Текст книги "Клятва Гарпократа (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

На рассвете Таранаки достиг мыса, который вдавался глубоко в море, и остался там навсегда. Иногда он проливает слезы, вспоминая Пифангу, ее округлую грудь и покрытые нежной зеленью скаты, и тогда его окутывает туманное облако. Западный ветер подхватывает их и бережно проносит над холмами и долинами, чтобы увенчать Пифангу знаком любви. Иногда Тонгариро замечает это и вспоминает о дерзости своего далекого соперника. Тогда пламя гнева клокочет у него в груди, и густое облако черного дыма повисает над его головой.

Говорят, что благодаря этому туману, что сползал со склона горы-женщины и сливался с облаком на вершине горы-мужа, у супругов родились дочери: Хине-пукоху-ранги, или Дева-Туман, и Хине-ваи, или Дева-Дождь. Ночью жили они вместе с родителями, а жарким днем поднимались на небо. Дочери гор были куда больше похожи на людей, чем их братья, и оттого любили купаться в озерных водах, чтобы возросла их красота.

Озеро стало таким волшебным, когда полюбило одну звезду.

Это была не простая звезда – такая яркая, что другие звезды не осмеливались приблизиться к ней из страха, что их красота померкнет в ее лучах. Она затмевала своим сиянием все остальные звезды, а красотой – и саму луну. Немудрено, что все живущие на земле были привязаны к ней и каждую ночь поджидали, когда она озарит все вокруг своим мягким светом.

Когда жаркий день медленно склонялся к вечеру, она всякий раз загоралась в западной части неба. При виде возлюбленной озеро вздрагивало, так что легкая рябь пробегала по его воде, а потом вмиг становилось неподвижным, чтобы дать звезде отразиться в неподвижном зеркале его вод. Сама звезда тоже любила озеро и охотно смотрелась в его гладкую поверхность.

Возревновал к этой любви Тане: он же хотел, чтобы все люди любовались только на те блестки, которыми он украсил плащ своего отца. Схватил огромный камень и запустил прямо в небо, чтобы разбить прекрасную звезду на мелкие осколки.

Но куда добрее его был Ранги, и помнил он, что дети для своих целей разлучили его с любимой женой. Мягко стряхнул он с себя звезду, лучшее и самородное свое украшение, и она плавно скатилась вниз. Только одна крупица оторвалась от ее тела и упала в холодную воду озера, став островом – сама же звезда скрылась за краем земли, где не было ни богов, ни людей с их желанием и ревностью.

А дальше было так. Однажды ранним утром, еще до рассвета, человек по имени Уенуку бродил по лесу и засмотрелся на столб тумана, который стоял над озером. Уенуку часто видел, как туман стелется над водой, но ему еще не приходилось видеть, чтобы туман стоял над озером, как высокое дерево, чьи ветки, казалось, достигали неба. Любопытство заставило его ускорить шаг. На опушке леса, почти у самого берега, он остановился. В спокойной воде озера плескались две женщины. Дымка тумана, как облачко, окутывала их обеих, но не мешала Уенуку любоваться их красотой. Воздух вокруг был чист и прозрачен, а у берега, вблизи облачка, все было покрыто серебряной пылью. Это и были Хине-пукоху-ранги и Хине-ваи, что спустились с неба, где жили, ради чистой озерной воды.

Юноша подходил к ним все ближе и ближе, будто его влекла неодолимая сила, а сестры невозмутимо смотрели на него: они не боялись его, а только удивлялись. Уенуку опустился на колени у кромки воды и сказал Деве-Туман:

– Меня зовут Уенуку. Скажи мне свое имя.

– Я дочь гор, Хине-пукоху-ранги.

Уенуку протянул к ней руки.

– Останься со мной, останься в мире света, – сказал он. – Я никогда не видел такой красивой женщины, как ты. Я сильный, я буду о тебе заботиться. Тебе понравится наш мир. – На небе холодно и пусто. А у нас летом тепло, потому что солнечные лучи заглядывают даже под деревья. И зимой у нас тоже тепло, потому что в наших очагах пылает огонь. В лесу поют птицы, смеются мужчины и женщины. Пойдем со мной!

– Откуда ты знаешь, как там – в небе? Может быть, куда лучше, чем здесь? Я буду постоянно скучать по нему, и ты будешь несчастлив со мной, – сказала девушка.

– Я всегда буду тебя любить, – только и мог сказать ей в ответ Уенуку.

– Ты не понимаешь. Я смогу быть с тобой только ночью, на рассвете я должна подниматься на небо: ведь я вся – легкий туман, что тает от жарких лучей.

– Я всё равно хочу тебя, – сказал Уенуку. – Пусть я днём буду один, я все равно хочу, чтобы ты жила со мной.

Дева-Туман улыбнулась.

– Хорошо, я приду к тебе, – сказала она.

В тот вечер Уенуку сидел один в своем доме, смотрел на огонь и вспоминал Деву-Туман. Пламя угасало, от него уже остались только синие язычки. В эту минуту Уенуку услышал негромкие голоса, потом дверь осторожно приоткрылась. Уенуку увидел Хине-пукоху-ранги и с радостью обнял ее. Ночь они провели вдвоем. Но утром Дева-Туман вновь поднялась на небо и встретилась сестрой. Они светились, как два облачка, и уплыли в вышину прежде, чем их настигли первые лучи солнца. Ночь за ночью Хине-пукоху-ранги приходила к Уенуку.

– Мне так хочется, чтобы мои соплеменники увидели, какая ты красивая, – сказал как-то Уенуку.

– Это не для них, – ответила Дева-Туман. – Есть вещи, о которых не рассказывают. Я ведь предупреждала тебя.

Уенуку боялся лишиться молодой жены и сначала хранил тайну, но с каждым месяцем все больше гордился своей небесной подругой и в конце концов не устоял перед искушением: он рассказал о ней друзьям и похвастался ее красотой. Новость скоро облетела всю деревню. Летние дни становились длиннее, и женщины не давали покоя Уенуку.

– Ты говоришь, что у тебя есть жена, – смеялись они. – Где же она, Уенуку, почему мы ее ни разу не видели? Может, ты прячешь дома не женщину, а бревно или охапку льна? Ты только говоришь, что она красивая, покажи ее нам, тогда мы тебе поверим.

– Я не могу ее показать, – защищался Уенуку. – Каждое утро, едва забрезжит рассвет, они с сестрой улетают к себе на небо.

– А ты заделай все щели в доме и скажи, что еще темно. Она останется, а когда совсем рассветет, мы откроем дверь и увидим, правду ты говоришь или нет.

Уенуку слушал их и думал, что и ему самому все трудней каждое утро снова разлучаться с женой. Он завесил окна циновками и заткнул мхом щели в стенах. При закрытой двери в доме было темно, как в безлунную ночь, когда все небо сплошь затянуто облаками.

Вечером Дева-Туман по обыкновению пришла к нему. Ночные часы пролетели незаметно, на востоке появились первые лучи света, и Хине-ваи окликнула сестру:

– Пора, пришло время расставаться с землей!

– Иду! – крикнула Дева-Туман, шаря в темноте в поисках плаща.

– Что случилось? – спросил Уенуку.

– Мне пора идти.

– Еще рано, – сказал Уенуку, притворяясь, что говорит в полусне. – Зачем ты понапрасну меня беспокоишь? Посмотри, еще совсем темно.

– Скоро утро. Сестра уже звала меня.

– Она ошиблась. Может быть, ее обманул свет луны или звезд. Еще совсем темно. Ложись и спи.

Хине-пукоху-ранги снова легла.

– Наверное, Хине-ваи ошиблась, – сказала она. – Как странно! Не знаю, что с ней случилось. Раньше такого не было.

Так повторялось не однажды, и Деве-Дождю в конце концов ничего не оставалось, как возвратиться без сестры. Она медленно поднималась на небо, ее голос звучал все глуше и, наконец, перестал долетать до Уенуку и его жены.

– Что-то случилось, я знаю, – сказала вдруг Дева-Туман, окончательно проснувшись. – Ты слышишь, в лесу поют птицы!

Они оба прислушались: до них доносились громкое пение маленьких друзей Тане и голоса людей, собравшихся на площадке перед домом. Хине-пукоху-ранги забыла о плаще и бросилась прочь из дома. Дверь распахнулась настежь. На мгновение Дева-Туман замерла, и люди, собравшиеся перед домом, тоже замерли, потому что ее наготу прикрывали только длинные черные волосы, и мужчинам никогда прежде не приходилось видеть такой стройной, такой красивой женщины. Сразу было видно, что она не человек, а высшее существо.

Уенуку вышел вслед за женой и с гордой улыбкой сел на пороге, радуясь завистливым взглядам, которые бросали на него со всех сторон. В ту же минуту Дева-Туман взобралась на крышу и вскарабкалась на конек. Люди закричали, но тут же смолкли.

– О Уенуку! – печально запела Хине-пукоху-ранги. – Ты показал меня своим соплеменникам, когда засияло солнце. Мы лежали у тебя в доме, и я не услышала зова Хине-ваи. О бедный Уенуку, ты опозорил меня!

И тогда произошло чудо. На ясном небе появилось облачко. Оно окутало Хине-пукоху-ранги всю, с головы до ног, и скрыло от глаз людей. Только ее голос еще доносился до них. А потом песня смолкла и наступила тишина. Облачко поднялось с крыши вверх. Оно поднималось все выше и выше, пока почти не исчезло из глаз.

Но тогда Уенуку вспомнил то, что забыл от великой своей любви: что и он был не простой человек. Он был сыном бога бури и грома и видел однажды, как тот заворачивается в свой хмурый огненный плащ, полный молний. Бросился он к плащу, который также висел в доме, завернулся в него, как в тучу, и тоже поднялся в небо. Напрасно облачко, скрывавшее Хине-пукоху-ранги, рвалось вверх: муж догнал его и накрыл своим телом.

Вместе поднялись они на небо и, похоже, во время пути как-то помирились между собой.

Однако в наказание за свой проступок должен был Уенуку ради жены оставить свое племя. Никто из людей больше не видел его. Лишь иногда, когда гремит гром, слышатся его шаги среди туч и видно сверкание его глаз. А когда гроза проходит, видят люди и еще кое-что: радугу, которая соединяет небо с краем земли. Эта радуга – дитя Уенуку и Женщины-Тумана.

Говорят также, что другим концом радуга иногда касается пропавшей звезды, чтобы та могла также иногда подняться на небо и повидаться с родными – так ее отец искупает вину и благодарит за оказанную ему милость.

С тех пор, когда люди на земле слышат гром и видят вспышки молний, они смотрят на далекое небо и говорят друг другу:

– Это Уенуку гуляет по небесам. Гневен он и сердит, но дочь у него прекрасна. Ждите: вот пройдет дождь, появится она и соединит собой небо и землю.

Позже на островке, украшавшем, словно жемчужина, сияющие воды Озера Звезды, поселилось небольшое племя. Отрезанные водой от других людей, эти люди вели мирную жизнь и не участвовали в межплеменных войнах – только приплывали на праздники. Среди них самым храбрым был молодой воин Тутанекан. Он был самым сильным и ловким не только в своем небольшом племени, не и среди тех, кто его знал, быстрее всех бегал и плавал, и не было мужчины удачливее его в бою и в любви.

А на самом берегу озера была деревня племени Офата, и в ней жила со своими родителями красивая и знатная девушка Хинемоа.

Однажды отец Хинемоа устроил пир, на который были приглашены молодые воины из разных племен. На пир приехал и Тутанекаи. Он прекрасно пел и играл на короткой флейте коауау магические любовные песни – ваиата ароха. Но вовсе не песенное колдовство привлекло к нему Хинемоа: она загляделась на его гладкие, как выточенные из нефрита, руки и ноги, на мускулы, которые чуть что бугрились под кожей, на яркую татуировку; ее прельстил огонь в глазах Тутанекаи, красивые черты его лица, уверенная походка и бесстрашные речи.

Тут же, на пиру, Хинемоа и Тутанекаи поняли, что не жить им больше друг без друга.

– Только меня не выдадут за простого человека, – сказала Хинекаи с грустью.

– Я знаю, – ответил ей юноша. – Но давай условимся: если в тишине ночи до тебя донесется песня, знай, что я высматриваю твою лодку и жду с нетерпением, когда она тайком приплывет ко мне по темным водам озера.

– Всё же я попробую уговорить отца, – сказала девушка. – Нечестно нам действовать от него в тайне, хотя не думаю, что он согласится.

И верно: когда девушка на следующий день сказала отцу, что любит Тутанекаи и хочет стать его женой, тот сильно разгневался.

– Ты дочь вождя и должна выйти замуж за вождя, – сказал он. – Забудь этого человека. Если ты попытаешься с ним встретиться, я запру тебя в хижине. А если этот парень появится в нашем селении, он умрет.

Хинемоа была глубоко несчастна: друзья Тутанекаи сказали ему, чтобы он не покидал свой остров, и оттого они никак не могли встретиться. Но через некоторое время, вечером, Хинемоа услышала со стороны острова прекрасную музыку, которая будто говорила с ней. Это были звуки коауау – лишь те, кто умеет хорошо играть на ней, могут заставить ее говорить, как человек. А когда то, что ты хочешь сказать, укладывается в два слова: «Хинемоа» и «ароха», не так уж и трудно перекинуть это на другой берег наподобие моста. Оттого Хинемоа легко поняла, что это Тутанекаи ждет ее и никак не дождется.

С тех пор так и повелось. Каждый вечер юноша выходил на галерею своего дома на склоне холма и долго смотрел туда, где за темной водой жила Хинемоа. Потом он вздыхал, брал в руки свою флейту, и над озером снова плыла говорящая мелодия.

Мелодия летела над водой, и Хинемоа, которая разговаривала с подругами и радовалась лунному свету, вдруг замолкала. Озеро курилось, клочья тумана поднимались над деревьями и таяли в вышине, как и грустные мысли Хинемоа.

Отчего же печалилась Хинемоа? Едва услышав в первый раз отдаленные звуки флейты, девушка прокралась на берег, где стояли лодки – вака. Все вака были на месте, но ей на горе кто-то вытащил их из воды и отнес подальше от берега. В воде не осталось ни одной: а чтобы спустить на воду лодку, нужно немало времени и совсем не женская сила.

Много вечеров провела Хинемоа, устремляя свой взор в сторону чудесного острова, но ничего не доносилось оттуда, кроме звука флейты: ни плеска воды, ни переклички гребцов. Ведь отец девушки нисколько не шутил, когда грозил ее возлюбленному смертью.

В конце концов Хинемоа не выдержала и решила добраться до острова вплавь. Она приготовила шесть больших высушенных тыкв и связала их крепкой льняной веревкой, чтобы они поддерживали ее на воде.

Теперь нужно было дождаться темной безлунной ночи, когда никто не сможет увидеть, как поплывет Хинемоа. И такая ночь настала: непроглядная, холодная. Луна скрылась за тучами, которые принес южный ветер с Большой Ледяной Земли. Хинемоа сняла длинный плащ, надела свой пояс из тыкв, бесшумно скользнула в воду и смело поплыла вперед. Она летела по волнам, точно птица, которая вырвалась из клетки.

Внезапно звуки флейты будто утонули в шуме волн. Может быть, налетевший ветер отнес их в сторону, а, может быть, Тутанекаи перестал играть.

Так, ничего не слыша и не видя, девушка плыла еще очень долго. Она устала, ее силы были уже на исходе. Хинемоа плакала от отчаяния, а вокруг была лишь бесконечная тьма, и верх мешался в ней с низом.

– Звезда, помоги мне! – не выдержав, крикнула она. – Ведь и тебя разлучили с возлюбленным. Озеро, услышь мой голос – во имя потерянной твоей любви!

В этот миг тучи слегка рассеялись, и через их пелену на озеро глянула луна Марама… Или нет: то была вовсе не она. Это потерянная звезда стала так близко, что можно было видеть, как она велика и как ярко и нежно сияет. Озерная вода заколыхалась и стала теплой: в глубине воды проходило течение, нагретое подземным огнем, что вечно дремлет в нутре седого Тонгариро, и теперь оно повернуло к Хинемоа, чтобы выручить ее.

И в это самое мгновение Хинемоа увидела перед собой остров. Поток понес ее к озеру без всякого усилия с ее стороны и мягко опустил на прибрежный песок.

Она почти достигла цели – но как ей предстать перед возлюбленным? Ведь она была по-прежнему нагая и к тому же слишком устала для того, чтобы идти.

И вот Хинемоа шла, вытянув вперед руки, и вскоре наткнулась на скалы. Они были теплые, а в воздухе запахло серой, потому что рядом бил теплый источник. Хинемоа в раннем детстве побывала на острове и помнила, что он бьёт из подножия холма, на котором и стоит фаре Тутанекаи. И ещё знала она, что дарит эта серная вода молодость и красоту, тем, кто в ней омывается. Теперь, когда все опасности были позади и девушка была совсем рядом с домом своего возлюбленного, ею вдруг овладела робость, она боялась показаться ему на глаза.

Тогда она омылась в целебной воде, потом спряталась в небольшую пещеру рядом с источником, свернулась в клубок и уснула.

На следующее утро Хинемоа услышала шаги: кто-то шел по тропинке. Он ступал тяжело и медленно. Девушка поняла, что это старик, и затаилась. Старый раб набрал воду в кувшин и ушел.

В разгар дня за водой снова пришли – шаги были неровные и такие легкие, будто их владелец вот-вот взлетит на воздух и растает в нем. Хинемоа признала древнюю старуху, которая, похоже, захотела слегка сбавить себе лет, и не стала ей показываться.

Поздно вечером, когда на небе появился тонкий месяц, девушка услышала легкую и стремительную поступь молодого и смелого юноши. «Только один человек на свете может двигаться так отважно и красиво», – решила она. Но всё-таки забилась под скалу еще глубже и, когда шаги Тутанекаи замерли на краю водоема, затаила дыхание.

А молодой человек погрузился в воду по пояс и стал плескать ее на свои плечи.

Тогда Хинемоа заговорила низким голосом:

– Зачем ты мутишь мою воду своей грязью?

Не испугался Тутанекаи и спросил в ответ:

– Кто ты? Если ты из тех обитателей Нижнего Мира, туреху, что навещают источник хорошей воды, то у моего племени есть договор со всеми вами.

– Нет, – прежним голосом ответила Хинемоа. – Я не туреху, ты не угадал.

– Если ты из обитателей неба, то знай: сама Радуга делит с нами эту воду и не прекословит.

И снова ответила Хинемоа самым угрожающим тоном:

– Не угадал ты. Попробуй еще раз.

– О, тогда ты, наверное, человек или злой дух: аитанги, что живет на деревьях и не знает, что такое смерть, ваируа, душа, что покинула тело умершего человека и теперь бесприютна, или призрак – кехуа. Или ты злой демон тупуа, из тех, кто способен принять облик горы, озера, рыбы в озере или птицы в небе? Или чудовище Копуваи с человечьим телом и головой собаки, весь покрытый рыбьей чешуей? Он-то как раз и прячется в темноте пещеры, как ты. Выходи и дай на тебя посмотреть, потому что не боюсь я никого из вас, ни смертных, ни бессмертных!

Хинемоа замолчала. Сквозь упавшие на глаза волосы она видела, как тень на воде приближается к ней. Тутанекаи протянул руку и коснулся ее головы.

– Ага! – закричал Тутанекаи. – Я тебя нашел и поймал. Выходи и дай мне взглянуть на твоё лицо.

Тут Хинемоа поднялась во весь рост и высвободила свои длинные черные волосы из руки Тутанекаи. Сияющая, прекрасная и робкая, как серебристая цапля, которую удается увидеть раз в сто лет, она медленно подошла к краю воды и взглянула на своего возлюбленного, слегка улыбаясь.

– Снова не угадал ты. Ведь это всего лишь я, Хинемоа, – прошептала она.

Суровость растаяла на лице Тутанекаи, будто легкое облачко под лучами летнего солнца.

– Это Хинемоа приплыла ко мне, – сказал он. – И с ней – моя жизнь.

Взял он с береговых камней плащ, в котором пришел сюда, и укутал им свою возлюбленную. А потом оба тихо прошли в фаре и остались там.

А на следующее утро все люди племени собрались за утренней трапезой вокруг костра. Одного Тутанекаи не было.

– Где Тутанекаи? – спрашивали люди. Один из рабов Тутанекаи ответил:

– Я видел его последний раз поздно вечером, он пошел омыться к целебному источнику, потому что хотел утопить в нем свою тоску.

– Очень странно, – сказал один из стариков. – Может быть, с Тутанекаи случилась беда? Конечно, он храбрый воин. Но по ночам, когда мрак скрывает оружие в руках врага, беда может случиться даже с храбрецом. Беги к нему в фаре, посмотри, как он.

Раб побежал к дому Тутанекаи, родные не спускали с него глаз. В полной тишине стук хлопнувшей двери прозвучал, как удар грома.

Раб заглянул в темный фаре и побежал назад.

– Там четыре ноги! – кричал он. – Я заглянул в фаре, а там четыре ноги, а не две!

Люди зашумели.

– Кто же с ним? – громко спросил отец Тутанекаи, стараясь перекричать остальных.

Раб снова побежал к дому Тутанекаи. Через несколько минут он вернулся и с волнением сказал:

– С ним Хинемоа! В самом деле, это Хинемоа, которая, наверно, пришла сюда по воде, как по сухому месту, потому что вчера никто не видел на берегу чужих лодок!

В эту минуту из фаре вышел Тутанекаи, он вел за руку Хинемоа. Молодая женщина гордо шла рядом с мужем, и на ней, как и вечером, был его плащ. Родные приветствовали ее громкими радостными криками:

– Конечно, это Хинемоа! Мы рады тебе, Хинемоа!

Разумеется, отец девушки не мог долго на нее сердиться: что сделано, то сделано. Вскоре он прибыл на остров и привез множество подарков для своей дочери и ее мужа. И был прав – потому что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на злость и огорчения, а смерть, завершающая достойную жизнь, похожа на сон, который нисходит на того, кто устал.

– Чудесно ты рассказываешь, о Биарини, – сказал Рата. – Всё вошло в твою повесть: и горы, и озера, и небо, и звёзды, и духи, и обычные люди. Право, каждому из нас нужно было бы несколько вечеров, чтобы отделить каждую из тех легенд, что взял ты, от других, и изложить их по порядку. Эй, те, кто принадлежит к моему племени, принимаете вы это сказание в дар?

– Принимаем! – зашумели, зашелестели, запели на разные лады какие-то неземные голоса.

И мы поняли, что в племя Раты входят не одни только люди.

– Вы верно догадались, – кивнул он курчавой седой головой. – Каждому творению от рождения принадлежит частица маури, жизненной силы, что связывает своих обладателей воедино. Ничего и никого нельзя тронуть без вреда для остальных. Если тебе нужно – объясни, попроси прощения и при случае выкупи чем-то от себя или самим собой.

– Уж слишком многое тогда придется выкупать, – себе под нос ответил Ситалхи.

– Ага, вот в воздухе и запахло людоедством, – отозвалась Ситалхо.

Тем временем Рата не торопясь говорил:

– В давние времена храбрейшие воины и вожди посвящали мальчиков, самые умные старые женщины – девочек. Они давали им маури. Оттого каждый юноша становился искусным резчиком, а каждая девушка – не менее искусной пряхой и ткачихой. Красота их ремесел держала наш мир не хуже самого сложного заклинания. А теперь некому посвятить наших младших богам – Ио, Тане, Ту, Тангароа и Ронго.

– Чем мы можем помочь? – спросил я.

Нет, не так. Во всяком случае, прозвучало это как «Мы-то чем можем вам помочь?» или вообще – «При чем тут мы, собственно говоря?» Это мне не понравилось: не люблю выказывать себя трусом.

Тогда я повторил:

– Мы искали деревья и цветы – и нашли их для всей земли. Искали зверей и птиц – и тоже нашли. Теперь встретили еще и людей, чтобы наполнить ими широкую землю. И я снова спрашиваю: что нужно этим людям, чтобы стать теми, кого хотят видеть их боги?

– Узор Пути, – властно ответил Рата. Я так думаю, от имени обеих своих ипостасей: и как рангатира и как тохунга.

И тотчас же объяснил:

– В древности мы не напрасно брали от побежденных храбрецов их плоть: в ней был записан путь следования. Куда ярче он пролегал в крови, но взять всю кровь – означает убить не менее верно. И всё равно – это было лишь слабым отражением того, что было в прежние времена, когда всё живое было насыщено…

– Тотальным Алгоритмом Бытия, – перебил Ситалхи, сам того не заметив.

– Великим Узором Следования, – закончил Рата, не реагируя на не слишком уважительную реплику. – Тем самым, что схвачен Змеиным Кремнем и сдавлен всеми его гранями.

Я невольно схватился рукой за футляр из тапы.

– Нет, мы не покушаемся на сам Дар, – усмехнулся он. – Это для других или другого. Только выпусти на волю кристалл и посмотри в него.

Я распорол шов, смётанный на скорую руку, чувствуя, как мой камешек нагревается изнутри.

Ну да, разумеется. Карбункул стал похож на темный рубин, и внутри нечто переливалось, как в глуби морской. Я всмотрелся попристальней. Из камня рождался некий сгусток, похожий на яйцо черной курицы, на почку или стиснутый бутон…

На дивной красоты черную розу, выточенную из гагата, или, по-иному, чёрного янтаря.

Сердце Юханны.

Я погрузил свои стальные пальцы прямо в тело Великого Артефакта и вынул розу.

И на раскрытой ладони протянул собравшимся.

Сердце нашей святой, покровительницы чужаков и странников, благоговейно приняли из моих рук под мои торопливые объяснения. История с Юханной произошла задолго до моего рождения, то бишь вычленения из совместной материнской плоти. Однако я не раз слышал легенду про то, как наша Вечная Дева сошла с костра невредимой, долгое время служила в войске и под конец погибла, вытаскивая из горящей церкви, где были размещены в одно и то же время пороховой склад и госпиталь, раненых бойцов противника.

Мужчины удовлетворенно закивали головами, выслушав меня. Потом этот окаменевший цветок плоти долгое время передавали из рук в руки, и все любовались вертдомским даром. А под конец истолкли в ступе, посыпали мельчайшим черным порошком какую-то особенную еду и с заметным трепетом откушали по кусочку. Приобщились.

Как нам объяснили, это всё еще не делало детей взрослыми – над ними еще предстояло совершить многочисленные обряды, но теперь эти обряды и ритуалы будут иметь настоящую силу.

А как нам не объяснили, предоставив понять самим: если бы не моя счастливая находка, те же люди и с тем же невероятным почтением скушали бы нас самих. Детишек – усыпив практически намертво чем-нибудь безвредным для самих питающихся. Меня – уговорами заставив обратиться в кровавый стальной туман и остановив в этом положении…

Как сказал в конце концов Рата: ты, друг Биарини, можешь быть несъедобным и неуязвимым, но у нас очень сильные тохунги. И первый из них я сам.

Нет, я их очень хорошо понимаю. Долг перед племенем и всякое такое.

Самое смешное, что это священное действо, отправив нас троих прямиком на Поля Блаженства, помогло бы нам в той закавыке, которая возникла чуть погодя.

Но об этом и в самом деле погодя.

Было решено, что королевские детки, как обычно, останутся здесь, тем более они были по уши увлечены небольшим, но тщательно разработанным проектом новой вселенной: этими красивыми людьми на фоне прекрасных природных декораций, прямодушием, приветливостью и умом первых и чуткостью к произнесенному слову и прикосновению – вторых. А что у них солидная детская смертность – так это пока нормально. Что инициации на взрослость и состязания половозрелых мужчин совершенно смертоубийственные, так зато женщины получают отборных мужей. К тому же все члены племени здоровенькими помирают и своих немощей в наследство никому не передают.

Что до меня, я вынужден был отправиться – пока не назад, в Вертдом за новой и последней порцией королят, но в море на разведку.

Однако перед этим мне решено было пошить настоящее мужское платье.

Нет, конечно, по воздуху и водам мы ходили не голыми. Расхожая вертдомская одёжка: туника поверх рубашки и рейтузы с подошвой, типа колготки. Поперек талии широкий пояс с кошелем, на ногах полусапожки, на шею прицеплена пектораль-ухоронка, за пазухой кинжал в ножнах. И поверх всего – плащи типа демисезонных пальто, с рукавами, или широких пончо: с прорезями. Девушки могли надеть поверх рейтуз юбку, но обычно тем не затруднялись. И, конечно, наездники байков надевали плотные кожаные штаны и куртки рутенского покроя, вне зависимости от своего пола и возраста.

Но здешние, во-первых, уговорили меня посмотреть, как будут добывать и прясть тутошний лён. Это оказалась трава с широкими мечевидными листьями в половину моего роста, похожая на агаву или нечто в похожем роде. Ее сушат, размалывают нефритовыми молотками и потом треплют широкими раковинами. Получаются на диво крепкие волокна, из которых ткут и вяжут всё, что можно соткать и связать. Меня тотчас уговорили сплести из них сетку для артефакта взамен тапы: гораздо надежнее и к тому же в воде не размокает, а наоборот, становится плотнее.

В ткань, изготовленную мастерицами на ручных станах, тут же вплели множество птичьих перьев. Это и была моя накидка, длиной до колена.

Также мужчины вырезали мне из крепкого дерева дубину. Нет, простите, таиаха. Так называлось нечто, похожее по форме сразу на шест, палицу и копьё. Длина таиахи была никак не меньше полутора метров, на одном конце был изящно вырезанный лик божества, с высунутым языком и шевелюрой из пучка алой шерсти. Как объяснил мне Рата, это был знак отличия вождя и вместе с тем – боевое оружие.

И всё то время, пока меня одевали и снаряжали, самые лучшие здешние мастера делали мне лодку, потому что плот… ну, они сказали. что для плавания среди льдов он слишком обширен и неповоротлив.

Ну, не только они. И не совсем так, как это представилось мне и вам.

– Хочешь, я расскажу тебе, как мой дальний предок получил для себя лодку? – спросил Рата.

– А как это было, о вождь?

Эта моя реплика была только данью вежливости, но к тому же мне хотелось послушать его голос и оценить его манеру рассказа.

– Вот удивительно: с тобой поделились столькими сказаниями, но не этим, – усмехнулся Рата. – В том вижу я знак, что должен поведать его тебе сам.

И, не дожидаясь моего ответа, начал:

– Он, этот мой предок, по имени Рата, как и я сам, очень долго искал высокое прямое дерево каури. Наконец нашел и пустил в ход нефритовый топор. Ты ведь уже знаешь, что без этого замечательного камня наши предки не устроили бы свою жизнь так легко? И вот – лезвие топора легко врубалось в ствол, и скоро дерево, подминая кустарник, с грохотом упало на землю. Тогда Рата отрубил его зеленую голову, которая, как у всех таких деревьев, находилась на самом верху ствола. А потом отправился домой – спать.

Но пока он был в отлучке, в лесу случилось вот что. Малые дети Тане очень рассердились, что Рата срубил самое лучшее дерево, гордость их леса, по которму равнялись все остальные, как новобранцы на полководца. А ведь у Тане очень много детей, не меньше, чем песчинок на берегу моря, и никому из людей не под силу их сосчитать. И вот все дети Тане собрались в лесу: птицы риро, туи, хихи, попокотея и мохуа, голубь куку, птица-колокольчик коримако и зеленый попугай кака, ворона кокако и скворец уиа. К ним присоединились насекомые: те, кто ползает по коре и по листьям деревьев, те, кто ползает по земле, и те, кто летает. А когда дети Тане собрались все вместе, они уцепились за лесного великана. Дерево неуклюже заворочалось на своем травяном ложе, воздух задрожал от взмахов бесчисленных крыльев, и мало-помалу дерево поднялось и встало на свое прежнее место. Крошечные насекомые подобрали даже самые маленькие щепочки и обломки и приложили их, куда нужно. Так дерево снова воскресло.

Утром Рата пришел в лес, чтобы вытесать из сваленного дерева лодку, и не поверил собственным глазам. Он даже сперва подумал, что это совсем другое каури… Но потом огляделся и увидел кусты со сломанными ветками и оборванными листьями и длинную вмятину там, где ствол лежал на земле. Однако само дерево росло как прежде, как росло все эти долгие годы, которых хватило бы на множество человеческих жизней.