала ноготь. Сквозь “волшебное зеркало” мне была видно полоска света, пробивающаяся из-под Геростратовой двери.

Я старательно пыталась воскресить в памяти самые черные страницы архива имени Корнилова. Например, тот замечательный момент, когда я, зная, что его родители уехали в отпуск, прилетела к нему, так сказать, на крыльях Амура. Разумеется, без звонка. И разумеется, застукала его с какой-то фифой.

“Послушай, Аленька, – сказал он, выталкивая меня на лестницу. – Ты, между прочим, замужем. Я же не предъявляю тебе претензий. Не волнуйся, экзамен по технике безопасности сдан на “отлично”, заразу домой не принесешь”.

А мой день рождения? Я позвонила ему и предложила отметить – тогда мы с Мишкой уже разошлись, скрываться не имело смысла. Корнилов хоть и без энтузиазма, но согласился. Договорились встретиться в кафе в семь вечера. И что? Я просидела там в одиночестве целый час, наливаясь дрянным пойлом по имени “кофе” и отбиваясь от назойливых предложений скрасить это самое мое одиночество. Когда же на следующий день я дозвонилась до него, Герострат с хорошо поставленной агрессией объяснил, что был у друзей, выпил и обо всем забыл. И вообще – почему он должен отчитываться?! Разумеется, ни извинений, ни даже запоздалого поздравления с днем рождения не последовало.

А еще… Да мало ли было таких моментов! Для нормальной женщины хватило бы и одного эпизода, чтобы плюнуть и навсегда забыть. Но где же вы видите здесь нормальных, господа?

Я пыталась вспомнить и снова пережить те, прежние чувства: обиду, унижение, разочарование, но… Против воли перед глазами вставали совсем другие картины.

“А ты знаешь, что значит пить вино из одного бокала?” – спрашивает он, передавая мне стакан и слегка касаясь моей руки. “Знаю”, – отвечаю я, и внутри все замирает от томительного предчувствия.

А вот мы на диком пляже. Кругом – никого. Заходящее солнце рисует на воде пурпурную дорожку. Я лежу на животе, а он гладит мою разогретую спину. “Это скачет кенгуру. Это ползет муравей. А это – едет танк”.

Я встала и, как сомнамбула, пошла к двери…

Антон лежал на спине и смотрел в потолок.

– Извини, – прошептала я, скинула дурацкий полупрозрачный халат и нырнула под одеяло.

Несколько мгновений, показавшихся мне бесконечно длинными, он не шевелился, а потом повернулся ко мне. Повернулся и сказал:

– Честно говоря, я думал, ты не придешь. Или что придешь, но… не ко мне.

Я встала, нащупала в темноте пеньюар и пошла к двери. Антон даже не пытался меня остановить.

Вся беда была в том, что он сказал правду. Потому что я тоже так думала. И боялась этого.

Одна моя приятельница рассказывала, как ей пришлось выбирать между двумя хорошими мальчиками. В результате она выбрала третьего. “Понимаешь, Алла, – говорила Лиза, прикуривая сигарету и щуря от дыма свои красивые темно-серые глаза. – В принципе, любой выбор нехорош. Кого ни выберешь, все равно рано или поздно мелькнет мысль, что другой был бы лучше. Будешь переживать, ругать себя, говорить: “Ах, если бы…”. Зачем мне это надо?”

Пожалуй, я была с ней согласна. Но даже не представляла себе, что так трудно сделать выбор между хорошим мальчиком и мальчишом-плохишом. Хотя, разве “хороший” и “плохой” – это критерии для выбора?

Я вышла на улицу. Было темно. Белые ночи уже почти кончились. В стороне города стояла грозная чернота, мелькали высверки молний. Далекий гром раздавался, как сквозь вату. Может, через час дойдет и до нас, если, конечно, гроза не истощит весь свой пыл по дороге.

Я дошла до озера, скинула пеньюар и погрузилась в черную, неожиданно теплую воду. Зашла по грудь и поплыла на середину озера, стараясь не намочить небрежно заколотые парой шпилек волосы. Как жаль, что нельзя лечь на спину, раскинуть руки и смотреть в темное небо, покачиваясь на волнах.

Четырнадцать лет назад мы с Валеркой бегали по ночам купаться. Крохотное заросшее озерко пряталось среди высоченных сосен. Был август, падали звезды. Бабушка доказывала, что после 2 августа – дня Ильи Пророка – купаются только безмозглые атеисты, но вода была такая теплая, что мы соглашались примкнуть к безмозглым атеистам и, чтобы не расстраивать бабулю, убегали тайком, когда она засыпала. Валерка нырял и фыркал, как тюлень, а я лежала на воде и смотрела в бесконечное звездное небо. И очень скоро начинало казаться, что звезды надо мной и подо мной, что я плыву среди них, растворяюсь в них… Я грезила о любви – такой же бескрайней и ослепительной, как августовские звезды…

Черные тучи с огненным подбоем стремительно приближались. Подул ветер, ели закачались, по озеру побежали маленькие, но сердитые валы, словно где-то всплывало водяное чудо-юдо. Я поспешила выбраться на берег. Странно, но вода смыла мою ярость, оставив только непонятную щемящую тоску.

Скользкий пеньюар противно облепил мокрое тело, и я хотела уже снять его и идти в дом голышом, но вовремя увидела в темноте веранды огонек сигареты. В животе противно заледенело. Кто там?

– Да иди, иди, что встала? – с облегчением услышала голос Пети. – Все интересное, что в тебе есть, я уже давно разглядел. Тем более все равно ничего не видно.

– Выспался? – спросила я, присаживаясь на ступеньку крыльца.

– С вами выспишься! Морока одна.

– Темно как! И кузнечики вопят. Странно, обычно они начинают блажить в августе, а еще только середина июля.

– Природа сошла с ума. Уже малина зреет, а еще жасмин не отцвел. И кузнечики… Говорят, чем дурее становится человечество, тем быстрее время идет. Твари умудряются к этому приноравливаться, а мы – нет. А что темно, так гроза идет. К тому же, вчера были Петр и Павел. Петр и Павел – день убавил.

– Прости, что не поздравила с именинами.

– У меня именины 25 января, – возразил Петя. – И день рождения тоже.

– Так это же Татьянин день!

– И Петра, и Саввы, и еще кого-то.

– Тебя поэтому Петром назвали?

– Да нет, я же тебе говорил, когда ты на заборе висела. У нас все старшие сыновья в роду – Петры. Просто так совпало.

Сидеть бы так и болтать до самого утра ни о чем. Лишь бы не возвращаться в дом, насквозь пропитанный адреналином. Вдыхать посвежевший воздух, с восторженным детским страхом ждать грозу, вслушиваясь в ее рокочущую поступь.

– Переживаешь? – спросил вдруг Петя.

– Что?

– Ну…

Я не ответила. Просто уткнулась в его жилетку, пахнущую табачным дымом и немного потом. И разревелась. Петя легонько поглаживал меня по спине. Сначала мне хотелось орать, выть, верещать, но понемногу темное отступало. Наконец я судорожно перевела дыхание.

– И что мне, по-твоему, делать?

– Ничего.

– Как? – не поняла я.

– Просто. Ты хочешь решить все немедленно. Подожди, пока муть осядет. Владимыч, конечно, сам виноват. Хотел как лучше, а вышло – как и вошло. Ни одно доброе дело, знаешь ли, не остается безнаказанным. Можно бестактный вопрос?

– Давай, – невесело усмехнулась я.

– Ты его любишь?

– Кого?

– Да хоть кого-нибудь?

Я задумалась. По поводу Корнилова это уже спрашивал Антон, и я ему толком так и не ответила, потому что сама не знала. А вот что касается самого Антона… Пожалуй, примерно, то же. Только там – “уже”, а здесь – “еще”.

Все это я попыталась объяснить Пете – коряво и косноязычно.

– Хочешь мнение независимого эксперта? – Я могла поклясться, что он улыбается. – Это скоро пройдет.

– Что именно?

– Да твой Андрюша. И пройдет в тот момент, когда ты поймешь, что давно уже любишь не его, а свои чувства к нему. То, что было. То, что могло быть, если бы… Это не столько любовь, Алла, сколько сожаление.

– А с чего это ты, Петенька, такой умный? – от растерянности я не могла придумать ничего лучшего, как съехидничать.

– Помнишь Швейка? Аналогичная история была со мной, когда я служил в 91-ом пехотном полку в Ческе Будейовице.

– С тобой или со Швейком?

– Не знаю как со Швейком, а со мной была. Рассказать в назидание?

– Расскажи.

– До армии у меня была девушка по имени Соня. Как водится, собирались пожениться. А потом я попал в плен. Мы стояли под Владиком. Владикавказом. Пошли с пацанами на базар. Сзади стукнули по башке, мешок натянули и увезли. Представь свинарник. Вместо пола – частая сетка, под ней – яма. Сверху – свиньи, визжат, гадят. А снизу – мы четверо. Дали нам мобильник – домой позвонить. Выкуп назначили – по двадцать тысяч зеленых на нос, можно сказать, по-божески. А мы все из бедных семей, какой тут выкуп. Ну и поехало. Издевались по-черному. В день давали кувшин воды и буханку хлеба на всех. Одного парня кастрировали. Он очень красивый был – высокий, светловолосый, голубоглазый, типичный такой русский Иван. Другому голову отрубили, на спор: получится с одного удара кинжалом или нет. Так вот, я сидел в этой вонючей яме и думал о Соньке. Все время. Чтобы не сойти с ума.

– А она вышла замуж за другого?

– Если б вышла, я, наверно, понял бы. Нет, она просто надо мной посмеялась и выгнала. Очень все было некрасиво. Лучше обойтись без подробностей. Но я, как последний идиот, ходил за ней хвостом и пытался напомнить, как хорошо нам было раньше. Вспомнишь – вздрогнешь. А потом Владимыч взял меня к себе на работу, и я познакомился с Машей. Ей тогда только пятнадцать исполнилось. А мне – двадцать один.

– Дальше можешь не рассказывать. Ты влюбился в Машу, но потихоньку страдал по Соне. Кстати, я слышала, что Антон обещал с тобой сделать, если ты будешь к Маше клеиться.

– Он боится, что я…

– Поматросишь и бросишь?

– Типа того. Только зря боится.

– Ох, Петя, Петя, – произнесла я голосом умудренной опытом клуши, – она ведь еще маленькая девчонка. Наверно, избалованная.

– Ну, моим родителям по семнадцать было, когда я родился. Да и не избалованная она. Не думай, что я всю жизнь буду на дядю горбатится. Я, между прочим, на юридическом учусь заочно.

– Ага, ага! Потом тестюшка тебя пристроит на теплое местечко в свой банк, сделает компаньоном.

– Ох, до чего ж ты, Алка, противная! Не дай Бог ты моей тещей станешь.

– Для этого нужно двойное чудо. Мне пока никто предложений на эту тему не делал. Но если уж это случится, пеняй на себя. Загрызу!

– Ладно, грызун, пошли спать. Или ты хочешь грозу дождаться? Замерзнешь.

Действительно посвежело. Я провела ладонью по своему предплечьюе, ощетинившемуся мурашками.

– Не думай ни о чем, – посоветовал Петя, спускаясь с крыльца. – Все устаканится. Вот поймаем заразу Ленку, узнаем, зачем ей все это понадобилось, и будем жить-поживать, добра наживать.

Дом был погружен во тьму. Ни лампочка у двери, ни маленькое бра на лестничной площадке не горели. Странно. Кто же их выключил? На ощупь я добралась до лестницы, вскарабкалась наверх, крепко держась за перила. Где-то рядом скрипнула половица.

Я обернулась, вглядываясь в темноту. Хотя глаза уже немного привыкли к мраку, я не увидела, а, скорее, почувствовала, что рядом кто-то есть. По спине побежали не мурашки, а целые термиты. Сердце выдало барабанную дробь.

– Кто здесь? – глупо прошептала я и тут же поняла, что темнота в углу – теплая, дышащая, живая. Кто-то стоит там и ждет. Меня?

Я сделала шаг назад. Потом еще один шаг. А потом – наступила на край своего длинного пеньюара. В одно мгновенье перед глазами пронеслась жуткая картина: я падаю вниз, пересчитывая каждую из двадцати ступенек лестницы. Но этого не произошло.

Сильные руки подхватили меня, и я почувствовала чьи-то губы на своих губах. Что было дальше? Что-то дикое подняло и закружило меня, как порыв ветра – опавшие листья. Я не представляла, что может быть – так! Так горячо, так ослепительно, вне времени и вне пространства. Мы – кто? – стали древним Океаном, опоясывающим Землю. Океаном, который берет свое начало в неизведанных далях Вселенной, вздымает свои волны, а потом теряются в нигде. Мы стали темным предгрозовым небом, и поэтому не было ничего удивительного в том, что ослепительная молния распорола мир и ушла во вздрагивающую от наслаждения Землю… Кажется, я кричала и царапала чью-то спину в тот миг, когда мое тело в сладкой и томительной муке мельчайшими атомами разлеталось по Вселенной.

Я не знала, с кем я. Конечно, я могла догадаться. Но я не хотела этого.

         * * *

– Милая моя, любимая, счастье мое, – шептал, задыхаясь, Антон.

И я вздохнула… с облегчением. Даже если больше в моей жизни не будет ни одного мужчины, даже если отныне всю мою личную жизнь будут составлять сплетни, анекдоты и эротические фильмы, все равно – то, что я испытала сейчас, уже никогда не позволит думать о своей женской доле как о чем-то неудавшемся.

Но Антон понял мой вздох по-своему. Я не видела его лица, однако вполне могла его представить. Ни слова ни говоря, он оттолкнул меня, встал и ушел в свою комнату. А я пошла к себе и долго-долго плакала в подушку.