Текст книги "Клятва Гарпократа (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

«Он» – других названий для зверя у нее нет и не будет.

«Но ребенок. У меня будет ребенок! Не человек, а…»

Этого Зоя уже не успевает домыслить: постель непривычно мягка и ластится к чисто вымытому телу, к сытой утробе, и так же ласково и вкрадчиво льнёт сон к обожженным глазам, к отравленному разуму.

А утро – совсем обычное утро, как до Пандемии Равнодушия. Когда чудовищно гипертрофированный вирус черной меланхолии погрузил всё человечество в состояние вялого дистресса и самоубийственной тоски по тому, чего никогда не было и быть не могло.

Большая чашка кофе вместе со сливочником, рогаликами и крупно порезанным грейпфрутом резво подкатывает к постели на каком-то забавном треножнике с шаровидными опорами понизу.

Девушки, певуче приговаривая, выкладывают на одеяло халат и башмачки и уходят. Где тут комната для омовений (грубое «санузел» никак не стыкуется с бассейном три на два и жутко навороченным биде), Зоя уже поняла с одного раза. Вообще-то у Зоиного шефа было покруче. И вышколенная прислуга, само собой. И столовая не на два лица, а на десяток очень важных персон. А если библиотеки – со свитками и томами поперек себя шире – у шефа и в заводе не было, так ведь зато в усадьбе ни компьютера, ни спутникового ти-ви. Уже проверено.

Одни треножники эти – марсианские боевые сервировочные столики…

Марс. Иная планета.

И тут ее точно драконьим хвостом по башке ударяет: по всей земле уж года три как нет ничего, кроме анклавов, их еще оазисами называют. Только здесь уж никак не оазис.

Здесь иное время. Мифическое. Мир Первокузнецов. С треножниками Вулкана, девами и отроками, в которых ни одной шестеренки, ни одного колесика не скрипит, потому что их нет; с естественной подземной каверной для слива нечистот и очень странной кухней – рядом с мезонином, где она расположена, раз в полчаса взмывает страусовое перо гейзера.

С оградой, больше похожей на Великую Китайскую Стену, причем по сути невидимой. Нет, Зоя видела, пролетая, но не поняла сразу, что это за ведьмино кольцо в траве, которая оказалась дубовой рощей посреди тысячелетних секвой. И с лесом за ней, полным непуганого зверья. Лесом, который застилает весь континент.

Здесь иное время. Медленное, тягучее, как свежий мёд.

Зое тут не скучно, но и веселья нет никакого. Знай слоняйся по огромным светлым залам, что бесконечно перетекают одна в другую, неторопливо разгуливай по ухоженному парку, что весьма успешно притворяется диким, длинными тёплыми вечерами разгибай на пюпитре надвое старинные кодексы с цветными рисунками на полях: из-за ее особенного положения их подвозят за ней те же треножники или несут следом бронзовые леди, что следуют и следят за нею неусыпно.

Ибо дом кажется ей целым замком, парк внутри ограды – лесом, лес вовне – целой вселенной, а время – бесконечностью.

Завороженность оборвалась, когда подступили роды. С тоскливой мукой и такой невообразимой болью под самый конец, что одно это наверняка должно было бы уничтожить саму Зою. В те долгие часы, сутки или минуты роженице казалось, что внутри нее пребывает и хочет излиться наружу гибкий слиток пламени, сгусток раскалённого живого золота.

…Уже почти в беспамятстве она видит, что металлические повитухи – и то берут ребенка щипцами, прежде чем опустить в кадку с холодной чистой водой. Шипучий, едкий пар исходит от поверхности, но когда девы поднимают дитя из воды и кладут рядом с матерью, оно кажется ей самым прекрасным существом в мире: белый, прямо-таки светящийся лоб, светлые бровки и кудри, тонкая серебристая шёрстка по всему тельцу. Счастлив будет, говорит в ней внезапно ожившая древняя старуха. Удачлив будет. Младень Вук Огнезмий. Всеслав Беловолк.

– Всеслав. Слава тебе, сын, – вчуже повторяют материнские губы. – И приходу твоему слава.

И умолкают надолго. Почти навсегда…

Зоя прекрасно поняла в те часы, что одно лишь Змеево яичко, неведомо с какими заговорами сотворенный амулет, спасло ей жизнь, и решила в дальнейшем ни за что с ним не расставаться.

А сын пусть будет вторым ее талисманом.

Дни срываются в галоп и мчат карьером: маленький Всеслав растёт со дня на день и вовсю проявляет характер. В первые дни едва не оторвал ей сосок – материнского молока показалось ему маловато. А уж когда – с воплями и воем – прорезались первые молочные зубки, кормить его стало совсем невмоготу. Сцеживай – не сцеживай, а иссякла благодать. Девы и треножники стали делать и таскать ему прикорм – кашки всякие из диких семян, протертые клубни, сок из диких ягод. Шерсть с него сошла в первый же месяц или неделю, и открылась нежная смугловатая кожица.

– В батюшку пошел, в самого Змиулана, – с почтением сказал мужчина-охранник. – И ясны очи – как зелен камень Алатырь.

Янтарные с зеленцой, как у кота или рыси, уточнила про себя Зоя. Священный звереныш. Змей, ты сделал мне то, чего я сама хотела, – путь в иные страны, дитя от моей зачерствелой плоти. Но сделал так, что мне только и остаётся тебя проклинать.

Впрочем, даже эти проклятия выдержаны в несколько архаическом стиле, что не был ей раньше свойствен.

А мальчик как-то сразу сделался подростком. Отроком. Ни улыбки для матери и прислужников, ни злости на выговор. Немногословен и хмур – ни ответа, ни привета, как говорится.

Сколько времени прошло?

– Семь лет и семь зим, – с лёгким поклоном говорит одна из бронзовых дев.

Действительно, зимы в этих блаженных краях весьма чувствительны, хоть и коротки: задувает северный ветер, наметает снег до самых древесных вершин, укрывает землю от своей злобы.

По этому снегу на восьмой свой год Всеслав убежал. Перелез через каменную стену и сгинул.

Зоя чуть с последнего ума не сошла. Едва кулаки не разбила о натуральные панцири слуг: ищите скорее! Мало ли какая опасная живность в лесу прячется.

А те:

– По такому снегу не отыскать. И какой след тропить – не знаем.

Зоя – в крик:

– Как то есть не знаете!

– Не будет горя волку среди волков, туру среди турьего стада, соколу в поднебесье, – ответили ей. Взяли под руки и увели в дом – отпаивать духмяным ведовским чаем.

А через три дня и сам мальчик явился. Глаза дикие, волосы колтуном встали, пахнет какой-то дремучей берлогой – но счастлив донельзя.

Когда потом еще отлучался – на день, на неделю, на месяцы – уж не боялась. Забиралась в библиотеку, прижималась к теплой изразцовой печи – книги смотреть. Или шла на поварню – от гейзера серный запах, противный, но, говорят, слабым легким полезен. Заказывала себе разные лакомства. За стену ни ногой, но когда расцветало всё кругом, даже спала внутри нее под звёздами. С амулетом на шее никакие гады ползучие и перелетные не страшны. А если и явятся, то пусть их. Моя любовь их приманит, моя ненависть – убьёт.

Лишь только один-единственный раз испугалась она ночлега под открытым небом.

Когда с окутанного тучами неба, шелестя, хлопнулось рядом нечто огромное, нежно тёплое и всё в мятущихся искрах.

А мгновение позже отрок Всеслав, сидя над ее вмиг уставшим телом, рассеянно гладил мать по руке, смотрел в темноту фосфорными своими, иззелена-золотыми глазами и вполголоса пел:

«Я буду змеем перед войсками,

Волком во всяком лесу,

Оленем с серебряной короной,

За коим гонится волк.

Я буду карпом в глуби озерной,

Косаткой в волнах морских,

Я стану ястребом в чистом небе,

Чайкой пряну на воду.

В земле, порождённой заново,

Вечно пребуду в славе,

И будет герою подарено

Имя владыки жизни».

Эти стихи Зоя отыскала в книге древних сказаний, изукрашенной по полям сложными узорами из сплетенных лоз и змеиных тел. Но что ее сын знает еще какой-либо язык, кроме того, на котором она с ним разговаривала, а тем более – умеет на нём читать, ей не приходило в голову.

Юноша Всеслав рос по-звериному гибок, не по-человечески красив. Пропадал то в лесной чаще, то на мужском подворье, то на женском. Зоя с удивлением обнаружила, что у «железяк» есть не только разум, но и чувства, первое из которых – уединиться на своем поле. Потом уж пообщаться – строго со своими. А она, смертная женщина с мягкой плотью, – существует лишь для того, чтобы принимать служение.

Но Всеслав необходим латникам для чего-то иного.

Да-да, она стала воспринимать любого из своих слуг как оживший доспех, внутри которых, в темной пустоте, спрятано нечто ей неведомое и опасное. Не так ее мальчик: они любят его, учат бою и наслаждению, колдовству и ведовству всяких родов и видов, и это для них и для него точно воздух.

К чему готовят, для чего учат? Она долго не раздумывала. Сердцем знала и не противилась.

Наконец, пришёл день.

С утра ясное весеннее небо заложило хмурыми облаками, за которыми погромыхивал гром. Зарницы полыхали в полнеба, от одного края до другого. Сизые молнии рвали стороннее облако в клочья, но тут же сшивали вместе с другими такими же – стегали, простёгивали небесную ткань, чтобы крепче была.

Но разорвалась она в одночасье по всей своей ширине.

И прянул внутрь стен Огненный Змей во всей многоцветной его красе.

Стал на хвост посередь саженой, ухоженной рощи и дохнул пламенем:

– Где отчее гнездо моё? Верните. Где сын от крови моей? Отдайте.

Вышел молодой Всеслав навстречу ему, а за ним – его рыцари. И мать его стала на крыльце – за триединое, трех цветов яйцо рукой держится.

– Не возвращается ни один в места, откуда изошёл, – говорит Всеслав. – Забрал ты мою мать из-под ее родного крова, чтобы ей вовек под него не вернуться. Здесь теперь её гнездо, и нет тебе в нем ни тепла, ни пристанища.

– Хочешь драться, сынок? – грохочет огнём Великий Дракон.

– Не тебе я сын, – отвечает юноша. – Не наложила на меня Зоя-жизнь, матушка моя, твоего священного знака. Кого уж пожалела, себя или меня, – то мне неведомо. И войну не я, ты начал, сюда явившись. Хочешь – продолжим.

Тогда взлетел Огняник обратно в небо и оборотился ширококрылым орлом с пламенем в клюве. Только Всеслав опередил его: стал малым Соколом – Золотое Перо, ушёл в самую высь и прибил отца к земле, так что понапрасну ушло пламя в ее глубины.

Пал Огняник наземь и стал великанским Кабаном-Одинцом – хладное голубое пламя ручьём бежит по хребту, одевает щетины, клубом пышет из открытой клыкастой пасти. Морда к земле пригнута – берегись!

Но поднялся ему навстречу могучий Белый Волк. Нет у него никакого огня, только против одного кабаньего клыка – дюжина, против одной щетины – сто шерстин, голова на плечах гордо поставлена – не согнется, хвост бока точно бревном обметает – собьёт врага навзничь.

Прыгнули они друг на друга – и повис Волк на спине Кабана, вцепившись тому в загривок. Не повернуть тому головы, не добыть сыновьей крови! Но и Волку отцовой шкуры не прокусить.

Разошлись они снова.

Опять стал Змей самим собой. Только теперь два головных острия вперед выставил – сыплются с них желтые искры, жалят пчёлами.

А Волк оборотился Белым Туром – Золотые Рога. Сорвались с их концов две ярых зеленых молнии – и ударили Змею прямо в грудь.

Тут кончились и время, и безвременье. Всё кончилось…

Владислав упал, но тотчас оперся на локоть и выкашлял в ладонь остатки огня или крови. Плотный комок цвета пурпура. Сжал в кулаке.

– Вот. Забирай, победитель.

А потом лежал на обгорелой земле и уходил в нее прямо на глазах жены – черные глаза, серые волосы, белая кожа. И цвета его мира уходили, струились прямо в глубь дорогого камня: кровь, огонь, золото, трава и деревья, вода, небо дня и небо звездной ночи.

Остались только три цвета мрака.

Сажа, пепел и зола – вот что осталось мне от Мира Радуги, думает Зоя. Три оттенка старинного дагерротипа.

– Зачем ты его убил, сын? – спрашивает она.

– Ты сама того хотела, не спорь, – говорит Всеслав. – Мести.

– Все матери того хотят, но долг сыновей – им не подчиниться.

И тут юноша смеётся – первый раз в жизни и по-настоящему.

– Мама, ты не поняла, да? Во всех легендах именно отец убивает сына вопреки своему желанию и самой логике. Хильдебранд – Хадубранда, Кухулин – Кондлу, Илья-Муромец – Сокольника, Рустам – Зохраба. Но ты понимаешь – это не просто смерть. Это восстановление прежнего кольца времен. А моя победа, победа сына, победа младшего, впервые начинает новое время.

– Страшное время. И страшная земля.

Потому что вокруг пустыня. Ни дома, ни механических созданий, ни леса, ни даже камней и вод. Один темный песок на много верст вокруг.

– Это же земля неживых, – снова смеётся Всеслав. – Он собрал в ней все то, что ушло сверху, а теперь возвратил это мне, своему единородному сыну. Разве ты не знаешь, что Волк Огнезмий может переходить с Земли Живых на землю Мертвых и обратно? Как до этого делал его отец – и сама свёрнутая в комок Тёмная Радуга, что теперь у меня в руках.

Разумеется, талисман-яйцо потерял силу – прежде всего оттого, что стал глиняным. Зато внутри яичка что-то слегка шуршало и перекатывалось.

– Куричий бог, – произнёс Велька глубокомысленно, – деток охраняет. Тоже неплохо.

Ограда наполовину разрушилась, и перелезть через нее оказалось совсем просто: надо было только покрепче уцепиться за жилистые плети девичьего винограда.

И, конечно, в доме – никакого отхожего места: на то оно и отхожее, чтобы в тёплых стенах свою вонь не копить.

Но стены были точно тёплые: бревно с внутренней стороны обшито тонкими дощечками, а снаружи в пазы кончика ножа не протолкнешь.

Водовода внутри не было тоже – сырость еще разводить. Однако Велька уже сбегал живой ногой и разведал родник – нюх на воду у него был прямо-таки звериный. Принес ее в наскоро сшитом лыковой веревкой берестяном куле. Настоящие ведра, бочата, лохань и всякие чашки-плошки-ложки-поварешки обещал потом вытесать из поваленного ветром сухостоя, благо кой-какой инструмент в доме сохранился. Ну и дров заодно нарубить для печи. Одного взгляда на ее пышное русское великолепие было достаточно, чтобы понять ненасытность этой утробы. Зато годна и хлебы печь, и кашу варить, и белье кипятить в чане, и самим на скорую руку в широком зеве мыться, а потом спать в тепле на лежанке под самым потолком. Только что горшков боги в ней не обжигают.

– Без еды на первых порах мы не останемся, – сказала Зоя Владимировна. – Коренья всякие прямо из земли торчат, клубней накопаем, травок нарвём… И без одёжек и покрышек не будем. Не соткать, так хоть связать из конопляных да крапивных волокон получится. Веретено выточить не так сложно, труднее научиться его в пляску запустить. Любопытно всё-таки, где наши металлические слуги. В големов оборотились? В колоссов на глиняных ногах?

– Я так понимаю, просто в оружие, – ответил сын. – Стоят, как живые клинки, на страже по периметру и никого не пускают в рай. И из рая пока тоже. Десятого ждут, что ли?

– Ты что, думаешь, охрана сработает? Как я понимаю, в нашем новом мире нет никакой магии, а без нее девять железок – всего-навсего девять простых железок.

– Мам, здешняя магия – это не тарабарщина всякая. Это способ договориться с окружающей природой. Быть как она и жить ее нуждами. Шагать со ступеньки на ступеньку и поднимать ее до своего разума. Ничего не бояться.

– Нас только двое.

– Почему ты так решила? Есть птицы в небесах, звери на лесных тропах, рыбы в реках, киты в море…

– Ни одна тварь тебе не невеста, хоть ты и сущий вовкудлак.

В это мгновение в дверь тихонько стукнули – будто ногтем поскребли.

Сын Зои сделал ей знак – помалкивай. И рывком потянул дверь на себя.

На пороге стояла девочка. Рыжие волосы, смуглая кожа, весёлые зеленые глаза.

– Извиняйте пожалуйста, я соседка ваша буду. У вас не найдется какой-никакой худой утвари? Чугунков дырявых, сковородок ржавых, тазиков для варенья, вафельниц без зубьев, на худой конец просто от них отломков и огрызков? Мы и золото берем, и серебро, хотя проку-то от них! Чинить-паять кастрюли, как в песне поётся.

– Ты кто по чину, мелюзга? – спросил он строго.

– Кузнецова дочь. Владиславой зовусь. А батя мой Вольга – ох и знатный коваль! Чего хочешь сообразит и откуёт. Не видел разве – каждый день за той горкой дым прямо к небу подымается? Это мы кузнечную печь раздуваем, только оно шибко тяжело – старику-то с девкой.

– Лишнего у нас пока нет и не скоро появится. Только то, что самим позарез надобно. А вот не возьмете ли подмастерья в вашу кузню? – спросил Велька.

– Что же, парень ты видный, здоровый, – девица оценивающе повела по нему взглядом. – Плечи вона какие. Обучить тебя грубой работе можно вскорости, а там уж что Бог даст.

«Видно, в начале новых времен кузнец, как и раньше, – самая видная фигура, – смеясь в душе, подумала Зоя. – Владыка рудных земель. Вот тебе и всё волшебство и волхование».

Только главное волшебство было не в этом, а совсем в ином.

В том, что ее сын и рыжеволосая девчушка взялись за руки и пошли рядом, бойко разговаривая – просто ни о чём.

Ни о чём и обо всём сразу.

– Я так понял, – сказал я, малость поразмыслив, – что это о времени, когда во всей наирутеннейшей жизни произошёл Большой Антивзрыв. Взрыв с обратным знаком, имею в виду.

– Метафора, однако. Сугубо развернутая метафора, – охотно пояснил Даниль. – Неужели коллега думает, что на старой Земле всё точка в точку так и случилось?

– Нет, конечно, – ответил я. – Только уж слишком много совпадений: девятка живых мечей, толстый намёк на мой александрит, на священный союз Огня и Воды, и на радуги, ало-золотую мужскую и сине-зеленую женскую… Даже на амулет нашего великого прадеда Хельмута, что достался ему от игны Марджан, а потом перешёл к моему папочке.

Насчет артефакта я проговорился и пытался теперь замаскировать обмолвку развесистой лапшой.

– От того глиняного желудя и ты на свет явился, мой милый. Где это видано, чтобы железо детей на свет производило? – сказал Даниль.

Я не нашелся, что ответить. Тем более что ощущал свою природу как «человеческую, слишком человеческую», по словам Ницше.

Тем временем мы вернулись к хижине и слегка отвернули опущенную дверную циновку.

Ну да, оба супруга внаглую заговаривали мне зубы. Ибо мои дети, вернее, юноша и девушка, сплелись на тростниковом полу в позе, не оставляющей сомнений, и лишь обильные волосы цвета меди закрывали их греховную наготу.

– Всего лишь два текста слились и стали одним, – пожал плечами Даниль. – Чистой воды постмодерн.

– Но они же одной крови! Брат и сестра!

– В Вертдоме – да. В Великом Рутене – возможно. Но не здесь.

– Мальчик, – добавила Тергата более мягким и серьёзным тоном, чем ее муж. – Как ты думаешь, почему в самом начале времен обычно лежит сакральный союз брата и сестры? И ведь даже Ева – плоть от плоти Адама, не говоря уж о том, что Адам и Лилит – это равноценные куски глины.

Я молчал, переваривая их рассуждения. Фараоны древнего Египта. Король Артур и Моргана-Моргауза. Самая близкая аналогия, тьфу! Фараоны древнего Египта. «Святой избранник» Томаса Манна, сын брата и сестры и супруг своей матери, который после своих невольных авантюр стал Римским Папой. После того, как провёл долгие годы отшельником на крошечном островке.

Островок, что источает из себя молоко и мёд. Шипы ледяного терновника – знак раскаяния в том, что сотворено.

И две глиняные разнополые куклы.

Которые, по словам бунинского Эблиса, надо подвергнуть обжигу.

– «Я создан из огня, Адам – из жалкой глины», – кивнул, смеясь, Даниль, угадав нить моих рассуждений.

– Нет, – ответил я.

– Тогда пусть это будет Камень-Радуга. Уверяю тебя, уж с ним-то не произойдет ничего плохого и неподобающего. Впрочем, как не было бы и с нашей милой парочкой.

– А что будет? – спросил я тупо.

– То же примерно, что с золотым яичком от курочки-пеструшки. Разобьется, расколется, может быть, расплавится и вывернет свой путь наружу вместе с драгоценным содержимым, – хмыкнул он.

Когда нет иного выхода и тебе это показывают как дважды два, становишься поневоле категоричным в выражениях.

– Я согласен, – ответил я. – Клятв не потребую.

– Потому только, что некому сторожить самих сторожей и подтверждать правдивость их слов, – пробурчал Даниль себе под нос. – Мудрый юноша.

– Как мы…Как это сделать?

Не отвечая, он свистнул – или мне показалось, что свистнул. Подлетела вереница из трех летучих кошек. Размах крыльев у них был, однако, саженный: похоже, лучшие представители породы.

Я стянул увесистую ладанку через голову и протянул вперед. И не заметил, как эту информационную бомбу подхватили то ли рты, то ли лапы.

– А теперь можно перевеситься через край острова, если не боишься, – хмыкнул Даниль. – Или пойдем снова в дом, там в подвале лючок такой имеется.

Меня аж перекорёжило от мысли, что нам придётся снова наблюдать… ну, ясное дело что.

Однако внутри ребят не оказалось. Когда мы трое – я, Даниль и Тергата – подняли крышку подвала, до сих пор упрятанную под одним из татами, первое, что мы увидели – это Моргэйна и Моргиану во вполне пристойных хламидах местной работы и в еще более непристойном положении, чем прежде, ибо они свесились в проём кверху задом и накрепко обнялись – я так думаю, чтоб уж если лететь в огнедышащее жерло, то в хорошей компании.

Мы подошли и тихо стали за ними во втором ряду. Даниль с Тергатой факт обладали неким таинственным сверхвидением, а мне вроде как не было интереса, тем более что из-под низу прямо-таки пыхало жаром.

И горизонт открывался куда шире.

Поэтому как только летучие твари окружили кратер широким кольцом, в центре которого сам по себе парил мой самоцвет, высвобожденный из тенет, я отпрянул.

Ибо едва это гигантское фасетчатое око достигло некоей центральной точки, как из него вниз, вверх и во все стороны плеснуло сияние. Оно было совершенно непохоже на вязкий, точно каша, огонь внизу. Прохладное с виду и настолько прозрачное, что через огромный пузырь, который на секунду выпятился из люка, точно линза, просвечивала каждая травинка и каждое зерно каменистой осыпи.

Пузырь мигом втянулся обратно, потом поднялся – но это уже было нечто похожее на водяную змею. Выходило как-то так, что я видел все ее цвета сразу: синевато-зеленые бока, все в колючих хрустальных искрах, фиолетовое брюхо, золотисто-оранжевую спину и широкую коралловую полосу вверху, похожую на гребень.

Радуга. Радужный мост между мирами. Через него Нижний мир получит сокровенное знание о себе самом…

– Змея вобрала в себя лёд, – сказала Тергата.

– Что же, коли дорога построена, время по ней пройти, – ответил ей Даниль. – Или ты хочешь так и остаться навсегда на островке?

– Да зачем все мосты за собой жечь, – возразила она. Будет возможность – вернёмся посмотрим, как тут наши королевские дети управляются.

– Они тут вместо вас поселятся? – спросил я огорченно.

– Ведь всегда так было. Каждая пара близнецов получала свой удел, – ответила Тергата. – Но этот наш мирок особый, так что придется тебе еще посылать лодку, крылатый летун или еще что за настоящими Моргэйном и Моргианой.

– Вертдомцы для виртуальности, – пошутил ее муж.

– И настоящие люди для истинной Атлантиды, – добавила она. – Воскресшей Атлантиды. Той, что под нашими ногами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Не скажу, чтобы путь наш был долог и неинтересен.

Во-первых, время, наконец, соизволило тронуться с места, и в нашей позиции это ощущалось как внезапный рывок эскалатора после нудной остановки. То есть я вовсе не упал никуда, разве что в мощные объятия Тергаты, которая двигалась в арьергарде. Даниль в момент миникатастрофы стоял впереди и, я так думаю, не обращал никакого внимания на безобразия, что творились у него за спиной.

Во-вторых, пурпурная полоса немедленно стала поджаривать нам подошвы.

– Это чтобы Ледовые Великаны не могли спуститься вниз, к людям, – пояснила Тергата, нагнувшись и ощупывая мою обувь. – Мы с мужем вроде как в тюрьме сидим. Но и сами, по счастью, не склонны к таянию, и заключение весьма условное. Касается некоторых частей фрактала… ну, вымышленных миров второго типа.

В-третьих, другой конец Змеевой Дуги упирался в воду. Не думаю, что там водились какие-нибудь лепреконские или гномьи горшки с золотом, тем более что волны в этом месте расходились не на шутку. По всему Тихому Океану – тоже, само собой.

Постойте-ка. Откуда я взял, что это Тихий Океан, когда путь свой начал из натуральной Атлантики?

Я спросил, конечно.

– Наша супружеская резиденция находится как раз над вулканом Эребус, – любезно пояснил Даниль. – Склоны Эребуса купаются в Море Росса. А море впадает в Грейт Пасифик. Ну а перенести тебя в почти что мертвом состоянии было пустячным делом.

– Мы разве не собираемся вернуться к народу Ао-Теа-Роа?

Ну да, моя лодка и мой вертолет.

– Ты еще ни разу не возвращался назад, Бьярни, – ответил он, – поздно спохватываться.

Я хотел напомнить ему про мои челночные перевозки в Верт и из Верта, но понял, что он прав по сути дела.

– Твоим ручным животным отыщется иное занятие, – сказала Тергата. – Их обоих сейчас приманило к Лапуте, пускай пока там и остаются. Успеем еще пригнать.

Я без особого веселья представил себе, как мы трое тащимся до Кёльнского кафедрального собора пешедралом. И в ссохшихся босоножках.

Или – как мы нарываемся на прежнюю стальную стену.

А они оба мои мысли читали, как сквозь ясный магический кристалл.

– И твои родители, и все остальные клинки лучшей своей частью погрузились в Элизиум, – объяснила Тергата. – Оттого и ума в них осталось маловато – сплошное чувство долга. Я их кое-кого отослала своей волей, а кого, наоборот, притянула в полном составе. Старшая ведь, как-никак.

Моя волшебная природа, если я верно понял, тоже ухнула в комфортабельную античную преисподнюю. Сходному фокусу меня обучала маменька: касаешься острием лезвия или дола и тянешь кровушку из противника. Вместе с его экстремальными способностями. До смерти так не убьешь, однако: я ж не колдун, это лишь она – бывшая ведьма.

– Как же я один теперь буду, – пробормотал я. В смысле один и беззащитный.

– Не волнуйся, мальчик, – ответила она мне в спину. – Здесь недалеко до нашего собственного народа. Помнишь, я объясняла тебе? Некто безответственный поместил мою и Данилеву родину – добро бы неизвестно где, как твою, но прямо посреди океана. Даже не посмотрел, вместится ли она туда, и не поинтересовался конкретным полушарием, зараза. У нас там смена сезонов европейская континентальная. Январь – зима, июль – лето.

– Как называется? – спросил я.

– Динан. То есть страна – Динан, а остров – Большой Краб, если перевести с одного из местных диалектов. Лениво ему было границы с соседями изобретать и заниматься прикладной дипломатией.

Сверху этот миниконтинент походил скорее на овал с круглой выемкой в передней части, и охватывающие внутренне море полосы действительно были похожи на клешни.

– Море Полнолуния. А прибрежная полоса зовётся Лунноморье, – мечтательно произнес Даниль. – Собственно говоря, это две страны: поближе к нам – влажный степной Эдин, подальше – заросший лесом Эрк. А за Лэнскими Горами, что опоясывают Краба поперёк талии и составляют отдельную область, – пустыня по имени Эро. Тоже очень красивое место.

Радуга бережно опустила нас троих на песок в самом начале горной цепи и побрела по своим делам.

Горы здесь образовывали мощные отвесные складки, покрытые цветущим вереском. В глубь суши врезались острые ножи фиордов, куда могло бы зайти небольшое судно с профессиональными скалолазами на борту. Я себя в последних не числил, но тут Даниль коротко сказал:

– Цепляй за шею.

И мы полетели вверх. Его жена, посмеиваясь, держалась неподалёку от нас обоих и, судя по всему, ловила кайф не от полёта, но от вида моей ошарашенной физиономии.

Когда через полминуты от силы мы приземлились, я спросил:

– Это что выходит – вы так и по радуге ходили?

– Ты уж прости, собрат, – ответил Даниль. – Нам, оно конечно, было куда легче твоего, пятки не так жарило и вообще никакой усталости. Только ты ведь не жаловался, верно?

– Вампиры, – отчего-то вырвалось у меня.

– Да, – он кивнул. – Однако необычные, как и ты сам.

– Был я сам, – поправил я.

– Был и остаёшься, – возразил он.

И умолк, потому что перед нами, чуть внизу, открылась поляна, где текли ручьи, росли пышные цветы и в окружении гор со снежными шапками наверху стоял дом.

Совсем не похожий на обычные в горах «ласточкины гнезда» из камня или саманного кирпича, он привольно раскинулся по долине всеми своими службами и пристройками: медово-коричневый и золотистый, в узорчатых коньках, наличниках и столбцах, и его дерево, прокалённое на солнце и обдутое ветрами, слегка звенело под ветром.

Туда мы и спустились, как обыкновенные люди. Чтобы чувствовать землю всей ступней.

И отворили незапертую дверь, петли которой были связаны простой тесёмкой.

– Вот это мой дом, – сказал Даниль. – Мой кров.

– Наш вечный дом и кров на все времена, – поправила Тергата.

И мы вошли.

Из-за прикрытых ставен внутри было темно, однако сразу, будто приветствуя нас, на всех стенах зажегся свет. Небольшие факелы с ясным пламенем, которое мерцало, будто крылья мотылька.

– Таков и этот мир, – сказала Тергата. – Словно огонь в сосуде – мерцающий, изменчивый, Мозаичный, как стеклышки, что постоянно перемешиваются в калейдоскопе. Динан, Вертдом, Атлантида, Елисейские Поля, Рутен… Всё вместе и в самых разных комбинациях.

– Дом, в отличие от тех, кто сюда приходит, всегда постоянен, даже когда меняется, – негромко, точно затверженные стихи, говорила Тергата. – Могучая изразцовая печь заняла дальнюю от входа стену, там еще есть входы в спальные каморы. Артельный дубовый стол посреди залы покрыт белой камчатной скатертью. Ветвистые шандалы с толстыми свечами и чопорные – будто аршин проглотили – старинные стулья, обтянутые жёстким кордуаном, обступили стол и заняли все межоконья. Рояль начинает издавать нетерпеливые хрустальные звоны, стоит лишь к нему подойти. Нет, ты посмотри, мальчик – моя нянюшка связала для него кружевную накидку, как было принято во времена ее молодости! На огромном во всю стену, стеллаже навечно поселились книги. В них накопилось столько мудрости, что она сама собой начнёт перетекать в пальцы, едва ты коснешься тисненого корешка. Сияет медная, серебряная и – всей своей глазурью – глиняная посуда на кухне. В моей комнате – фаянсовый умывальник: кувшин и таз с нарисованными на них маками, – и лоскутное покрывало на постели. В комнате моего мужа поверх наспех брошенных листков со стихами – опрокинутая чашка из синего фарфора со скрещенными мечами на донце. Настоящие мечи тоже присутствуют, развешаны по всем стенам. Он это любит, и я тоже.

Я не отвечал, потому что как-то незаметно от себя отворил дверь в комнату Даниля и теперь рассматривал большую картину, которая висела над столиком из полированной сверху глыбы стекла – или огромной друзы аметиста, положенной набок.

Три женщины с одинаковыми лицами. В старинных дубовых креслах – девушка в платье цвета сирени и пурпура, кожа ее сообщает свое сияние дивным александритам фероньерки и ожерелья. На их спинку облокотился иронично-властный дипломат и царедворец в темно-синем халате монгольского кроя, длиной до земли и с высоким стоячим воротом, но в кремовой вуали поверх кос. На полу в свободной позе, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, – отважный полковник в бело-алом мундире, треуголке и при шпаге, волосы слегка напудрены – скрыть седину, черная капа сброшена с плеча. А весь туманный фон позади этой троицы полон зачатками юных и старых лиц, похожих и непохожих одновременно: цыганская королева в серьгах и монистах… старая трактирщица в тяжелых янтарях… девочка в зеленой шелковой робе с фижмами и шлейфом…. Элегантная дама, затянутая в черную кожу: пышное жабо выглядывает из ворота сюртука и скреплено большой камеей.