Текст книги "Волф Мессинг - человек загадка"

Автор книги: Татьяна Лунгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Татьяна Лунгина
ВОЛЬФ МЕССИНГ – ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Пожалуй, два десятилетия назад созрел у меня общий план этой книги о человеке-телепате, о человеке не только необычайной судьбы, но и загадочной души, с мистическими всплесками, до сих пор окутанными ореолом таинственности и легенд…

В течение двадцати лет я, чья жизнь проходила бок о бок с жизнью Мессинга, вела скрупулезные записи всех мельчайших обстоятельств жизни, самых мимолетных впечатлений, хоть как-то относившихся к жизни Вольфа Григорьевича.

Я понимала, что любые житейские мелочи, кажущиеся на первый взгляд незначительными, возможно, помогут в будущем приоткрыть хоть какую-то частицу тайны.

Наброски отдельных глав и эпизодов я делала, не всегда соблюдая хронологическую последовательность. Для меня важно было – не затерять в памяти ни одного реального события.

Принцип, которого я старалась строго придерживаться в своей работе над воспоминаниями: предельное соблюдение документальности. Только то, что «проверено» личным опытом и наблюдениями, только слова и оценки, данные самим Вольфом Мессингом и людьми из самого близкого его окружения, легли в основу моей книги.

Ведь не секрет, что Мессинга знали многие сотни людей во всем мире, миллионы принимали участие в его психологических экспериментах. Восторженные и правдивые рассказы, передававшиеся из уст в уста, постепенно обрастали фантастическими выдумками и превращались в россказни. И по сей день досужая молва разносит о нем по миру были и небылицы. Это почти неизбежно, когда люди сталкиваются с явлением, не укладывающимся в рамки обычного. Очистить образ и историю жизни Вольфа Григорьевича от таких домыслов было одной из задач этой книги.

Многие мои друзья, знавшие о моей давней и многолетней дружбе с Мессингом, не раз торопили меня написать книгу воспоминаний о судьбе и магических способностях моего друга. И почти все выдвигали три аргумента в пользу незамедлительной работы над книгой.

Первый, что о Мессинге в России никогда не было серьезных и больших публикаций, если не считать коротких журнальных статей – поверхностных, без глубокого анализа. Во-вторых, говорили они мне, такая книга с интересом будет встречена читателями, ибо такого рода литература пользуется большим спросом. И в-третьих, о Мессинге легко писать – то есть легко создать эффектный и броский бестселлер.

Первый довод, конечно, нельзя не признать логичным. Действительно, зенит славы и расцвет творческой деятельности – а именно так мне хочется определить реализацию необычайных способностей Мессинга – пришлись у него на десятилетия научного застоя в Советском Союзе, когда даже генетика и кибернетика объявлялись лженауками, не говоря уже о парапсихологии или каких-либо иных оккультных явлениях. Потому, естественно, психологическим сеансам Вольфа Мессинга не суждено было подвергнуться серьезным научным оценкам, хотя и характеризовались они порой как проявление феноменальных способностей.

На второй аргумент ответят сами читатели.

Третий мотив мне кажется сомнительным, лукавым. Как друг Вольфа Григорьевича я не могла идти наилегчайшим путем – путем создания сенсационной рекламы вокруг дорогого мне имени, исключить кропотливый труд.

Я решила прочесть как можно больше научных публикаций, пытаясь найти если и не точные объяснения необычайному дару ясновидения Мессинга, то хотя бы упоминания о сходных с ним явлениях. И я надеюсь, что читатель благосклонно отнесется к моим теоретическим рассуждениям и вставкам, что они не утомят его, а, наоборот, помогут вникнуть в суть уникального психического дара Вольфа Мессинга.

Видимая «легкость» мемуарного жанра в моем случае оказалась обманчивой. Я не была ни ученицей его, ни последователем. Кстати, ни тех, ни других он никогда не имел. Но без ложной скромности я причисляю себя к одним из самых близких друзей Вольфа Григорьевича Мессинга.

С одной стороны, я пыталась писать книгу только о нем и его судьбе. В то же время я не могла опустить большие куски личной жизни, связанной с ним, а иногда и зависящей от него. Тогда и жизнеописание Вольфа Мессинга было бы неполным. Не было бы фона, живых декораций, одной малой частицей которых, смею надеяться, была и я.

Должна признаться, было нелегко писать о нем – человеке сложном и противоречивом, о человеке-телепате – Вольфе Мессинге.

Доброй памяти этого удивительного человека – моего большого друга я и посвящаю эту книгу.

Татьяна Лунгина.

. Вольф Григорьевич Мессинг.

Глава 1. ПОЯВЛЕНИЕ КУДЕСНИКА

Концертный зал заполнился нарядной публикой до отказа. Сцена без традиционного занавеса, предельно скромна: на ней стояли два обыкновенных стола и несколько стульев – вот и вся декорация.

В ожидании начала нетерпеливая публика время от времени начинала аплодировать. После третьего звонка на сцене появилась женщина в черном костюме и, без особой торжественности, объявила:

– Вольф Мессинг! Психологические опыты!

Зал взорвался аплодисментами. Все с нетерпением ждали выхода человека, о котором рассказывали были и небылицы. Говорили, что он запросто читает мысли любого собеседника, что ему ничего не стоит найти спрятанные где угодно вещи, обнаружить преступника. Что, наконец, он может принять облик любого животного, превращаться в тигра или собаку, но ему государство запретило это делать, и, якобы, он даже дал подписку.

Одним словом – ОН МАГ И ВОЛШЕБНИК!

Через несколько секунд на сцену легкой походкой вышел мужчина среднего роста и среднего возраста в черном элегантном костюме, в белоснежной сорочке, с чересчур длинными по тому времени волосами.

Он по-восточному сложил ладони на груди и поклонился. Зрители бурно приветствовали его.

Мужчина подошел совсем близко к краю, к огням рампы, и я отчетливо увидела блеск большого камня на перстне… В то же мгновение как будто вспышка озарила мою память: это был мой давний знакомец, мой кудесник, произнесший накануне войны свое сакраментальное – «НИ-ЧЕ-ГО!»

Это он, несомненно ОН. Я его узнала…

Женщина, которая объявила о выступлении Вольфа Мессинга – ведущая вечера, – зачитала вступительное слово и объяснила, что для проведения «опытов» нужно выбрать жюри из числа зрителей. После чего из зала на сцену пригласили шесть или восемь человек – любых возрастов и профессий, но обязательно незнакомых с Мессингом.

Они сели за стол и выбрали из своей группы председательствующего. Зрители приступили к составлению самых, по их мнению, трудных заданий и вопросов, передавали записки жюри, а оно отбирало интереснейшие и сложнейшие из них и вызывало на сцену автора, который должен был стать рядом с Вольфом Мессингом и мысленно диктовать ему задание, написанное в записке, исполняя таким образом роль индуктора.

Это делалось так. Индуктор берет левую руку выше кисти и, не произнося ни звука, лишь мысленно диктует ему свое задание.

После того, как Вольф Мессинг безошибочно выполнял любое задание, председатель жюри зачитывал написанное на бумаге.

Такая процедура необходима по двум соображениям. Прежде всего этим предупреждалась нечестность индуктора, который мог бы заявить, что задание неверно выполнено. Во-вторых, чтобы сидящие в зале могли убедиться в том, что действия Мессинга и задания зрителей идентичны.

Я тоже решила участвовать в опытах. Написала свое желание и записочку передала в жюри. Волновалась, как малое дитя. Мое задание, видимо, понравилось, и меня пригласили для опыта. Я шла на сцену, с трудом сдерживая волнение.

Я уже близко подошла к Мессингу, протянула руку, чтобы взять его за запястье, но он резко отстранился и сказал:

– С этой женщиной я не буду работать… Она мне знакома… Я провожу свои сеансы с незнакомыми мне людьми… Не должно быть подозрений в сговоре… А я ее знаю. Ее имя… Тайболе…

Зал ответил добродушным смехом и рукоплесканиями. Мне же ничего не оставалось, как, покраснев, покинуть сцену.

Смущенная и потрясенная его памятью, уселась на место. Опыты продолжались, а я возвращалась воспоминаниями к событиям двенадцатилетней давности…

Ничто не предвещало кровавой грозы.

Суетливые, но добродушные москвичи все так же устремлялись по вечерам в кафе и рестораны, в театры и на концертные представления, шахматисты и доминошники с раннего утра занимали столы и беседки во дворах и парках; старорежимные бабушки прогуливали в скверах и аллеях своих внуков и собачек. Гости столицы и редкие в то время иностранцы глазели на бездействующие, но великолепные церкви и храмы, теснили москвичей в магазинах и доминировали в музеях и картинных галереях.

Жизнь кипела!

Июньским утром 1941 года я сидела в уютном кожаном кресле вестибюля гостиницы «Москва», дожидаясь прихода Шарипова, директора недавно зародившегося в Средней Азии республиканского кино-объединения.

На улице летнее солнце уже изрядно припекало, но в гостиничном холле с мраморным полом и колоннами была приятная прохлада, тишина и изысканная нарядность, а швейцары в мундирах с позолоченными галунами создавали атмосферу дворцовой торжественности.

Я чувствовала себя скованно и виновато. По тем временам находиться в гостинице молодой девушке, да еще одной, считалось неприличным, а мне шел тогда восемнадцатый год, и я с нетерпением ждала кинодеятеля из Средней Азии.

Дело в том, что за год до того в школу, где я училась, пришли работники из «Союздетфильма», чтобы подобрать нужные типажи детей для съемки в фильме «День Артека», впоследствии шедшем на экранах просто как «Артек». Они присматривались ко многим ученикам нашей школы, и нужно ли говорить о моей неподдельной радости, когда я узнала, что выбор пал на меня. В таком возрасте много ли надо для счастья?!

Съемки проходили в павильонах «Союздетфильма» в тихом уютном Лиховском переулке, вблизи двух городских достопримечательностей – Садового кольца и сада Эрмитаж.

Участие в съемках затмило все другие мои радости и заботы. Но в школу я шла с особым желанием. За мной уважительно ухаживали мальчики, девочки смотрели с завистью на «восходящую звезду экрана», да и на учителей мой дебют в кино произвел впечатление: в драматическом кружке мне стали давать лучшие, ведущие роли.

Когда фильм вышел на экраны, я увидела себя на фоне чудесного пейзажа Крыма, где впервые побывала много времени спустя, уже в зрелые годы.

И вот теперь моей артистической персоной заинтересовались киношники из Средней Азии. В каком фильме и какую роль мне предстояло играть, я совершенно не представляла, знала лишь, что на натурные съемки мне придется выезжать в районы Средней Азии. Там же мне надлежало некоторое время жить и учиться. Это обстоятельство меня немного расстраивало, и прежнего восторга от приобщения к миру кино уже не было.

Гостиничные двери поминутно открывались, и я уже нетерпеливо всматривалась в лица, вплывавшие в дверной проем, пытаясь издали узнать Шарипова.

Очередного посетителя впустил широким гостеприимным жестом «дворецкий» гостиницы в золотой униформе. За полчаса ожидания я уже видела великое множество их, но этот выделялся из безликой массы и привлек мое внимание. Этот довольно примечательный мужчина гипнотически притягивал к себе взгляд.

Он был в дорогом сером костюме, сорочка цвета морской волны, большие роговые очки. Лохматая, словно распотрошенный кочан капусты, голова. Нос, казавшийся ему «не по мерке» – слишком широкий. Из-за слегка согнутого в пояснице туловища взъерошенная эта голова клонилась вперед с «экраном» большого квадратного лба. Руки его расслабленно свисали к бедрам, а кулаки, словно в нервном тике, то сжимались, то разжимались. Был он средних лет, не очень высокий, худощавый. Шел медленно, поминутно оглядываясь, с усилием отрывая ноги от пола. Казалось, что он кого-то ищет, но двигался неизменно к моему креслу. Приостановился, заметил меня и, уже не оглядываясь, направился в мою сторону.

Подошел ко мне, и я увидела его глаза: пронзительные, ироничные, с бесовскими искорками и чуть усталые.

Мужчина, мягко улыбаясь, сказал:

– А шейн мейделе… (Красивая девочка).

Я смутилась от похвалы. А он на плохом русском языке спросил, как меня зовут. Я ответила, что настоящее мое имя Тауба (что значит голубь), но обычно зовут меня Таней.

– Тайболе..? – переспросил он, – Голубушка..? Ты кого-то ждешь? Зачем ты тут сидишь?

Полузакрыв глаза и еще ниже опустив голову, слушал мой ответ… Нижняя губа его полуоткрытого рта нервно вздрагивала, брови сдвинулись к переносице, и в глазах – щемящая сердце тоска.

– Нет! – сказал он громко, почти выкрикнул. – Нет! Ничего этого уже не будет!

– Чего не будет? – спросила я незнакомца испуганно.

– Ничего: ни фильма, ни поездки, НИ-ЧЕ-ГО!.. И надолго!

Произнес он свою краткую тираду тоном пророка – внушая мне мистический страх своей безаппеляционностью.

Так, видимо, волхвы и кудесники предсказывали людям беды… Ничего больше не добавив, той же медленной тяжелой походкой он ушел к лифту, а я осталась, ошарашенная и нежданным его появлением, и таким же мгновенным исчезновением, напуганная этим апокалиптическим «НИ-ЧЕ-ГО!»

Кто этот незнакомец? Из реального ли мира? Доведется ли свидеться с ним?

А кинодеятель все не появлялся, да я уже и не думала о его приходе. Глаза растаявшего только что кудесника и его слова занимали меня в те минуты гораздо больше…

Глава 2. ВОЙНА

Прошло только несколько дней, и 22 июня началась война, и ничего уже не было: ни съемки фильма, ни поездки в Среднюю Азию, ничего того, ради чего я приходила в гостиницу «Москва».

Как все беды приходят нежданно, так и ненастье войны хлынуло в Россию без предупредительного стука. Уже в июле москвичи почувствовали тяготы военного времени. В магазинах исчезли продукты, удлинялись с каждым днем очереди, объявленный комендантский час и патрули на улицах – все говорило о том, что пожарище приближается к столице. И это было так странно: ведь был разгар лета – такого упоительного, полного неги и кипения в природе Подмосковья, в парках и скверах самой Москвы, и не верилось, что уже совсем близко – Война. Но это была реальность, и моя юность после розовой беззаботности вступала раньше времени на путь горестных испытаний.

С раннего детства я мечтала о медицине, пока меня не сбила с толку неожиданная карьера актрисы. Но начавшаяся война лишь укрепила мои давние мечты, и 1-го сентября я стала студенткой.

Куда только нас, студентов, не отправляли в помощь. Летом на колхозные работы: убирали хлеб и картошку с полей, помогали на скотных дворах. Зимой разгружали вагоны с углем, дровами, и многое другое делали.

Было голодно, холодно и физически очень трудно, но в такой же ситуации были и все остальные вокруг, и это помогало мне перенести трудности и жить с надеждой в ожидании победы над нацизмом и встречи с отцом, братом и близкими, которые были на фронтах.

Так прошло два года.

1943 год. С фронта все чаще и чаще стали приходить обнадеживающие вести. Немцы отступали, появилась реальная возможность победы, хоть до нее и было еще так далеко.

Надо заметить, что во время войны многие обиды людей на сталинские репрессии, несогласия с системой, внутренние проблемы отодвинулись на второй план. У всех появился один общий и страшный враг.

И тут сработал сыновний инстинкт любви к Родине, любовь к родному очагу и земле. С самого начала войны многие, особенно молодежь, искренне стремились попасть на фронт.

По призыву Ленинградского Райвоенкомата Москвы формировались бригады из медицинских работников для фронта, и я в числе студентов-добровольцев была направлена в распоряжение военных властей Полесья (Белоруссия), откуда только начали отступать немецкие дивизии.

Там свирепствовала эпидемия инфекционных заболеваний, в том числе и тифа. А так как медицинских кадров катастрофически не хватало, то меня, хоть я была и без диплома, незамедлительно назначили заместителем начальника эпидемиологической станции и одновременно начальником отдела вакцинации города Мозыря.

Город лежал в сплошных руинах.

Еще более были разрушены человеческие судьбы.

В землянках – трупы женщин, детей, стариков. Я никогда не смогу, наверное, забыть мертвую мать, около которой ползала дистрофическая девочка и пыталась сосать застывшую грудь…

Медицинский персонал занимался не только лечением и профилактикой, но и должен был устраивать сирот, сжигать разлагающиеся трупы и дезинфицировать все годные для жилья помещения. Приходилось работать за двоих, за троих, не покладая рук.

А отступавшие немцы продолжали напоминать о себе ночными бомбежками, и в одну из них я была ранена в ноги. После выздоровления продолжала свою работу, и лишь после окончательных мер по ликвидации эпидемий смогла вернуться домой. Довольно быстро наверстав пропуски в учебе, я догнала сокурсников и через некоторое время получила долгожданный диплом.

Наступил мир. Через год я вышла замуж, и у нас родился сын Саша. Но вскоре мне пришлось воспитывать сына одной. А это было чрезвычайно тяжело материально, ведь медицина в СССР одна из самых низко оплачиваемых областей.

Я пыталась отыскать среди моих увлечений, как сейчас принято говорить – хобби – такие, которые могли бы дать мне лучшие заработки.

Меня всегда влекло к искусству фотографии, да и в прозе я часто пробовала свое перо. После долгих мучительных колебаний я решилась временно сменить профессию. Двухгодичные занятия при Доме журналиста и знакомство с известными фотокорреспондентами открыли мне дорогу в печать.

Глава 3. ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С КУДЕСНИКОМ

В 1953 году, оставив медицину, я, в должности фотокорреспондента, выехала на документальные съемки в Грузию. Первую остановку на грузинской земле я сделала в Батуми, в прекрасном городе у моря, знаменитом своими искусными кустарями – чеканщиками по серебру и меди.

Затем мне надлежало сделать фоторепортажи в столице горной республики, и вскоре я прибыла в Тбилиси. От гостиницы, носившей имя самого города – «Тбилиси», где я сняла номер, рукой подать – концертный зал.

В первый свободный вечер я решила познакомиться с искусством Грузии. Мне было безразлично, что шло в той вечерней программе: концерт народного искусства или классический спектакль. Но афиша объявляла о Вольфе Мессинге – человеке, читающем мысли, о котором я уже много слышала и которого мечтала увидеть. Мне повезло с билетом и…

Вот я сижу в зале, потрясенная только что происшедшим на сцене и, вспоминая прошлое, мучаю себя вопросами.

Моя молодая память могла удержать его образ.

Удивительного в этом ничего не было. Но как он мог запомнить меня и узнать, да еще удержать в памяти мое имя, названное единственный раз двенадцать лет назад?!

И опять мое воображение будоражило его ясновидение, проявившееся в предсказании: «НИ-ЧЕ-ГО!» Что это? Мистика? Феноменальный дар провидца? Память? Но сеансы на сцене к памяти не имели отношения. А, может быть, это от Бога? Последний вопрос звучал нелепо. При том активном атеистическом воспитании, которое мы получили в те годы, в Бога мало кто верил, только древние старушки и старики, и то исподтишка, потому что это каралось законом. А если не от Бога, то что же это?

Досмотрев «опыты» и не найдя ответа ни на один из вопросов, я вернулась в гостиницу и быстро уснула, устав от всех впечатлений.

Утром следующего дня, когда солнце золотило вершины горного отрога, я спустилась в гостиничный ресторан позавтракать. Наскоро перекусив, собралась уходить, как вдруг услышала позади себя спор нескольких мужчин, в котором выделялся голос, кажется, мне знакомый.

Речь шла о каких-то очках, потерянных, но находившихся по утверждению их владельца в кармане официанта, отсутствующего в этот момент в общем зале.

Его грузинские собеседники темпераментно возражали, что, мол, понятия не имеют об очках. Я обернулась. Да, это был он. Раздраженный Мессинг сделал несколько шагов в мою сторону.

– Тайболе, – обратился он ко мне, как к старой знакомой, – какое безобразие! Мне, Мессингу, не ве-е-рят!

Но тут вмешался метрдотель и все благополучно разрешилось.

Мессинг был, конечно, прав! Очки нашлись и именно у того, на кого он указывал…

Глава 4. АИДА МИХАЙЛОВНА

Положив очки в футляр, Мессинг взял меня под руку, и мы вышли на шумную улицу. У меня было странное чувство естественности происходящего. Словно это встреча была давно кем-то назначена, и я шла спокойно, без сомнений, подчиняясь какой-то уверенной и чужой силе…

У входа в гостиницу его ждала женщина. Я узнала в ней «ведущую», помогавшую Мессингу во время сеанса.

Мессинг представил мне ее:

– Это моя жена.

Женщина с улыбкой протянула мне руку:

– Аида Михайловна.

На сцене она держала себя строго, вела сеанс без улыбок и шуток, как подобает всякому выступлению, не связанному с чисто развлекательным характером номеров. В жизни – полная противоположность сценическому образу. Приятная собеседница, внимательная слушательница (последнее встречается среди женщин весьма редко). Поражала ее чувствительность к чужому настроению, неназойливая внимательность, корректность, интеллигентность и чувство юмора. При всем этом – притягательная простота. Ей легко удавалось искусство общения с мужем. Она хорошо знала его слабые стороны, которых, безусловно, больше у одаренных людей, нежели у простых смертных, уже хотя бы по причине их более тонкой душевной конституции. Она почти неотступно была с ним, а порой ей приходилось проглатывать незаслуженную обиду, переносить частые его капризы. Значительно позже, когда я ближе и пристальней рассмотрела Вольфа Мессинга, я поняла, что в семейной жизни ему повезло; впрочем, он-то мог предвидеть, какой будет его подруга жизни.

Трудно представить себе другую женщину, которая могла быть столь самоотверженной и уступчивой, как Аида Михайловна. Я бы, например, при всем моем глубочайшем уважении и даже восхищении Мессингом, не могла быть такой. Слишком уж моторной и болезненно-чувствительной реакцией он обладал. Причем, относилось это к самым незначительным мелочам. К примеру, стоило кому-то задержаться, придти на три-пять минут позже условленного – скандал. Мессинг никогда не спрашивал о причинах вашей задержки. Если причина была серьезной, он это чувствовал и озабоченно молчал, если же это было просто неряшливое отношение ко времени, то неизменно раздраженно повторял:

– Безобразие, панэмаете!

Возбужденный, с мечущимися глазами, с отвислой дрожащей нижней губой, с трясущимися руками, он часто был не очень-то приятен. И прикуривал одну сигарету от другой. Но сам был очень пунктуален и даже педантичен.

Во время этих сцен Аида Михайловна тактично смягчала его порывы, находила умные и нужные слова утешения, ласково называла его – «Вольфочка».

А «Вольфочка» слушал ее, иронично скашивал глаза, но постепенно сменял гнев на милость и успокаивался.

В такие минуты я недоумевала – кто же кого гипнотизирует?

Но все это я узнала и поняла гораздо позже, а сейчас мы шли втроем по красивому Тбилиси, наслаждаясь обилием зелени, весенним солнцем, любуясь старинными зданиями. Это была моя первая встреча с Мессингом и я несколько нервничала, зная о его способности читать чужие мысли. Я старалась думать о чем-то нейтральном, но в голову, как назло, лезли всякие мысли. И чтобы нейтрализовать их, я нашла, как мне показалось, блестящий выход. Я стала мысленно петь. Это была пустая песенка:

 
У попа была собака, поп ее любил,
Она съела кусок мяса, он ее убил.
И в землю закопал, и надпись написал,
Что у попа была собака, он ее любил,
Она съела кусок мяса, поп ее убил… и т. д.
 

Эту песенку можно было петь без конца. Так мы шли минут десять. Я себе пою. Мессинг шел посередине, держа нас под руки. Все было прекрасно и спокойно. Во всяком случае, для меня. Вдруг Мессинг остановился, повернулся ко мне и, как обухом по голове:

– Тайболе, не надоело тебе петь про этого дурацкого попа и нахальную собаку? Ты других песен не знаешь?

И пошел дальше. Если бы он не держал меня под руку, я бы так наверное и села на тротуар. Ведь, не считая 1941 года, это была моя первая личная встреча с Мессингом как с телепатом.

Аида Михайловна никак не отреагировала, видимо, для нее это было привычно. Что же касается меня, то произошло что-то странное, словно я выпила какое-то лекарство: я успокоилась, думалось лишь о том, что было вокруг. Так это и осталось на все последующие годы: когда бы я ни была рядом с Мессингом, всегда было очень спокойно на душе, и никакие нежеланные мысли в голову не приходили. Остаток утренней прогулки прошел славно.

Мне в тот день надо было еще отлучиться по работе, но мы договорились, что вечер вновь проведем вместе. Тем более, что у Мессингов в тот день выступлений не было.

Встретившись вечером, мы отправились ужинать на гору Мтацминда, одно из излюбленных мест отдыха тбилисцев и туристов. Мтацминда грузины еще называли «Святая гора». На этой горе находился великолепный парк с хорошим рестораном. К пятисотметровой вершине горы проведен фуникулер.

В центре Святой горы есть святое место – кладбище, где похоронены все знаменитые деятели Грузии. Мы решили заглянуть туда. Пантеон произвел на нас сильное впечатление. Бросалось в глаза обилие княжеских титулов. Нынешнее правительство не решилось перенести или уничтожить могилы старой грузинской аристократии, и в наше время традиция сохраняется. Наряду с действительно талантливыми и знаменитыми художниками, поэтами, актерами хоронят здесь и нынешнюю партийную «аристократию». Здесь же похоронена мать одного из величайших злодеев истории – Сталина.

Ее памятник выше других и очень выделяется.

А вот и другая могила – великого русского писателя Александра Грибоедова.

Мы заглянули с почтительным трепетом внутрь склепа, вход в который прикрывала узорная решетка. У небольшого памятника Грибоедову бронзовая фигура женщины с низко склоненной головой. Лица женщины не видно из-за ниспадающей траурной накидки, усиливающей печаль.

Бронзовое изваяние изображает Нину Чавчавадзе – жену поэта. На памятнике высечены ее слова:

«Слава о тебе будет вечно в памяти русской, но почему любовь моя пережила тебя».

Нина Чавчавадзе овдовела в 22 года. Великая любовь к мужу удесятерила боль потери. Замуж она больше не выводила и умерла совсем молодой.

Вольф Григорьевич все внимательно осматривал – тут он был педантичен, вникал в мельчайшие подробности, расспрашивал о том, чего не знал или не понимал. Казалось даже, что его интересуют самые пустяшные, ничего не значащие мелочи. А потом я стала понимать, что и в других случаях он так же вникал во все мелочи, в суть явлений и образов, недоступную другим.

Затем мы поднялись на вершину горы, где расположен был экзотической конструкции ресторан. Облюбовали для себя столик на открытой веранде, чтобы не терять из виду панораму вечернего города. А вид сверху на город был просто потрясающий, и мы молча и долго смотрели на вечерний Тбилиси с утеса, поросшего деревьями южных пород и увитого лозами дикого винограда.

Аида Михайловна заботливо разрезала Вольфу Григорьевичу кусочки мяса, размешивала сахар в его стакане с чаем. А он сидел беспомощный, безинициативный, расслабленный. Видно, что он изрядно, устал. Да ничего удивительного. Уже на его первом выступлении я заметила, что своим психологическим опытам он отдается всецело, исступленно, и уже ни на что другое у него не остается сил. На сцене он всегда в состоянии нервного напряжения, да не только сам нервничает, но и всех зрителей в зале заставляет быть в напряжении.

Переглянувшись с Аидой Михайловной, мы без объяснений поняли: ему нужен основательный отдых. Сделав несколько фотоснимков, мы вернулись в гостиницу. Оказалось, что мы жили на одном этаже, почти рядом. На второй этаж он поднялся с трудом.

Но почему с трудом? Возраст? Да ему ведь лишь где-то за пятьдесят лет. И на сцене во время выступлений он так энергично и быстро двигается. Порой, даже бегом. «Видимо, он просто устал», – так я тогда решила.

В оставшиеся дни нашего пребывания в Тбилиси все свободное время мы проводили вместе. Я не замечала, что когда-либо бывала им в тягость. Но пройдет еще много месяцев, пока мы станем настоящими друзьями.