Текст книги "Сталинка(СИ)"

Автор книги: Татьяна Буденкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 5 Перекрёстки судьбы

В этот день к Кузьминым приехали родственники из деревни. И даже не из деревни, а из геологоразведки, далеко из тайги. Но, странное дело, люди приехали совсем не таёжные. Голубоглазая, русоволосая женщина в модных туфлях на высоком каблуке, которые привезла с собой в чемодане. Муж её высокий, крепкий черноглазый и черноволосый, одет в такой же костюм, как у Петра выходной. Такой и стоит дорого и достать не просто. С ними трое сыновей: видать погодки. Петровна осмотрелась: куда-то делась Танюшка, только что крутилась рядом! Нет, на улицу без спросу не могла уйти!

–Александра, нашей Татьяны у вас нет?

–Нет. Ой, да и из наших одного не хватает!

Заглянули в кладовку, приспособленную Кузьмиными под детскую, под кровати, в туалет, ванну... нет!

–Евдокия Ивановна, куда ж им тут деться? Значит, не услышали, как ушли гулять! Дети же! – успокаивала Александра гостью.

–Ох, и шустрый у меня племянник, однако! Обувайся, Константин Александрович, пока Мишка с Танюшкой далеко со двора не умотали, найдём! – Геннадий сунул ноги в туфли.

– Это надо без спросу из дома уйти? Где теперь их искать... – не дослушав Петровну, Геннадий и его приезжий родственник Константин Александрович, исчезли за дверью. Но не успела дверь захлопнуться, как в неё снова постучали.

– Тихо, только не кричите, и всё обойдётся. Выходите тихонько, гляньте вниз по лестничному пролёту.

Анастасия смотрела вниз. С внутренней стороны лестницы, перехватывая руками металлические прутья, по выступающим краям ступеней спускались белокурый мальчик и кудрявая девочка. Под ними зияла высота трёхэтажного лестничного пролёта. Взрослые замерли, боясь окриком или просто резким звуком напугать детей. Первым спустился мальчишка, поднял голову, увидел взиравших сверху родственников, соседку, на вид строгую, но раз тут живёт, значит, всё знает:

– Анастасия Петровна, а зачем тут столько места пустого оставили? – как ни в чём небывало, спросил он, стоя на нижней ступеньке, подъездное эхо подхватило: вили, вили, вили...

– Так ведь обещали, что лиф тут будет... – гулко, на весь подъезд, объяснила Петровна, а про себя подумала: " Надо бы поругать сорванца, несмотря, что гости". Но вместо этого, облегчённо вздохнув, что всё обошлось, только и выговорила:

– Ты бы Миша, осторожнее. Всё-таки такая высота!

– Не... тут не очень высоко, вот когда я на кедр залез, там повыше было.

– Так ведь Танюшка ни на кедры, ни на какие другие деревья лазить не умеет. Так что давай договоримся высоко не лазить, далеко не убегать. Ладно?

А вечером, когда детей уложили спать, Александра негромко постучала в дверь Сафоновых:

– Анастасия Петровна, мы тут стол накрыли. Может, зайдёте по-соседски? Анна с Иваном будут, да вы. Посидим немного.

– Елена с Петром – как хотят, а я – вдруг Танюшка проснётся?

– Не за тридевять земель, через стенку услышите.

Под уютным светом круглого абажура за накрытым столом мужчины выпили по рюмашке, по второй, женщины, кроме Елены, пригубили портвейн. Познакомились. Крупный, черноволосый мужчина, двоюродный брат Геннадия, звать Константин Александрович, его жена Евдокия Ивановна. И разговор потёк сам собой. Разговаривали негромко, поскольку за небольшой дверкой в каморке, приспособленной Кузьмиными под детскую, спали дети и свои, и гости. И только всем стало интересно, только нашлись общие темы, Анна вдруг схватилась за бок:

– Ой, ой! Скололо как!

– Аннушка, может, за Ивана волнуешься? Так всё, спиртного больше нет. Только чай остался!

– Боль-то какая... м-м-м...

– Где болит? Покажи-ка? – приезжий гость помог ей подняться.

– Почечная колика. К врачу надо. Но вы не волнуйтесь, это очень больно, но не смертельно, хотя затягивать с лечением не стоит.

– Слыш, Александра, врач поди? – кивнула Петровна вслед Константину, помогавшему Ивану увести Анну.

– Нет. Но... жизнь его многому научила, – Александра тревожно глянула на Евдокию. А Петровна, задумчиво разгладив складки платья, негромко сказала:

– Да... кто бы сказал мне молодой, что останусь без своего дома, в чужой город уеду, а в моём доме в моём родном городе... чужие люди хозяйствовать станут.

– Мама, ну к чему ты всё это говоришь? И кому интересно? – Пётр недовольно положил вилку, резко звякнувшую о край тарелки.

– Ну отчего же? Анастасия Петровна про свой дом говорит, не про чужой. Многие теперь чужое своим считать не стесняются, – негромко, но чётко проговорила гостья.

Но, то ли выпитая стопка подействовала, то ли выговориться очень хотелось, только Петровна не послушала сына:

– Я родом из Бийска. А там, на улице Толстого стоит дом, в пору моей молодости улица Лесозаводской называлась, его до сих пор жильцы называют Сафоновским. Елене пришлось жить со мной в небольшом домике на соседней, Кузнецкой улице, а наше семейное гнездо... – Петровна, вытерла глаза белоснежным платочком с вышитым уголком, – я ей показывала.

– Да, дом крепкий, двухэтажный. Я потом с его жильцами познакомилась. В него восемь семей поселили, – Елена вздохнула, отпила глоток чая. – А дворовые постройки частью развалились без присмотра, частью разобрали на дрова.

– Мама?! Ленушка?!

– Так, когда это было, Петя? Теперь уж быльём поросло.

– Я, Пётр Ефимович, понять вашу маму могу, поэтому опасаться вам нечего.

– А я и смотрю: туфли модные, костюм у мужа... Однако, слышала, что в геологоразведке снабжение хорошее, но там в таких туфлях много не находишь. А если даже на выход, всё равно, уметь надо.

– Мама? – теперь уже Елена перебила свекровь. – Возможно, Евдокии Ивановне неприятен этот разговор.

– Отчего же? Каждой женщине приятно знать, что она хорошо выглядит. Но, я вижу, и Анастасия Петровна не особенно радуется, хотя тоже платье нарядное.

– Так ведь, кому же в радость, когда в родном доме чужие внуки растут? – не унималась Петровна.

Константин вернулся один, Иван остался с женой.

– Надо бы вашей соседке почки проверить. Ну да ладно. Слышу, вы тут разговор за жизнь завели? – и усмехнулся в усы, – Давайте-ка, мужики, ещё по одной!

– Шура?! Не слышишь, что ли? Подложи-ка ещё капустки! – Геннадий хозяйским взглядом окинул стол.

– А у меня картошечка тушёная есть. Печка ещё не остыла, значит и картошка тёплая, – засуетилась Петровна.

– Может, перекурим пока? – Геннадий подошёл к окну, отдёрнул штору, открыл форточку. Положил на подоконник пачку папирос "Беломорканал", спички, рядом поставил пепельницу. – Чем богаты.

Петро и Константин достали из карманов такие же пачки.

Закурили, дым сизой струйкой потянулся в форточку. Через дорогу, напротив окна возводили заводскую трубу выше пяти этажного дома, так что на фоне чёрного ночного неба загадочно и празднично сверкали огни сварки.

– Вот выстроим тут завод, он будет шёлковую нить выпускать. Перестанут женщины ночевать в очередях. А то вон, прошлый раз, втемяшилось маме и Ленушке домой ковровые дорожки купить, так сначала мать караулила, когда их в магазин привезут, потом три очереди занимала. – Пётр выпустил в окно колечко дыма: – Продавали по два с половиной метра в руки, а они решили три к ряду в комнате постелить, значит семь с половиной метров надо. Вот и стояла мать сутки в очереди, ещё и Танюшку прихватила с собой!

– Купила? – улыбнулся Константин.

Петро утвердительно кивнул.

– У нас в магазин геологоразведки тюль привозили. Моя Евдокия тоже прикупила, – Константин заулыбался и от уголков его глаз разбежались лучики морщинок. – Только недолго радовалась.

– Что так?

– Ну, посмотрел я – вроде крепкая такая тюль. Опять же ячея в самый раз. Да и за один заход, что с ней станется? А сеть где ж её возьмешь? Вот и подумал, покажу сыновьям как с бредешком по реке ходить. Потом в этой же реке выполощем и вернём, как ни в чём не бывало.

– Вернули, – от смеха Геннадий закашлялся, выпуская табачный дым.

– Тебе смешно, а нам тогда не до смеха было. Зацепили за корягу на дне. Я и так и этак, и в воду залез отцепить, ни в какую. Одни клочки назад принесли, – и затянулся папироской. – Досталось, конечно, на орехи. Посмотрела моя Евдокия, и, поджав губы, ушла ребячьи рубахи стирать. Дня три ещё "стреляла" в меня своими голубыми глазищами. Было б где, рулон бы той тюли купил, чем такой "обстрел" выдерживать!

– Ну, мужики, бросаем курить пора за стол, – пригласил Геннадий. – У... да тут женщины из закромов бутылочку достали!

Елена ещё не оправилась от своей болезни, и Пётр проводил жену отдыхать. Александра тихонько звякала тарелками в кухонной раковине и что-то чуть слышно напевала себе под нос. Евдокия и Петровна пристроились возле кухонного подоконника, о чем-то негромко переговариваясь. Трое мужчин остались в комнате одни. Выпили ещё по рюмке, повторили...

Константин отломил кусочек хлеба, посмотрел, прищурившись, положил в рот:

– Эх, какой же хлеб вкусный... – сказал, и что-то в его лице неуловимо изменилось. То ли морщины резче обозначились, то ли глаза сильнее потемнели. – Где там мои детушки? Живы ли, едят ли хлебушка вдоволь? – отбросил со лба густую чёрную прядь волос.

–Так вон они, спят, как сурки, – Петро аккуратно отодвинул от себя тарелку.

Константин усмехнулся:

– Вернулся ли Артур с фронта? А если вернулся – невредим ли? Как живётся Эдику? Володьке? А тому, кто без меня родился? Ничего-то я для них сделать не могу. И руки свои подставить им не могу, чтобы поддержать, помочь ... – упёрся высоким лбом в крепкий кулак, – три сыночка, да жена четвёртым беременная была. Кто родился сын ли, дочь ли? Не знаю. Где теперь горе мыкают? – посмотрел на будильник, который в вечерней тишине чётко отбивал ход времени: – Время идёт, а я бьюсь как рыба об лёд, без вины виноватый перед ними... – заглянул в пустую рюмку, Геннадий хотел было плеснуть водки... – не надо, – допил из чашки остывший чай, – легче от водки не становится, а вот злее становлюсь, – перевёл взгляд на Петра: – Это вторая моя семья. Первую-то отобрали... – он налил чашку густой заварки: – слабовато для чифиря, – усмехнулся, вздохнул глубоко, задержал дыхание и, как бы решившись, продолжил:

– Старшему сыну Артуру тогда седьмой год шёл. Второй – Эдик, пяти лет от роду. Младшенькому – Владимиру, только – только три года исполнилось, а жена моя, Екатерина – четвёртым ребёнком беременная ходила. Жили мы в Енисейске. Работал я тогда начальником продснаба. Зима тридцать пятого года холодная, лютая была. Да и откуда ей в Енисейске тёплой быть? Неподалёку от нас жила семья солдата... да что жила... с голоду помирала и женщина, и трое ребятишек мал мала меньше, отца-то их в Красную Армию забрали. А тут смотрю, реквизированная корова от бескормицы уже и на ногах стоять не может. Того и гляди околеет. У хозяина отобрали, корма не заготовили. Ну, отдал я ей ту корову. Говорю, додержишь до зелёной травки – своих детей от голодной смерти спасёшь и корову сбережёшь. А там вернёшь в хозяйство, летом корм для неё заготовим. – И замолчал задумавшись.

–Заготовили? – попытался вернуть его к действительности Геннадий.

–А как же? Заготовили... чёрный воронок. Как-то вечером пришёл посыльный, вас, говорит, Константин Александрович, завтра в НКВД вызывают. Всю ночь промучился. Понимал, что ничего хорошего не ждёт. Но даже представить утром не мог, что вижу своё семейство в последний раз!

–До суда арестовали?

–Не-ет. До суда допрашивали. А когда ничего не "допросили", вызвали ту женщину, которой корову на содержание поставил, и стали её при мне допрашивать. Она взмолилась, мол, дети малые дома одни уж третьи сутки. А ей говорят, ничего, мы их ещё вчера погулять на улицу выпустили. Вот подпишешь бумагу и иди, запускай их домой. А то, что же ты за мать такая, детей поморозишь насмерть? На улице-то минус сорок.

–Подписала?

–Подписала.

–С детьми-то её, как? Не знаешь?

–Не знаю. Только её тоже посадили... – вздохнул, допил остывший чай. – Так и попал на Калыму, на прииск Водопьяновский. Десять лет с объявлением врагом трудящихся и с конфискацией имущества дали. В начале тридцать шестого, по морозцу и отправили этапом.

–Про твоих-то, тех твоих, – мотнул куда-то в неопределённость головой Пётр, ничего не известно?

Константин поправил двумя руками чёрные густые пряди с серебристыми нитями проседи:

–Ничего...

–Так может в розыск подать?

–Подал, Петя, подал. Первым делом, как только бумагу получил, что невиновен.

–И что?

–Нашёл след Артура в одном детдоме, оказалось в другой перевели, а там говорят, после детдома в военное училище поступил. А дальше, известное дело – война, на фронт ушёл. Так и шёл я за ним по пятам. Да бумаги дело долгое, жизнь быстрее течёт. Не успевал.

–А остальные... – Пётр кашлянул, голос охрип.

–Эдику в детдоме вообще додумались фамилию поменять. Я же враг, так чтоб знать меня не знал. – Он закурил, выпустил клуб дыма: – дальше след потерялся. Но ему в начале тридцать шестого года уже пять лет исполнилось, должен помнить свою настоящую, отцовскую фамилию... значит и меня помнить... должен. – Затянулся табачным дымом, помахал рукой возле лица, чтобы развеять дымовую завесу: – А вот третьего сына и следов не найду. Мал был. Фамилию свою плохо выговаривал. Искал по детдомам созвучные – своего не нашёл.

–А жена беременная, Екатерина? Она как же?

–Была, а может и сейчас где-то есть. Каково ей пришлось? Могу только представить – жена врага народа! Детей отобрали, по детдомам раскидали. Напал я, вроде, на след, но... рано, пока рано, что-нибудь говорить. Суеверным стал, сглазить боюсь! – повернулся к Геннадию: – Заговорил я вас?

– Время-то ещё – одиннадцатый час. Часок, другой можем посидеть.

Рассказ затянулся за полночь. Александра прикорнула рядом с детьми. Евдокия и Петровна так и вели на кухне у окна свой неспешный разговор. А мужчины то сидели за столом, то курили у форточки, то Константин, выбирая свободные места, топтался по комнате, выписывая зигзаги. Растревоженные воспоминания жгли его душу, выливаясь наружу житейскими подробностями человеческих страданий.

– Вот ты, Петр, мать одёрнул, мол, всё равно ничего не вернуть, так зачем душу травить?

Пётр хотел было, что-то возразить, но Константин выдохнул облако дыма, поднял руку:

– Да понимаю я, что опасаешься, как бы мать чего лишнего не сказала при посторонних-то людях, это при мне, то есть, и моей жене. Да и я бы тебе про свою жизнь лишнего рассказывать не стал, только устал играть в молчанку и жить без вины виноватым! Да и времена изменились.

– Изменились? На днях воронок из нашего дома ночью потихой кого-то увёз. Я на кухне возле форточки курил, сам видел! Вот и подумаешь... – Пётр поднялся со стула, подошёл к окну, встал напротив Константина. – Тёща моя говорит, плетью обуха не перешибёшь! Я с Морфлота пришёл. Семь лет под водой ходил, есть что вспомнить! Ершился, доказывал тёще что-то... И жизнь виделась такой... такой... Вроде две войны прошёл, а из подводной лодки жизнь совсем другой виделась.

– Ладно, ребята, ладно, перебудите ребятишек! – осадил пыл Геннадий.

– Десять лет на Калыме в забое золотишко для Родины добывал. Оправдали! И медаль за доблестный труд присвоили. Да мне не жалко для России, для победы! Отпустили бы на фронт, хоть и в штафбат, просился, убеждал, что смогу бить фашистов лучше многих. А мне, мол, чем бить? Золото нужно. Война, расходы большие. Тут... воюй! Мне обидно за другое. Вот скажите, это десять лет потребовалось, чтобы разобраться, что урона государственному имуществу не причинил! Враг? Я враг? Понятно дело, что есть места куда мало желающих ехать работать. Ну... пусть бы сказали, разобрались – не виновен. Но нужен в этом месте. Государство приказывает тут тебе вкалывать!

– Хрен редьки не слаще, – пожал плечами Геннадий. – Всё одно на Калыме в забое.

– Ты бы видел тех, кто меня там, на Калыме гнобил?!! Глянь на меня – Бог силушкой не обидел, а то бы гнили мои косточки под деревянным крестом с табличкой-номером.

– Да не в том дело – враг ни враг. Но сам подумай, кто по доброй воле задарма на Север в мороз, в забой полезет? Прежде чем сказать: оставайся работать на Калыме, надо чтобы ты туда приехал. Вот ты бы добровольно поехал? – И Пётр с прищуром взглянул на Константина.

– У меня семья, дети малые...

– А у других кто? Щенки? И каждый так. А тут обеспечил охранников жильем, жратвой, автоматами и прядок! Опять же, дальше вы их всем и обеспечивали.

– Служат что в конвое, что в охране – в большинстве отморозки! Откуда столько дерьма в России набралось? – Константин рассматривал папиросу так, будто она и была тем самым отморозком.

– В любом процессе жизнедеятельности есть продукты отхода. Вот такие "продукты" и пошли конвоирами в лагеря. А что мрут зэки... так новых поставят! Дёшево и сердито! – Пётр потряс начатую бутылку: – По граммульке?

– Да всё понимаю. Не дурак. Но я там был, я видел, какие люди гибли! А могли бы жить!

– После драки все мастаки кулаками махать. А тогда, немец прёт... что делать? Только туже гайки закручивать, да пояса затягивать! – рассудил Геннадий.

– Немец попёр в каком году? А меня за хрен собачий загодя посадили!

– Так. Хватит! Одно дело детей растерянных во время войны искать, а другое... У меня за спиной тоже не щенята, – приподнялся Геннадий. – Давай Петя, чтоб всё у нас хорошо было!

– Давай. За нас, за победу, за Родину, за Сталина!

– Петя? Ты что нас... за кого принимаешь?!

– За победителей. За Сталина – нравится он нам или нет! За генералиссимуса Победы! Это невеста должна нравиться, её надо любить, а генерала... войну выигравшего!

– Мужики, ну, как-то не по себе. Чувство такое, будто у стен уши есть. – Геннадий махом выпил стопку, обхватил обеими руками голову. А Пётр продолжил:

– Я тоже мог бы жить побогаче и есть повкуснее. Вот потому и не хотел, чтобы мать в воспоминания ударялась. Ходит потом, как в воду опущенная, а я и вижу всё, и понимаю, а изменить ничего не могу! А теперь, честно говоря, не знаю – хочу ли? Дедов дом, конечно жалко, но посмотри – какие заводы поднимаются?!

– А с чего ты, Пётр, взял, что при прежней власти тут бы так тайга и стояла? Может заводы бы уже давно работали? И не на костях людских строились, – мельком глянул на Геннадия, – ладно, ладно! – Повернулся опять к Петру: – Ты только подумай, Пёр, ведь вместо того, чтобы друг другу морду бить, могли бы жизнь свою благоустраивать! Да золото Российское и другое богатство не разворовали бы! А то тащили все кому не лень!

– А вот тут ты прав. Зря революцию подняли. По другому как-то надо было решать! – кашлянул в кулак и тут же притих Геннадий.

– Ну, потерявши голову, по волосам не плачут. Уже начали и закончили. Вопрос только кому от этого выгода была? А морду мы не только друг другу били, ещё и фашистам начистили. И будь у власти кто послабее – подумайте, вон ребятню дома угомонить попробуй, а тут ... Конечно, гайки до живой крови закрутили. Но ведь в охране на Северах не Сталин стоял, а обычные люди. Только сам, Константин, говоришь, дерьмовые. Вот и думаю, только ли голова виновата? Теперь Сталина нет, вроде полегчало, но увидел ночью воронок и признаюсь, ёкнуло сердце. И вот говорим каждый о себе, и только правду, а Геннадий опасается. Чего? Вот так-то. – Пётр покрутил в руках пачку папирос, рассматривая её и так и этак: – А что власть поменялась, так со школы помню: рабовладельческий строй, капиталистический, значит, время так повернулось, что пришла пора другого строя. Думаю, этого не избежать было.

– Вроде полегчало?! Навроде Володи, под вид Кузьмича!!! Повернулось? Ну да, повернулось! Только ко мне всё больше задницей! Где воинской госпиталь у вас в городе знаешь? Тот, что на левом берегу возле парка, в самом центре города?

– Это бывший монастырь. Из красного кирпича выстроен, – уточнил Геннадий.

– Знаю, даже как-то бывать приходилось, – кивнул Петро. – Лечился ты там, что ли?

Константин потушил папироску, уткнув в пепельницу, вылез из-за стола, подошёл к окну, вдохнул полной грудью воздух и, не поворачиваясь, ответил:

– Нет. Там, напротив, чуть наискосок стоит двухэтажный дом, справа и слева каменной, ну, противопожарной стеной от соседей отделённый – это дом моего деда, дом Буденковых. Если найдёшь где в библиотеке старую карту города – не поленись, глянь, дом так и помечен.

– Особняком стоит, в коммуналку не превратили, – Геннадий потёр ладонью лоб, – с чего бы?

– Вот и я о том же. С чего бы, у деда отобрали, а "народу" – усмехнулся Константин, – не отдали? А с того, что стоит в самом центре теперешнем, вот кому-то и приглянулся.

– Так там, рядом ещё дома есть – их отдали под коммуналки, – кивнул Пётр через плечо, будто этот дом за спиной.

–Ну, всё не загребёшь. Могут "грабельки" пообломать. А как сказала Анастасия Петровна, что имела её семья в прошлом большой дом, а жить ей пришлось в маленьком домишке... Понял я, что и вас лихо не обошло – потрогал бок эмалированного чайника: – Ген, сходи, поставь чаёк. Не тревожь женщин, сами обойдёмся, – Константин замолчал. Геннадий подождал – не скажет ли ещё чего? Вышел, но следом же вернулся, не желая пропустить хоть что-то из этого рассказа. Потому что хоть и многое знал про родственников, но ещё больше вопросов имел, а вот выспросить не решался.

–Чайник у Петровны на печке ещё остыть не успел. Вот, – и разлил кипяток по чашкам.

Какое-то время, молча, отхлёбывали густо заваренный чай.

–Дом, да ещё в центре города? Наверное, золотом заправлял дед?

–Нет, – усмехнулся в усы Константин, – сладкой продукцией: пряники, тарталетки, карамельки... Фабрику имел и свой магазинчик при ней. Выпускали столько, что ещё и в другие города отправляли. Мал я тогда был, но помню, вдруг тревожно в доме стало. Дед рассказывал, что в театре на сцене вместо спектаклей кто-то заседает. Потом пришёл да и говорит, что всех верховных чиновников арестовали и власть сменилась. Мол, на фабрике никто на работу не выходит который день. Столько товара пропало! А через несколько дней в доме такая суета поднялась... В момент все собрались, на телеги погрузились и обозом отправились. Помнится вроде как в Енисейск, дед оттуда родом. Я с сестрой Нюрой и матерью на подводе вслед за подводой деда с бабкой тащилась. Зима, вьюга, дороги перемело. Теперь-то понятно: то красные, то белые, то Лазо, то Колчак. Ну, Колчак – ладно, мужик при регалиях, с умом. А Лазо – пацан, по житейским меркам, чуть более двадцати тогда ему было, а сколько дел наворотил!? Ну и Колчак... на путях чехословацкий эшелон растянулся... рыщут свищут, чего бы в чужой стране утащить. И наверняка утащили, не за погляд же на наши сибирские красоты морозили свои задницы? Вот и пришлось деду нас на лошадях обозом в снег да метель вывозить из города.

Помолчал, собираясь с мыслями, и опять заговорил:

– Это я теперь своим умом так кумекаю, а тогда более всего опасался, что мама сама лошадьми править будет. А ничего, ещё как правила! И тут приключилось с нами такое, что и теперь только предполагать могу. Сначала наш обоз догнал отряд, не поверите, сплошь офицеры. Обмундирование на всех с иголочки. Сколько их было – не знаю, укутан был до самых глаз, не очень-то головой повертишь! Мне показалось, всё, конец нашим мучениям и это за дедом, мол, возвращайся домой! Ан, нет! Офицеры эти тоже с обозом шли. Подводы какими-то тяжелыми ящиками груженые были, хоть и укрытые поверх и перевязаны, а видно и потому как кони в напряг тянули, да контуры обрисовывались. Посторонились мы, ну и в снег врюхались. Офицеры о чём-то недолго с дедом поговорили, пока их обоз нас обходил, потом, правда, помогли нам, вытащили назад на накатанную дорогу и только снег закрутился им вослед. Я и задремал, успокоился как-то. Раз офицеры впереди нас – значит порядок, ничего страшного не произойдёт.

– Какие офицеры на таёжной дороге, да ещё в новеньком обмундировании? Не привиделось ли тебе по малолетству?

– Нет, Гена, не привиделось.

– Так неужели это Колчак золото, ну хоть какую-то часть из того, что в вагонах было...

– Не знаю. Ящики не просвечивали. Может, золото в них было, может оружие. Ты дальше слушай.

– А поискать? Ведь примерное место, выходит, знаешь?

– Эх, Гена! Что золото, когда сыновей своих найти не могу?! – Он достал из пачки беломорину, закурил, отправил к потолку клуб дыма:

– И тут опять нас нагоняют. Только одеты кто во что горазд и первым делом без разговоров давай наши подводы шманать, – глянул на Петра, усмехнулся: – обыскивать. Не знаю, что искали, только сначала вроде просто искали, а потом давай имущество, какое с нами было, на свои подводы перетаскивать. Кто на лошади верхом был – поперёк седла тюки кидал. Грабят, да тем временем про какой-то обоз расспрашивают, видать про тот самый, офицерский! Ну, дед за грудки одного: что мол, сволочи, делаете?! – Константин замолчал, вглядываясь в повисшее под потолком облачко табачного дыма. И так явственно вдруг вспомнилось ему...

– Да что же вы делаете? Детей малых погубите! – мать металась по снегу, пытаясь ухватиться за руки, за полы зипунов.

– Федька, пристрели эту буржуйку суку и её выродков! – мать кинулась к Нюре, оттолкнула её в сторону, и упала, закрыв собой его. Лёжа на спине, из-за материнского плеча видел, как подошёл какой-то мужик, штыком подцепил мать за одежду:

– Живи, дура горластая, но ежели кому брякнешь, что тут видала... – и он передёрнул затвор. Потом раздались три хлопка, а мужик, повернув носком сапога, лицо матери в снег, добавил: – Не вздумай шелохнуться, до тех пор, пока тут кто есть. – Бросил окурок цигарки и отошёл в сторону.

Попавший за шиворот снег, растаял, и стало так холодно, что невольно застучали зубы, неудобно подвёрнутая нога ныла и мёрзла. А мать еле шевелила губами: "Тише, сыночка, тише". Наконец она осторожно повернула голову, приподнялась, огляделась, села. На дороге никого не было. Ни дедова обоза, ни тех, кто нагнал. Только тощая кляча, запряжённая в розвальни с сеном, видать от того и осталась на месте, что никому не нужна стала. Прошарили обочины дороги. Слышали выстрелы, вдруг кто ранен или убит. Но, ни живых, ни мёртвых не нашли. Помогли кляче оторвать примёршие к снегу полозья розвальней и тронулись в путь.

–Нам бы до Юксеево добраться. Есть там человек, который не даст нам погибнуть.

Константин замолчал, затягиваясь папиросным дымом, щурился, глядя в потолок, будто что там видел.

–Костя, Кость?! Ты чего замолк? Устал? Так это, может уж спать?

–Ну, если вам надоело, то я, Гена, сей момент прекращу свой рассказ.

–Что ты, Константин! Молчишь, вот мы и подумали, что может и не надо дальше-то бередить? – Петро курил, стоя у форточки, потому что возле стола дым и так повис сизым облаком.

–Ну, дальше-то не так уж плохо. – Константин тепло улыбнулся впервые за весь рассказ. – Только вот, не буду лукавить, интересовался я потом и обозом этим, и вагонами с золотом через всю Сибирь растянувшимися. Слышал от людей, что много золота в Японию уплыло. Даже разговаривал с одним зеком, который утверждал, что видел, как ящики с золотом на пароход перегружали. Но без Колчака уже. А значит и без нашего контроля. И что-то не слышал, чтоб нам кто-то золото возвращал. Может покупали у япошек что? Так что-то не видел я ничего японского у нас. Вот и думаю: не специально ли нас стравили? Пока мы друг друга лупцевали смертным боев, всякие интервенты успевали растаскивать наше добро. Только от революционной мурцовки отошли малость, опять на нас попёрли. Как мёдом русская земля помазана!

В тайге тогда... может, и золото в тех ящиках было. Иначе чего бы так за ними охотились? А место... – Константин улыбнулся в усы, – так примерное место кто же из сибиряков не знает? Только по Сибирским меркам примерное место величиной с какую-нибудь неметчину, или того больше будет. Вот и поди, найди, где те ящики спрятали. И ведь, понятное дело, не посреди дороги бросили, вот и ищи тот схрон на наших-то просторах.

–Так разуйте глаза, мужики: и уголь, и нефть, тайга и поля. Пшеничка, мясо и меха. Золото вагонами. Вот и лезут кусок урвать. – Громыхнул стулом Пётр. – На чужой каравай всегда желающие имеются.

– Ага. Только сами живём, зубы на полку положив. Мясо, меха... – криво усмехнулся Константин.

– Мужики, что-то мне ваш разговор... не того... – замялся Геннадий.

– Того, ни того... Научиться бы как-нибудь ни кулаками отмахиваться, а головой думать так, чтоб не допускать на свою землю... всякую мразь. – И Константин добавил в раздумье: – Вы же с соседом у себя в комнате драку не устраиваете? Уж ежели приспичит, то лучше на его территории крушить.

– Ну, по пьяному делу, всякое бывает, – кашлянул Геннадий.

– Страной править не спьяну, а в трезвом уме и здравой памяти надо! – Рассудил Пётр. – Потому что не за себя, а за многие жизни в ответе. И никто тебя не заставлял, груз этот взваливать. Сам в лямку правителя впрягся!

– Что это вы взялись рассуждать, о том, что нас не касается? – одёрнул гостей Геннадий.

– Это кого это из тут находящихся не коснулось? А? – Набычил голову Константин.– И что ты, Геннадий, весь вечер одергиваешь нас? Никого же посторонних нет. Ладно, есть тема поважнее золота. – Константин помолчал, ожидая возражений, но никто ничего не сказал. И заговорил.

– Ну, так вот, прибыли мы в Юксеево только на третьи сутки. Судьба остальных родственников до сих пор мне неизвестна. Хотя, через Гену теперь знаю, что сестра Нюра жива. Остальные... погибли, нет ли? Я уже говорил, что работал в Енисейске, оттуда и арестовали. А наши вроде в этот город направлялись. Но следов там никаких не нашёл. Может, кого судьба на чужбину закинула, может, погибли. Не знаю. – Он рассказывал, а сам будто вернулся в то далёкое время, в своё детство.

–Въехали в Юксеево, оказалось мать знакома с этой местностью, потому что правила точно к дому кузнеца. И не ошиблась. Подъехали, у ворот остановились, мать и стукнуть не успела, как ворота открылись, вышел крупный черноволосый мужик, мать как пушинку на руки подхватил, мне кивнул: "Заводи коня".

Жил он в доме один. Сам со всем справлялся. В тот же вечер баню натопил.

–Ты, сынок, ничего не бойся. У меня вас никто не тронет. – И давай меня веником охаживать, да приговаривать: " Баня парит, баня правит".

Потом сели ужинать, он глянул на мать и спрашивает, знаю я или нет? Чего, думаю, знать я должен такого особого? А мать вздохнула:

–Костенька, отец это твой... вот нас приютил. Не оставил в беде.

–Ну что ты говоришь такое? Это теперь и ваш дом, а не приют! Чтоб слов таких не слышал! – видно было, что рассердился сильно. Потом повернулся ко мне:

–Не поладили мы с твоим дедом, вот и вышло, что рос без меня. Да судьба по-иному распорядилась. – Константин опять замолчал, и казалось ему, что ещё звучит отцовский голос.