Текст книги "Сталинка(СИ)"

Автор книги: Татьяна Буденкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Буденкова Татьяна Петровна
Сталинка

Коммуналка

Глава 1 Соседи

Тридцать первая коммунальная квартира на третьем этаже нового пятиэтажного кирпичного дома жила обычной жизнью. В большом и прохладном коридоре в слабом свете электрической лампочки, свисающей с потолка на длинном витом шнуре, можно разглядеть двери в комнаты жильцов: Сафоновых, Соловьёвых и Кузьминых. Возле каждой двери ситцевые занавески прикрывают деревянные вешалки, на которых зимой и летом располагаются стяжённые на вате пальто и плющевые жакетки – модная вещь в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Днём в кухонное окно отлично видно, когда в расположившиеся на первом этаже магазины привозят какой-нибудь товар. Завидное преимущество в годы всеобщего дефицита. А ещё из окна видна небольшая деревянная будка – сторожка. Одного мужика с берданой вполне хватало для охраны этих магазинов, а также присоседившихся к ним аптеки и почты совмещенной со сберкассой.

По вечерам в этой квартире, как и во всех других коммуналках, на кухне обыкновенная белёная кирпичная печка потрескивала дровишками, и разносился запах жареной с луком картошки. А над крышей пятиэтажки из печных труб вился голубой дымок. Утро каждого нового дня начиналось с невыразимо вкусного запаха хлеба, проникающего через открытую форточку. И жильцы понимали, что через широкую арку, разделяющую дом пополам, к магазину подъехала хлебовозка, и выгружают лотки с ещё тёплыми буханками. А ещё в подъездах широкие лестничные марши разделяло огромное пустое пространство. Говорили, что вот-вот в каждом подъезде будет установлен лифт. Дом построили впервые послевоенные годы, и дорогущую затею отложили на потом. Но все были уверены, что пусть не в этом, так в следующем году обязательно оборудуют! Нет, не то, чтобы дом очень высок, и подниматься тяжело, но лифт... это же лифт! Какой ещё дом на всём промышленном правобережье Сибирского города сможет похвастаться такой редкостью?

Дело близилось к вечеру и Анастасия Петровна, уже не молодая, но ещё статная темноволосая женщина, поглядывая на пару кастрюль и чайник с закипавшим содержимым на печи, чистила картошку. Хлопнула входная дверь, она выглянула в коридор.

– Анастасия Петровна, мою кастрюльку поставьте. Супчику сварю, – с работы пришла Анна Соловьёва.

– Кипит уже.

Вслед за Анной пришли с работы сын Петро и невестка Елена.

– Будто кирпичи разгружать зову, а не в кино!

Анастасия прислушалась к голосу сына: "Сердится, однако, Петя".

– И буфет! – Брякнули об пол каблучки. Елена разулась. Заглянула на кухню: – В кино зовёт. Как будто я не знаю зачем? Буфет там хороший!

Высокий, стройный, стрелки на брюках – порезаться можно! Чёрная фетровая шляпа, белый шёлковый шарф. Почему бы не выйти в люди? Елена, даже на каблуках, только до плеча мужу.

– Сходите. Ужин я приготовила. – Как ни крутись, невестка и есть невестка, а Пётр сын, единственный! Овдовела рано, растила одна.

– Фу ты!

– Что случилось, Анастасия Петровна? – Занятая своими мыслями Анастасия не заметила, как на кухню вышла Александра.

– Обожглась! Ложка горячая. Суп на соль попробовать хотела!

– Я тут чайничек поставила, вы, как вскипит, отодвиньте в сторонку, – Александра, белокурая и голубоглазая жена Геннадия Кузьмина. Было в их семье двое детей: дочь Лидия – ровесница внучки Анастасии Петровны – Танюшки и недавно родившийся сынок Сашка – толстенький крепыш, черноглазый и черноволосый, весь в отца.

Входная дверь ухнула от тяжёлого удара.

– Что за напасть? – вздрогнула Петровна. – Твой, поди, пришёл?

Анна замерла:

– Наверное... – виновато глянула на Петровну и кинулась в коридор.

В чистой уютной комнате под абажуром с золотистыми кистями круглый стол поверх скатерти накрыт клеёнкой с голубыми и розовыми цветочками. В центре красуется селёдочка с лучком и блюдце с хлебом. Три больших тарелки и одна поменьше исходят запахом свежего супа. Танюшка, явно не желая ужинать, возит ложкой по тарелке.

–Петя, садись к столу. Тебя ждём, – Елена взялась за ложку.

–Мать, что и стопки не нальёшь?

–Петя, так откуда? Нет в доме водки.

–За ужином сто грамм – уже пьянка?

– Так будний день-то... и вчера...

Договорить матери не дал:

– Вы ещё не видели пьяниц! Да ну вас! – и хлопнув дверью, выскочил из комнаты.

Елена смотрела на свекровь, а в глазах стояли слёзы.

– Лучше бы в кино пошли... – Анастасия прислушалась:

– Слышишь, под дверями возится, вроде обувается. Куда это он? – с размаху ухнула входная дверь.

Настольная лампа под красным железным абажуром высвечивала коричневые узоры на скатерти и открытую книгу. Елена перелистывала страницы и всё чаще бросала взгляд на часы. В детской кроватке спала Танюшка. Свекровь устраивалась и так и этак, но ей явно было не до сна. Обе женщины чутко вслушивались в ночные шорохи и звуки, ждали Петра.

"Бух! Бух!" – звонит огромный колокол. Елена его не видит, но гул идёт со всех сторон, закладывает уши. От неловкого движения книга упала со стола. Нет, это не колокол, это стук в уличную дверь. "Бух! Бух!" – Петро пришёл? – заспешила открыть, но от долгого сиденья ноги онемели, глянула на часы: почти час ночи.

–Вот, доставил Петра Ефимыча, – крепкий мужчина поддерживал еле стоявшего на ногах мужа.

–Не волнуйтесь. Такси и... доставка оплачены, – он помог Елене завести Петра в квартиру.

–Доставка откуда? – кивнула она на мужа.

–Ну, где в это время спиртное можно достать? От ресторана "Арктика".

–Иди мужик. Сам-м-м... я тут. И-д-ди!

В комнате усадила мужа на диван. Помогла раздеться.

–Чего молчишь? Ишь, смотрит недовольно? Чем недовольна? А-а-а... молчишь?

–Петя, Петенька, ложись спать. Танюшку разбудим, – попыталась урезонить сына Анастасия.

–И ты туда же?!

–Да куда, Петро? Давай спать. Утром поговорим.

–А чем я теперь плох?! – он встал с дивана, повернулся к гардеробу, в дверку которого было вставлено зеркало, попытался рассмотреть своё отражение:

– Жизни никакой от вас нет! На работе я уважаемый человек, а дома только и зудите: не пей, не пей. А я и не пью! Вот сейчас не пью? – он резко качнулся, упёрся рукой в зеркало, раздался лёгкий щелчок.

Проснулась Танюшка.

–Мам, налей стопку. Может, уснёт. Сил нет. Татьяна... смотрит.

Выпил, поморщился:

–А ну вас! – и рухнул на диван.

Глава 2 Анна

Анастасия тихонько вздыхала и ворочалась с боку на бок. Сон не шёл. Вроде только жить бы да жить. Война так мужиков выкосила, каждый на особом счету. А Петенька, слава Богу, живой вернулся. Здоровье, конечно, там, на подводной лодке оставил, но тут уж не до жиру, быть бы живу. Вон, фотография в альбоме, что с войны привёз, сколько из них живыми вернулись? И умный, и грамотный. Конечно, на работе оценили. Второй раз повышают. Должность занимает видную. Машину за ним закрепили, и обещали постепенно секцию расселить. Такую квартиру да на их семью! А он нет – нет, да вернётся с работы поздно ночью и пьяный. А сегодня вон – что хочешь, то и думай! Не дай Бог удариться в пьянку! На войну-то уходил совсем молоденьким. В январе восемнадцать исполнилось, а весной забрали. А там и война началась. Вернулся, вроде, особого пристрастия к спиртному не замечалось, пока эта беда не стряслась. А уж как похоронили они с Еленой первенца своего Валерочку, тут и потянулась ниточка.

За окном светать начало, когда Петровна, наконец, чутко и тревожно задремала.

Обычное утро, обычные дела. Анастасия сварила кашу и принялась за уборку. Мягкой белой тряпочкой протирала пыль с комода, этажерки с книгами, приёмника "Иртыш". А когда очередь дошла до гардероба, рука её так и замерла. Блестящую поверхность зеркала, укреплённого на дверке, прочертили трещины, разделив его на три неравные части.

–Ой, матушки мои! – она перекрестилась, осторожно смахнула пыль. – К чему бы? Зеркало разбилось... ой, не к добру это, не к добру, – и присела на край дивана. Однако сиди, не сиди, а домашние дела не ждут. Занималась уборкой, готовкой, а думы сами собой возвращались к рассказу Анны.

В тот день крестили Танюшку. Анну пригласили крёстной матерью. В церковь ездили тайно, но ужин-то чего прятать? И она постаралась. Особенно удались пироги. Убрав со стола и выключив свет, сидели на кухне: она, Елена и Анна.

– Завидую я тебе, Елена, – вздохнула Анна. – Уж очень маленького хочется. Как бы я любила и берегла, как бы берегла...

– Ой, какие твои годы? Успеешь ещё, – улыбнулась Елена. Анна, молча, теребила подол.

– Да уж больно Иван пьёт. Может оттого и Бог дите не посылает? – Анастасия выглянула в окно, темень, фонари зажглись.

– Я думаю, может Иван и пить бы бросил, если бы я родила.

– Ну да, жди... как бы ни так. Посмотри кругом – сколько семей и детей имеют, а мужья пьют, как за уши льют, – вздохнула Елена, думая о своём.

– Пьёт – то Иван, пьёт. А когда трезвый – куда с добром мужик! Да и где ж ты другого мужа по нынешним временам найдёшь? А вот ребёнок? И зачем бы я жила, если бы не родился Петенька?

Анастасия выключила плитку, на которой загремел крышкой синий эмалированный чайник:

– Может чайку налить?

– Я забеременеть не могу... – прошептала Анна.

– У врачей была? – Елена положила свою ладонь на её руку.

– После того раза нет... – пытаясь удержать слёзы, Анна глубоко вздохнула и, вдруг решившись, продолжила: – Была я беременная. Да отец ребёнка – немец. Посоветовали мне одну женщину... Дала она мне настой из трав, я и пила. Пока по дороге на работу плохо не стало. Очнулась в больнице. С тех пор в больницу ни ногой. Прямо жуткое видение перед глазами от одного только запаха больничного.

– Ну, не китаец же? Чем бы он от остальных отличался? Мало ли, сказала бы погиб отец, – рассудила Анастасия Петровна.

– Он и погиб. А я совсем ещё девчонка... Испугалась очень. Врач говорила ребёночек жил ещё несколько часов. Белокурый, голубоглазый сын!

– Аня? Аня, что с тобой? – Анна билась в беззвучной истерике. Елена прижала её голову к себе и гладила, гладила по русым волосам. Анастасия подала Анне воды, и было слышно, как сучат её зубы о край стакана. Немного успокоившись, вздохнула: – Иван меня без чувств на улице подобрал, в больницу отнёс. Так и познакомились. Сам-то он репатриированный поволжский немец, – помолчала и, глядя в темноту окна, добавила: – Чем с такой болью в душе жить, лучше бы померла тогда.

– Что ты такое говоришь? Всё ещё будет! И дети будут!

Женщины уговаривали, успокаивали и сами верили, что, обязательно, всё у Анны будет хорошо. Откуда же им было знать, что суждено этой женщине пройти всё круги ада и умереть в старости в чужой постели, рядом с чужим человеком, обихоженной и бездетной. Если сравнивать с другими, так ещё не самая страшная судьба. Война никого бедой не обделила. Только кому от этого легче? Вот и у Анны никак не заживали раны в душе. И не было от той боли лекарства.

Женщины разошлись по комнатам. Укладываясь спать, Анастасия рассуждала: если Иван с Поволжья, то почему немец? Что такое репатриированный и вовсе не знала. И чего их с Поволжья в Красноярск принесло? Решила, как-нибудь подберёт подходящий момент и расспросит Анну.

Дни одновременно одинаковые и разные, как листочки на дереве, проходили один за другим. Анастасия занималась Танюшкой, домашними делами и ждала вечера, когда все вернутся с работы. Возле входной двери кто-то с трудом попал ключом в замочную скважину.

–Здрасте, – Соловьёв Иван, высокий, крепко скроенный мужчина, ввалился в коридор. На ногах еле стоял, протопал в свою комнату и всё затихло.

Вышла Александра, вынесла посуду после ужина, перемыла её, сказала, что эту неделю их очередь мыть пол в коридоре и на кухне, так она завтра утром и отведёт её. Анастасия ещё стояла у плиты, когда пришли Елена и Петро.

–Мама, ужин не накрывай. Мы в гости и Танюшка с нами, – выглянула на кухню Елена.

И через пятнадцать минут принаряженное семейство отправилось из дома.

Плита протопилась, и мясо для супа Анне Анастасия сварила, только сама Анна всё не шла с работы. Анастасия посчитала дни. Ну, да, так и есть, конец месяца! Только успевай отсчитывать! Анна работала табельщицей и в конце месяца частенько задерживалась на работе. От протопленной печи по всей кухне распространялось тепло. Электрические плитки, оно конечно, дров не надо, но и дорого, и долго. Пока это на плиточке сваришь – полдня пройдёт. Так и приспособились всей секцией: к приходу Анны и Александры Анастасия Петровна затапливала печь и ставила приготовленные соседками кастрюльки. Печка потрескивала дровишками, которые хранили в подвале, даже из подъезда выходить не надо. Сразу от парадного входа направо вверх лестничные марши к квартирам, налево вниз – в подвал. Подвал сухой и чистый, с белёными стенами, разве что без окон, а так хоть живи. На входе замок. Ключ у каждого свой. Топили-то в каждой секции, значит, дрова нужны всем жильцам и каждый вечер. У каждой секции своя стайка. Замков не было. Разве что так – щепочкой дверь приткнут, чтобы не открывалась.

–Анастасия Петровна, – она даже вздрогнула. Задумавшись, так и сидела без света, и не услышала, как пришла Анна:

– Почему без света?

–Ой! Да так. Твой давненько пришёл. Ты не буди. Пусть проспится.

Анна кивнула и тихонько ступая, ушла к себе в комнату. Вернулась быстро, в домашнем халате.

Чистила картошку и вздыхала, наконец, повернулась к Петровне:

–Анастасия Петровна, вы уж сильно-то Ивана моего не судите. Ему ведь тоже досталось.

– Ну ить... – как-то неопределённо и горестно вздохнула Петровна. Анна, видимо решившись, заговорила:

– Было это в конце октября сорок пятого года. Жила я на окраине Минска. Город это, Петровна, красивый город... – Она перевела взгляд на тёмное окно, будто там увидела этот красивый город, да так и замерла.

–Ань, Аня?! Суп "убежит"!

–Так вот, немцы-то у нас почти три года отстояли. Возле города лагеря смерти. Недалеко от того места где я жила, тоже был такой лагерь. А мой Иван по родителям немец.

–Ты ж говоришь с Поволжья?

–Никогда и никому не рассказывала ... – Анна помолчала, набираясь решимости, и заговорила негромко, прерывисто:

– Ну да, с Поволжья... немец. Не знаю, не спрашивала, но видать не первое поколение его родственников в тех краях родилось. Потому что, говорил Иван, жили в доме, где дед его и отец, да и он сам родились. Однако вся деревня немецкой считалась. Сами они себя немцами помнили. Но пришли голодные годы. И тут односельчане стали, как говорили, на родину предков, то есть в Германию возвращаться. Письма приходили, что жизнь там не в пример сытная. Ну, вот и отец Ивана собрал своё семейство, выправил документы и увёз... на родину предков. – Анна замолчала, поднялась и неслышно выглянула в коридор:

– Как бы Ваня не услышал, что вот... рассказываю про нас. Не любит он этого. Говорит, что нет теперь такого русского, который бы согласился рядом с немцем жить. – И тяжело вздохнула.

– Так, наши-то, вроде как друзья. Все трое: что твой Иван Соловьёв, мой сын – Петро Сафонов, ну и Николай Давыдов.

– Вряд ли Иван про себя мужикам рассказывал? Но только прятать ему нечего, стыдится тоже нечего, а вот горького хватил до краёв.

– Это ты права, вряд ли жаловаться друг другу станут? Да и кто теперь не хватил? – покачала головой Петровна.

– До войны жизнь в Германии намного легче была. Иван говорил, что уж и приживаться потихоньку начали. А тут война. И получилось, в Германии они русские, в России – немцы.

Анна доварила суп, укутала кастрюлю полотенцем:

– Чтоб не остыл. Проснётся, накормлю.

–А зачем же назад возвращались после войны, если приживаться начали? – И Петровна поймала

Себя на мысли, мол, с чего это немец, которому и в Германии хорошо, вдруг в Россию направился? Анна будто почувствовала.

– Вот и вам... всякое думается. Потому и рассказываю, не хочу, чтобы в Иване врага видели. После войны в России рабочие руки нужны. Оно и в Германии тоже, но никого не спрашивали. Репатриация. Это погрузили тех немцев, кто из России перед войной переехал, в телячьи вагоны и повезли из Германии в Россию. Семью Ивана тоже погрузили в те самые вагоны, мол, вернули назад в страну, где раньше проживали. Выдали паспорт, в правах восстановили. Только родители его той дороги не пережили. Похоронил он их на разных железнодорожных станциях, сначала отца, потом мать. Названия станций на бумажке записал, так и хранит ту бумажку, и мучается, что их схоронил, а сам жив остался, – голос её дрогнул, но, видимо, наболевшая душа не в силах была дальше нести такую боль в одиночестве. Она опять выглянула в коридор, прислушиваясь, не проснулся ли Иван.

– Кто-то может свои горести и беды на трезвую голову пережить, а кому-то даст водка забыться немного, он и ищет, потом в ней спасения. Помните, вы мне альбом фронтовой Петра Ефимовича показывали и рассказывали, как он всю войну на подводной лодке воевал, да ещё потом два года прихватил. Разве такое проходит бесследно? А каково досталось Петру Ефимычу первенца сына похоронить? Анастасия Петровна, я... ващего сына понимаю. – Анна, будто поперхнулась. А Анастасия удивилась: к чему Анна всё это ей говорит? Что пережил Петро и вся их семья, ей и так известно.

– Я это к тому говорю, чтобы вы меня понять могли. Ведь и я сына потеряла. И в том моя вина. Ни забыть, ни простить себе не могу.

– Прошлое не вернёшь. Что ж теперь казниться? – вздохнула Петровна. Анна поправила гладко зачесанные волосы, и продолжила:

– Возле Минска отцепили от состава несколько вагонов с репатриированными немцами и, видать, забыли про них. В одном из этих вагонов ехал Иван. Уже один, без родителей. В октябре снежок пробрасывает. Холодно. Тёплую одежду ещё по дороге отобрали, вроде обыск. Немчура, мол, одно слово. У кого что было припрятано, давно променяли на продукты. Иван приспособился подрабатывать на стройке. Вот и в тот раз, шёл утром на работу, а тут я на дороге без памяти. На руках в больницу принёс.

Петровна смотрела на соседку, и понимала, как тяжело даётся ей этот разговор.

– Моя тётя по материнской линии ещё перед войной в Красноярск перебралась. А мои родители в Минске остались. Жили на окраине, свой дом, огород. – Который раз Анна замолкала, то ли подбирая слова, то ли набираясь решимости. Не решалась нарушить это молчание и Петровна, но всё-таки, подождав немного, спросила:

– А ребёнок-то? Сынок?

–В тот день уже под вечер, возвращалась домой. Мы с подругой стирали бельё в немецком госпитале. Иначе бы нас в Германию на принудительные работы угнали. До дома осталось рукой подать. А тут бомбёжка. Заскочили мы в развалины соседнего дома, а там немцы... Она назад кинулась, бегом через улицу... не добежала. Даже не вскрикнула, только руки в стороны раскинула, повернулась лицом ко мне и рухнула как подкошенная. А на меня будто столбняк напал. Смотрю и вижу, медленно-медленно поднимается тёмный столб на том месте, где мой дом стоял. И какие-то палки, мусор, ещё что-то летит в разные стороны. И тут тишина настала такая, что я до сих пор помню, как шуршат камешки на осыпающихся стенах. Очнулась от того, что дышать тяжело и острая боль плечи выворачивает. Немец руки мои за спину заломил... грузный, тяжелый придавил к земле. Зажмурилась от страха и отвращения, а перед глазами картина: столб пыли на месте нашего дома. Помню, закричала, не помню что и удар в лицо. – Анну колотило как от холода. Анастасия налила горячего чая:

–Ну, будет, будет. Всё прошло, быльём поросло. Наши тех немцев перебили... – ласково, как маленького ребёнка, пыталась успокоить Анну, та отпила глоток и на одном дыхании продолжила:

–Очнулась, немец на мне так и лежит, только тихий какой-то. Столкнула его в сторону, отодвинулась немного, гляжу, у него кусок кровельного железа из спины торчит. Мёртвый он, убило гада. Ночевала там же. Идти не могла. Ноги отнялись. Потом ещё неделю пыталась обломки нашего дома разобрать. Найти останки родителей, да похоронить по-человечески, не смогла. Всё перемешалось. Сказали, прямое попадание. Мгновенно погибли. Меня к себе жить родители погибшей подруги взяли. Было это весной. С тех пор весну я не люблю. Ну, а в октябре нашёл меня Иван на улице.

Тогда, в Минске ждал Иван, когда, наконец, вагон дальше погонят. Заходил в больницу, проведал. Подкормить пытался. Я, чтобы его отвадить, рассказала всю правду о себе. А он перед выпиской говорит, ты одна, я – один. Вместе легче.

Расписались мы. Пошёл он к военному коменданту, проситься, чтоб определил, хоть на какую-нибудь работу. Оказалось нельзя. Предписание у него в Сибири жить. Но помог тот комендант, пристроил нас к эшелону, который шёл в Красноярск. Так мы тут и оказались. Первое время жили у моих родственников, а теперь вот, слава Богу, свой угол.

– А фамилия русская – Соловьёв? – Удивилась Петровна.

– Иван говорит, пели у них семье хорошо. Вот и фамилия оттуда. А так, в деревне, где родился половина Петровых, половина Плотниковых.

– Н-да. С такими-то фамилиями поневоле в Германии русским будешь, – покачала головой Петровна. – Значит, назад в Россию привезли и документы выдали? Это ещё ничего. А я вот слыхала, тех, кого немцы угоняли... – в коридоре скрипнула дверь:

–Анна? – кашлянул Иван, – Аня?!

–Иду, иду. Мы тут с Анастасией Петровной супчик сварили, – закрыла на минуту глаза, набрала в грудь воздуха, поправила волосы: – Пойду я.

Анастасия смотрела в тёмное окно и думала: "Это же надо – был у Анны ребёночек... от немца. Не решилась оставить его жить. А кто бы в такое время решился? И ребёнок рос бы на тычках, и в неё все кому ни лень пальцем показывали. Намучились бы оба. А так? Того тяжелее вышло. Ну... могла бы скрыть. Немец, нет ли, кто бы знал? Молодая, испугалась, да и отца его... больно ненавидела, – Анастасия вздохнула, покачала головой в ответ на собственные мысли, – того немца нет в живых, но ведь и её Иван по рождению немец. Вот ведь, правду говорят, от судьбы не уйдешь!" – Она ещё раз вздохнула и принялась за нескончаемые кухонные дела.