Текст книги "140%"

Автор книги: Татьяна Ростова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Я глотала то, что приготовила сама.

Матвей, своей сложной мужской интуицией догадавшись, что слишком грубо описал чувства, взял мою ладонь и нежно поцеловал.

– И ещё я хочу кое-с-кем тебя познакомить.

Я удивилась, но ничего не сказала.

Когда мы вошли в его подъезд, в котором было всего две двери – в его и соседнюю квартиру, я смутилась. По декоративной штукатурке на бежевых стенах, по шикарным цветам в огромных горшках на подоконнике и полу, просто по плафонам под потолком, льющим мягкий, но яркий свет на нас, я ощутила несколько другой социальный уровень.

Конечно, не то чтобы я и мои родители были хуже. Просто беднее.

Открыв дверь, Матвей пропустил меня вперёд и тут же присел.

– Ну иди сюда, красавица, знакомься. Вы с ней одинаковые. Зеленоглазые.

Я стояла на полу, выложенном огромной плиткой с чёрно-белым рисунком, от моего взгляда отскакивали отражения встроенного шкафа напротив и зеркал в нём, а свет лился отовсюду, и даже из плафонов на стене, выполненных в стиле модерн.

К моим ногам в кедах подошла огромная пушистая белая кошка и оглядела меня до жути человеческим взглядом. Потом понюхала и решила, что я не враг, потому что потёрлась о меня мордочкой.

– Её зовут Николь. Николь – это Тоня, очень и очень приятная особа.

Я погладила кошку между ушами, она не была против. Меня заворожили её зеленые глаза.

– Я страшно хочу есть, – объявил Матвей и исчез где-то за поворотом коридора, оставив меня наедине с Николь.

Я взяла её на руки, пошатнувшись от внушительного веса красотки, и пошла искать кухню.

Да уж, квартира была немаленькая, и это слабо сказано. Оглядевшись, я подумала о том, что интерьер очень уж холодноват на мой вкус, но для двух живущих здесь мужчин вполне подходил.

Декоративная венецианская штукатурка с металлическими отблесками серо-голубого цвета, очень высокие белые потолки с встроенным освещением, повсюду на стенах бра или напольные светильники, создающие тёплые мазки жёлтого света. Минимум мебели и максимум пространства, не то что у нас, где на шестидесяти метрах было впихнуто всё, что нужно для жизни.

Кухня поражала моё воображение. Не то чтобы я привыкла к своей крохотной, в которой ютились мы всей семьёй… Раньше ютились всей семьёй. Но эта комната мне понравилась сразу без лишних разговоров. Я с завистью и наверное призрачной улыбкой оглядела огромный «остров» посреди с встроенной плитой и разделочным столом; высокие навесные шкафы под потолок в тёмном глянцевом дереве, двустворчатый холодильник, возле которого задумчиво стоял Матвей и конечно огромный обеденный стол, где могли бы поместиться восемь членов семейства. Но возле «острова» был ещё высокий стол для завтраков, и за ним, как я поняла, и ели в основном и Матвей, и его отец. Мама, как он упоминал вскользь, жила в Штатах.

Мне бросилось в глаза, что кухня полна света и чистоты, от мебели отражалось множество бликов, отчего помещение казалось сверкающим.

Николь на моих руках засуетилась и исчезла где-то под столом.

– Я могу предложить соус, салат со спаржей и пирожные, – озвучил Матвей меню, и у меня округлились глаза.

– Когда ты успел всё купить в гипере? Потому что я не поверю, что это ты приготовил, – улыбнулась я.

– Сегодня приходила наша домработница, нам с тобой повезло, – довольно ответил Матвей, лихо разогревая еду.

– Я тогда обойдусь пирожными, дома ела, – заявила я и села на высокий табурет.

Наблюдать, с каким аппетитом ест Матвей, было очень приятно. Передо мной он поставил ароматную чашку капучино и крохотную хрустящую корзиночку с клубникой.

Он внимательно смотрел на меня, и это немного смутило.

– Ты смелая девчонка, – заключил он, приканчивая соус с крупно порезанной свининой.

Я только подняла брови. Хотелось курить, но я пока старалась выбросить это из головы.

– Стала перечить Кире. Ты же знаешь, какая она может быть.

– Знаю, – кивнула я. – Поэтому если ты её не боишься, объясни ей всё, как есть. Что ты скоро уезжаешь, что серьёзных отношений у тебя ни с кем нет и быть не может. И пусть она не переживает зря.

Он перестал жевать, но взгляд его почему-то стал холодным, и он меня будоражил. Ледяной сине-серый взгляд.

– Ты считаешь меня ветреным? Таким вот раздолбаем?

Я нервно облизала губы, но свои глаза не отвела.

– Нет. Это просто обстоятельства. Такое бывает, – беззаботным тоном ответила я и зачем-то добавила, – как у моих родителей.

Но, сказав последнее, я почему-то нахмурилась и опустила голову, потому что была не права. Мои родители это совсем другое дело.

– Я не хочу никаких обстоятельств, – жёстко сказал Матвей. – Это в последнее время пытаюсь сказать отцу. Я хочу жить, а не запрягаться, как он. Да, профессия нужна, но после. Сейчас я хочу другого.

С этими словами он встал, почти залпом выпил свой кофе и сгрёб меня в охапку.

Я и не охнула, как оказалась в просторной комнате с одним большим окном, за которым горел уличный фонарь и отбрасывал квадраты света на широкую постель, застеленную тёмным покрывалом. По углам угадывалась мебель, но свет мы не включали, упав на кровать.

Он подмял меня, но тут же выпрямился на руках, глядя сверху вниз.

Тяжело дыша, я погладила кончиками пальцев его лицо, потом тёмные волосы, упавшие на лоб.

– Я хочу тебя, – выдохнула я вполне искренне.

Он задрал мою короткую расклешённую юбку и дал волю рукам и губам.

Мы вели себя бесстыдно и откровенно. Наконец это не было чем-то украдким. Я наслаждалась минутами близости, ощущая свою власть над ним, зажмуривалась от удовольствия и не сдерживала дыхания.

Насытившись любовью, мы долго лежали, накрепко сплетясь руками и ногами. Я ощущала запах его пота, смешанного с дезодорантом и лосьоном после бритья, и мне хотелось снова целовать его, глубже вдыхая эти запахи.

– Если ты так будешь елозить, бесстыжая, то я тебя ещё долго не отпущу, – произнёс он мне в плечо, и так и сделал.

Я не заметила, как заснула после второй порции изнуряющих бешеных ласк, а проснулась уже за полночь.

Матвей лежал рядом и лениво наблюдал за тем, как я пытаюсь в полумраке низких торшеров найти свои трусики и колготки.

– Останься со мной, – сказал он хриплым и чувственным голосом. – Я не хочу, чтобы ты уходила.

Я попыталась пригладить вздыбленные волосы, длинными прядями спускающиеся мне на грудь. Я только сейчас поняла, что всё это время бегала по комнате голая.

– Ага, а утром твой папа по-доброму сварит нам кофе, – усмехнулась я, наконец выудив бельё из-под подушки.

Матвей вздохнул и тоже начал одеваться. То, как он застёгивал ремень на плоском животе, меня почему-то заворожило. Он расценил это по-своему и усмехнулся.

– Не хочу объясняться с мамой, ей сейчас и так нелегко, – сказала я рассеянно и тут же пожалела об этом. Ну зачем наши с Матвеем отношения усложнять подробностями моей жизни. Они сами по себе просты и… Очень печальны. Но об этом думать не хотелось.

Я сглотнула непонятный ком и выскочила из его комнаты, на мгновение схватившись за стену. Почему-то закружилась голова.

Матвей шёл следом.

– Тебе нехорошо? – спросил тревожно он.

– Да всё норм, я просто спать хочу, – соврала я.

Но откровенного разговора мне было всё-таки не избежать.

– Ты говорила, родители разводятся, – начал Матвей, – а почему?

Мы уже вышли на холодный воздух и направились от его дома по тёмному тротуару, выйдя за высокий забор частной территории, пройдя мимо будки охранника. Подумать только, дом Матвея охраняли.

Я обхватила себя руками, пожалев, что под джинсовую куртку не надела свитер. Сегодня охватывало стылым северным ветром.

Матвей обнял меня, и стало уютнее.

– Из-за детей, – почему-то сказала я и прикусила губу. В голове у меня странно гудело, хотя мы не выпили ни капли спиртного. Было ощущение, что я просто смертельно устала, и в эту минуту откровенна не только с ним, но и сама с собой.

– В смысле? – не понял Матвей.

– В том смысле, что моя мама мечтала о большой семье, понимаешь? А папа нет. И с того момента они стали идти как будто разными путями, – закончила я и с удивлением обнаружила, что вернее и точнее не описать проблему моей семьи.

Матвей надолго замолчал, обдумывая мои слова.

– А что думаешь об этом ты?

– Не знаю. Мне жалко того, чего уже не может быть. Раньше было круто, когда брат был ещё маленьким. Я бы не отказалась от ещё одного зануды, только бы родители не разбегались совсем. И знаешь, даже очень бы хотела, чтобы мама ещё родила братишку или сестрёнку. Дети – это классно. Это счастье. Но только когда их любят и ждут. Папа выбрал другую дорогу. Сначала рядом с нами, потом – с другой.

Ещё раз мысленно спрашивала себя, зачем это всё ему говорю, но в ночной тишине, где изредка только были слышны пьяные песни возле пивной на проспекте, в темноте и ряби теней от фонарей можно было бы говорить самое личное. Хотя бы самому себе.

– У меня мать уехала за другой жизнью. Но отец больше меня переживал, я ж её редко видел. Она пропадала на любимой работе, в спортзале и салонах красоты. Привык. Ты тоже привыкнешь, хоть и невесело. Наверное, когда семья раскалывается вот так… из-за несбывшихся надежд – это хуже всего.

Некоторое время мы шли молча, шурша лепестками листьев цветов, опавших за сегодняшний дождь.

– И она не отказалась от этой идеи, насчёт большой семьи? Ради того, чтобы сохранить отношения? – спросил ещё он.

– Наверное, отказалась, – пожала плечами я, и Матвей прижал меня к себе крепче, чувствуя, что я мёрзну. – Но разочаровалась в нём, понимаешь? А он, чувствуя это… Ему подвернулся другой вариант, он увлёкся. Ей не повезло, наверное. Он и мучается, не хочет быть сволочью, но сердце не лежит. Жалко брата, он верит в счастливый конец.

– А сколько брату?

– Восемь только.

– Он не поймёт и отца не простит.

– Я тоже так думаю.

– А ты?

– Наверное, тоже. Не верю, что та жизнь, которую он выбрал, лучше, чем…, – голос мой дрогнул, и я зажмурилась, ощутив горячую влагу на щеках, – чем с нами.

Матвей остановился и поднял мой подбородок на свет.

– Чего ты боишься? – спросил он, и лицо его казалось сейчас лицом мудрого старца, только тёмно-серые глаза внимательно следили за мной.

– Я? – я жестоко всхлипывала, чувствуя себя идиоткой. – Я боюсь жить дальше. Боюсь, что в жизни нет ничего хорошего. Только брат и мама есть, а больше ничего.

Матвей обхватил одной огромной ладонью мой затылок и прижал мокрое лицо себе к груди.

Когда я наконец успокоилась, и мы подошли к пятиэтажке, долго целовались под деревьями, Матвей гладил меня по волосам и вздыхал.

– Ты жуткая идеалистка, как и твой брат.

– Да, надо срочно меняться, – попробовала усмехнуться я, вышло жалко, и я попыталась быстро уйти, но он поймал меня за запястье.

– Мне очень понравилось сегодня наше… гм… занятие любовью.

– Сексом, – возразила я. – И ты мне всё-таки не дал списать алгебру, из-за тебя я завтра получу два.

– Приходи пораньше, дам, – улыбнулся он.

– О’кей, – махнула я как можно беззаботнее и зашла в подъезд.

Мама встретила меня укоризненным взглядом, но я объяснила ей, что гуляла с Мариной и друзьями, волноваться не о чем. Она мне не поверила, но заострять не стала, оставив этот разговор на утро. А когда я посмотрела на себя в зеркало в ванной, меня разобрал хохот. Волосы у меня были всклокоченные, как у ведьмы перед сожжением на костре. Нетрудно было догадаться, чем я занималась.

5

Мы с мамой часто вздорили, когда мне было лет семь-восемь. Наверное, тогда и устанавливались наши дальнейшие отношения, а когда родился Тёма, то всё круто изменилось. Мама как будто переключилась на него, я стала её помощницей, и все претензии ко мне исчерпались. Наверное, потому она и смотрела сквозь пальцы на моё взросление, чему я была очень рада. Училась я неплохо, старалась исправить все проколы, в нехорошие истории не влипала, а по поводу того, что одежда пахнет сигаретами, всё валила на Маринку. Она по моей версии была оторвой.

Близился конец последнего полугодия, экзамены начинались через каких-нибудь две недели, а у меня учебного настроения не было вовсе. Майские праздники, на которых наша семья всегда выбиралась на природу, не радовали, и мы с Артёмом приуныли. Папа дома не появлялся, а мама бродила по квартире, как тень и почти с нами не разговаривала. Мне казалось, что она заболела. Даже готовила она через силу, часто прося меня что-нибудь соорудить на ужин.

Я не строила никаких радужных планов насчёт праздников, Матвей говорил, что поедет с отцом в Москву узнавать что и как, но одно важное дело у меня было.

Лиза Пряникова училась в нашем классе, пока не забеременела и не родила в феврале. Не то чтобы мы с ней были близкие подруги, но так получилось, что именно я взяла на себя смелость собирать для неё деньги – посильную помощь, и защищать от таких злых языков, как Кира, Моника и остальные. Я, когда надо, за словом в карман не лезла и многие приняли мою сторону.

Лиза была из бедной семьи, все это знали. Она училась средне, помогая матери, которая работала на двух работах, но никогда не жаловалась. Девчонка вместе с мамой красила детские площадки, ухаживала за клумбами возле домов, а иногда и убирала мусор по утрам. Мать работала в нашей управляющей компании и санитаркой в поликлинике на полставки.

Случилось так, что Лиза встретила и сильно полюбила Рому Полякова, местного крутого парня, каким он себя считал, бросившего школу и болтавшегося без дела после армии. Он был старше нас на пару лет, и весь район его знал. Мальчишкой он бил стёкла в магазинах и поджигал покрышки по ночам на потеху. Всё, что лихого случалось поблизости, так или иначе касалось Ромы. Он стоял на учёте в детской комнате полиции, участковый знал его в лицо, но каким-то чудом он до сих пор не сел в тюрьму, хотя все этого ждали.

Внешне Рома был очень симпатичным, и многие девчонки встречались с ним, но надолго не задерживались, а вот Лиза попала сердцем серьёзно. Он стал гулять с ней с прошлой весны, на время даже оставив своих друзей. Девчонка поверила, что смогла приручить этого молодого монстра, но ошиблась. В середине июля он исчез. Оказалось, всего лишь уехал к родственникам на Украину, и даже не обещал вернуться. А девчонка осталась с подарком под сердцем. Когда она пришла в сентябре в школу, животика было ещё не видно, она скрывала его под свободной одеждой, хотя была худенькой. Но уже к концу октября поползли слухи.

Мне стало жаль девчонку, я сблизилась с ней и узнала, что Рома, оставив ей деньги на аборт, решил уехать, а она не стала избавляться от ребёнка. Вернее, и не собиралась, это он настаивал.

Мама Лизы, как узнала, отхлестала её по щекам, потому что без мужа ей и самой было тяжело поднимать дочь. Но об аборте не сказала ни слова, лишь позже заявив, что ребёнок не виноват, раньше надо было думать.

Я собрала в классе кое-какую сумму к рождению малыша. Сына Лиза назвала Павлом, он оказался настоящей мечтой для любой матери – ел и спал большую часть времени, не доставляя никаких хлопот.

С того момента, как я принесла для них деньги, так повелось, что я стала заглядывать постоянно. Можно сказать, мы сдружились.

Лиза была рада видеть меня, но не потому, что я частенько подкидывала что-нибудь из продуктов, одежды для мелкого или денег от класса. Просто ей было одиноко, а я… я её понимала, ведь у меня был младший брат.

Я держала на руках Павлика и испытывала настоящие материнские чувства, на меня как будто накатывало счастье.

Однако эта идеальная картинка была неполной. Денег не хватало, и Лиза экономила на себе, превратившись почти в скелет, хотя кормила грудью. Скоро, конечно, у неё пропало молоко, и начались проблемы со смесью, потому что она стоила немалых денег.

Я не считала себя волонтёром, мне хотелось по-женски поддержать Лизу. Все проблемы можно было бы пережить, наверное, но они почему-то не заканчивались.

Из Украины вернулся Рома, и хотя он пока не появился, девчонка уже втянула голову в плечи, переживая. Она не хотела ничего от молодого папаши, и многие люди, например из нашего класса, жаждали его крови. В первую очередь я.

Я собрала большой пакет с хлебом, сыром, макаронами и молоком, добавив туда детский крем, подгузники и пачку смеси «Малютка», которую трескал Пашка, и вышла из дома.

Тёма всё ещё был в гипсе, но не скучал, к нему каждый день приходили одноклассники и развлекали его. Они играли в компьютерные игры и в ус не дули. Подумаешь, сломал ногу.

С удовольствием вдохнув тёплый весенний воздух, пахнущий городской пылью и цветущей сиренью, я поспешила к Лизе, решив срезать через пустырь.

Кира меня больше не доставала, но я и понятия не имела, с чем это связано – то ли с ней наконец объяснился Матвей, то ли она перестала видеть во мне соперницу номер один. Во всяком случае, когда я приходила покурить за гаражи возле сада, она меня игнорировала.

Между домами дул неприятный навязчивый ветер, неся запах увядших цветов и влаги. Взглянув на небо, я увидела низкие тёмные облака, клубившиеся за городом и двигавшиеся сюда. Мне пришлось прищуриться, с земли сильно поднимало пыль.

Ещё издали на лавочке возле гостинок я увидела Лизу, сгорбившуюся на ветру. Рядом стояла коляска с поднятым капюшоном. Неподалёку курила местная шпана лет по четырнадцать-пятнадцать, и мне они не понравились.

Подойдя ближе, я услышала, что они говорят Лизе.

– Может, заработаешь между делом? У меня есть рублей триста, или этого много?

– Хватит на всё, что ты захочешь, – заржал дружок, и все буквально покатились со смеху.

– А ты даешь…, – хотел было продолжить заводила мелкого роста с гнилым ртом.

– Рот свой закрой, – громко, даже слишком, сказала я и поставила пакет рядом с Лизой.

Она вздрогнула, взглянула на меня, и я увидела слёзы у неё на щеках.

– А ты ещё кто? – выгнул грудь низкий и двинулся на меня.

Я усмехнулась.

– Ну давай, давай, ты ж только можешь на девчонок наезжать и на младенцев. Больше никак не умеешь, – кивнула я. – Что дальше? Побьёшь меня?

– Если надо, могу и дать, – озлобившись, сквозь зубы процедил он, замахнувшись на меня кулаком.

– Хорошо, начинай, только потом не удивляйся, если у тебя будут большие проблемы. Тебе объяснят, что девушек не обижают.

Главного обидчика уже тянули за рукава куртки, многие меня знали. Не уверена, что я могла их чем-то напугать, но я общалась с такими, как Матвей и Славик, а они были спортсмены школы и вполне могли сойти за моих заступников.

– Я просто назвал блядь блядью, поняла? Она шалава, вот и пусть платит за это.

– Не суди о том, о чём понятия не имеешь. Отвали от неё.

– Ты сука, – заявил он, но стал уходить, пятясь.

– Возможно, – усмехнулась я и плюхнулась на лавочку рядом с Лизой, хмуро наблюдая за тем, как несколько пацанов перепрыгивают через глубокую канаву, которую разворотили коммунальщики, да так и оставили, периодически в ней ковыряясь.

– Давно это? – спросила я её, не поворачиваясь.

– Пару раз подходили, – честно ответила Лиза упавшим голосом.

– Это может плохо кончиться, – заявила я. – Надо найти этого урода и объяснить ему, что к чему.

– Да ну нет, не надо, – ободрилась Лиза. – Это просто балаболы. Им надо над кем-то издеваться, вот и всё.

– Тогда почему ты плачешь? – спросила я, поворачиваясь к ней и глядя в упор.

Девчонка была симпатичной, тёмно-рыжий вьющийся волос, карие глаза в густых ресницах. За последние месяцы подбородок её так заострился, что стал напоминать треугольник, а под глазами прочертились глубокие синяки. Паша давал спать, но вот думы наверное нет.

– Просто когда мы были с Ромой, они и не смели ко мне подходить, – пожала костлявым плечиком она.

– Если будут дальше продолжать, скажи мне, о’кей?

– Ладно, – шмыгнула она носом и, не удержавшись, посмотрела на пакет, принесённый мною.

– Я принесла чуть-чуть еды. И мелкому подгузники.

– Ты так помогаешь мне, я даже не могу и сказать, как сильно, – искренне выдохнула девчонка.

– Ну, не я, а мы, – твёрдо заявила я. – Пошли домой, здесь холодно, блин, хотя Пашику прикольно. Он и не шелохнулся, когда я орала.

– Он только поел, вот и дрыхнет, – улыбнувшись, сказала Лиза. Мне её улыбка очень понравилась. Призрачная улыбка влюблённой женщины. В своего ребёнка.

Поигравшись с крохотным парнишкой, когда он проснулся, в следующий раз я пообещала себе принести ему игрушек, их было негусто. Напоследок, когда я уходила, уже в дверях Лиза сказала, что звонил Рома. Наверное, ей было неприятно что-то скрывать от меня, раз я так запросто прихожу к ним и приношу подарки. Да и подруг у неё особо не было, а я вела себя не высокомерно или насмешливо, вот на неё и нахлынула откровенность.

– Он спрашивал, как я живу, – ковыряя дверной косяк, говорила Лиза.

Я уже стояла в куртке и кедах, нахмурившись, одной ногой в подъезде, но выслушать очень хотелось.

– Я сказала – нормально.

– И всё? – почему-то не удивилась я.

– Да. Разговаривал, как будто его заставили, – горько добавила она.

– Понятно. Забудь, это ничего не значит. У тебя есть Пашка, он твой, а папаша ему и не нужен. Такой, – существенно добавила я.

Лиза кивала, но я видела, что все мои максималистские фразы разбиваются о её надежду. Где-то в глубине души она всё ещё хотела человеческих тёплых отношений с отцом своего ребёнка.

Я ушла и обещала заскочить после праздников.

На улице начался настоящий ливень, когда я вышла из подъезда. С минуту посмотрев на то, как мгновенно вода собирается в глубокие лужи возле невысокой лестницы, я решила не ждать и помчалась через дождь. Хлестало мне по плечам, рукам, стекая вниз, по пояснице. Я натянула на голову джинсовую куртку, но это никак меня не спасло.

Грохотало и ревело вокруг страшно, гроза набирала силу. Согнувшись, я смотрела только под ноги и врезалась в чьё-то тело, на мгновение потеряв ориентацию. Меня поймали прямо посреди тротуара буквально на лету.

– Ничего себе, а я тебя ищу, – сказал знакомый любимый голос.

Я прищурилась, подняв голову, и увидела мокрого, облепленного льющейся водой Матвея.

– Ты не уехал? – мне приходилось кричать.

– Нет, отец по работе не смог вырваться, поедем после праздников! – он уже тащил меня за руку за собой, хлюпая водой по щиколотку.

Прорвавшись на высокий тротуар, идти стало легче, на дороге между домами, между припаркованными машинами образовывались реки ревущей воды. Глядя на эти водовороты, становилось не по себе.

– А ты где была? – прокричал он, когда мы уже заскочили к нему в подъезд, минуя охранника на входе во двор. Я только сейчас поняла, куда он меня тянул.

– Ходила к Лизе Пряниковой, – неохотно призналась я.

Мне почему-то не хотелось, чтобы Матвей знал о том, чем я занимаюсь, что я помогаю этой девчонке. Даже не знаю, почему мне этого не хотелось. Может быть, я боялась, что он начнёт смеяться над ней, а я тогда разочаруюсь в нём, ведь как реагируют парни на тех, кто рожает в семнадцать, это понятно.

– Это та, которая…, – начал он и, открывая дверь, внимательно посмотрел на меня.

Вид наверное у меня был ещё тот – с растрепавшихся длинных волос текли тонкие струйки воды, вокруг глаз образовались чёрные круги от растёкшейся туши, и к тому же она попала мне в глаза, из-за чего я часто моргала.

– Павлик у неё такой прикольный, ты не представляешь! – неосознанно начала тараторить я. – Уже улыбается и держит игрушку, такой лапочка!

Я сняла чвакающие кеды и осталась стоять у двери, подняв всё же на него глаза. Он едва заметно улыбался. На волосах, прилипших к голове, длинных ресницах и щеках сверкала вода, а его тёмно-серые глаза ловили каждое моё слово.

– Что? – спросила я, испытывая неловкость оттого, что он так пристально смотрит.

– Ты понимаешь, что единственная, кто не издевается над ней?

Я сглотнула. Вот дифирамбов мне от него было не надо.

– Я не знаю, не повезло ли ей, – рассеянно сказала я, стягивая куртку с плеч. – Может быть, как раз наоборот, кто знает?

Матвей покачал головой, удивлённо подняв брови, и стал раздеваться прямо на входе.

– А твой папа скоро приедет? – спросила я тихо, не зная, что делать и не желая продолжать наш разговор.

– Нет, он занят, – услышала я откуда-то из квартиры. – Он остался в отделении.

Зашумела вода, наверняка Матвей пошёл в душ.

Я положила у входа куртку и осталась стоять. Откуда-то спрыгнула Николь и приветливо мяукнула мне.

– Мне вот например жалко её, – сказал Матвей, появившись в одном белье. – Раздевайся, простынешь.

Я кивнула и, нахмурившись, стала снимать одежду, а он продолжал: – Ромка её кинул, и жестоко. Надо было учитывать, что от секса могут быть дети.

– Может, так получилось, – буркнула я, не глядя на него.

– Такого не должно быть, потому что это – не шутки.

Я вздохнула. Спорить с ним было бессмысленно. Парни всегда считали, что если хоть что-то делать, детей точно не будет. О процентном соотношений вероятности прокола при контрацепции они и слышать не хотели. Никто из них.

– Это неважно, – наконец созрела сказать я, когда уже босиком шла за ним по коридору, ступая на носочках, потому что в квартире было прохладно. – Она теперь одна, без денег, не окончив школу и с ребёнком. И ей всего 17.

– И ты ей помогаешь? Я не знал.

– Я не сама, весь наш класс. Зря ты думаешь, что все смеются над ней.

– Деньгами?

– Да, но не только. Покупаем вещи, продукты.

Он завёл меня в ванную, где уже пенилась горячая вода. В огромной ванной бурлили водовороты, как на дороге за окном.

Я поёжилась и сгорбилась. Весь наш разговор как-то не настраивал на романтический лад.

– Ты очень добрая, – нежно сказал Матвей у меня над головой.

Я улыбнулась.

– Ты меня не знаешь, я могу быть…

Он поцеловал, не дав договорить. А после мы оба согревались в бурлящей горячей воде, лаская и целуя друг друга, пили на кухне обжигающий чёрный кофе, укутавшись в один халат, и занимались любовью прямо на обеденном столе, оба разгорячённые и взбудораженные грозой.

Когда стемнело, света мы не включали, лёжа на кровати у Матвея в комнате и слушая дождь за окном. Он не утихал, и это пугало. Я понятия не имела, как пойду домой, и уже как раз об этом подумала, зазвонил мой мобильник, напрочь промокший в джинсах.

Мама беспокоилась обо мне. Я мельком увидела, что звонит она не впервые.

Я честно призналась, что вымокла, но забежала к подруге, к Маринке, к кому же ещё. Спросила, можно ли мне у неё остаться, пока не кончится ливень, всё равно завтра 1 мая, выходной. И что родители её не против. Мама согласилась, и меня поразила усталость в её голосе.

Закончив разговор, я подтянула колени к подбородку и села на постели.

– Мама? – тихо спросил он.

– Да.

– Я думал о том, что ты мне рассказала в прошлый раз, – медленно произнёс он. – О родителях.

Я молчала.

– Ты должна принять их решение. И быть как можно ближе к брату.

– Да, в самую точку, – ответила я.

Я легла обратно на его плечо и не заметила, как задремала. Всё-таки день утомил меня, а дождь, настойчиво бьющий по окнам, убаюкивал.

Проснулась я от того, что мне хотелось в туалет и пить. Матвей спал рядом.

Я тихо встала, запахнув на груди его тёплую рубашку из шерсти, и прокралась из комнаты. Кухня показалась мне огромной и холодной, когда я босиком подошла к высокому столу для завтраков и налила себе воды из стеклянного графина. Похоже, в доме Матвея не пользовались пластиковыми бутылками. Даже лимонад я видела только в стеклянных графинах.

Вдруг я услышала сзади шаги и, подумав, что это поднялся Матвей, обернулась со стаканом в руке, не слишком заботясь о том, чтобы потуже запахнуть рубашку.

Передо мной стоял очень высокий мужчина лет сорока с небольшим, черноволосый, в тёмном пиджачном костюме и белой рубашке. На плечах я хорошо рассмотрела случайные капельки воды от дождя. Это был отец Матвея, вернувшийся домой, хотя должен был всю ночь дежурить в своём отделении хирургии, где был заведующим.

Я произнесла что-то вроде: – Здрасьте, – и испуганно уставилась на него, сложив руки на груди нервным и навязчивым жестом.

Он буквально пригвоздил меня своим чёрным взглядом, я ещё успела подумать, что Матвей не унаследовал этих беспощадных глаз. Потом он внимательно оглядел рубашку сына на мне, голые коленки и босые ступни, взъерошенные волосы и припухшие губы от жадных поцелуев и спросил: – Вы кто?

Я глупо улыбнулась и ответила: – Я… подруга Матвея.

Ринувшись было мимо него, чтобы поскорее надеть мокрую одежду и убежать от позора и его взгляда, он вдруг шагнул и преградил мне путь. Сердце моё ёкнуло и задержалось где-то в горле от страха.

– Вы не рассчитываете на долгие отношения? Он вам говорил, что уезжает?

– Да, – твёрдо кивнула я, чувствуя себя крохотной рядом с ним. – Я ни на что не рассчитываю.

Знаю, как это прозвучало, будто я сейчас призналась в своей легкомысленности. Но только я знала, что это неправда, и когда я вбежала в комнату Матвея и закрыла за собой дверь, из глаз брызнули яростные слёзы, как будто наш короткий диалог с его отцом открыл старательно закрытые во мне двери.

Я и сама не хотела думать о будущем, я избегала его все последние месяцы, живя одним днём, а тут всё прояснилось. Я всего-навсего глупышка, надеющаяся, что родители ещё сойдутся, а Матвей страстно полюбит меня и возьмёт с собой… В качестве невесты, например.

От этих обличительных мыслей мне захотелось смеяться и плакать одновременно.

Злость и даже ярость бурлили во мне и не давали уверенно одеться, руки дрожали. Наконец, я начала вполголоса ругаться матом, смахивая бесконечные слёзы со щёк. Я пока не всхлипывала, задавливая рыдания, и от этого пронзительно звенело в голове.

Кое-как натянув непослушные, насквозь промокшие джинсы, я уткнулась в тёплую рубашку Матвея и прикусила её, чтобы заставить себя успокоиться и тихо уйти…

Но он услышал. Его руки обняли меня, голую по пояс, и прижали к горячей груди.

– Ты чего? – ласково спросил он, целуя меня в мокрые закрытые веки.

– Я – ничего, – хрипло, но отчётливо ответила я. – Дура я последняя. Проводишь меня?

Он отстранился.

– Ты же хотела остаться. Обиделась?

– Нет, я…, – попыталась глубоко вздохнуть я и прекратить полный позор с хлюпающим носом, но перед глазами поплыли чёрные круги. – Я просто так. У меня бывает, фигня короче.

Голос свой я слышала как будто со стороны.

Матвей долго сомневался, потом стал одеваться. Я тоже надела тонкий свитер, в котором пришла, уже почти высохший, неподъёмная сырая куртка так грудой и лежала возле входной двери.

Мы вышли из комнаты, и Матвей нос к носу столкнулся с уже переодетым в светлый спортивный костюм отцом. Произошла короткая немая сцена, наверное кое-о-чём Матвей догадался, и мы медленно двинулись к прихожей, как вдруг я налетела на его спину, идя следом.

– Папа, познакомься с Тоней, моей девушкой, – сказал он и выдвинул меня вперёд, скользнув ладонью по талии.