Текст книги "Фантош (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Я вижу, что сигнал сбора приняли все, кому было нужно, и никто из посторонних, – констатирует Витош, на днях выпущенный из лицея с блестящей характеристикой. – Хотя прогулки в парке – не сидение в инете, чтобы возбуждать против нас старших. Слава вышним, что о содержании прогулок они не особо задумываются. Сады разбиваем, реку чистим, экологию улучшаем… Флиртуем помаленьку.

– И что? Сделанного не переделаешь, – говорит сугубо положительный Горан. – Не мстить же, в самом деле, вдогонку? Иначе не поспеваем.

– Месть – блюдо, которое следует подавать холодным, – говорит рыжий Радек, рефлекторно почёсывая веснушки, которые уютно соседствуют рядом с угрями.

Положительная Брежана хмурится:

– Мальчики, хватит с нас вашего стёба. Твоего стёба, Рад. Речь не о мести и даже не совсем о наказании тех, кто допустил. Лично я против директора ничего не имею – давление обстоятельств. Держался он прилично, очки тоже не втирал. Лицей ведь сохранился, и малявки…

– Со временем их хорошо обучат управлению. А также согласованию дел с власть имущими и примыканию к общепринятой точке зрения, – кивает умненькая Росица. Ответ в стиле ажурного словоплетения, что и ожидается.

– Вот именно, – кивает Малик. – Но не только этому. Идеальных людей из них не получится, а вот нестандартно и вольно мыслящих – сколько угодно. Президентский взвод будущего.

– О чём вы, братишки-сёстрёнки? Им и без того травма на половину жизни, – вздыхает Ярмила. – Арригу ведь все любили, так и липли к нему на большой переменке. Свой человек.

– Теперь их родаки надеются, что дети с горя обратно к ним прилипнут, – хмыкает Радек.

– Все старшие обожают иметь под собой кого поменьше. Все предки кичатся и бахвалятся потомками. Все дети повинны любить тех, кто их породил, – это почти что религиозная истина. Отрицать такое – почти ересь. Не напрасно в давние времена за убийство хозяина слугу поднимали на костёр, потому что хозяин для него – живой бог по плоти. Бог ведь тоже Отец или Сын, – говорит Росица.

– Роська, ты шо – зовсим з глузду зъихала? – вопит Гаяна, догадавшись по чистой интуиции. Иногда она чуточку фрондирует своей иноземной кровью.

– Это же не всех лицеистов касается, – утешает её Витош. – Только лучших по определению. Лауреатов всяческих наград и их покорных, бессловесных чад. Официальное лицо школы.

– Ты хочешь показать, что они – никуда не годные родители и члены совета, – медленно рассуждает вслух Малик. – И оттого к их мнению прислушиваться стоило поменее.

– Стихами оба заговорили? – отвечает Брежана. – Значит, дискредитировать и слегка принизить.

– Примерно так. По крайней мере, на первом этапе.

– Художественный свист. А, как говаривал Эрих Фромм, «от свиста в темноте светлее не станет». Обратного хода по-никакому уже не получится.

– История и так не даёт обратного хода, – как приговорил Витош. – Однако изменяя прошлое в глазах людей, мы прогнозируем и воплощаем будущее.

– Слова, слова, слова. А конкретно, мальчики?

– Конкретно, – кивает им всем Ярмила, – конкретно существует у нас в стране некая одиозная, всеми порицаемая и очень агрессивная контора, которая защищает детей против желания их родителей. Ювенильная юстиция. Ювенальная полиция. «Ювеналы».

– Теперь остаётся расчислить, что именно произойдет во имя их вмешательства, – вздохнул Горан. – И так, чтобы ни один кролик не пострадал.

Как это никто сразу не догадался, откуда ветер дует, размышлял Аркадий, когда это навалилось внезапно и сразу. К каждому психозу был подобран ключик. В члены родительско-попечительского совета выбирали тех, чти дети только начинали учиться. По стандартам общеобразовательной школы – пяти– шестиклашек. И, разумеется, таких, кто учился отменно. Другим критерием отбора в совет было умение, желание и возможность помочь лицею реально.

О развитии событий Аркадий мог судить лишь из газет, журналов и интернетного «Эха столицы».

Однажды в выходные мальчуган, который вместе со своим папочкой и своим классом посетил Томилинский Музей Игрушек, нарядился там девочкой с голубыми волосами. Проигрывали сценку чаепития из «Золотого Ключика» все по очереди, но он был единственным, из ребятишек, кто не дурачился, не играл, а жил ролью, буквально очаровав всех присутствующих. Кроме отца. Который, едва придя домой, выразил свои чувства с помощью ремня и кладовки.

Немолодой священник, в недавнем прошлом – фанат братьев Стругацких, до глубины души возмутился, когда дочка начала восторженно цитировать страницы «Отягощённых злом», посвящённые братьям Боэнергосам («срань Господня, срань Господня», вовсю распевала она) и недокормышу, гусёнку Иуде: «Его обзывали выблядком, тухляком, говёшкой, прорвой ненасытной, мосолыгой, идиотом, говночистом, говнодралом и говноедом, сирийской рыбой, римской смазкой, египетским котом, шавкой, сявкой и зелепухой, колодой, дубиной и длинным колом».

Позже он оправдывался, что порядком подзабыл сии лексические пассажи, даже был уверен, что великие братья вообще не знали непристойной лексики. В годы его молодости это было чистейшей правдой, но ведь времена и лексические нормы склонны изменяться…

Глубоко верующий многодетный биолог сорвался на том, что его недоросли, собравшись вокруг младшей из сестриц, с пристрастием изучали её телосложение, как внешнее, так до известных пор и внутреннее. Мотивируя тем, что-де учебник по сексологии для среднего детского возраста изъяли из продажи.

Мать-одиночку, одного из авторов престижного словаря русского языка, доконал пассаж из тех же «Отягощённых»:

«Облава кончилась ничем: сожгли пустую развалюху, в которой ютился он с Прохором, разбили единственный его горшок со вчерашней похлёбкой да захватили несколько коз, случившихся неподалёку и вряд ли ему принадлежащих». Несмотря на деревенскую образованность и чёткое понимание того, на каком занятии прикахты повязали невинных животных, усладу Агасфера-Иоанна, даму гораздо более удручило другое. Намёк на одиозную «Флору», которая, исходя из текстовой параллели, в романе братьев ускользнула от похожей облавы. И откровенная дразнилка: «Вот как было в книжке раз и два, так будет с нами всеми в третий!»

Далее. Пожилой латинистке преподнесли изречение, скорее всего, взятое из Халлдора Лакснесса, но явно переведённое благодаря её урокам во втором классе лицея: homo inter faces et urina conceptus est: рождение грязно, ибо происходит между калом и мочой. В той же мере, добавил бойкий отпрыск, грязно и зачатие. Вдобавок внучок сделал вид, что в натуре перепутал вагину с клоакой, имеющей место у птиц и пресмыкающихся.

Но все эти разборки – вкупе с синяками, ссадинами, вывихами и измочаленными о малолетних преступников нервами – показались «ювеналам» шуткой. Серьёзное произошло в семье лицейского физрука, практикующего вольную борьбу и футбол. Придя домой, он увидел своего юнца в объятиях мальчика из другой школы, который покрывал его лицо поцелуями. Так эмоционально приятели праздновали победу «Томилинского Спартака» на малой международной арене…

Приятель существовал под гнётом совершенно определённого подозрения. Оттого он, едва увидев разъярённого мужчину с битой наперевес, который загораживал собой выход, прорвался мимо отца и сына к окну и прыгнул с третьего этажа. Переломал себе всё что можно, еле остался в живых. Бульварные листки плакались над ним как над будущим пожизненным инвалидом и вовсю муссировали проблему повышенной склонности детей-геев к самоубийству. Двадцать-тридцать пять процентов подростков нетрадиционного цвета против двух-четырёх натуралов.

В скандале, который с неизбежностью за этим последовал, настораживало следующее.

Прискорбные инциденты произошли в локально ограниченное время. Именно то, когда большая часть населения привычно расслабляется под воздействием телевизора, сытной еды и напитков.

Детская полиция была предупреждена едва ли заранее. По крайней мере, она прибыла на место последнего инцидента быстрее обычной «ноль-двушки».

Во всех случаях родительского насилия, кроме последнего, когда пострадал чужой ребёнок, дети довольно умело защищались от травм. Это при том, что их отцы и матери, а также бабушка, не отличались явно выраженными деструктивными наклонностями.

Впрочем, эксперты из числа авторитетных психологов установили, что за аффектированной и неадекватной реакцией на поведение родных чад кроется глубоко спрятанное и закамуфлированное неблагополучие, как душевного, так и духовного порядка и внутренняя нестабильность.

Выводы были представлены суду, ибо экспертиза была судебной.

Ибо дело дошло до суда.

«Я ни за кем из них не замечал подобного, – размышлял отставной преподаватель. – Старшие как старшие, могло быть и хуже. Разве что некий подозрительный душок. Самоцензура и превентивная психология – этим грешит любое школьное руководство, это верно. Но такая нетерпимость, такое замшелое ксенофобство… Возможно, виноват я сам с моими попытками привить их чадам вольномыслие. Хотя не этим чадам конкретно. Возможно, то была провокация «именно этих»? Жуткая мысль. Но ведь не всякий взрослый поддастся на такую провокацию. А лучшие, избранные лучшими…»

Он пытался извлечь информацию из казённых источников и оппозиционных речей, пребывал в сомнениях.

Ровно до тех пор, пока его бывший класс в составе двадцати девяти человек не явился с повинной.

Да, говорили они, мы срежиссировали ситуацию как спектакль, в котором члены родсовета сыграли роль марионеток, а их дети – кукловодов. Целью было – показать urbi et orbi, городу и миру то, что все мы видели, а никто другой упорно не замечал. Язвы, которые разъедают этих людей изнутри. Кому, как не детям, видеть эти язвы – перед остальными взрослые мимикрируют практически бессознательно.

Даже перед Богом лицемерят, сказала Росица.

Ничто не укрепится в душе, если нет подходящей почвы, философски добавил Горан.

Игра (раздались возмущённые возгласы с мест) – игра была нарочитой, но чувства – натуральными, заявил Малик.

Мы показали им, что такое облыжный навет. И какая тьма таится у них внутри, поддакнула Гаяна.

И таковы лучшие из них, итожил Радек, возмущённо шмыгая конопатым носом. По крайней мере, признанные лучшими.

Да, возможно, мы бы не раскрыли всех карт и не явились бы в полицей-отделение, если бы не пострадал человек. Такое мы тоже учитывали, что уж скрывать, но сочли маловероятным, повторяли все лицеисты раз за разом.

Дальнейшее развивалось по испытанному сценарию – «Не стесняйтесь стирать своё грязное белье на виду, но постарайтесь запачкать их всех брызгами». Родители – не только именитые и сановитые, но и из самого что ни на есть простонародья – обвиняли своих потомков во всех смертных грехах. Потомство парировало со всей тонкостью древней ораторики. Зал шумел так, что деревья гнулись. Суд безуспешно пытался навести порядок, стуча по столу молотком и потрясая кудрями париков. Наконец, пригрозил сделать рассмотрение дела закрытым – по счастью, это было в ничьих интересах и сработало.

Окончательное решение суда, впрочем, не удовлетворило никого.

Родители-попечители повинны были пройти курс психологической реабилитации, который включал в себя жёсткий тренинг по толерантности и политкорректности. На это время заботу об их детях брал на себя специализированный приют. Также в качестве частного определения рекомендовалось избрать в совет лицея других персон.

Всех двадцать девять непосредственных виновников скандала суд приговорил к году исправительных работ.

Виновники не возражали, Зато возмутилась общественность.

«Это несовершеннолетние подростки, они имеют право отбывать наказание в своём районе, а в Томилинске и окрестностях нет ни лагерей, ни колоний», – писал «Молодёжный вестник».

«Дети вынуждены пребывать в камерах предварительного заключения, пока не будет возможности наказать их по правилам?» – задавали себе вопрос «Томилинские известия».

«Приютских впору раздавать на руки, как павианов в «Граде Обречённом», несмотря на то, что родные готовы всячески содействовать, – компетентно возглашал «Вестник Филологического университета» (от имени своего филиала в Томилинске). – В таком случае родители не потеряют возможности контактировать с детьми и влиять на них. Последнее явится скорее благом, чем злом».

Но короче всего выразился Витош Иванович Солодков, молодой, но талантливый глава архитектурно-строительной конторы:

«Если родители хотят для моих друзей исправительной колонии – будет им колония».

Интервью с ним было опубликовано в одном из таблоидов, который в тот день вышел резко повышенным тиражом…

В годы войны Томилинский район какое-то время был «под немцем». Оккупанты здесь лютовали не так сильно, как в иных местах. Возможно, благодаря небольшому добротному концлагерю: для ударного строительства нужны были сильные руки. Достроить, правда, немцы всё равно не успели, как ни измывались над местными: только выровняли и подлатали стену старого замка да вывели под крышу стены четырёх блоков. Для мужчин, для женщин, для обслуги и дисциплинарно-медицинский.

На двери, рамы, насаждения и санинвентарь Витош Иваныч подвигнул родителей – как проштрафившихся, так и невинно пострадавших. Инвентарь был его собственный. С первого дня заключения боевая тридцатка огораживала щитами вековые дубы и липы, вывозила веками копившийся мусор, укрепляла входы и выходы, латала кровлю, вставляла окна в стиле готической древности, копала в чернозёме ямы, гряды и стоки. Даже монтировала оборудование. Работали от души, по четырнадцать и более часов в сутки, жгли костры, черпали воду из ключа, спали на соломе, брошенной на пол одного из бараков. Охранники на ночь уходили, а днём не мешались, даже помогали. Особенно когда приходилось разгружать здоровенные трейлеры с хрупкими саженцами и собирать немногочисленную мебель. На полный комплект последней денег уже не хватило.

– Хорошо, что уровень потребления у нас настолько низок, что выводит нас всех за пределы цивилизации, ибо мы не участвуем во всеобщем процессе культивирования, удовлетворения и изобретения потребностей, – цитировала начитанная Брежана тех же «Отягощённых злом». – Чем богаты, тому и радуемся.

– А ведь не труднее было, чем прочную сетку на могильник набросить, – отвечала Росица.

– Это вам обеим не труднее, – смеялись Малик и Горан. – Что с вас, хрупкие вы наши, взять.

Они смеялись, но были правы: и тот и другой пол соблюдал, вкупе с бескорыстием, поистине монашеское целомудрие. Возможно, от усталости, но скорее из принципа.

Через два месяца с небольшим работа по благоустройству подошла к концу. Наступил учебный сентябрь.

Никакая вина не позволяет оставить ребёнка без школьного аттестата.

Аркадий Игоревич протянул своё удостоверение охраннику с автоматом.

– Подписал господин Солодков как главный опекун-попечитель, – проговорил он.

– Вижу-вижу, – добродушно пробурчал страж. – Опекун и восходящая звезда. Навсегда к нам?

– Хуже. С испытательным сроком.

Оба поняли двусмысленность сказанного – надо же, на воле всё наоборот! – и рассмеялись.

– Ну, удачи вам. Вроде как вам спальня-кабинет в школьном корпусе положена, вы поинтересуйтесь.

Солдат козырнул и отдал «корочки».

Плодовые деревья стояли почти без листьев, но кусты за лето прижились: выпустили побеги и стояли в разноцветной листве. Астры не успели подвять, георгины – испытать на себе силу заморозков. Хризантемы размером едва ли не в кочан капусты и такого же зеленовато-белого цвета распространяли свежий, чуть горьковатый аромат, смешанный с духом тучной земли. Не хуже благоухали и пряные травы в подобии монастырского садика – судя по свежести, они прорезались неделю назад. Тыква размером с мельничное колесо важно расселась на гряде – оттого казалось, что внутрь ограды укатилось солнце с небес.

Вот уж не думал, что здесь такая идиллия, подумал Аркадий. Особенно после того, что рассказал Витош. Весь мир с его муравьиной вознёй под серым небом – по ту сторону.

Железная дверь в торце одного из бараков была распахнута настежь. Внутри крашенных нежно-зелёным стен, от пола, вымощенного гладким камнем, до потолочных стропил висела стерильная тишина. Здесь тоже была охрана – незнакомый детёныш лет двенадцати от силы, стриженый и с ног до головы в сиреневом полартексе.

– Я преподаватель, – Аркадий снова достал пропуск. – Двенадцатый класс…

– Да пока другого и нет, дон Арриго, – подросток улыбнулся. Оказалось, это девочка, и прехорошенькая. – Вы не против, если и я буду вас так звать? Мы пока в старый лицей ходим, а сюда только по возможности.

– Вторая школа, получается?

– Почти, – девочка показала на другую дверь, деревянную, с аккуратной, белой по коричневому, надписью: «Класс Прима».

Он открыл дверь, вошёл…

И очутился перед своими прежними учениками.

Из мебели здесь была только старомодная конторка для него самого. Остальные поднялись с пола, шумно шелестя свежей травяной подстилкой. Почти как студиозы в средние века.

– Здравствуйте… дети.

Нестройное приветствие и долгая пауза, во время которой все с шелестом опустились назад.

– Вы не знали разве, где вам отыскали работу? – спросила Брежана.

– Знал.

– Да не беспокойтесь, в вашей комнате всё найдётся: и стулья, и кресло, и письменный стол с ноутом, и диван-книжка, и настоящие книги в шкафу, – добавила она. – Много книг. Я староста класса и корпуса, это моё дело.

– Похоже, вы затеяли всю афёру ради того, чтобы получить меня обратно.

– Отчасти, – сказала она. Остальные вежливо молчали внутри своих «лотосов».

– Вы верите, что цель достойна тех средств, что понадобились для её достижения?

– Простите, я останусь сидеть, – сказал Малик. – Трудно то и дело приподниматься и опускаться назад. Дело не в том. Цель сама подбирает средства «под себя». В этом смысл одиозного изречения о том, что цель эти средства оправдывает.

– Или лучше сказать так, – добавил Горан. – Цель задана обстоятельствами. Высшими обстоятельствами, возможно. Человек повинен исполнить, но за средства отвечает свободой, головой, вечным блаженством… Выбирайте, что вам больше нравится, дон Арриго.

– Проблематика голдинговского «Шпиля», – сказал Радек. – Мы тут только и делаем, что спорим. Вам не раз придётся выступать в роли третейского судьи.

Диалог развёртывается в том же порядке, что и последнее лицейское занятие, подумал Аркадий. Теперь бы ещё Ярмила… И Росица.

Но заговорил снова Радек.

– Аркадий Игоревич, вам ведь Витош объяснял роль малого блока? Когда знакомил с уставом? Это к вопросу о нашей ответственности.

– Дисциплинарный, – он с некоторым трудом кивнул. – Витош ещё смеялся, что вы тут устроили английский колледж старых времён. Выставка старинных инструментов для экзекуций. Воспитание аристократического стоицизма. Мне… было очень противно.

– Карцер, – пожал плечами Радек. – Камеры с перегородками из метакрилата, которые не пропускают звуков. Как в автомобиле или тюрьме.

– И не только он. Тоже как в элитных заведениях Великобритании по крайней мере вплоть до конца Второй Мировой, – медленно проговорил Аркадий.

– Или в католических монастырях строгого устава, – вмешалась, наконец, Ярмила. – Но не в прежнем лагере. Эти устройства все заржавели и заплесневели, прикиньте. Только для экспозиции годятся, и то – фиг с ним со всем.

– Дон Арриго, вас оно ни с какой стороны не касается и не коснётся, – Гаяна дерзко тряхнула кудрями. – Это наши проблемы, и, обещаем, часто выходить на поверхность они не будут. А, может быть, не будут и вовсе никогда. Подобное, как и самоубийство, подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков. Камю. Миф о Сизифе. Но далеко не так фатально и финально.

– Вы что же – хотите, чтобы я, так сказать, освятил своим присутствием здесь ещё и порку?

– Нет, дон Арриго, – снова вступил Радек. – Это решает наш собственный колониальный совет. И личная совесть каждого.

– Мы сделали всё, что было нужно, но не так, как было нужно, – добавила Гаяна. – Понимаете? Как всегда происходит с людьми. Оттого нам понадобился хотя бы символ справедливой отплаты.

– Ну и…

Радек, перебив девушку, состроил нахальную рыжую гримасу, как в прежние времена:

– Надо же чем-то воздействовать на наших упрямых родичей, а то мы и через пять лет отсюда не выберемся.

– А зачем выбираться? – спросила Росица. – Университет – тоже неплохо».

Нет, это не инструкция о том, как распалить в старшем гнев. И не выдача индульгенций. И не одно презрение к тем, кто зачал, выносил и воспитал, как в «Юродке», о чём с возмущением догадался Алексей в самый первый раз. Все первоначальные эмоции его будто подёрнулись нежной болотной ряской, и теперь он видит, что оба его ребёнка сожалеют. Просят прощения на свой бунташный лад.

Потому что жизнь за пределами сегодняшнего дня как ампутирована вместе с эмоциями.

Потому что Алек до той странной операции и после неё – две разных личности, хотя и сознаёт себя одним и тем же существом. Сознание – лишь пуповина, – соединяющая прошлого и настоящего человека. Сознавать – вовсе не значит являться.

И теперь он повторяет воспоминания с совершенно иным философским акцентом.

– Ты тогда встал неверно, – говорит Эрденэ. – Термин из практики восточных единоборств, ну да. И двусмысленный. Но на тебе нет настоящей вины, и то, что последовало, – вовсе не наказание, пойми.

– Кажется, понимаю, – отвечает Алексей, едва ворочая на подушке забинтованной головой. – Но зачем было подвергать нас троих такому ужасу? Разве нельзя было воспитать детей как будущих жениха и невесту? Держать на расстоянии. И…

– Ты догадался. Я нарочно вышла на тебя, узнав о твоей девочке. Это было не очень трудно – навести на мужчину поверхностную влюблённость и удержать его сколько-нисколько в восхищённом состоянии. Ты ведь сам, всей душой стремился к чему-то подобному.

Отчего-то Алексей не возмущается её искренности. Которая уже сама по себя равна оправданию – настолько обезоруживает.

– Видишь ли. Зорикто и Гаяна – не просто новые люди. Но и половинки одного сверхгения, разбитого пополам символа. Потенциальные родители новых. Сами по себе они могут быть добры, злы, нравственны или порочны – это лишь рябь на воде, оправа для драгоценности. Наши знающие по всему миру ищут подобное. Парные жемчужины барокко, не округлые, но прихотливой формы. Представляешь, как я была потрясена, когда мне сказали, что я ношу подобный плод в себе? Плод счастливого случая? Позже мы с Ириной приняли и воспитали его – и обоих детей – как должно. Чтобы проявить мужественную женственность и женственное мужество, что подходили друг к другу во всех изгибах и впадинах. Оба, и Гаянэ, и Зорикто, – исполнены восточного смирения и северного мужества – отступления и уступки их не обескураживают, поражение вплоть до самой смерти не может умалить героизма и их уместности деяний.

И теперь ничто не стоит между ними помимо их воли.

– Вы лишили их счастья.

– Разве счастье – цель мыслящего существа? Неужели старшие не могут дать младшим чего-то во много раз большего, чем вялое семейное тепло и презренный грошевый уют? Да, ты прав, это цитата из старой песни о бригантине, что поднимает паруса.

– Но все равно. Зачем надо было проводить их и меня через такой ужас?

– Чтобы между разведенными электродами пробил разряд. Чтобы молния сожгла всё наносное, всю шелуху. Чтобы призвание не потонуло в счастье и довольстве. Чтобы появилось невиданное, свыше естественной симпатии.

– Риск.

– Мы с Ириной знали. Оттого и были настороже. Всегда и в тот вечер, когда случилась беда.

– Надеюсь, поправимая? – Алекс приподнимается. Он в самом деле надеется – и не за одного себя, что, как говорит насмешливый голосок внутри его черепной коробки, весьма и весьма отрадно.

– Да. Зорикто сохранил в себе главный талант. Он никогда не был куклой на ментальных нитях, которую водят другие. У него выработались свои понятия о мире. Такое всегда спасает.

Несколько загадочный ответ. Алексей предпочёл бы удостовериться, что пасынок сохранил прежнее умение плавать в Сети, как рыба в океане. И мастерить безделушки искусными пальцами. Но уже понимает, что после всего случившегося это не очень-то и важно.

– Но мальчик не инвалид, – говорит он жене с наполовину утвердительной интонацией.

– Да. Это я, Эрденэ, тебе говорю.

Я, Аррима, говорю. «Я, Аррима, говорю». Название ещё одного рассказа. Практически издевательство над культовым «Трудно быть богом». Для пасынка слишком жёсткое, для дочери – уж больно литературное. Отточенное, как лезвие одной из её сабель.

Хотя – разве он, Алек, так уж хорошо знает обоих? Самоуверенность уж точно в нём умерла после долгой, мучительной агонии.

И снова он погружается в полудрему и вспоминает…

Вспоминает всё, начиная с провокационного эпиграфа и кончая специально перековерканными именами.

«Они заняли мой замок! И посадили там какого-то отца Ариму!

Не знаю, чей он там отец, но дети его, клянусь Господом, скоро осиротеют.

Барон Пампа дон Бау

Я испросил Путь у Друга, но соблюдает его Враг.

Когти боевого дромедара широко распластываются по раскисшей почве сайвы. Адбу не боится даже зыбучих песков на окраине Эсторры. Она доверяет мне – я распознаю любую беду чутьём. Интуитивно. Не боится, что всадники на грузных хамахарских тяжеловозах заступят ей дорогу. Никогда не испытывала подобного унижения.

Нет, я несправедлив: хамахарцы легки на ногу, довольно резвы и боевиты. Это лишь в сравнении со скакунами каменистых дикарских плоскогорий они чистые улитки на горном склоне. Пока улитка вползёт на вершину священной горы…

Книжники слишком засоряют ум готовыми речениями на все случаи жизни. Это не для мелких торговцев и сыновей мелких торговцев. Даже если отец настолько разбогател на торговле верблюдами, что имел наглость обучить обоих отпрысков грамоте.

Но, возможно, эта клочковатая начитанность – в самый раз для меня. Для просвещённого отца Арримы, бывшего сына, бывшего брата и фаворита орла нашего святого дона Рибы….

Бывшего фаворита. Которого со всем возможным почтением отпустили от королевского двора, дабы малым числом братьев занять родовое гнездо баронов Сейв, донов Бау из замка Бау, признанных бунтарей и смутьянов. Ленное право коих лишает корону двенадцати пудов серебра ежегодно, а штурм гнезда – тридцати пудов серебра в один приём.

И дабы удержал сию твердыню во чтобы то ни стало. Хотя бы до прибытия настоящего хозяина, впрочем, весьма гадательного.

Очень мало вероятного, если попросту. Имею в виду прибытие арестованного дона Сейвы.

Чистая синекура, то есть «никаких забот». Против сонмища родичей, прихлебателей и слуг до сей поры не выстоял ни один королевский ставленник.

Прескверный стиль, однако. Гур Сочинитель такого бы не одобрил.

Впрочем, что я читал из Гуровых писаний, кроме самого последнего. О бродяге и воине по имени дон Улисс и его преданной супруге доне Пелопе. Завиральная сказочка, в отличие от истории, за которую Гур едва не поплатился головой.

Повесть о любви принца и дикарки – пятно на королевском гербе, потому что за ней стоит настоящая жизнь. Сюжет «Улиссеи» – не арканарский, подсказан нашему писаке доном Рулатой, и без того приобретшим скандальную славу. Второе сочинение почти не опасно, в отличие от первого: с эсторским доном в открытую заигрывают и кокетничают. И бывшие королевские фавориты, и сущие королевские фавориты, и фаворитки королевских фаворитов обоего толка.

Причём тут фаворитки?

В качестве негласного выкупа за жизнь (но уже не свободу) доны Орканы, которую наш дамский любезник так опрометчиво подставил, я нижайше попросил его выбрать мне верховое животное из его родных краёв. При случае. И научить управляться со скотиной.

Что случай представится на следующий же день, я знал точно. Мои люди, помимо прочего, работают в таможне – следят, чтобы корабельщики не завезли чумных блох, кои охотно заводятся в крысиной и прочей шерсти. И нередко наведываются на сами суда, стоящие в карантине.

Данные к размышлению. Мой покойный батюшка, в бытность мою сущим сопляком, привёз на соанском корабле двух одногорбых верблюдов, обученных и в полной сбруе. А так как цвет обоих был редкостным – чисто белым, обогатился батюшка на том изрядно. Зимы в Арканаре не слишком суровы, и мы надеялись, что в зверином питомнике тогдашнего короля дромедары выживут. Не получилось – загубили эту пару сырость и неподходящий корм, а может статься, неудачная беременность самки. Но так как меня отдавали в придачу к верблюдам, я успел кой-чего нахвататься.

Сын благородного лосося не знал и десятой доли против моего. Даже того, что дромедаров не подковывают. Хотя можно надеть на подошвы особого рода латные башмаки из бычины с бронзовыми и даже стальными напёрстками для когтей. И снарядить таким образом весь караван. В здешнем мутнолесье скорость и маневренность мало что значат: верблюды торят путь лошадям, а не наоборот. Это потому, что на главную дорогу, что ведёт к серебряным рудникам, мы рискуем выбираться разве что ночью – следы неведомых зверей и призраки душегубцев страшат нас куда менее настоящих душегубцев и скотов.

Отправляясь выполнять задание, я не донёс орлу нашему ни о благородном дворянине Рулате, ни о благородном разбойнике Арате, ни о связях тех с этими – а потом стало всё равно.

Прелестная королевская фрейлина не досталась никому из них.

Из лесных кущей мы выбрались неподалёку от замка. Немудрено, что его не удавалось взять штурмом: гигантские папоротники и эвкалипты вырублены на протяжении полумили, а далее простёрлось откровенное болото. Посреди болота и на другом конце хилой гати возвышается небольшое природное плато, в котором родник, имеющий начало посреди внутреннего двора, проточил широкое углубление и падает оттуда с гулким шумом. Оба входа врезаны в скалу, защищены дубовыми воротами и двойной опускной герсой. За решёткой начинается подъём, по которому могут пройти два всадника в ряд. К сожалению или к радости, их легко обстрелять из верхних и нижних арбалетных щелей.

Всё это я на днях узнал от самого хозяина, который пребывает в отсутствии. По поводу присутствия в Весёлой Башне. Думаю, не весьма долгого. Надеюсь, ему там не очень прохладно или там жарко.

– Ну и как мы напросимся в гости к хорошенькой вдовушке? – спрашивает меня рано поутру брат Тэва, известный зубоскал.

– Она пока не вдова, – я меряю его холодным, как у змеи, взглядом.

– Соломенной, – поправляется он.

– Как напросимся, говоришь? Один из нас пройдёт путём воды, – взмахом руки я указываю на узкую промоину в основании стены.

Держу пари, на всю сокровищницу днесь почившего в бозе короля, что это единственная слабина во внешних укреплениях.