Текст книги "Фантош (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Утопнуть можно, – брат Тэва кряхтит и чешет в потылице. Никаких манер.

– Ничего, я вырос на море, а там знаешь, какие приливы.

Золотое правило командира: не поручай подчинённым того, что не умеешь и не осмеливаешься сделать сам.

Командные роли расписаны заранее. Побратим остаётся вместо меня. Если главные ворота откроются, а баронский флаг будет спущен – с десантом идёт брат Сэрен. У его людей дон епископ в своё время отнял по мелочи – либо сводную сестру, либо конкубину. Дорогое и тайное. С одной стороны, их жизнь вне особых подозрений, с другой – к чему им, как, впрочем, и мне самому, такая жизнь?

Если синее с белой хризантемой знамя завтра утром продолжит развеваться на ветру, отряд уходит в глубь леса и ждёт поелику возможно.

Если оно бескомпромиссно и навсегда присядет на вервии – так же.

А вот если знамя спустят и тотчас наравне с баронским штандартом вывесят мой алый командирский шарф, все, за исключением обоза и обозников, приближаются к запасным воротам и ждут, пока они распахнутся настежь. Показав меня самого посередине арки.

Обозники подтянутся немного погодя – если всё сойдёт благополучно.

Вот примерно так.

Можно предусмотреть всё и всё вытерпеть, но не насквозь мокрую одежду. Свёрток с капитанской формой и башмаками, завёрнутый в промасленную парусину, смыло потоком. Хорошо, что шарф я заранее обмотал вокруг торса.

Это укрепило меня в решении: до визита к хозяевам проверить стражу у обоих входов.

Несли службу они препогано, что тот, что другой холоп. Я прижал одному сонную жилу, другого легонько тюкнул булыжником. Первый снабдил меня ливрейным колетом, штанами и кирасой, второй – кавалерийскими сапогами, подмётки с которых были срезаны на ходу. Вряд ли таким ловкачом, как я сам, – скорее всего, следы времени. Мечей у обоих не водилось, а кинжал мой, хоть и притуплен по причине втыкания в скалу, выглядел куда внушительней здешних.

Возиться с засовами и подъёмным механизмом я не стал. Лишний шум демаскирует. Скользнул по двору вместе с ночными тенями и бликами. Чужое платье делало меня почти своим – было бы перед кем.

Что я собираюсь делать? Не знаю и не хочу знать. Хороший мечник должен быть готов отразить атаку с любой стороны и из любой позиции.

Дверь в жилую башню (поперёк себя шире) была приотворена. Я нарисовал в своих мыслях косой крест и вошёл, пытаясь двигаться как человек из близкого окружения. Хозяйские егеря мертвецки спали перед огромным очагом, тусклое пламя озаряло наполовину съеденного быка. Запах, одновременно съедобный и мерзостный, напомнил…

Женщина открыла свои синие, как кобальтовый фаянс, глаза. В них стояли ужас и боль.

– Дона, – произнёс я. – Дона Оркана, ты, положим, дура, но, говорят, дура смышлёная на редкость. При таких ожогах, как у тебя, никто не выживает, и знаешь, почему? В них образуется яд, как в мертвечине. А секрет вытягивающих эту дрянь снадобий пропал вместе с повешенными знахарями. Так что смотри сюда.

Я повертел перед её глазами узким, чуть изогнутым ножом.

– Для показательного снятия кожи и отточен получше бритвы. Я такому у главного экзекутора выучился. Сейчас я начну срезать с тебя всю твою гниль, а ты кричи на здоровье: никого тем не потревожишь. Хочешь поберечь связки – вот, закуси ремень. От кляпа, не дай бог, задохнёшься или нежный ротик порвёшь. Да не беспокойся, я парень опытный.

Опыт я приобрёл на девушке по имени Ируна. Испытывали огнём её куда круче – обвиняли в самозваном знахарстве. Иру была, в отличие от кое-кого, не только сообразительна, но и умна, и преданна. Поняла, что домогаются не её саму, но любовника, и молчала до последнего. Я сделал вид, что не имею к этому жаркому никакого отношения – так, перепихнулся разок-другой. Попросил дать мне позабавиться в одиночку. Возможно, я влил в неё слишком много сонного пойла из маковой трухи, прежде чем приступиться к бедному истерзанному телу, но, скорей всего, надежды не было вообще.

Чтобы не вышло лишних осложнений, тело я вернул. Наверное, после того дон Риба и стал отводить глаза в моём присутствии. И, наверняка, именно оттого второй труп с меня не вытребовали.

Из шлюх по призванию получаются самые лучшие агенты – по причине любопытства многое выпытывают, всё сказанное слышат и практически всё запоминают.

Вот из-за этой благородной потаскухи, которая явно идёт на поправку и по-прежнему знает очень много, я и не отказался от дальнего путешествия. Я не альтруист. Ну и словцо – снова книжная зараза, что ты скажешь! В общем, вывез я дону из города на одиночной телеге, как скарб. Но теперь удобные носилки с нею находятся в обозе – прикреплены к двум смирным островным иноходцам, а впереди и сзади шествует по особо свирепому верблюду.

Шествовало. Теперь прячется на опушке.

Картина умиротворённого свинства. Соседские доны вперемешку с домочадцами всех рангов и, похоже, во главе с самим кастеляном перепились вусмерть. Собаки лижут пол рядом со столами, на которых громоздятся блюда, кувшины и бутыли, одна затащила под стол нечто лохматое и треплет.

Впрочем, дела обстоят не так уж мирно: у той особи, что заняла место рядом с камином, внезапно загорелись волосы, добавив оригинальную нотку в букет местных ароматов. Волосы тут же потухли, но забавно, что особь даже не шелохнулась.

Я двинулся по коридорам, на ходу пересчитывая мертвецов и замирая возле самых живописных. Например, женщин с юбками, туго обёрнутыми вокруг головы. Судя по всему, побоище имело место быть вскоре после того, как охрана заступила на пост, и осталось ею незамеченным. Дебош как дебош, привычное дело. Возможно, женихи доны Пелопы взяли слишком много воли. Как её, кстати, величают на самом деле?

Вот, кстати, живой, привстаёт на локте. Благородные седины, бархатный камзол, весь в новомодных пуговицах и пряжках, кровь запеклась вокруг ноздрей и губ. Чужая сталь прошла чуть ниже, чем требуется по правилам: в сердце попасть по неопытности довольно трудно.

– Парень, хорошо ты… Скачи за хозяином. Скажи…

– С доной хозяйкой-то что, дон замковый? И с доном баронетом?

– Донохрид… Заперлась в малой светлице. Потом я её. Снаружи, Чтобы не погубила себя. Стражу без оружия в большой кладовой. Загнали. Баронет…

Потянулся всем телом и упал навзничь, не договорив.

Светлица – скорее всего, зала под самой крышей. Неужели мне так свезло, что все друг друга прикончили и я хозяин положения? Маловероятно.

Мимоходом подобрал меч из разряда малых шпаг, этакую спицу – смертоносна и очень удобна в коридорном бою. Потянул из угла одну из накидок, навернуть на предплечье вместо щита…

Опа. Под накидкой прячутся.

Зверь бежит на ловца.

Мальчишка, белый и тонкий, как горностай.

Абсолютно голый.

Кажется, вот теперь я понял. Не удалось поразвлечься с мамашей, не слишком – с её камеристками, так завалим сынка. Дона сама виновата: не озаботилась держать у подола. Тех, кто мешает, зарубим…

У меня ну совершенно испорченное воображение. Такова моя серая планида.

– Ты чужой, – бормочет юный наследник Пампы, норовя перетянуть плащ на свою сторону. – Не знаю твоего лица.

– А что, вам знакомых лиц сегодня не хватило, благородный дон Телема?

Вспомнил его имя. Парадоксально помогла «Улиссея». Это хорошо.

– Ты обязан мне помочь, сервет.

Что я без году неделя такой же благородный и родовитый дон, его не должно волновать. Тоже мне: род из одной персоны.

– Если вы мне доверитесь, дон Телема. Кстати, вы можете называть меня Аррима. Просто Аррима. Можете провести меня к вашей сиятельной матери? И не соблаговолите ли одеться, хотя бы не по росту, и выбрать оружие по руке?

Очень надеюсь, что в голосе моём нет издёвки. В душе – безусловно нет.

Мальчик послушен. Он весьма сообразителен и послушен для своих семи лет. Влезает в куртку, что я стянул с не очень грязного трупа и протягиваю ему с грацией лакея в энном поколении, подпоясывается и затыкает за кушак парадную шпажку почти с себя ростом.

– Пойдёмте к высокочтимой доне… Охриде, дон баронет.

Насчёт запертых стражников малыш, похоже, не знает и освободить не требует. Принимает меня как должное, лишь подварчивает на лестнице:

– Почему я тебя, чужака и простака, слушаюсь?

– Сам дивлюсь. Весть о моей дворянской грамоте сюда не дошла.

Отец бы тоже удивился – был на такое весьма горазд. Изумление, полагаю, буквально отпечаталось на его лице, когда его и моего младшенького арестовали люди нашего орла-стервятника. Залогом за старшенького, приобретшего видный пост в будущем диоцезе дона Рибы. Как мне донесли незадолго до того, ради моего семейства отперли и обставили мебелью чистенький покоец в среднем этаже Весёлой Башни. Зарезервированный специально для особ королевской крови. Надеюсь, то сердечное снадобье, которое я подмешал в «отвальное» пиво, подействовало в указанный доктором срок. Сам я не присутствовал при этом – отбыл в ту самую окраинную пустыню. Невыносимо было думать, что мои испытают хотя бы это, самое первое потрясение.

Отцеубийца. Братоубийца. За это, согласно Судебной Правде, положено двукратное колесование и выпущенные наружу кишки. Ну, хотя бы и так – всё лучше теперешнего. Что на роду написано… Всякое лыко в строку…Каждому на шею привесили его начертание…

Скажите, какой я стал книгочей: так и сыплю подходящими словесами.

Светлица – будто ещё одна кладовка, поменьше.

– А теперь, баронет, позовите матушку. И сразу же добавьте, что вы не один, – говорю, с лязгом отмыкая чугунный засов толщиной в моё запястье.

Ненавижу врать, тем более в ущерб своим целям.

– Мам, открой, – негромко зовёт юный Телема. – Со мной один благородный дон… Он хороший.

Неужели? Хмм…

Нам отпирают.

Та, кто стоит на пороге, слегка похожа на Оркану, только волосы светло-, а не тёмно-каштановые. И горячая лазурь вместо хладного кобальта. Слегка растерзана, отчего видно, что стан, по недавней моде, тонок, а груди – девичьи. Оба головных платка сбиты на сторону, брови и губы размазались на пол-лица. Запах лаванды не перебивает иного аромата: ибо ночная ваза нё подверглась совместному с доной заключению.

Благородная дона поистине прекрасна и величава.

– Сиятельная герцогиня-мать Охрида Сейва дон Бау-но-Суруги-но-Гатта-но-Арканари, – я кланяюсь самым что ни на есть учтивым образом. – Рад вернуть вам юного барона и наследника славного имени без малейшего ущерба.

Вроде как снова не лгу. Негодяи только и успели, что вынуть малыша из девственных пелен.

Юный барон с блаженным всхлипом приникает к родимой груди.

– Кто вы, сударь?

Обращение как к купцу-торгашу. Она по сути права – чутьё на нашего брата у вырожденной знати отменное.

Достаю алый шарф с вышитым гербом: три рыжих дромедара на песчаном фоне, навершие щита в виде белого клобука с чёрной каймой – знак второго, светского Ордена. Учреждён специально для мирян. Показываю с реверансом.

– Благородный дон Аррима но-Цурита. Прибыл по зову сиятельного барона для подкрепления.

Почти правда.

– Я прискорбно опоздал, в чём каюсь и готов понести любую эпитимью.

Опоздал я оттого, что счёл необходимым пройти мимо Пьяной Берлоги в Икающем Бору. Миля от столбовой дороги, пустяки. Проведать отца Кабаниса и разжиться у него мазями от гнилых и гнойных ран. Заодно пополнить запас макового молочка и горючей воды типа «перванш». Такой лилово-голубоватенькой. Хороша как внутрь, так и наружу – царапины протирать и лепить примочки от кровоподтёков.

– Мои люди стали лагерем вблизи от баронских владений и просят разрешения войти за стены. Клянусь всем самым для меня святым, мы не допустим и не причиним зла большего, чем уже содеяно.

И выбирать тебе, милая госпожа над трупами и пеплом, уже не приходится.

Она кивает.

Дьявол, ну до чего удачно сложилось. Прямо не верится. Поняла из моих слов, что муж – покойник или вроде того?

– Что надо делать?

– Освободите из затвора ваших людей – надеюсь, их осталось не так мало. Велите им вооружиться. Поднимите на главной башне трёхцветковый штандарт в знак того, что хозяин ныне в замке, – моя рука с умеренной властностью ложится на худое отроческое плечо. – Вот этот шарф пусть крепко подвяжут внизу штандарта. Откройте ворота – не главные, но боковые, – и опустите подъёмный мост. (На этих словах дон Телема открывает рот, но не говорит ничего.) Я должен показаться своим людям.

Приготовления занимают рекордно малый срок. Особенно если учесть мои объяснения по поводу обморока часовых. Узкие врата отворяются, герса поднята, и одновременно с нею из-под настила с рокотом выезжает огромный пандус. Лиственница пополам с дубом, привозной лес. Язык пандуса выгибается вниз и ложится дальним концом наземь.

Я даю знак своим.

– Представляю вашему вниманию братьев Тэву и Сэрена, на коих вы можете полагаться, как на меня самого, – говорю немного погодя. – Они же позаботятся о ваших мёртвых. Предоставляю вашему милосердию некую дону Оркану, скорбную телом и духом. Нимало не верьте тому скверному, что вы, скорее всего, о них обоих услышите. Нет, не отвергайте как ложь, но поверяйте своими ощущениями.

Поскольку моё войско всю дорогу сюда глодало одну кору и варило её же, всех их решено было подкормить и упоить. Баронские погреба так богаты, что мне приходится грозить брату Тэве битьём батогами перед строем. Это если хоть один воин в строю на следующее утро не сможет держать этот строй как подобает.

Я, как и все, не сплю: если говорить правду, сплю не более часа. Между полночью и рассветом хозяйка и молодой хозяин угощают меня горькой мерзостью под названием «кофе». Кажется, моим друзьям удалось втряхнуть душу обратно по крайней мере в одну из поварих или кофишенка. От вина и пива я отказался наотрез. Не пью, когда при деле.

– Как вы думаете, дона Оркана выживет? – спрашивает хозяйка.

– Не сомневаюсь, – отвечаю. – Если, конечно, на то будет ваша воля. Это превосходная заложница. Время нынче мрачное и, скажем так, обескураживающее, так что искренне вам советую.

– А мой отец? – почти прерывает меня дон Телема.

– Хотелось бы.

Самая большая моя неправда. Не то чтобы я имел зуб против этой лужёной глотки. В смысле порвать. Напротив, я желаю ей всех благ. Если благородный дон поладит с Тэвой и Сэреном – а Тэва и Сэрен чисты от серой грязи и мрази. Если ему не замарают слух приключениями сынка в натурально мужском обществе. (Древние боги, в этих местах и скотину живьем палят, буде она осквернена скотоложеством.) Если он, подобно дону Улиссу, не усомнится в верности Богом данной супруги. (С радостью вручил бы ему повод усомниться – но никак невозможно. Совесть у меня на самом донце, однако имеется.)

Едва прояснело – и я уже в седле. Одежду мою подобрали и привели в порядок чуть ли не в первую очередь. За крупом бойкой островной лошадки вдвигается в своё гнездо мост, это чудо инженерного искусства. Троекратно лязгают ворота.

С собой я не беру никого, тем более побратима. Только так можно обеспечить порученное мне дело. Ныне – моё личное дело.

А что до меня самого – риск меня развлечёт и, будем надеяться, поставит на мне точку. Я отлично вооружён и буду напоказ держаться торной дороги.

Ха! В полумиле от замка я встретил люпуса из фабулы. Взмыленный наравне со своим серым в яблоках паршероном, в кожаном фартуке до самых подмышек, из приличной дворянину одежды – лишь праворучный меч-бастард за спиной. Чужой, кстати. оттого и перевязь сидит неловко. На рукояти, что торчит прямо за левым ухом, и одна хозяйская длань не поместится, так что никаких тебе мулине в стиле заветного друга Рулаты. И как, любопытно, дон Сейва при случае вытащит из ножен своего ублюдка?

Случай не замедлил представиться. Я выехал на середину, развернул коня и демонстративно перегородил барону дорогу.

– Серая сволочь, – он оценил мой наряд по достоинству.

– В точности как те, которых господин барон гнали от корчмы «Золотая Подкова» до самого Урочища Тяжелых Мечей. Так хорошо гнали, что упустили случай потрафить дону Рулате, – отвечаю.

– Как так?

– Лекарь Будах, – отвечаю дальше. – Рулата беспокоился об этом лекаре и грамотее. Если б вы ненароком его освободили, благородный дон не стакнулся бы с доной Орканой и не полез бы в объятия к орлу нашему Рибе.

Упреждающее нападение. Дон Сейва застывает с приоткрытым ртом.

Милое дело. Теперь развить успех.

– У вас дома крупная неприятность. Нет, имею в виду не моих людей в замке Бау. Между прочим, я не простая серая сволочь, но сам отец Аррима, о коем вы, возможно, предупреждены. Ваша супруга и наследник избегли великой беды, и если вы не порадуетесь тому как должно – ну, вот лишь тогда вам следует опасаться моего отряда.

– Тебе самому, похоже, следует опасаться беды. Не той, что позади, а той, что впереди.

То бишь в Арканаре.

– Только не говорите какой, досточтимый дон. Да будет сие для меня нежданным подарком.

Учтиво раскланиваюсь и освобождаю дорогу.

Город приветствовал одинокого путника молчанием и смрадом поистине гробовыми.

Поистине, что сотворил ты в чужом дому, встречает тебя в своём.

Выступление «серой гвардии» вкупе с мятежом Араты Горбатого и Ваги Колеса планировались в верхах. Прибытие Чёрного Ордена – тоже. Я должен был вымостить Ордену дорогу к серебряным рудникам. Вымостить Орденом, как я втайне и, по мысли, безуспешно надеялся после того, как лицезрел Барканскую резню. Для сего и взял на себя Путь. Ради того и держался за место в Сером Отряде зубами и когтями.

Что за дьявол мне ворожит?

Неприбранная мертвечина четырёхдневной давности, среди которой робко пробираются тени. Кто порублен, кто удавлен, кто захлебнулся водой из лужи, а то и собственной кровью и рвотой. Упились багряного вина, по словам напыщенных грамотеев.

Город призраков. Призрачный Арканар.

Я спешиваюсь. Иду по трупам, машинально осеняя своим благословением тех, кто ещё жив. Бледный конь шествует в поводу, белый с тёмной оторочкой плащ вьётся за спиной по ветру, конец меча ведёт борозду в пахоте.

Дома ослепли и молчат – битые стёкла, покорёженные свинцовые решётки, рухнувшая наземь слюда, лопнувшие бычьи пузыри. Сорванные с петель, безъязыкие дверные проёмы.

Закопчённые стены Патриотического лицея. Языки сажи из-под оконных бельм. Пожарище на месте особняка дона Рулаты – по ощущению пустяк, комариная плешь, но именно с него дорога заметно ширится.

По ней я иду до королевского дворца. За мной следуют уцелевшие. Их больше, чем я думал.

Внутри дворца тоже смерти обоего рода.

– Что произошло? – спрашиваю, не оборачиваясь.

Высокопоставленному дону с готовностью отвечают.

После бунта и водворения орденских братьев жизнь вроде как налаживалась, начали ездить телеги. Но на следующий день после того, как трупы бунтовщиков кой-как прибрали, вмешались благородный Рулата. Дон Риба хотели забрать его девку, да ненароком подстрелили. Кто ж знал, что они этак взовьются и пойдут мечом махать направо-налево.

– Красиво шёл, я думаю, – говорю. – Направо махнёт – улочка, налево – переулочек. И всё по мрази, по мрази…

Проклятая начитанность лезет изо всех моих пор.

Хотел бы знать, помогло бы мне такое богатырство, когда отца, братишку. Ируну.

Не нужно ли было – рубить наотмашь, предавать огню, сбрасывать с дворцовых ступеней на копья и вилы ревущей толпы. Как густо шептал рядом с моим ухом дон Рулата, полагая, что я нарезался в зюзю, обмывая ту самую верблюжью покупку.

Мне указывали на самых главных покойников. Король и наследник убиты, трон пуст – ну, это никакая не новость. Дон Риба мёртв. Вага Колесо мёртв. Арата – пожалуй. Среди бывалых орденских офицеров много калек, немудрено и перепутать.

Благородного дона забрали свои, предварительно потравив дурманным зельем правых и неправых. Что без чужой помощи кое-кто из смертных перекинется на тот свет, богам в голову не пришло.

Боги носили золотой обруч с ируканским изумрудом. Золото практически без лигатуры, как и их фальшивая монета. Фальшивая – потому что не прошла через пробирную палату. Негодная – ибо стирается в обращении, пачкая руки, футляры и ткань. Зато это золото легко выследить и обезвредить.

И количество жёлтого металла в нашем мире не увеличивается. Я своим закалённым мечом разбил хитрый механизм ещё тогда, в хижине отца Кабаниса. Кажется, уже тогда я слышал от кого-то из знакомых «обручников» о величии и падении мифической спанийской земли, которая везла драгоценные металлы из заморских колоний в метрополию до тех пор, пока золото и серебро не стали в одной цене со свинцом.

Из чужих книг я узнал новый термин для этого: инфляция.

Святые братья были напуганы сошествием на Арканар магии. Бороться с тёмной силой никто из них не рискнул – это вам не ведьм жечь и книжников по заборам да кустам развешивать. И не рубить серых неучей в капусту. Отбывая за море, Орден оставил мне, боевому магистру и светскому кардиналу, часть войска по моему личному выбору. Я указал Ордену своих заложников, забыв упомянуть, что они спрятаны как нельзя более надёжно. Можно сказать, внутри скалы.

Вот ещё гарантия, что моих якобы аманатов не тронут. Плотские боги изменили личину, однако я не сомневаюсь, что они вернулись и служат.

И ещё один чужеземный термин: гарант безопасности.

Отец Кабанис, мой личный исповедник и конфидент – ну и чудище! – служит мне не за страх, а за совесть. Примерно с тех пор, как сочетал меня узами брака. Служит – за обещание почистить Весёлую Башню и нарастить, елико возможно, Астрологическую.

Пока я устроил в первой захоронение, обсыпав тела негашёной известью. От чумы и прочей заразы. Вторую велел разобрать по камешку – мало какой известняк и кирпич выдержат высокий температурный режим. Местные владельцы каменоломен и гончарен уже потирают лапки в предвиденье больших доходов. Самое первое моё строительство их изрядно обогатило.

Все мы учим новое слово: орфан. Сиротский дом на основе преобразованного и перестроенного Лицея.

Судить и обличать тех палачей, кто сохранил свою трепетную душонку, я побрезговал, хотя знаю многие имена и лица. Тот, кто прошёл через земной ад и получил в награду за это высокое право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей…

(Снова слова Рулаты – из шифрованного дневника. Рукопись не сгорела.)

…Тот искушён достаточно, чтобы не умалять и без того изрядно поредевшее население.

Ожидающий меня ад – не земной. Ибо я ведаю, что продавал душу дьяволу, – и познал всю тщету, всю горечь этого. Но вот эти иномирники… они ухитрились незаметно для себя сделать с душой то же самое – и не почувствовали никакой разницы.

Скажу более.

Видите ли, я смилостивился и вернул кое-кого из грамотеев во дворец. Не королевский – кардинальский. И с ними – сотни за сотнями – вернулись старые книги и появились новые. В том числе переводные землянские, кои то ли мы покупаем, то ли на них покупают нас самих.

То, что я скажу далее, может показаться дичью не одним возлюбленным моим чадам арканарцам.

Боги, явившись сюда, вначале только наблюдали. Но их собственная наука гласит, что наблюдатель сам по себе изменяет наблюдаемую картину.

Потом они стали по своей собственной методе рассчитывать минимально возможные воздействия. И воздействовать тоже.

Нет, я понимаю – за всем этим стоят спасённые сокровища знаний. И вольных искусств. И люди – конечно же, люди.

Только вот картина моего мира, нашего мира также менялась неотвратимо. Любая попытка залатать прореху всё больше раздирала ткань бытия. (Ткань была дрянная – ну а где нам, сирым, взять другую?)

Как я знаю, боги удивлялись, до чего возникшая картина не соответствует фундаментальной. И до чего совпадает с тем «фашизмом», вернее «национал-социзмом», который сами боги преодолели много столетий назад.

Я объясню. Когда совокупность изменений перешла некую незримую грань – наш мир едва не рухнул в клоаку. В пасть адову.

Но это было бы слишком бесповоротно. Слишком фатально.

И вот как раковая хворь, что, расползаясь, вытесняет здоровые частицы плоти. Как гнилая ряднина, возникшая на месте прочной и крепкой ткани.

Так пришло в наш дом и село у нашего очага чужое безвременье.

В своём противоборстве я не различаю меж добром и злом. Что есть добро и зло помимо скудного человеческого разумения? Ложные кумиры.

Не требую и чтобы мне верили. Кто я такой, чтобы мне, грешному, поддакивали? Слава Всевышнему, если в новомодный бедлам не отправите.

Ну да, я смеюсь. Теперь я могу смеяться.

По временам ощущение многогранности и полноты бытия становится таким ликующим и невыносимым, что мне впору просить закадычного врага Арату Праведного о личной услуге самого интимного свойства. Он до сих пор мечтает пронзать острой сталью золочёных идолов, сидящих на престоле.

Ибо Всевышний карает не за сами смертные грехи. Но за то, что грешник отрицает саму возможность прощения Божьего.

Ибо, нисходя в кромешный мрак чистилища, я оставлю по себе ту, кто будет возносить за меня молитвы.

Плод семени моего и греха моего.

Мою дочь, зачатую в сердце самого мрачного из арканарских лесов. Оркану-младшую, ныне милую супругу воистине благородного барона Телемы дон Бау».

«Он зовёт к себе смерть? Как так можно? Жизнь в руке Божией», – думает Алексей.

Но разве это его собственная мысль? И разве это он сам говорит себе следующие ниже слова?

«Ведь это сам Бог устраняет людей их же руками, когда приспел их срок. Не желая, чтобы они и дальше отягощали мир своим злом. А злоба их одолевает: причина тому – постоянная скученность, тягостная безопасность существования, агрессия под спудом, неистребимая и давящая изнутри на предохранительный клапан.

Устраняет, не желая, чтобы они, взяв самую высокую планку из возможных, снизили результат. Всевышний сбивает людей на взлёте – а мы – не сами эти люди, что характерно, а их соседи – пеняем Ему. Посылаем проклятия, не ведая и не желая ведать смысла его дел».

«А ведь правильно. Тусклая жизнь куда более самоубийственна, чем экстремальные виды спорта, – улыбается Алексей. – И буквальное следование морали – чем дерзкие нарушения норм. Вроде как я на самом себе такое испытал. Всё в мире поворачивается иной гранью, как тот самый клинок».

– У меня для тебя хорошие новости, – Эрдэ подходит к изголовью, смотрит на датчики, отсоединяет трубки и штыри. – Тебя можно перевезти домой. Мальчик уже там: с ним всё в норме, однако потребовалось долгое время наблюдать, чтобы убедиться.

– Знаешь, что мне пришло в голову: их с Гаей можно поженить? Чтобы чего не вышло. Конечно, ей нет восемнадцати, но иногда можно с шестнадцати и даже с четырнадцати, а Гае уже исполнилось пятнадцать.

Эрдэ качает головой:

– Тут местные власти решают сами. От нас не как раньше – теперь ничего не зависит. Если дети подадут заявление, что у них будет дитя, а жизни одного из них угрожают…Но они не собираются его подавать.

– И ребёнка в таких браках, когда воссоединяется андрогин, зачастую не получается, – добавляет она без всякой внешней логики. – Большинство человеческих перерождений – бездуховные клоны, сосуды Дьюара для телесной души. Сосуды и производители сосудов. Истинные люди, помимо прочего, одарены видением, которое позволяет избегать нисхождения. К тому же если истинных мужчин, женщин и собственно андрогинов в древности, до гнева, было поровну… Считай, сколько из них плодовиты.

– Я уж лучше руки-ноги твоим гермафродитам посчитаю.

Это плоская шуточка, но оба радуются, что к больному возвращается хоть какой ни на то юмор.

– Пока до свиданья. Буду готовить твою перевозку, – Эрдэ отходит, машет от двери рукой.

«Платон был прав, – думает Алек внезапные и как бы не свои мысли. – Зря он в «Пире» позволил Аристофану высмеять Сократа, хотя в самом деле: восьмирукие андрогины – типичная самоирония. К ней часто прибегают творцы, когда желают сгладить парадоксальность того, что проповедуют.

Истинный человек всегда несёт в себе двоякую суть. Двойной духовный скелет. Нечто разделило нас всех, христиане назвали это первородным грехом, экологи думают, что история с яблоком знаменует разрыв человека с природой. Некоторые мусульмане видят в этом эпизод из своей священной истории, когда Всевышний, уже простив Адама и Еву, низринул их на Землю в разных местах и заставил искать друг друга. В подтверждение, стало быть, их непреложного (и непререкаемого) единства во плоти. Ведь, в конце концов, они отыскали каждый свою половину, воздвигли мечеть и начали собой новое человечество».

– Хоть бы сказал мне кто, откуда я священную историю ислама знаю, – произносит Алек вслух. – Тоже мне гений…

И тотчас в послушном мозгу загорается:

«А что он такое, в самом деле – гений? Возможно – нереализованная, вынужденно отдельная половинка целого. Оттого такие, как Пушкин и Ландау, перебирают всех женщин в окрестности, хотя бывают среди гениев и монахи».

– Вот уж монахов нам не надо. И монахинь, – говорит он вслух.

А на прибранной и едва ли не простерилизованной квартире Алексея ждала красота, похожая на чисто вымытые окна. Красота как искупление пережитого. Как широко открытое восприятие, изделие, выполненное филигранью, картина, вышитая объёмным китайским швом.

И в придачу – почти полная дефрагментация, нехило способствующая всяческим резиньяциям, как шутливо говорил Зорикто.

Его зацепило куда больше, чем он хотел признаться отчиму. (Говорить о вине Алексея вообще было под запретом, а, может быть, никого не волновало, помимо него.) Во всяком случае, в вуз Зорикто приняли, но на платное отделение: чтобы не терять год, отведенный на реабилитацию, объяснила Эрдэ. И чтобы не напрягать ум – требования к «платникам» ненамного, но легче. Деньги в семье авось найдутся.

Также Алексей и почти не выходя из комнаты знал, что юноша стал куда меньше времени проводить за компьютером и почти не занимается ремёслами, для которых нужно острое зрение. Даже в очках. Те две помпезных красотки так и остались в одиночестве, зато третья, Гаянка, наряжалась вовсю: блузы, наручи, браслеты, ожерелья…Но, как и раньше, – обходилась без юбок, одними штанами разных видов и форм, объясняя такое положение удобством. С занятий прыгаешь на тренировки, с тренировок на занятия – некогда переодеваться. Это Алексей знал с ее собственных слов: отца не стеснялась и не дичилась нисколько, а теперешний Алексей уже давно не понимал, почему это она должна дичиться. В той криминальной ситуации Гаянэ единственная спасла то, что можно было спасти. Оттого и садилась на край отцовой постели без малейшего страха. Духовная приязнь, в смысле, всё перекрывает. Впрочем, напоминал себе Алексей, причём тут страх, когда для девочки это пустое слово?

В оконной панораме сменялись времена суток и лет. Портреты семи жён Чингисхана, отчего-то названных как дни европейской недели, вели свой хоровод по стенам вокруг ложа. Дар в честь сговора и на будущую свадьбу. Алек учился садиться на постели, делать шаги, без поддержки добираться до санузла. Гая и Зорька учились своему. Ездили на практики и соревнования, возили туда-сюда объёмистые кофры, редко – жгли паяльную лампу, били чеканом по меди или бронзе, воняли канифолью и пайкой. Зато жена почти не бывала вне дома: здесь у неё были оборудована приёмная и кабинет. Откуда брались деньги на всё, в том числе аппаратуру, – вопрос из ряда лишних. Землячество даёт. Великий Дед расщедрился. Да и сами с Иришкой не без умелых рук, отвечала жена.