Текст книги "Клятва Гарпократа (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Бесшумно низвергаются водопады храмов.

Оба возлюбленных просыпаются на влажном зелёном лугу под ветвями, простертыми над ними пышным шатром их живого хризолита. Нет ничего в мире, кроме теплой почвы, деревьев с набухшими почками и грандиозного двубашенного собора из розовато-желтого камня, что рвется к сияющему лазурью небу всей своей окрылённой мощью.

– Гарпократ получил силу – и снова начинает время, и каждый виток его круговорота, каждый возврат к себе, каждое обновление должны быть оплачены. Мы дали земле семя, и пепел оборотился листом, прах стал матерью жизни. Но, говорит он, это лишь начало, – горячо шепчет Арман.

– Ты точно знаешь, что мы поступили как должно? – спрашивает Элинар.

– Разве в тебе самом не записано это лучшим из языков – языком тела? – отвечают ему. Кто – его друг, его внутренний голос, само их обоюдное молчание?

Двое мужчин, две матери юнцов, двое их погодков благоговейно наблюдают за ними в окно Вольного Дома. Собственно, прямо смотреть на таинство им «не достоит», да и не нужно. Лишь бы не грозила опасность птенцам Хельмутова гнезда.

– Совершено, – говорит Фрейри-Юлиана, молодой король Верта и мать Армана.

– Они, чего доброго, думают, что это им сон приснился, – хмыкает Фрейр, раскоронованный король, отец Элинара.

– Пускай думают: наяву они не были бы так смелы, – отвечает ему Юлиан, отец Армана и Фрейров возлюбленный.

– Почему это? Они же из рода сидов, как и мы с Юлианой, – Фрейя пожимает плечами.

– Ты с Фрейри, – поправляет ее брат. – И в них есть кровь Моргэйна, который не боялся любви с тем асасином из замка Ас-Сагр, как то бишь его… Однако это совсем еще дети – пускай думают, как им легче.

– Сны сидов равны бытию, – кивает король Фрейр соломенно-рыжей головой: апельсин или солнце. – Слияние сидов равно разрушению, восстание их плоти – сотворению нового. Такое нашим отрокам пока не вынести.

– Так это мальчики приблизили Рутен сюда, к нам? – спрашивает Бельгарда.

– Наверное, сначала мы сами – читая книгу. И лишь потом они, – отвечает ей брат-близнец.

– Но зачем?

– Чтобы мы прошли след в след и продолжили их действо.

На этой судьбоносной и культовой фразе дверь в светлицу распахивается настежь и влетает papan terrible, жуткий псевдопапаша семейства – Бьярни. Сходство его с побратимом, королем-отшельником Кьяртаном, год от года становящееся всё большим, сейчас поистине ужасает – ибо выражается он отнюдь не на царский манер.

– Нет, шефы мои дорогие, от этого и впрямь крыша станет набекрень!

– Что-то ты поздновато фишку раскусил, – отвечают ему, наивно полагая, что речь идет о последнем явлении Рутена здесь присутствующим.

– Так это ж только два часа назад, – отвечает Бьярни. – Кобыла моя Налта, ну, знаете, я ее еще Хортом покрыл, оба от Черныша в энном колене. Родила.

– С чем и поздравляю, – кланяется Юлиан. – Кобылка или жеребчик?

– Он. С шишечкой, как у предка. Единорожек.

…Немая картина.

ГЛАВА I. Евразия

Скорей! Одно последнее усилье!

Но вдруг слабеешь, выходя на двор, —

Готические башни, словно крылья,

Католицизм в лазури распростер.

Н. Гумилев

– Ты понимаешь, что именно мы видим? – говорит брат сестре, Бельгард – Бельгарде.

Оба, как были в домашних рясках и веревочных сандалиях, перешагнули порог – вернее, подоконник Дома – спрыгнули вниз, прошли в глубину зачарованного пространства, минуя каплицу, и стоят теперь внутри поистине циклопического строения, под стреловидными сводами, полными первозданной тьмой. Своды необъятны, рассечены нервюрами, на опорных колоннах четыре евангелиста – лев Марк, орел Лука, бык Матфей, ангел Иоанн. Из обеих круглых роз, чудом сохранивших стекла, льется вниз радужное свечение: семь цветов лета. Пол вздыблен, камни выкорчеваны, иные поставлены стоймя. Битва народов или просто восстание натуры?

А из оружия лишь кожаное ведро с густым мыльным раствором у Бельгарда и метёлка новейшего вестфольдского образца – у его сестры.

– Кёльнский собор, – ответила Бельгарда. – Наше главное потайное хранилище. Одно это и осталось, когда мальчики вконец обрушили мироздание. А вокруг – черная земля, покрытая дерном, и то ли ручные леса, то ли дикие сады в цвету. Тучная персть земная.

– Земная, да не земляная. Это ведь детрит, – уточняет брат. – Уже не камень, еще не жизнь. Что держит здесь эти деревья, что порождает подобие жизни – веющий над землей дух или живое человеческое семя, проникшее в нее?

– Ты не боишься кощунства?

– Кощунства чего – звучащих слов или внутренних мыслей? Полно: сакральное, чтобы воплотиться, как раз и должно нарушить ту незыблемость правил, что была установлена прежде богом или богами. Я, кстати, ничего не утверждаю: я лишь прислушиваюсь к себе и пытаюсь понять, что записано внутри.

– И расположиться на отдых тут негде, кроме как под этими пыльными сводами, – добавляет Бельгарда безо всякой логики. – Десант выбросили, называется: двух поломоек. Конечно, первыми были наши племянники, а уж после них стыдно бояться.

Тем временем она водила своей «дудочкой» по стенам, нацеливаясь даже на якобы недосягаемый потолок. Окаменевшая вековая пыль и толстые лохмотья паутины споро втягивались внутрь, выходя с другого конца ведьминской метелки подобием асфальтовой смолы, ровным слоем закрывая пробоины в гранитном настиле и вертикальной кладке стен. Ее брат обтирал новорожденные поверхности тряпкой, вынутой из ведра, и от их совместных усилий внутренность храма постепенно обретала краску, цвет, фактуру – оживая, как всё, чего касаются добрые руки вертдомцев.

– Вот преимущество инициированных механизмов: они безотходны. Не нам, так себе. А ведь ночью явно будет холоднее, – заметил Бельгард, с азартом занимаясь расчисткой. – Костер, может статься, и не закоптит потолка, но не живые же ветки нам ломать?

– Отыщем здесь и что-нибудь горючее, – утешила его сестра. – Упаковочный материал, как говорят. Нам много пока не надо. И ведь мы вполне можем вернуться, не правда ли?

– Ну разумеется, ко всему можно привыкнуть, – соглашается брат. – Зверей не боишься?

– Их же нет. Поблизости – уж точно. Можно припереть изнутри двери этого величавого строения, если хочешь. Подтащить глыбы или короба…

Лишь теперь они обращают внимание на статую Христа, что помещена в глубине центрального нефа – вошли сюда оба через один из боковых. Это обыкновенное распятие с чашей для святой воды у ног, величиной в рост человека, отчего-то не встречает молящихся прямо у входа, как обычно, и до уборки было наполовину скрыто непроницаемым паутинным покрывалом. Они проходят стороной, привычно крестясь, пересекают зал и по широким ступеням спускаются в подземный ход, что отчего-то начинается в заплесневелой ризнице, – он ведет в крипту, помещение, куда более обширное, чем даже сам храм.

Здесь уже приходится открыть налобные фонарики и слегка встряхнуть теплолюбивых светляков, которые спят внутри без задних ножек.

– Как тут разобраться, в этом складе? – риторически вопрошает Бельгарда. – Ящики на ящиках, махина на махине. Помнишь, диск такой был, – про историка и археолога, что раздобыл в Эфиопии саму Деву Шехину и доставил ее в Пентагон?

Брат и сестра сдавленно хихикают и, похоже, этим самым нарушают здешнее благолепие, ибо в ответ на их веселье пыль и свет свиваются в подобие смерча или толстой нити, из самой же нити прядется нечто… нечто телесное.

И навстречу обоим выступает старуха с ясным лицом в раме темных покровов и в таком же почти одеянии, как у них, – только наполовину прозрачная.

– Привет вам, милые мои чада, – говорит она степенно. – Я Росвита, монахиня бенедиктинского ордена. Архивариус и библиотекарь здешний, в прошлом – ученый латинист, первый в юной Европе драматург. Делаю реестры и списки всех здешних сокровищ. Манускрипты и инкунабулы, кстати, попадают сюда не только с вашей подачи, но и сами по себе.

– Простите, – отвечает Бельгард так вежливо и находчиво, как только может говорить человек, нос к носу столкнувшийся с привидением. – Мы не помешали?

– Что вы. Тут, в нижнем мире, главная проблема – как занять время. Хотя в прошлом столетии дела резко переменились. Можете себе представить, сколько с тех пор было новых поступлений? Все истинные потери человечества. Как вы понимаете, в этих лабиринтах не одна библиотека царя Ивана Большого затерялась. Так что задали вы все мне работку, дорогие потомки. Но я нисколько не в обиде, знаете ли. Когда по-настоящему хорошо знаешь классическую латынь, греческий Гомера и северобедуинский – упражняться в них не столь трудно.

– Только три языка? – отчего-то спросила Бельгарда, словно некто со стороны ее надоумил.

– Это самые главные. Языки королей. Ведь Три Царя-Волхва здесь пребывают с самого начала – вон в том сундуке. Я здесь всё могу найти, если захочу, и очень многое себе уяснить. Может быть, я скоро пойму все те наречия, коими желают общаться с людьми здешние вещи – для этого надо лишь почаще касаться их мыслью…

– Мыслью? Но ведь не руками? – это снова Бельгард.

– Отчего же не ими? Смотря к чему занадобится приступить.

– О-о. Я думал, что у привидений нет телесной силы. Но ведь вы, почтеннейшая дама, и в самом деле не в уме составляете ваши ученые каталоги.

– Конечно. Если приноровиться, то можно писать пером на листах, и даже весьма искусно, – улыбается Росвита. – И переворачивать страницы веянием ветра. Как иначе мы дурим всяческих спиритов, по-вашему? Тоже развлечение не из последних.

– Спиритов? – удивилась Бельгарда. – Я слыхала, что это не такое уж давнее рутенское безумство.

– Поверьте мне, я всегда была в курсе любых див и чудес вашего мира, дети мои, – смеется монахиня. – Верт и Рутен, голограммы, фракталы, высокие технологии, Всемирная Паутина… Чем же еще занять тягостный досуг, если не совершенствованием в науках? Для последнего нужно лишь хорошенько вызубрить Аристотелеву логику и все схоластические силлогизмы. И научиться применять их без занудства. Только не думайте, прошу вас, что здешние вековые пелены арахнид и есть замена вашей Великой Сети. Мы всякий сор не любим и по мере сил наших пытаемся ему противоборствовать. Ну да, вы правильно подумали. Перемещение пыли в иные измерения – это вам понятно, хоть вы того не умеете.

– Вот почему здесь не заросло по самые аркады, – догадалась Бельгарда. – А кто вам помогает?

– Те жители Рая, что пока не хотят или не умеют уйти в Свет, – монахиня сказала об этом, как о чем-то само собой разумеющемся.

Теперь все трое почти незаметно для себя разместились на тех коробах, что пониже, и легкое недоумение молодых людей как-то нечаянно перетекло в светскую беседу.

– Рай – это вроде наших Елисейских Полей, – прикидывает вслух юноша. – Вы там живете или просто гостите?

Как полагали в Вертдоме, Элизиум, куда переселились, помимо Хельмута и Марджан, Моргэйна с Ортосом и старшего Армана, многие приятные личности из числа рутенцев, в том числе чета фон Торригалей, был уже давно переполнен, но отчего-то не трещал по швам. Возможно, оттого, что каждое существо приносило с собой частицу своего собственного рая. Но, скорее, потому, что из него постоянно уходили в некое пространство, которое одни называли порождающей пустотой, другие – полнотой плодоносного чрева. Именно это Бельгард и пытался уточнить у одного из тамошних старожилов.

– Милый мальчик, если оперировать рутенскими терминами, я обладаю постоянной пропиской. Однако Элизий… он, пожалуй, слегка утомляет такую приверженную старине особу, как я. Ваши Тор и Стелла говорят, что на сей раз обнаружили здесь изысканное общество, но также куда меньшую по сравнению с прежней устойчивость реалий. Сие обстоятельство, по их мнению, было порождено тем, что слишком многое на Полях настаивает на том, чтобы как ни на то воплотиться. К мерцанию предбытия, как они это именуют, легко привыкнуть, если принять его за нечто подразделяющееся на типы – наподобие немецких неправильных глаголов. Однако помимо сего, ваш вертский триглавец-Котоцербер начал всемерно препятствовать выходу тамошних поселенцев в Верт, облизывая их с головы до ног своими шершавыми языками. Та говаривал мне достопочтенный Филипп, когда я учила его риторике.

– Вы не скажете, почему это происходит и, в частности, отчего Великий и Ужасный Котяра стал нарушать договор? – спросил Бельгард.

– Так сразу? Право же, я думаю над этим неотрывно. Может быть, Верховные Власти Рая полагают, что всем нам отыщется работа здесь. Освоение суши и вод, обуздание погибели. Одухотворение бытия делами ума своего.

– И горемычный Рутен ожидает нашествие бестелесных существ, – покачала головкой Бельгарда.

– Бестелесных идей, – поправила бенедиктинка. – Чистых идей. Жаль, Платон был у нас вытеснен Аристотелем.

– Хорошая беседа у нас получается, – заметил Бельгард. – Содержательная и глубокомысленная, хотя несколько…

– Экстравагантная, – нашла Росвита точное слово. – Как танец ваших отроков перед неканоническим образом Христа.

– Ох, вы видели, – с горечью вздохнула девушка.

– Не думайте дурного. Ваши кузены с их играми античных эфебов меня нисколько не удручили – я научилась видеть свет везде, где он появляется, а тут он был бесспорен. Вы не знаете, как часто тьма кроет добропорядочные супружества, благостные с виду… И ничего позорящего род человеческий в сем нет – ибо homo inter faces et urina conceptus est: рождение, равно как и зачатие, грязны, ибо происходят между калом и мочой. Так уж повелось от века. Каждому из нашего двуногого и прямоходящего рода довелось в начале жизни пройти вратами страха и стеснения, а в конце умереть, оставив по себе лужу крови и урины.

– Удивительная вы, однако, монашка, – ответил ей Бельгард.

– Не так уже. Мы ведь обучены распознавать и радоваться всякой капле жизни – не как те ханжи и ортодоксы, у которых будто яйцо во рту, на что бы они ни смотрели. И знаете? Смешно слышать такое из уст старинной девственницы, но я скажу: за исключением безбрачия нет половых извращений.

– Наверное, вы так стали думать оттого, что и здешний хозяин… он не как во всех прочих церквях, – предположила Бельгарда.

– Какой – тот, что под сводами? Ну да, это распятие не вполне каноническое. Христос – Зачинатель Мира, его Основатель и Обновитель. Здесь он уже взрослый, однако еще юноша. Посмотрите – кровь Его руки и сердце уже не источают – а это происходило все три последних века, начиная со времени, когда собор, наконец, был окончен строительством. Вы знаете, я полагаю, что его возводили с перерывом те же три столетия и завершили только в конце девятнадцатого века?

– Это чудесно – я говорю и об истории собора, и еще более – об исцелении камня и образа. Храм духа, возведенный в век торжествующей рациональности – это ли не парадокс? Может быть, священная кровь и удерживала собой всё грандиозное сооружение: не как знак скорби, но как символ исцеляющей и радостной жертвы. Но нет, святая госпожа, мы имеем в виду каплицу, – настаивала девушка.

– Ах, Молчаливое Дитя? Есть поверье, что оно должно прийти по зову двоих или само воззвать к ним, чтобы вернуть Натуру к ее истокам. К себе самой, как она была замыслена Отцом. Ибо люди извратили Дар Земли и подвергли его насилию. Стали против вместо того, чтобы слиться. Сын искупил самое первое человеческое дерзновение, но люди – вместо того, чтобы вразумиться, – еще пуще возомнили о себе недолжное. Воистину, небеса, земля и горы не должны были страшиться нести Великий Залог. Но уж если он по высшему промыслу достался людям…

Росвита с горечью поникла головой:

– Нет, я не знаю, не ведаю, чего ожидать далее. Первый шаг на Прямом Пути совершен. Он то ли превратился в Предвечного Младенца, то ли все время им был…

– И что теперь? – спросил юноша. – Нам завещано продолжение. И, пари держу, не одним Филиппом, но и вами.

– Теперь? Идите всякий по своему собственному пути. Вы – возможно, вам следует продолжить очищение этого континента. Другие сестры и братья двинутся в иные края. Я же останусь, как и прежде, охранять: привидения привержены местам своей любви. Нет, Светлая Земля для меня вовсе не закрыта – но я не чувствую себя там такой свободной, какой хочу. Однако знак своей свободы почувствую и под сводами, и в самой крипте, и в глубинах земных – но знак этот должен подать кто-то из вас.

На этих словах брат с сестрой поднялись со своих мест.

– Погодите – я должна поблагодарить всех вас от имени Солнца Победы. Каким странным словам я, однако, выучилась!

Говоря так, Росвита шарила в одном из необъятных ларей. Наконец она вытащила наружу удлиненный ларчик, футляр из темного металла. На лакированной поверхности виднелось изображение птицы – а, может быть, дракона или змея, – сияющее желтым и оранжевым.

– Это вам за то, что в землю было уронено семя. За начало новых времен. Пускай те, кто пойдет дальше вас, возьмут перо Огненной Птицы и сотворят из него новый дар.

– Огненной Птицы, – повторил Бельгард. – Легендарного Феникса? Финиста – Ясного Сокола или Жар-Птицы из сказок?

– Разве так важно – налепить ярлык на эту шкатулочку? – ответила его сестра. – Главное то, что в ней упрятано чудо.

Окно в мир всерутенского запустения так и осталось открытым. Привычный вертдомский космос обрамлял его как рамой, и постепенно вертцы всё более рисковали проникать туда. Даже более того: общение со странной монашкой придало всем дерзости.

Необходимо было также сделать нечто с даром, полученным старшими: передать как эстафету или передарить? Филипп завещал разыскивать остатки человечества по всем пяти континентам и всему морскому безбрежью.

Для этого было решено применить наисовременнейшую модификацию рутенских летунов – у них не имелось крыльев, им не требовалось разбега, чтобы взлететь, они могли подниматься строго вертикально и зависать в воздухе, вращая огромной тройной лопастью. Для воды и болот у них были не обычные колеса, а лыжи, для питания – тончайшие солнечные батареи…

И всё это было необходимо собрать вне портала.

Поэтому множество вертдомцев сновало по Вольному дому – от главной двери до входа в Иномирье – с частями разобранного «вертолета» (может быть, лучше сказать «рутенолета»? Подгонкой, пригонкой и установкой на место занималась небольшая бригада отчаянных голов.

И ведь нужно было еще привадить этот хитрый механизм к его владельцу – в точности так, как Морские Люди проделали это с байком по имени «Белуша», подаренным королю Кьярту. А именно: напоить избранной кровью всех потомков Хельмута, за исключением младших кузенов. Ибо они уже вдосталь натерпелись.

Самые старшие, Фрейри и его священная сестра-жена, а также бывший королек Фрейр с его рутенским другом отпадали без разговоров. Возиться с Рутеном им еще раньше надоело: ни патриотических чувств, ни любви к трупу, ни моральных обязанностей они за собой не замечали. Тем более что Юлиан воспитал для своей былой отчизны целую плеяду высокоразумных четвероногих (и четвероруких), а Фрейри, как блохи, заедали типично королевские заботы.

Бельгарды также заявили о самоотводе: прибираться и разбираться в крупнейшем соборе мира можно было до следующего конца света.

Все прочие пары королевских детенышей смотрели друг на друга с некой оторопью. Типичное Хельмутово отродье, подумал Бьярни: все, как есть, рыжеволосые и носатые, с незначительными отклонениями. Никакого благолепия. Это всё их мама Зигги постаралась: оттого и смылась от дела…хм… рук своих в монастырь.

– Вот что, я тут вчерне прикинул: вам всем достанется по обширному полю деятельности, – сказал он, наконец. – Фрейры держат Вертдом, это ясно. Бельгарды обеспечивают Евразию. А кто понесет огонь в обе Америки?

Тут он поднял кверху заветный ларчик: Золотое Перо было вложено в дополнительную оболочку, укрепленную и окропленную каплей королевской крови. Тем не менее, пламенный ореол клубился вокруг и то и дело пробивался за пределы хитроумного футляра.

– Кто вложил сюда заветное, признавайтесь, – приказал он.

– Младшие принцы, – ответили ему, – Крестники здешнего демиурга.

– Значит, Филипп и Филиппа, – кивнул он. – Так я на это и положил… полагал, конечно. Вот им и нести свет в мрачные джунгли.

– А ты с нами пойдешь, Бьярни? – спросил Филипп.

– Не сомневайтесь. Полечу как на крыльях.

И в самом деле полетел.

ГЛАВА II. Америка

Дерево Сфера царствует здесь над другими.

Дерево Сфера – это значок беспредельного дерева,

Это итог числовых операций.

Ум, не ищи ты его посредине деревьев:

Он посредине, и сбоку, и здесь, и повсюду.

Н. А. Заболоцкий

Вертолет с двумя пассажирами и пилотом – им, естественно, был Бьярни с его привычкой постоянно рулить и разруливать – облетел почти всю северную половину континента и дал им троим убедиться, что не сохранилось почти ничего из высотных зданий ближайшей современности. Отчего-то над плоскостью Нового Йорка одиноко возвышалась двойная башня Международного Купеческого Центра: или то было оплотневшее привидение? Должно быть, в давние времена ему было пожертвовано вдоволь крови…

Города и прочие строения и раньше выглядели коростой на теле Земли, а ныне и эта короста была неопрятна: ровного слоя детрита, как в Европе, здесь пока не наблюдалось. Проплешины с неровными краями, воронки с плоским дном, неряшливые груды чего-то серовато-бурого…

Остальное скрывалось под пологом гигантского, невероятного леса.

– Так мы ничего не отыщем, детишки, – сказал Бьярни, повернув голову со своего места. – Не бронтозавры же здесь водятся.

– Мы хотели бы увидеть пирамиды, – объяснил Филипп.

– Наполеоны, тоже мне. Века глядят на вас с вершин этих пирамид, как говорится.

– Теокалли, – поправила Филиппа. – Совсем другие. Скорее как вавилонские зиккураты в Азии.

– Тогда приземляться надо. Сдаётся мне, что сверху они изрядно позарастали мохом-травою…

– А животные?

– А я?

Бьярни был не зря так самоуверен: против обученного боевым искусствам живого меча не устоит никто ни в Верте, ни в Рутене: разве что такие же клинки, которым, думали все, давно уж нет дела до человеческой возни.

Приземлились они, однако, не в Мексике, а в низовьях Амазонки: нечто подозрительно напомнившее им коническую груду щебня, то и дело мелькало здесь из-за кустов, какими тут служили нормальные деревья. Выбрались из летуна, оставили ему для ориентации кое-что из того, что не влезло в заплечные мешки, и скрылись в глубине зарослей. Добрую половину суток они двигались как бы внутри звериной шкуры с пышным мехом, с жилами лиан. Хотя Бьярни снова оборотился острой сталью и бойко прорезал им всем дорогу в душной зеленой утробе, молодые люди уставали и чувствовали некую жуть. И немудрено: в своем собственном доме и то бывает страшно – если он слишком большой. Ибо пустынная земля выказывала невиданную роскошь и свободу, но казалась голодна по-прежнему: не отдавала, но вбирала в себя своих мертвецов. Там, где они шли, от земли поднимались гнилостные испарения: бродила закваска нового мира, мелкие твари покрывали останки мертвых деревьев и трав сплошным шевелящимся покрывалом

– Земля была дана в дар – и этот дар, наконец, решил обособиться и отгородиться от человеческого беззакония. Природа взяла себе назад свой Путь, – говорил Филипп.

– Это у тебя от утомления, братец, – посмеивалась Филиппа. Как все женщины, она была выносливей.

– Знаешь, Бельгардам, по крайней мере в самом начале, было полегче: они – мыши под сводами, а мы… наверное, просто букашки типа муравьев, которые здесь кишат. Безмозглые. Наверное эти… нас так и воспринимают.

– Кто – эти?

– Верхние. Я что-то улавливаю: будто ментальный ветер.

Некоторое время спустя летун догнал их, и ночевали все внутри титанового корпуса, в скорлупе яйца.

– Только и ожидаем, что некто в простоте душевной захочет на нас поохотиться, – съязвил Бьярни.

Однако ночь прошла без эксцессов.

На следующее утро они пролетели некоторое пространство и снова спустились вниз.

Здесь картина была уже значительно иной.

Вокруг простирались огромные пространства лесов, на удивление чистых и светлых – это касалось даже хвойников, – и болот. Всё поросло густой травой совершенно великолепных оттенков, почти скрывающей жирную черную землю. Болотам редко доставались жертвы: обитатели окраин как-то распознавали опасность по запаху. Сухости и гнили не было также – мертвое разлагалось с необыкновенной скоростью, как бы переходя в состояние первоматерии. Участие в этом принимали муравьи-падальщики той же разновидности, что и прежде, но не такие многочисленные.

В этих лесах преобладали деревья двух видов: с длинным, ровным и мощным стволом и непропорционально малой хвойной шевелюрой и – слегка пониже их – лиственные, чей парик отражал своими цветами, листьями и плодами все четыре времени года. Часть кроны была зеленой и цветущей, другая – красновато-золотистой и осыпалась, давая место тут же набухающим почкам, на третьей зрели округлые плоды. Оба вида как бы сбивались в малые стада одного вида, причем прочие деревья были им по пояс.

– Калифорнийская секвойя и амазонская сейба – лупуна, – пояснил ученый Филипп. – Знаете, такое ощущение, что они сдвинулись с традиционных мест обитания и пустились друг другу навстречу: секвойи на тонких ногах поросли, лупуны – выпуская парашютные десанты. У них ведь семена все в густом пуху, называется капок.

– В секвойях – энты, в лупунах – энтицы, – подсмеивалась над ним сестра, тоже на свой манер усердная книжница.

– Так ты тоже чувствуешь, что они живые?

– Чего-о? Мы среди каменных дольменов, что ли, бредём?

– Разумные, чучело. Высоко и быстро мыслящие. Хотя похоже, что в этом мире из живого остались лишь эти древесные великаны – и никакой горячей крови…

– Интересная у тебя оговорка. Всеобъемлющая. Исключает млекопитающих и включает, кроме мурашек и термитов, всяких хлюпающих и ползающих гадов, – отвечает Филиппа. – Ох, то-то мне кажется, что там вдали как серебряный ручеек льется по моховым кочкам.

Бьярни кротко помалкивает – ему забавно.

– Растения связаны с неисчерпаемостью ресурсов солнечной энергии.

– Почему мы видим свое личное будущее, будущее земли всех стран на ней страны как бесконечно продленное настоящее? Не разумнее было бы кротко принять грядущую древесность? – резонирует и резюмирует Филипп.

– И змейность, – хихикает Филиппа.

Секрет был в том, что ее братик в детстве боялся лягушек и ужей, а она – вовсе нет.

– Но не цветочность, – не совсем кстати влез в разговор Бьярни. – Все луга и лужайки крашены одни цветом. Может, просто не сезон?

Так, переговариваясь и отпуская безобидные шпильки, они дошли до места очередного ночлега – вернее, до той небольшой и относительно твердой полянки, куда их летун счел возможным спланировать.

– Ребята, а ведь это опять-таки не почва в ученом смысле, – вдруг сказал Бьярни, приклонившись к траве. – Как и в Европе.

– Ты, наверное, умеешь видеть микробов без лупы? – полусерьезно, полунасмешливо проговорила Филиппа. В редкостных способностях их почетного бодигарда брат и сестра вообще-то не сомневались.

– Кровь я чувствую, дети мои, – объяснил он. – Уж мою палаческую натуру не проведешь.

И добавил, когда они уже забрались в корпус вертолета:

– Знаете предание? Эта широкая земля – и та, по которой протекла Амазонка, и другая, что держала на себе цивилизацию майя, были рождены благодаря тому, что боги однажды напоили ее своей кровью. Ее бытие было абсурдным, а от ее жителей требовалось встречное возобновление жертвы.

Сам император себе кровушку пускал, а уж про всяких пленников и добровольных фанатов и речи нет.

– Очень приятно, – хором ответили двойняшки.

И тотчас залезли в вертолет, задвинув трап внутрь.

А ранним утром их плотно окружили.

Людей – или разумных существ – не более двадцати от силы.

Тонкие и гибкие силуэты, струящиеся, будто под слоем чистой воды, зеленовато-черные волосы. Не столько одетые, сколько завернутые в бурую пелену с ног до головы. Бледная кожа оставшихся нагими рук, бледные лица. Медленная грация движений выдавала недюжинную силу. И полная тишина.

– Откуда они взялись? – спросил Филипп своего «дядьку». – Всё это.

– Это мы так здешних аборигенов отыскали, – объяснила ему сестра. – По-моему, либо из дупел, либо так просто от стволов отслоились. Дриады или типа того. Ничего себе! Бьярни, скажи, а?

Тот кивнул:

– Не впервой мы их замечаем, кстати.

В самом деле, двойняшки давно уже обращали внимание на заплывшие корой узкие и длинные щели: судя по их размерам, в древесных гигантах должны были обитать гигантские существа. Но их сопровождающий с умной миной Натти Бампо указал на еле заметную цепочку узких следов:

– Не корова топтала. И не бык. В обуви, однако.

– Бьярни, и что дальше?

– Три варианта: взлететь с места в карьер, выйти и подружиться или сразу ощетиниться всем, чем можно.

– У нас же ничего такого нету, – ответила Филиппа. – А как насчет подождать?

– Это наше яичко вот-вот раздавят как суповую банку, – хмыкнул ее брат.

Бьярни пожал плечами:

– Вот не думаю. Его ж не полные дураки изобретали. Ну конечно, я так понимаю, что этих буратин нечего бояться. Потому что вы со мной.

– Что, дров нарубишь, дядюшка? – отозвался Филипп. – Неинтересно. Тем более вроде как именно их мы и искали, так? Конечно, мы не рассчитывали, что окажемся посреди целого стада.

– Рощи, – поправила его сестра, нервно хихикнув.

– И вообще, мы ведь мобили, как у великой Урсулы ле Гуин: потрясать своей мощной мышцей в гостях не очень-то прилично. Лучшее нападение – это защита, лучшее укрытие – распахнуться настежь.

– Тогда вот что, детки. Спускаюсь первый я, вы сзади и становимся в позу. В случае чего я вас обоих зараз подмышки возьму и втряхну летуну в нутро.

Но едва все трое выстроились на толстом мху, как Древесные Люди единым движением поклонились в пояс.

– Дети Великого Кецалькоатля, Пернатого Змея! – сказал один из них на каком-то странном диалекте испанского. – Мы видели, как ваше Змеиное Яйцо с рокотом проносилось над вершинами Лесной Обители, и следили за тем, куда оно опускалось. Вихрь несся за ним и колыхал кроны, как могучий кондор. Мы приветствуем вас.

Его язык хорошо понимали все трое – Вертдом воспитывает своих принцев полиглотами.

– И мы вас приветствуем, – сказал Филипп. – Кто вы?

– Мы зовем себя «Люди Лупуны», «Люди Секвойи» или просто «Зеленые Люди», – ответил вождь или глашатай. – Я Инкарри, то есть «Хозяин, Что Приходит», касик и жрец. Рядом мои дети: сын Итцамна, «Небесная Роса», и дочь Эхекатль – «Ветер». Остальные – мои родичи.

Снова последовал дружный поклон почти такой же глубины, как и прежде.

– А мы – Филипп, Филиппа и Бьярни. Надеюсь, эти имена не будут так уж трудны для ваших ушей.

– Вовсе нет. От языка предков, из которого мы берем торжественные имена, сохранились только эти.