Текст книги "Сказание о руках Бога (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Ой, как далеко стала. Источник тут – подземная река, а она своенравная, вечно блуждает и меняет русло. Такого, правда, нету, чтобы совсем высыхала. Ты умеешь подманивать воду?
– Разве что кувшином или ведерком на цепи или кожаном ремне, а этого здесь не видать.
– Ну-у, так неинтересно. Знаешь, давай споем песенку Хозяину Чистой Воды. Я умею, у нас все в роду умеют. А ты?
– Нет.
– Хочешь, научу?
Девочка взяла его за руку и наклонилась над краем, ткань сдвинулась с кос на затылок. Профиль ее был тонок и изящен, ресницы загнуты над темно-карими глазами, губы чуть оттопырены, как лепестки юной розы. Тягучая мелодия, которую она завела, была полна прохлады и печали, тихие переливы звучали так, как звучит потаенный родник. Камиль пытался подпеть, но робко – боялся испортить красоту.
Вода внезапно дрогнула и начала подыматься кверху, вскипая ледяными брызгами, – пока не стала вровень с краями и не хлынула в поилку. Пили козы. Двое детей, одному было двадцать, другой – восемь, из горсти умывались ею и плескали друг в друга. На вкус она была как виноградный сок из давильни, пока тот не перебродил.
– Вот теперь я точно знаю, что ты и поешь красиво, и сама красивая, – сказал Камиль. – Не скучно тебе тут с одними козами?
– Ты не видел нашей жизни – зачем говоришь? Тут отдают детей в Степь, чтобы они знали: на земле есть не только дома, улицы и каналы, а всё вот это, – она взмахнула руками. – В городе никак не научишься тому, что вода – драгоценность, а те, кто дает мясо – живые.
– Умница ты. Хочешь, я познакомлю тебя с моими друзьями? – Камиль подумал о них и почувствовал, как его потянуло за пределы этого мирка.
Девочка покачала головой:
– Не надо. У них свой путь, у меня свой. Прощай: я погоню стадо дальше.
– Я увижу тебя еще раз?
– Да, но только не скоро. Пока рядом с тобой нет места для меня. Пройдет время – много времени. Тебя посетят заботы, ты родишь детей от твоей красивой жены, будешь участвовать в кровавых сражениях, таких, о которых мы здесь знаем только понаслышке; виски и борода твои поседеют, а ты всё жди… жди…
Она махнула рукой, подняла с земли свой пастушеский посох.
– Как имя твое? – крикнул вослед Камиль.
– Айше, – ответила она, не оборачиваясь. «Если бы она обернулась, я бы вмиг умер,» – подумал он.
И проснулся – посреди ночи, когда еще не развиднелось за щелями тонких стен. Слышно было, как ослы наружи вздыхали, придремывая, Варда пожевывала то ли траву, то ли колючку, Ибн Лабун совсем по-мужски поварчивал, уткнувшись в материнский бок. «Всё спокойно, всё как надо», – подумал Камиль.
Утром этого мира, когда Странники умывались из кувшина и завтракали, удивлялся Майсара:
– Хозяин, чего ты улыбаешься, как дурень, и не ешь ничего толком? Или случилась с тобой очередная нелепица?
– Не приставай к нему, – сказал Камилл. – Он попробовал несозревший плод с дерева своего будущего.
– Ты уходил из нашей Майи в иную, – заметил Субхути с легкой укоризной. – Не очень это было по-дружески с твоей стороны.
А Барух, ничего не сказал – только усмехнулся по-новому и взял беззвучный аккорд на своей молчаливой арфе.
Часом позже они стояли у плоского, слегка заболоченного лимана. Мечевидные листья торчали из какой-то буроватой колосящейся травы. Они держались крепко, хотя ветер раскачивал вокруг них тонкую поросль на кочках. Столбы комаров роились над поверхностью вод, роясь и вздымаясь к небесам, и была их такая прорва и таких чисто по-бабски злых, что не кусались они здесь, по всей вероятности, из одного лишь междусобойного соперничества, которое поглощало все их силы. Кое-кого они в былые времена, однако, обглодали начисто: чуть дальше по берегу лежал кверху хребтиной дубовый остов то ли карбаса, то ли баркаса.
– Ну и верфь соорудили – на самой топкой топи, – с легким презрением сказал Майсара. – Сколько мест изъездил, а никогда такого не видал.
– Плоскодонки для рыбной ловли, может быть, и стоит делать на плоском месте, – со скептическим раздумьем добавил Арфист. – Или тихоходные баржи, скажем. Чтобы сразу на соответствующую им влагу спускать.
Утром Камилл, которого они четверо негласно признали старшим над собою, объявил, что поскольку сухое место кончилось, огибать земную ширь им придется по морю.
– А корабль будет? – поинтересовался Камиль. – Это не пустяк – на него подрядиться, а золота у нас немного, сам знаешь.
– У меня здесь не только дом, братья, но и прогулочная яхта, – с шутливой важностью произнес Камилл. – Друзья построили: как у графа Монте… забыл. И даже еще получше. А монета у нас не в ходу, я уже предупреждал.
– Задаром, выходит? – удивился Майсара. – Щедрый у тебя народ.
У четверки возникла неясная надежда, что эта «яхта» будет попрочнее странноприимной хижины, однако полной уверенности в этом не было: отсюда и скептический настрой.
– Раз говорили – яхта, значит, должна быть яхта, это такое кривое и косое, то есть с косым парусом, – подбавил юмора Субхути. Он выглядел тут, на морском берегу, совсем мальчишкой, и настроение у него стало легкое. – Только может ли быть корабль в этом туманном мире? Вон какое покрывало стелется по воде: чуть подними взгляд – и уже не видно ни волны, ни неба, ни верха, ни низа.
И тут он замолчал – они все замолчали, – потому что корабль уже двигался им навстречу, распустив округлые от ветра паруса, и ничто не было ему помехой: он почти не погружался в белесоватое марево, и от этого казалось, что плывет он по небу. Был он невелик и изящен, крутобок, точно половинка грецкого ореха, и весь одет резьбой. Терпкий и свежий запах соли и йода зацепился за его изобильную оснастку: Барух, который немного смыслил в корабельном мастерстве, подумал, что она никакая не яхтовая, скорее как у бригантины, и как только это чудо не перевернется кверху килем.
– Он у нас неплохо вышел, – говорил между тем Древесный Мастер. – Своенравен немного, игрив – чистое дитя или девушка. Характер уже вовсю проявился, а зрелой воли пока нет. Такой материал дерево: вроде бы и мягкий, податливый, лепи и режь его как угодно. Только вдруг оказывается, что это «как угодно» само дерево и диктует. Пойдешь ему наперекор – создашь безобразие или вовсе обломишь. Усилия не приложишь – так и останется кургузой деревяшкой, Двоякое сырье: неясно, кто кем владеет, творец творением или творение творцом.
– Как же им управлять, твоим суденышком? – полюбопытствовал Камиль.
– Так оно ручное. Я его начинил всякой электроникой.
– Элек… Она ведь железная.
– Смотря какая. Я вам про железки для простоты объяснял. В моем городе материал не так тяготит мастера, как замысел, и в ход идет многое. Главное дело – внутри кораблика почти то, что у нас в голове, и работает похоже.
– Так он… оно… думает?
– Хм. Как по-твоему, Камиль, мы чем думаем? Мозгами или… Хотя это тебе пока непонятно. В общем, кораблик улавливает желание хозяина, а поступает, как хочется. Точно девушка. Не зря англичане называют корабль местоимением женского рода! Однако наперекор мне он никогда не поступит и быстро учится, потому что я его люблю – и он тоже начинает меня любить.
Кораблик тем временем подошел совсем близко, заполоскал парусом и повернулся боком, чтобы люди могли рассмотреть белую с золотом надпись.
Субхути, желая показать, какой он полиглот, прочел:
– «Стелла Мару». Звезда и Глаз. Только слово «Глаз» ты тоже написал по-латыни, а не иероглифом. Почему, Камилл?
– Потому что ты прочел не совсем так, Биккху. Надо – «Стелла Марис». Морская Звезда.
– Красивое имя, – Субхути не желал сдаваться. – Но тогда получается, что корабль у тебя незрячий – как он будет прозревать Путь через морской туман и соленые брызги?
– Так нарисуй его – и не знак, а сам этот глаз.
– Я сделаю его синим, с черными ресницами.
– Это ты прекрасно выдумал! У моей Звезды в самом деле были такие очи, они меняли цвет, как небо, в зависимости от настроения, но синий означал полноту любви.
История умалчивает то, как Странники загружались на корабль и откуда они взяли провизию и запас пресной воды – в сущности, эти технические подробности неинтересны. Разве не было у Мастера множества друзей в его собственном городе? И как устроили в трюме Варду, ее сына и верховых ослов, сделав им комфортные денники… И как сами расположились в легкой деревянной палатке, называемой «каюта», устланной коврами местного тканья – без ворса, но зато ярко-полосатыми, черно-бело-желто-зелено-розовыми, как тигр на цветочном лугу. Высокие оконные рамы насквозь просвистывал ветер, память Странников ночью всякий раз возвращала их на берег, откуда они отплыли, и снились им такие же необыкновенные сны, как и Камилю в его последнюю сухопутную ночь.
Трюм, тем не менее, заслужил особого упоминания. Денники, ящики и мешки с провиантом заняли в нем изрядную часть. Оставшееся пространcтво было вроде бы небольшим, но когда Росинант, внезапно решив показать свой характер, вздумал поразмяться, оставив за флагом Баруха и Майсару, которые кричали и топотали вослед по настилу, оно мигом раздалось до размеров хорошего караван-сарая.
На гвалт явились Камиль под руку с Мастером.
– Я же предупреждал – озорует она, – сказал Камилл. – Ну будет, Стелла, успокойся, незачем так расходиться. Загоняй этого гуляку в стойло. Если потакать всяким ишакам и лошакам, скоро не люди на них, а они на людей сядут. Вообще-то ты права – морская дорога длинная, а скакунов необходимо выгуливать, чтобы сохранили форму.
– Какая «Стелла» огромная, прямо город, – изумился Камиль. – Это ж мы ее не направим куда надо.
– Ерунда. всего-навсего тут свернутое пространство. Когда удобно – раскинется вдоль и поперек, когда надо – снова стиснется. Чего бояться? Арабы – прирожденные мореплаватели, это у них с молоком матери всосано. Они пустынножители, а пустыню, как и океан, не назовешь твердью.
– И руля я не увидел.
– Правильно. Стань на капитанский мостик – и «Стелла» будет знать, что ты командир. Куда ты захочешь – туда и пойдет и еще подcтрахуется от скал и подводных рифов. У нее глаза получше наших, видят на фарсах в темноту и на два фарсаха в глубину. Это помимо того ока, что Биккху ей пририсовывает.
Сам Субхути сидел за бортом в люльке и найденными на борту красками усердно малевал пониже названия огромный лазурный глаз с мудрым и лукавым выражением. Слова «STELLA MARIS» изогнулись над ним, как крутая бровь.
Работников и помощников было у Странников довольно, и всё равно – уминались и устраивались день и часть ночи. Отплыли наутро, в виду у половины городского населения. Солнце, едва взойдя на небо, заплескалось и раздробилось в дорожке, что шла за кормой, ветер оживил море, и крутобокий кораблик – морской конек – поскакал с волны на волну, неся в своей утробе неисчерпаемость бытия. Небо было ясное; громоздились на нем белоснежные крепости, еще не накопившие в себе громов и молний. На палубу летели шальные капли. Камиль облизал солоноватые губы:
– Сколько хвастовства у моря, брат мой. Шум, брызги, просторы – а для питья непригодно!
– Зачем это ему нужно, братишка? – отозвался Камилл. Оба стояли на носу, свесившись с узорных перилец. – Море и так внутри нас и нашего бытия. Оно солоно как кровь, а лучше сказать – кровь солона, как морская вода. Все мы вышли из моря, разве ты не слышал этого? Человек начался с соленой капли, что обросла костяком и плотью, а та прекрасная жизнь, над которой он возвышается, зародилась в глуби соленых вод и выплеснулась на полосу прибоя в пригоршне горькой влаги. Мы несем в себе Мировой Океан, который омывает сушу.
А сам Океан в это время беззлобно играл с кораблем, раскачивал его на длинной волне. День стоял теплый и ясный – блаженный день. Странники свыкались с обстановкой и нравом «Стеллы» – было ясно, что она определила себе целью пересечь большую воду и ни за какие команды от нее не отступится.
– И конечно, будем заходить на острова, – сказал Камилл. – Иначе какие мы искатели приключений?
– По-моему, мы так и ждем, когда они свалятся нам на голову, эти приключения! – проворчал Майсара. – А ведь как простенько и мило начиналось наше с Камилем странствие.
Собственно, его настроение было куда более благодушным, чем он хотел показать – ибо сразу же обнаружил поблизости от жилого помещения чистенькую кухню, по определению Камилла – «камбуз», где готовить еду было легче легкого: сама режет, сама чистит, сама жару поддает. И животным не нужно было задавать корма – он поступал по мере потребности, знай себе хрупай в уютной полутьме обширного трюма.
Ближе к вечеру, когда солнце стояло еще высоко, на горизонте встал первый остров: плоский и издали сияющий, как золотое блюдо. Когда кораблик стал вблизи и Странники спустили шлюпку, они увидели, что остров до самых краев зарос пшеницей. Колосья от спелости пригибались к воде и роняли в нее зерна, которые ниспадали с легким шорохом. Каждое было размером с крупную жемчужину. Шустрые, круглобокие грызуны: суслики, бурундуки, тушканчики, – споро растаскивали и раскатывали их по норкам, хоронили в землю. Деловитый писк, возня, постукивание сухих стеблей наполняли окрестность.
– И урожай же тут – скоро острова не хватит, – заметил Майсара. На его с Камилем родине засевались небольшие клочки вблизи гор, и здешнее расточительное великолепие потрясло его до самых печенок. – Земля аж изнемогает. Из любой норы весной целый сноп прорастет.
– Верно. Заполонило всю землю, – Мастер сложил узкие ладони ковшиком, и округлые золотые бусины ссыпались в него, мгновенно заполнив горсть. Поднес ко рту, надкусил одно. – А и сладка здешняя пшеница, братья мои! Жарить и то не обязательно: разотри в руках, сдуй шелуху и ешь.
Барух повторил его жест.
– Да, поистине сладкое зерно – точно сон о родине, Камилл.
– Ты верно понял. На твоей земле в годы первых судей росли именно такие злаки, и длилось это до тех пор, пока вы давали полям отдыхать от вас в седмицы и юбилейный год.
Они оба, мечтательно щурясь на горизонт, стояли по пояс в хлебах, наполненных вечерним светом, и держали друг друга за руки.
– Уд-Рест, один из островов блаженных у скандинавов, – говорил иудей. – На нем растут еще цветки Солнца, в человеческий рост, с прямым грубым стеблем и венцом ярко-желтых лепестков на голове, и синие-синие, пятилепестковые и с зубчатой коронкой, цветы владык-василевсов.
– В камбузе этом, – как бы между прочим заговорил Майсара, – веялка и зернотерка имеются. И даже малая пекарня, чтобы те, кто совсем заелся, могли печь себе свежий хлеб и пышные лепешки вместо сухарей и галет месячной давности.
Это был поклеп: корабельный хлеб в особых прозрачных завертках был свежий, как будто вчера испекли. Конечно, вчера – не сегодня…
– Трюм наш ведь бездонный, – прибавил Камиль.
Его брат обернулся с улыбкой:
– Что, думаете, как набрать зерна для нашего путешествия?
– Сил всё равно не хватит.
– Если захотели – то хватит, – азартно сказал Субхути. – Ведь не один я умею чертить пути в воздухе и командовать ветром. Попробуем?
Легко веющий бриз оборотился маленьким смерчем. Поле заколыхалось. Между смерчиком и палубой корабля дугой протянулось нечто радужно переливающееся – полукруг высоко изогнутого моста, торжественная арка, световод. Колосья вытянулись, обратились кверху; зерно, шелестя, втянулось в него и струей ниспало в открытый навстречу люк.
– Надеюсь, она догадается растянуть свое вместилище, – озабоченно сказал Майсара. – Животных как бы не засыпало: а то придется им проедать себе выход.
– Не беспокойся, она ведь умница, – Камиль, как и все Странники, не стоял изумленным столбом, а работал. Собирали зерно горстями в расставленную одежду и подкидывали навстречу живому смерчику. Постепенно они вошли в азарт и даже стали насвистывать какую-то немудрящую песню.
Грызуны от перепуга замерли; вытянулись столбиком у своих жилых нор и подземных закромов, глядя на пришлецов с немой укоризной.
– Жадюги, – рассмеялся Камилл. – Ведь у самих уже на две зимы и три лета натаскано. Верно я говорю, хвостатики?
Мышь-полевка, каряя и с темной полоской по хребту, взобралась по его джинсовой штанине и храбро уселась на подставленную ладонь, свесив хвост шлейфом, прихорашиваясь и поводя усами.
– Мыша, вас тут никто не обижает? И большие птицы не прилетают? Ах, никакие. Значит, бывают всё же, иначе б вы спросили, какие-такие птицы… Да нет, мне надо не какую попало, а самую-самую. Ну конечно, для вас они все огромные и страшные, все набивают зерном полный зоб и улетают. Но одна из них…
Тут Камилю, что стоял к нем всех ближе, почудилось, что среди этого шутливого монолога прозвучал крошечный голосок:
– Однажды весенней ночью на нас опустилась туча: она была белая-пребелая и сияла, как луна. Мы вышли из нор и стояли у них, как сегодня, готовые туда шмыгнуть при малейшей опасности, и нам было очень боязно. Только и хорошо вместе с этим: всё звенело внутри, как от радостного смеха, и казалось нам, что этот смех мы не можем в себя вместить, даже разделив. Мы ведь такие махонькие! А потом мы услышали что-то похожее на стрекот королевского оркестра из тысячи кузнечиков или на трели огромного жаворонка в поднебесье, и это, наоборот, вместило в мебя нас. И ослабло, отдалилось, улетучилось. Мы же сидели три дня и три ночи, будто зачарованные, и потом долго не было у нас аппетита ни на зеленые полочные колоски, ни на горох старого урожая, ни даже на луговую клубнику с бело-розовым бочком. Но была ли то птица, о которой ты спрашиваешь, мы не знаем.
– Спасибо, сударыня, – он поцеловал мышь в полосатую спинку и опустил наземь. – То была она, конечно. Ничего не поделаешь, и людям невозможно вместить ее в себя – только быть поглощенными…
– Неужели, Камилл, ты понимаешь язык зверей, как царь Сулайман ибн Дауд?
– Как сказать. Языков, и звериных, и человеческих, так много, что не охватишь. Но главный из них знаем и я, и ты, брат. Только тебя еще надо приучить к тому, что ты его знаешь.
*
…И снова расстилалось перед ними море – старый путь и вечно новый, существующий от века и обновляемый ежеминутно. Игра небесного света в мелких бурунчиках, колыбель земной жизни, влажная пустыня, где не остается следов – только струи запахов, по которым находят дорогу дельфины, рыбы и диковинные существа глубин. Ясность и покой кругами расходились от кораблика. Осадка «Стеллы» поуменьшилась, и не так легко она танцевала на волне, однако в ее движениях появилась особая грация и удовлетворенность, точно у женщины, почувствовавшей в себе счастливый плод брака.
Когда ветер дул навстречу и чуткие паруса спадали, «Стелла» виртуозно лавировала – крошечная ртутинка, прижатая воздухом к водяной стене, – жадно вбирала парусами попутный ветер, отдыхала в полнейший штиль, едва скользя по сонной морской глади. Арфа Баруха висела на гвозде, вколоченном в грот-мачту, нерешительно пробовала голос. Сам он, сидя на бухте троса, начищал свою неизменно ржавую шпагу в чаянии грядущих битв, глядел вдаль острым и пытливым взором вековечного бродяги. Море разглаживало горестные складки на лбу, смиряло мысли; сладость упокоения была в нем для Арфиста, тревога колыбели.
Субхути скрестил ноги на видавшей виды циновке, которую бросил поверх чистого палубного настила, медитировал, вперив очи то в тусклый солнечный диск за пеленой кружевных облаков, то в блистающую солнечную дорожку. Внезапно это надоедало ему, он вскакивал, потягиваясь всем исхудавшим и совсем отроческим своим телом, подбегал к вантам и карабкался по ним наверх, раскачивался на рее, точно обезьяна, тихонько смеялся – и снова проваливался в недеяние.
Камиль сидел в корзине впередсмотрящего: море совсем его заворожило. Глаза, привыкшие видеть поразительное многообразие страны песков, не усыплялись монотонностью Океана: его малые и великие тайны разверзались перед Водителем Караванов подобно восточной сказке, где сюжет вписан в сюжет и «китайские резные шарики» повествований тянутся как бусы, нанизанные на нить времени.
А Камилл почти всё время пребывал на высоком капитанском мостике – то ли в самом деле управлял своим детищем, то ли просто бездельничал с приятностью и пользой для натруженной души. Ничего иного не мог дать ему «Батюшка Океан» – ни покоя, ни отваги, ни мечты, ни сказки: это было рождено вместе с самим Древесным Мастером.
Варда, Ибн Лабун и трое ослов стояли внизу не только в сытости, но и в холе: шерсть их почему-то не требовала ни щетки, ни скребницы.
Итак, все Странники и их животные отдыхали, один Майсара в камбузе развивал кипучую деятельность. Эта моряцкая кухня не только сама варила, пекла и жарила, но сама же и прибирала за собой, однако ей нужно было обязательно подать идею, чтобы ухватиться и развить; аппетитных же идей у Майсары за время пеших странствий поднакопилось в большом избытке.
Другой блаженный остров появился на горизонте на следующее утро. Сначала он выступал неясной темной громадой с пологими склонами, но чем ближе, тем становился зеленей и нарядней. Вблизи это была круглая гора, вся в кудрявой и глянцеволистой шевелюре. Густо-розовое восходящее солнце сидело на ее маковке, точно шляпа, а склоны были изрезаны поперечными террасами, продольными рядами аккуратных кустов. Неяркая серо-белая каемка песчаного пляжа, поросшая низкими, увитыми хмелем деревцами, была здесь единственно ровным местом.
Шлюпка Странников тут не просто сама спустилась на лебедке в воду с ними, уже сидящими внутри, а спрыгнула и помчалась от кораблика по резвым волнешкам. Пристала к берегу и зацепилась причальным концом за большой камень.
– Кажется, она знает, что тут за страна, – улыбнулся Биккху.
– Наверное, ты ей подсказал, о Субхути? – с лукавством спросил его Камилл. – Ты ведь ездил сюда.
– Погоди! Этот остров…
– Остров Чая, конечно.
– Я медитировал – тогда я был еще стар, и кровь воина не давала мне достичь желанного покоя. Измучился и вместо просветления попал во тьму глубокого сна. А проснувшись, во гневе вырвал у себя ресницы, брови, бороду и волосы на голове. Вот отчего кожа на моей голове так девственно чиста и равномерно гладка, и вот почему я кажусь валуном, что обточило море, – жрец с улыбкой погладил себя по черепу. – Позже ученики мои разнесли по всему миру сплетню, что из моих волос, брошенных на землю, вырос куст, напиток из листьев которого помогает не спать во время молитвы. А еще он открывает в человеке глубинный родник духовной и телесной силы, просветляет дыхание, очищает мысль и служит защитой и лекарством от сотен болезней.
– Говорят еще, что ты сам и привез его в страны Чин и Ниппон, – вступил в разговор Барух. – Там церемонию его заварки и питья сделали предметом любования.
– Это снова мои ученики-монахи. Я был только здесь, на Острове: в другом моем сне, светлом и истинном. И пил чай.
– Я тоже пил, – кивнул Арфист. – Сначала в Китае, потом в стране синих монголов, которые делают на основе его сытную и вкусную похлебку, потом у восточных склавов, которые переняли у китайцев их особого вида сосуд для приготовления напитка и, переделав, сочли его символом своего образа жизни. Только русы почему-то до бесконечности мешают заваренный чай с водою и сластят: видно, сила его их страшит.
– Есть множество оригинальных способов заваривать чай, – в азартом перебил его Биккху, – и все они чем-то хороши. Кто добавляет сладости, кто жира, кто взбивает веничком в невкусную пену и рассуждает о красоте метелки, сосуда и чашек, кто настаивает до черноты и едкости дегтя, – но суть чая от всего того нимало не меняется. Он дарит духовную бодрость и воскрешает угасшую жизнь.
– Одного не надо из него никогда делать, – добавил Древесный Мастер. – Святыни. Всё-таки раз это напиток, то рано или поздно заваривать его придется.
Камиль удивленно прислушивался к беседе: к известным чудачествам своих спутников он привык, но описанные ими свойства чая его прямо-таки заворожили.
– Вот бы, Камилл, и у нас в Хиджазе был такой чай, – вздохнул он. – Я люблю думать во время между бодрствованием и сном, но пленка этого полусна так тонка.
– Будет. И кое-что еще сходное появится. Потомки тех коз, которых ты пас в детстве, помогут вам открыть питье, куда более ароматное и густое, чем чай, и так же просветляющее мысль, хотя оно будет совсем другим.
Беседуя, пятеро Странников приблизились к самой подошве Горы Чая и теперь видели на ее душистых склонах хлопотливые фигурки в чем-то светлом.
– Сборщицы, – объяснил Камилл. – Берут сверху самые нежные, новорожденные листочки; от них и польза самая большая, и вреда растению не причиняется.
На сборщицах были конические шляпы, гладкие и блестящие, и по ним бегали солнечные зайчики. Иной раз вся поверхность вспыхивала, как – рефлектор, сказали бы Арфист и Мастер. Высокие и длинные корзины были привешены у каждой к боку. Пальцы порхали над рядом кустов, как бабочки, и их плетенки с необыкновенной быстротой наполнялись. То одна, то другая сборщица делала знак соседке по междурядью, и они вдвоем, держа за ручки, оттаскивали полную до краев корзину вниз. Там корзину принимали в объятия фигурки еще поменьше и скопом отволакивали в сторону.
– Занятой народ, – кивнул на них Майсара. – Это ж детишки трудятся. А в нашу сторону и не глянут, даже не спросят, чего это мы сюда заявились.
– А что бы ты ответил, если спросили? – улыбнулся Камилл. – Что любопытство заело?
– Ну, я человек дела. Мог бы попросить чая на пробу, чтобы купить партию.
– Так он у них непродажный. Собирать его можно только до полудня, потому что на ярком солнце он грубеет, наливается темной и терпкой зеленью. Поэтому и рвут только те его листочки, что распустились с первыми лучами. Работа тонкая и спешная. Я, правда, не думаю, что они нас не заметили. Одна «Стелла» чего стоит. Но любопытствовать о цели приезда никогда не станут. Недобрый человек солжет, добрый сам скажет, если захочет.
Так они стояли и наблюдали. Работа долго еще не прекращалась, но чем выше по небу взбиралось солнце и чем белей становился его свет, тем больше работниц в свободных и тонких одеяниях собиралось на окраинах – запускали руки в груды зеленого листа, скручивали его в пальцах, оценивая. Дети, наоборот, заходили в ряды, цеплялись за борта плетенок или подлезали под узкое донце, пытаясь его облегчить или просто из игры и озорства.
– О чужеземцы, – вдруг послышались откуда-то снизу, будто в ответ на недовольство Майсары, тонкие и смешливые голоса. – Наши матери послали нас, чтобы попросить вас разделить с нами полдник.
То было двое детишек лет пяти-шести, мальчик и девочка: у обоих темно-каштановые волосики забраны на самой макушке в косицы, виски и лоб подбриты, от чего выражение мордашек стало забавно-удивленным.
Вокруг недлинной белой рубашки каждого обмотан пестрый плетеный поясок, а ноги обуты в сандалии с толстой подошвой. Это были явные близняшки, однако мужчина смотрел решительней, его сестра – более доверчиво. Узкие глаза обоих уставились на Баруха как на самого старшего.
– Мы это сделаем охотно, – сказал он, невольно улыбаясь навстречу лукавым рожицам. – Вот только не создадим ли мы помехи вашей работе хлопотами вокруг наших персон?
– Гость – никогда не помеха; только после сердцевины дня, когда чай убран в сушила, ему может быть оказана куда большая честь, чем в начале, полном заботы, – с важной миной сказал мальчик гладкую, заученную фразу и, не удержавшись, фыркнул.
– Наши отцы как раз в полдень присылают нам свежее молоко, простоквашу и сыр от своих стад. И хотя сегодня у них что-то не получилось, запасов у нас хватит на всех. Есть все время в одной и той же компании страх как скучно, правда? – с непосредственностью семейного баловня добавила девочка.
– Где же пасутся стада ваших отцов? – спросил Барух.
Она махнула рукой куда-то в сторону водного горизонта.
– Чудесные детишки, – говорил иудей немного погодя, поспешая за ними. – Почему я не завел себе нигде таких внуков? Да ведь у меня, с моим мафусаиловым веком, и дети-то генетически не могли появиться. Я ходил по земле и не видел на ней теплого угла для себя…
– Так ведь потому и замечательно быть Странником, что все места твои, и все дети – твои внуки. Стоит только изменить ракурс. И не мучаться поисками своего кровного сына от златокожей, – тихонько возразил Древесный Мастер.
Барух слегка вздрогнул.
– Брат, а, может быть, нехорошо, когда человек стремится отделить для себя клочок мироздания и отгородиться в нем вот это моя жена и дети, мой дом, мое селение, моя страна? – Камиль внезапно подумал это вслух и испугался.
– Чудак! Ведь все народы – кочевники, и ни у одного из них нет прирожденного владения ни на других людей, ни на землю, ни на отечество. Прежде чем отделить, надо завладеть, а прежде чем завладеть – дойти, – ответил ему брат.
Тут они в самом деле дошли.
Женщины окружили их – все в чистом и светлом; шляпы они сняли, и лица их были обведены, как рамой, большим платком. От этого они казались молодыми и прекрасными. Гостей усадили в тень коренастого деревца. Здесь настланы были гладкие и блестящие циновки и растянуты поверх узорные светло-кремовые скатерти, шитые гладью. Девять цветов белого являли собой одежды и полотнища, и девятью девять цветов чая появилось на скатертях перед сотрапезниками: чая в фарфоровых круглых посудинах с носом, как у трубящего слоненка, совсем не страшного. Чай разливали в фарфоровые же звонкие стопки с двойными стенками, гладкой и узорчатой, – чтобы руку не обжечь. Напиток, от которого шел тонкий пар, был коричневый и нежно-зеленый, почти черный и бледно-соломенный, темно-красный, как рубин, и золотисто-желтый, как янтарь. Его цвет просвечивал сквозь стенки, аромат наполнял собой всю окрестность, вытесняя обычный воздух. Жар его освежал и прогонял духоту и зной, а теплота самым удивительным образом расширяла дыхание. От нежности его прошли истома и усталость, от терпкости сделался более острым взгляд, и в мире появились сотни оттенков цвета, вкуса и запаха, точно единый белый свет распался на полный спектр радужных цветов, оттенков и переходов.
– Какой напиток для водителя караванов, о брат мой! – то и дело восклицал Камиль.
– Погоди, и твоя земля родит не хуже, я ведь сулил тебе.
А потом, почти что нехотя, ибо волшебный чай едва не заменил им и еду, – они ели плотный, белый сыр, рассыпающийся на влажные крупицы, и кисловатое, нежно пузырящееся молоко розового и желтого цвета. Сыр пахнул молоком, молоко – земляникой и грушами.
– Кого они доят, здешние пастухи, интересно? – вслух размышлял Майсара. – Нашей Варде хоть мешками скармливай всякие фрукты-ягоды – не проймет. Еле-еле отдушка получится.
– Всё хорошо таким, как оно есть, – философски ответил Барух, нацеливаясь рукою на какие-то бледно-золотые стружки, что лежали кучкой на небольшом подносе. – Конечно, это масло, – добавил он с удовлетворением, – но совсем нежирное и во рту тает. Хлебушка бы им сюда, а то пища не слишком основательная.
