Текст книги "Открытие Джи - Джи"
Автор книги: Татьяна Гнедина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Тяжелые цветы славы
Джи-Джи стоял на качающемся помосте под грузными венками цветов, перевитых медными лентами. Гирлянды угрожающе провисали…
Об этом он напишет позднее так:
«Во время поездки было много забавных происшествий. В одном городе нас встретили триумфальной аркой, а поперек дороги была протянута позолоченная лента. Под аркой, увитой цветами, был скрыт деревянный помост, на который я должен был взойти, чтобы произнести речь. Однако моя речь была весьма краткой, так как верхняя часть арки была составлена из тяжелых гирлянд, которые неминуемо грозили свалиться на мою голову. С точки зрения инженерного расчета, арка оставляла желать лучшего…»
Почти в каждом американском городе, куда приезжал Томсон, устраивались торжественные встречи и выражались восторги по поводу открытия электрической частицы материи. Всюду говорили о научном прогрессе. Речи на эту тему входили в моду. Говорили ученые, писатели, деловые люди. Открытие Томсона волновало своими неизведанными практическими возможностями. Первые «киты» американской электротехнической промышленности искали с ним встречи. Всюду его просили прочесть курс лекций. После спокойной Англии перед Томсоном оказалась бурная американская аудитория. Студентов интересовала новая область физики – электрический разряд в газах. Томсон был пионером этой новой науки и охотно высказывал свои предположения не только по поводу газового разряда, но и строения материи.
Перед началом лекции к нему подошел один из самых предприимчивых дельцов фирмы «Дженерал электрик».
– Не согласитесь ли вы, мистер Томсон, погостить в моем загородном доме? Я слышал, вы увлекаетесь садоводством. Я выращиваю редкие породы деревьев.
Джи-Джи согласился осмотреть ботанические достижения руководителя крупнейшей электротехнической фирмы.
Это были действительно редчайшие представители, калифорнийской растительности, хотя, к сожалению, из-; рядно объеденные жучком, свирепствовавшим в тот год. Сад американского дельца напоминал скорее плантацию: в нем было множество технических культур, засаженных на большой территории. Объезжая владения, предприниматель делился с кембриджским ученым своими техническими планами.
– Мы внедряем дуговую плавку алюминия, – говорил он. – Трудности возникают из-за того, что нам неизвестны законы дугового разряда. Нет еще специалистов в этой области.
Джи-Джи кивнул.
– Не согласитесь ли вы давать нам некоторую консультацию по этим вопросам?
В Англии дуговым разрядом занималась леди Айртон – единственная англичанка, оказавшаяся на переднем крае науки. Леди Айртон, именем которой был назван один из эффектов в дуговом разряде, терпеть не могла промышленников и всего, что связано с практическим применением науки. О том, чтобы рекомендовав эту леди в качестве консультанта американскому деловому человеку, не могло быть и речи. Но и сам Джи-Джи не собирался менять свои тонкие газоразрядные трубки на сосуды под повышенным давлением, которыми занималась бесстрашная леди Айртон.
– Мы пока еще изучаем дуговой разряд только лаборатории, – дипломатично сказал Томсон. – И очень далеки от практики. Все же я охотно взгляну на вашу плавку алюминия.
«Кит» мгновенно принял решение и повернул автомобиль. Доведя скорость до максимально допустимой – семьдесят километров в час, он повез Томсона на свой завод.
Зрелище гигантской заводской плавки ошеломило Томсона.
Он, проведший всю жизнь в комнатках Кавендишевской лаборатории, почувствовал себя таким маленьким и беспомощным перед огромными пластинами металла, охваченными слепящим пламенем, не похожим ни на один дуговой разряд, виденный им в «опасных» колбах леди Айртон. И все-таки это был все тот же дуговой разряд! Один из видов газового разряда, открытых в Кавендишевской лаборатории. И здесь явление подчинялось тем же законам прохождения ионов через газ.
Инженеры из фирмы, сдержанно переговариваясь, сопровождали Томсона. Владелец предприятия ожидал его в правлении завода.
– У меня к вам предложение. – «Кит» внимательно посмотрел на Томсона. – Электротехническая промышленность только зарождается, – продолжал он. – Может быть, она станет когда-нибудь «электронной технологией». Мы умеем смотреть далеко вперед. Ваше имя сегодня означает для нас деньги завтра. Соглашайтесь стать членом нашего правления. Мы продадим вам акции фирмы «Дженерал электрик».
– Я подумаю, – сухо ответил Томсон.
«Кит» понял. Англичанин «застегнулся на все пуговицы». Американская откровенность ему неприятна.
Джи-Джи продолжал свое путешествие по Америке. Его снова встречали тяжелыми гирляндами цветов.
Вручали почетные медали. Присваивали ученые титулы. Принимали в члены научных клубов.
Прочитанные им лекции были изданы тремя книгами: «Электрический разряд в газах», «Электричество и материя», «Электрон в химии». Термин «электрон» все более вытеснял «корпускулу».
В книге «Электричество и материя» Томсон вернулся к своей юношеской идее об изменяемости массы движущегося электрического заряда. Он еще не знал об идеях Эйнштейна. Будущий создатель теории относительности тогда учился в университете, и его предположение о переменной массе движущегося тела никому не было известно. К утверждениям Джи-Джи относились почтительно, хотя и с некоторой опаской. Лорд Рэлей писал в предисловии к его книге, что самые блестящие достижения Томсона относятся к физике газового разряда. О его теоретических предположениях, касающихся структуры атома и изменяющейся массы движущегося заряженного тела, он благоразумно умалчивал.
Чтение лекций в американских университетах стало для Томсона подготовкой к изданию его книг. Он с удивлением заметил, как легко сложились его лекции в три толстые, фундаментальные книги. И торопился обратно в Англию, чтобы засесть за рукописи.
Однако перед самым отъездом его ожидало курьезное происшествие. Ему сообщили, что в Америку прибыла… Евзапия Палладино.
Евзапия Палладино
Имя итальянской крестьянки Евзапии Палладино пользовалось мировой известностью. Тайна, окружавшая эту женщину, тщательно скрывалась целым штатом ее свиты. Евзапия Палладино была спиритическим медиумом, иными словами – умела с помощью «потусторонних» сил совершать действия, недоступные обычным людям.
На сеансах Евзапии музыкальные инструменты играли без прикосновения человеческой руки, занавес двигался сам собой, предметы летали через комнату, а таинственная материя, с помощью которой Евзапия производила все эти чудеса, излучала загадочное сияние. Как тут было не изумиться!
В чудеса Палладино верили и добросовестные ученые, и нервные дамы, и ловкие мошенники. Речь шла о «беспроволочной передаче духовной энергии», о «лучах смерти», о беседах с духами и о новом состоянии «биологической материи» – «эктоплазме».
Томсон присутствовал на двух сеансах Евзапии. «…На первом из них, который начался в шесть часов вечера, присутствовали: лорд Рэлей, профессор Рише, Майер, Ричард Ходсон, миссис Сайдвик, миссис Верраль и я. Мы уселись за длинный стол. Евзапия сидела на конце стола, лорд Рэлей – справа от нее, а я слева. Миссис Верраль забралась под стол и держала Евзапию за ноги. Неподалеку от нас стоял маленький столик, где лежала дыня, которую согласно программе Евзапия должна была перенести с помощью «эктоплазмы» с одного стола на другой.
Окна были закрыты тяжелым бархатным занавесом, и, когда выключили свет, стало совершенно темно. Мы должны были образовать замкнутую цепь, взявшись за руки, и сидели довольно долго без каких-либо происшествий. Вдруг Майер, ученый-спирит, сопровождавший Евзапию, неожиданно вскочил и заявил, что кто-то толкнул его в бок. Наша цепь разомкнулась, и прошло не менее минуты, прежде чем мы снова ее восстановили, взявшись за руки. Так мы сидели еще некоторое время, как вдруг миссис Верраль под столом вскрикнула: – Она отдернула ногу!
А потом:
– Ах, дыня упала мне на голову!
Нетрудно сообразить, что произошло в действительности.
В ту минуту, когда наша цепь разомкнулась, у Евзапии освободились руки, она взяла со столика дыню и положила к себе на колени, рассчитывая потом перенести ее на большой стол. Но, для того чтобы с колен переложить дыню на стол, ей пришлось отодвинуть назад ногу. И тут-то вмешалась миссис Верраль, которая держала ее под столом за ноги. В результате дыня соскользнула ей на голову…»
Однако Евзапия объявила, что может показать свою чудодейственную силу и на других предметах.
Второе «чудо» состояло в том, что тяжелый бархатный занавес, находившийся в нескольких метрах от стула, на котором сидела Евзапия, неожиданно вздувался, как парус. Это объяснялось облаком таинственной «эктоплазмы», которую направляла туда Евзапия. Кто-то даже видел свечение этой новой формы «материи».
Томсон попросил у Майера разрешения протянуть в комнате перед сеансом веревки, перекинутые через блоки так, чтобы пространство между стулом Евзапии и занавесом можно было контролировать. Ученый-спирит с большой неохотой уступил просьбе Томсона. Но, когда Евзапия явилась, разразился скандал: она приказала немедленно сорвать все веревки, и Джи-Джи так и не удалось узнать, каким образом надувается оконная занавеска.
За разоблачение Евзапии Палладино взялся один из самых веселых ученых – американец Роберт Вуд, которого называли Томом Сойером в науке.
В отличие от Джи-Джи, пытавшегося обмотать комнату веревками, переброшенными через блоки, Вуд установил на полу деревянную решетку из тонких вертикальных дощечек наподобие венецианских оконных жалюзи, окрашенных в черный цвет. В угол комнаты он положил маленький клин и, подняв его на 5–6 миллиметров, установил электрическую лампочку так, чтобы пол был слабо освещен снизу. Благодаря этому он мог наблюдать через дыру в потолке за тем, что происходило на фоне освещенного пола. Евзапия же этого видеть не могла, потому что в комнате было совершенно темно, а черные дощечки ловко скрывали источник света.
С помощью этого способа наблюдения Буду удалось убедиться в том, что в руках у Палладино был какой-то треугольный предмет, тень которого двигалась между ней и якобы «играющим самостоятельно» тамбурином. Это разоблачало трюк медиума, утверждавшего, что тамбурином «играют потусторонние силы», но не давало полного представления о предмете, которым она орудовала.
Тогда физики установили перед сеансом за стеной рентгеновскую установку, с помощью которой надеялись «просмотреть» всю комнату в темноте. Все ожидали начала сеанса. Джи-Джи прибыл вовремя и был проведен за кулисы.
Однако, когда Евзапия под рукоплескания публики вошла в «экспериментальный зал», она заметила следы технических приготовлений. Подозвав к себе своих «верных спиритов» из группы сопровождавших ее мошенников, она заявила, что плохо себя чувствует, и сеанс отменяется.
Легкий шум разочарования послышался из комнаты, где находилась рентгеновская установка. Физики осторожно выходили из своего укрытия. «Звезда спиритизма» уже уехала.
По возвращении в Англию над Томсоном опять нависли «тяжелые цветы славы». В 1906 году он получил высшую награду: ему была вручена Нобелевская премия «За теоретические и экспериментальные исследования прохождения электричества через газы». На основании статьи девятой устава о Нобелевской премии Томсон должен был сделать в Стокгольме публичный доклад на тему премированной работы.
Церемония вручения золотой Нобелевской медали шведским королем требовала множества условностей. Перед королем необходимо было предстать с супругой. Разумеется, он – во фраке, она – в вечернем туалете. Непременно надо представиться и старой кронпринцессе, принимающей высоких гостей в особой маленькой комнате. Розе-Элизабет Томсон следовало познакомиться также с первой и второй придворными дамами. Все происходило как в хорошо отрепетированной сказке. Эммануэль Нобель, племянник изобретателя динамита, оказался приятным молодым человеком, не лишенным остроумия. Побывав в России, он привез королю Швеции в подарок от царя огромный глиняный горшок с черной икрой. «Все, что мы могли бы послать ему в виде ответного подарка, – заметил Эммануэль Нобель, – это ящик с динамитом. Но вряд ли царю это было бы приятно».
Томсон выдержал все положенные на его долю испытания и вернулся в Англию.
Ему предложили стать членом еще нескольких клубов. Он охотно участвовал в светской жизни.
В спорах с любителями спорта он часто горячился и утверждал, например, что во время американских футбольных матчей, которые проходят вяло, он не «жаждет крови», в то время как в Кембридже он готов броситься через канат.
Любил он и весельную регату. Однажды у него в гостях оказался приехавший из Австралии ученый, который расхваливал их состязания на реке.
– У нас очень удобно наблюдать за ходом гонок: по берегу реки движется поезд с такой же скоростью, с какой происходят гонки. И пассажиры прямо из окон могут наблюдать за состязаниями.
– Так медленно ездят ваши поезда? – ядовито спросил Джи-Джи.
– Нет, так быстро ходят наши ялики, – ответил находчивый австралиец.
Джи-Джи был всегда щедро доброжелателен к коллегам. Лекции, советы, консультации занимали у него не меньше времени, чем научные исследования. (В конце своей жизни он перечислил более пятидесяти имен ученых, возглавивших крупнейшие научные центры в разных уголках земного шара, – это все были его ученики.)
Раз в году собирались его бывшие ученики на традиционный обед двадцать пятого декабря в честь открытия электрона. На одном из таких обедов оказался приехавший из Советского Союза физик А. Ф. Иоффе. Его несказанно изумило все происходящее:
«На обеде присутствовало тридцать – тридцать пять человек. Сидели за П-образным столом, причем председательствовал один из молодых физиков… После кофе начали обносить портвейном, и начались тосты. Первый за короля, потом второй за Кавендишевскую лабораторию… Тосты были по возможности комического характера. Эти англичане очень любят шутить и острить. Между тостами пели песни. Вообще за столом можно было проделывать все, что угодно: пищать, кричать и т. д. Вся эта картина имеет довольно-таки дикий вид, хотя и очень своеобразный. После тостов все встали на стулья, взялись крест-накрест за руки и пели песни, в которой вспоминали всех друзей… Очень забавно было видеть таких мировых светил, как Дж. Дж. Томсон и Резерфорд, стоящих на стульях и поющих во всю глотку…»
…Но сейчас еще идет 1912 год. Зарождаются новые теории, которые станут началом революции физики двадцатого века.
В науке Джи-Джи был «однолюбом». Он считает самой интересной областью науки – физику газового разряда, где он сначала открыл отрицательные «корпускулы», а теперь собирается приступить к изучению положительно заряженных ионов – «положительных лучей».
Джордж, работающий с отцом над его книгами, осторожно замечает, не становится ли Джи-Джи «любителем» только собственных идей? Знает ли он о рождении теории относительности? Статья молодого Альберта Эйнштейна, напечатанная в немецком журнале «Аннален дер физик», наделала много шума. Знает ли Джи-Джи об этой статье? Томсон легко отговаривается: не читал, так как не знает иностранных языков. А не знает он-де их потому, что… лишен музыкального слуха.
Френсис Астон, заглянувший в кабинет к Томсону, слышит предыдущий разговор о теории относительности и об иностранном языке, об отсутствии музыкального слуха. Сам Френсис завсегдатай кембриджских концертов, музыкальный критик и, конечно, физик.
Войдя в кабинет шефа, он переглядывается с Джорджем. Хитрый Джи-Джи охотно пошел бы сегодня с ними на концерт Моцарта, но ведь он только что жаловался на отсутствие музыкального слуха. Конечно, он скажет, что отправится играть в гольф.
– Кажется, у Эйнштейна какие-то неприятности в Германии? – спрашивает Томсон. – Я слышал, что тот самый Филип Ленард, который сутяжничал с Рентгеном из-за открытия икс-лучей, теперь чем-то недоволен в теории относительности?
– Ты бы прочел внимательно работы Эйнштейна, – с упреком говорит Джордж. – Ведь и ты в свое время писал об изменяемости массы.
– Я допускал только изменение массы заряженного шара, движущегося в электрическом поле, – сухо говорит Томсон. – А теория Эйнштейна совершенно новая философия физики. Я к ней непричастен.
Астон и Джордж с улыбкой переглядываются. Старик явно прочел статью Эйнштейна.
– Может быть, это и великая теория, – раздраженно продолжает Томсон, – но я ее не понимаю. Что касается Ленарда, – добавляет он неожиданно, – то он наихудшая разновидность завистника в науке. К тому же он пользуется запрещенными приемами: выбивает ученого из науки, объявляя его политически неблагонадежным. Кстати, ты видел, Джордж, как в американском футболе выбивают мяч у игроков? Это тоже запрещенный прием.
Профессор набрасывает на листе бумаги ход игры на гарвардском футбольном стадионе. Номера игроков двигаются к жирной точке в сложной комбинации, но вот стрелки сгущаются: идет драка из-за мяча.
– Целая толпа наваливается на одного человека. Вместо этого по правилам английского футбола должно происходить следующее. – Томсон тут же набрасывает рядом схему изящного розыгрыша мяча. – Но главное, мальчики, – обращается он к молодым людям, – надо всегда бить по мячу самому. А ты, Джордж, так и не научился играть – всегда только подавал мячи.
Джордж пожимает плечами. Астон иронично улыбается. Дался старику этот футбол и гольф в придачу. Вечные признаки кембриджского джентльмена. Но все меняется. Наступают новые времена. Жизнь становится сложнее, а занятия наукой – будничнее. Открытия будут делаться деловито и скромно – без торжественных спектаклей. К счастью, Джордж Томсон это понимает.
– Джордж, ты пойдешь со мной на концерт сонат Моцарта? – спрашивает Астон.
– Конечно, он пойдет, – говорит Джи-Джи. – Хотя я предпочел бы видеть вас обоих на весельной регате. Сегодня соревнование между Кембриджем и Оксфордом.
– На концерте будут оба Брэгга: отец и сын. Кажется, они получили новые результаты по рассеянию рентгеновых лучей в кристаллах.
– А это уже по твоей части, Джордж. Хотя мы сходимся во взглядах со старшим Брэггом, а ты с младшим.
– Неизвестно, – загадочно заметил Джордж. Джи-Джи остро на него взглянул.
– Передай от меня поклон Брэггу-старшему, – сказал Томсон. – Астон, завтра с утра мы займемся нашими «положительными лучами».
…Итак, шел 1912 год. Глубокие течения подтачивали физику. Ее классические законы еще незыблемо стоят, и на их фасадах написано «верую», но источники новых идей бурлили уже под самыми фундаментами, угрожая разрушить стройное здание науки. Теория относительности. Квантовая теория Планка. Экспериментальные исследования Резерфорда. Планетарное строение атома в теории Бора. Наступление на внутриатомные процессы. Радиоактивный распад элементов.
Но прежде чем изменились судьбы науки, изменилась судьба всего человечества: надвинулась первая мировая война. И всякий вступивший в нее стал измерять свою жизнь тем, что у него было до войны, и тем, что осталось после нее…
Часть третья ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
Пустой Кембридж
«…в армию были взяты 16 тысяч воспитанников Кембриджа, 2652 были убиты на фронте, 3460 – ранены, 497 – пропали без вести и погибли в плену. Кембридж опустел…
(Из воспоминаний Дж. Дж. Томсона.)
На площадке перед Тринити-колледжем группа разношерстно одетых рисерч-стьюдентов с ружьями упражнялась в военных приемах по команде инструктора в роговых очках. Докторанты были одеты в толстые твидовые куртки, альпинистские ботинки, подбитые гвоздями, и имели вид охотников, собравшихся стрелять куропаток. Джордж, стоявший в третьем ряду, смотрел в затылок племянника министра иностранных дел, явившегося на военные занятия в элегантном френче полувоенного покроя. Форму еще не выдали, но будущий дипломат уже демонстрировал свою причастность к военной подготовке.
Почтенный химик, мобилизованный для обучения рисерч-стьюдентов, явно не компетентен в муштре. И толпа, собравшаяся на углу кембриджской улочки, живо обсуждает его ошибки. Она насмешливо наблюдает, как «ученые' светила» готовятся бить германцев. Война уже идет, но дела, говорят, не блестящи. И вот теперь наконец пойдут в ход кембриджские джентльмены. Мистер Томсон в надвинутой на лоб шляпе стоит рядом с местным зеленщиком.
– Правей, правей поворачивай! – с издевкой кричит тот, но чувствует на себе пристальный взгляд Томсона и умолкает.
Понемногу толпа рассеивается.
Но обучение докторантов на пустынной площади продолжается. Государство делает из ученых солдат и полевых офицеров. От оставшихся в Кембридже ученых требуют мобилизации знаний для военной техники. За этим следят сто двадцать пять офицеров, приквар-тированных к лаборатории. Сейчас один из них подходит к Джи-Джи.
– Мистер Томсон, я вас разыскиваю с самого утра. Не предполагал, что вы окажетесь здесь. Впрочем, среди мобилизованных, кажется, и ваш сын?
Томсон оборачивается.
– Вы мало изменились, Томсон, – продолжает офицер. – Хотя мы не встречались с тех самых пор, когда нам обоим пришлось быть свидетелями печального зрелища катастрофы первой британской субмарины.
Господи, да это же Дабл! Джи-Джи вспомнил морковку, брошенную мальчишкой вслед подводной лодке, и угрозы Дабла, когда он, Томсон, говорил о безответственности военных, производящих эксперименты с человеческими жизнями.
Дабл, не дожидаясь ответа, резко говорит:
– Надеюсь, вы вполне серьезно понимаете, что вопросы, которые мы с вами будем решать в дальнейшем, потребуют ответственности с вашей стороны?
– Меня предупредил адмирал Фишер, – сухо отвечает Томсон, – что я введен в число экспертов Комитета по военным изобретениям.
Дабл зеленеет. Он не знал о назначении Томсона. Значит, прославленный сэр Джозеф не будет в его подчинении. Пожалуй, наоборот: мистер Дабл может оказаться на более низкой ступеньке, чем эксперт при самом лорде Фишере…
Дабл учтиво осклабился и посмотрел в сторону упражняющихся рисерч-стьюдентов.
– Ваш сын, конечно, тот бравый джентльмен в сером френче! Как жаль, что им еще не выдали форму.
Джи-Джи буркнул, не поворачивая головы:! – Этот джентльмен не нуждается в военной форме. Он родственник министра иностранных дел и будет оставлен в Лондоне.
Наконец-то Дабл почувствовал единственную возможность злорадного превосходства над своим бывшим школьным товарищем: ведь Джордж Томсон, безусловно, будет отправлен на фронт.
– Я бы мог содействовать прикреплению вашего сына к лаборатории, – проговорил он. – Но, к сожалению, этому мешают некоторые обстоятельства…
Томсон молча смотрел на него.
– Дело в том, – продолжал Дабл, – что поступили письма, сообщающие о подозрительной деятельности некоторых ваших сотрудников, сэр Джозеф.
Теперь Дабл получил вознаграждение сполна, увидев глубокое беспокойство на лице профессора.
– Речь идет о лицах немецкого происхождения, мистер Томсон, работающих у вас в лаборатории. К нам поступили письма жителей Кембриджа, наблюдавших таинственные вспышки в окнах лаборатории господина Ганса…
Томсон побледнел.
– Разумеется, мистер Томсон, – продолжал Дабл, – мы не можем оставить без внимания световую сигнализацию немецким дирижаблям.
…Немецкий дирижабль – «цеппелин» был самой страшной угрозой для мирных жителей в первые месяцы войны. Бомбардировка Лондона германскими дирижаблями превзошла все ожидания немецкого командования. Появление человеческих жертв, внезапное разрушение домов создало такую панику, что оставило неизгладимое воспоминание в памяти всех очевидцев.
– Сигнализация «цеппелинам»? – повторил побледневший Томсон. – Этого не может быть!
Дабл вынул из кармана газету, в которой было напечатано письмо кембриджского жителя, наблюдавшего систематические вспышки в окне немецкого профессора.
«…Наступили тревожные времена, – писал Томсон своему другу после этого разговора. – В местных газетах появились статьи о профессорах немецкого происхождения, живущих на холме у Шелфорда. Джоан говорит о том, как было бы ужасно, если бы арестовали дядю Ганса. Но при этом ей, по-видимому, все еще кажется, что это веселая шутка…»
А через некоторое время еще одно письмо:
«Пронесся слух о таинственных свечениях. И это так взбудоражило местные власти, что они потребовали королевской резолюции для принятия решительных мер. Однако результаты расследования показали, что эти таинственные вспышки, которые то появлялись, то исчезали, были связаны с исследованиями почтенного немецкого профессора, которому приходилось то включать, то выключать свет».
Фамилию немецкого коллеги Томсон не называл даже в письмах к близким друзьям.
Между тем работа в Комитете адмирала Фишера шла полным ходом. Томсону ежедневно приходилось просматривать кучу писем от изобретателей со всех концов страны. Угрожая научным экспертам обвинением в антипатриотизме, изобретатели предлагали бесчисленные проекты борьбы с «цеппелинами», а также новые, фантастические виды оружия.
Достаточно перелистать письма покладистого Джи-Джи, чтобы увидеть, в какую бездну глупости вовлекла и его так называемая «военная деятельность».
Джи-Джи не любил жаловаться, но даже его мягкого юмора иной раз не хватало на утомительную и притупляющую работу. И, читая кипы полуграмотных, самонадеянных посланий, требующих денежного вознаграждения, он, возможно, вспоминал, как еще в детстве столкнулся с обывательской тупостью в отношении к науке, когда юный Дабл, рассматривавший под микроскопом волос, пытался обнаружить на нем божий номер, проставленный самим господом богом. А теперь, когда ученые выполняли указания «даблов, одетых в мундиры», наука разваливалась. И Джи-Джи с горечью это чувствовал:
«…Я только что написал письмо человеку, занимающемуся вечным двигателем оборонного значения, и поденщице, которая много страдала от дурных запахов при уборке помещений и поэтому считала, что именно зловоние может быть использовано как средство борьбы с немцами…»
«…Я предлагаю, – писал какой-то изобретатель, – использовать водоплавающих птиц бакланов для подрыва германских военных заводов Круппа. Как известно, эти птицы охотно клюют известку. К тому же они поддаются дрессировке, их можно научить выклевывать известь, цементирующую кирпичи в фабричных трубах. Разумеется, трубы развалятся. Мой план состоит в том, чтобы секретный агент выпустил стаю таких дрессированных бакланов вблизи германских заводов Круппа и разрушил таким образом все главное военное производство нашего противника.
Стоимость осуществления проекта – семь миллионов фунтов стерлингов…»
«…Я предлагаю построить кормушки для чаек в виде перископов субмарин. У чаек быстро вырабатывается условный рефлекс, и настоящие перископы тоже станут привлекать их внимание. Таким образом, чайки помогут нам обнаружить вражеские подводные лодки…»
«…Я предлагаю…»
…А в это время Кавендишевская лаборатория занималась изготовлением насосов по военным заказам. С фронтов приходили трагические известия: талантливые воспитанники Томсона погибали в окопах мировой войны. Находился на передовой и его сын Джордж. Отец писал ему часто, как никому в жизни, – ведь он был всегда неаккуратен в переписке.
В это же самое время Эрнст Резерфорд растрачивал свои силы на конструирование звукового локатора для борьбы с немецкими подводными лодками. И не знал, что его лучший друг по Кавендишу, Поль Ланжевен, тот самый, который пел «Марсельезу» на пирушке, занят тем же самым изобретением. Оба ученых независимо друг от друга, конструировали один и тот же детектор субмарин. И оба военных ведомства, английское и французское, потребовали от Резерфорда и Ланжевена, чтобы каждый запатентовал «свой» детектор.
Наука была раздроблена. Переписка распалась. Подозрительность, вражда, национализм проникали и в научные круги. Лишь немногим удалось перешагнуть через это. Томсон и Резерфорд были в числе ученых, сохранявших верность «республике науки». Они были совершенно согласны с Эйнштейном, который называл военный психоз и дикий национализм неандертальством.
