Текст книги "Открытие Джи - Джи"
Автор книги: Татьяна Гнедина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Золотые волосы на картине Боттичелли
Наутро была пасмурная погода, и барометр в гостиной миссис Кемп двигался к угрожающим переменам. «Регаты не будет», – заметил Томсон, увидев мрачное предзнаменование прибора. Закончив завтрак, состоявший из жилистой говядины и стакана слабого кофе, он решил немного пройтись. А в два часа лекция, и должен прийти Шерль, который уже выступает в качестве демонстратора. Студенты любят его и встречают громадную фигуру восторженным гулом. Все знают, что он кембриджский чемпион велосипедного спорта.
Демонстрационные опыты Томсона привлекают к себе внимание мировой публики. Они остроумны и очень наглядны. А сегодня, когда открыт доступ всем желающим, передние ряды будут наверняка заняты растрепанными девицами из учебного заведения мисс Бернар, возглавляющей движение за равноправие. Пожалуй, для них надо извлечь из шкафов самые эффектные приборы.
Выйдя из дома, Томсон увидел одну из таких девиц, с угрюмым видом раздававшую прохожим брошюры с требованием женского равноправия. Кембриджские ученые школяры в мантиях брали брошюры и насмешливо поглядывали на невзрачную распространительницу. Джи-Джи стало жаль девушку, и он, перейдя улицу, учтиво попросил у нее дюжину книжек. Порозовев от радости, бедняжка подала ему кипу брошюр и показалась не такой дурнушкой. По-видимому, ее портил несуразный костюм и выражение озабоченности.
– Я читала ваши статьи, мистер Томсон, – робко сказала она. – Особено интересно исследование электрически заряженных водяных капель.
– Чем интересно?
– Тем, что электрический заряд удлиняет жизнь капли.
– Жизнь капли? Как удивительно вы сказали. Право, я никогда не думал, что у капли может быть жизнь.
– Но ведь электрически заряженная капля существует дольше, чем незаряженная?
– Совершенно верно.
– Значит, у нее есть своя жизнь.
– Вы – философ, юная леди. Но не буду вам мешать.
– Спасибо, мистер Томсон.
Перед дверью аудитории Джи-Джи остановился, и ему очень захотелось, чтобы на сегодняшней лекции оказалась не случайная студентка из колледжа мисс Бернар, а Роза-Элизабет Пэйджет…
Она сидела в четвертом ряду справа. Он увидел ее сразу, когда поднялся на кафедру. Он разглядел тонкое шерстяное платье в мелкую клеточку, черную бархатную шляпку, чуть надвинутую на лоб. Длинные ресницы были опущены. Интересно, о чем она думает? Он стирал влажной тряпкой формулы с доски. Блестящая поверхность доски отсвечивала, и кто-то попросил занавесить окно. Томсон повернулся к аудитории.
– Сегодняшняя лекция будет посвящена жизни капли, – сказал он.
Пронесся легкий шорох по рядам.
– Да, да. Эта тема относится и к физике жидкостей, и к электростатике, и, быть может, к физике электрического разряда в газах, о которой мы еще ничего не знаем. Итак, что оказывает влияние на самостоятельное существование капельки тумана?..
После лекции Роза-Элизабет подошла к ТоМсону.
– Мистер Томсон, сегодняшняя лекция восхитительна, пожалуй, в аудитории еще никогда не было столько слушателей.
– По-видимому, это объясняется тем, что из-за плохой погоды отменили весельную регату, – улыбнулся Томсон, – и всем любителям спорта пришлось как-то занять свое время.
Роза-Элизабет засмеялась. Она держала сумочку, из которой выглядывал конспект лекций, вложенный в книгу о живописи.
– Вы еще не были на выставке итальянских художников, мистер Томсон?
– К сожалению, я так далек от искусства.
– Напротив, вы к нему очень близки. Это видно из сегодняшней лекции.
– А может ли искусство помочь сделать открытие? – улыбнулся Томсон.
– Только искусство – не может.
Роза-Элизабет покраснела. Смутился и Джи-Джи. Почему-то они оба подумали о том, что «только искусству», наверное, не хватает любви…
– Мне бы хотелось посмотреть на картину, копия которой всегда висела у нас дома, – сказал Джи-Джи.
– Какую?
– Женщина с тусклыми светлыми волосами выходит из створок раковины на морской берег.
«Венера» Боттичелли, – подсказала с улыбкой Роза-Элизабет.
– Толстая молодая женщина с тупым лицом, – заметил Томсон.
Роза-Элизабет расхохоталась.
– Вы непременно должны взглянуть на нее, мистер Томсон.
– А вы не согласитесь поехать со мной на эту выставку? Завтра? С лондонским поездом?
– С удовольствием. Меня приглашала к себе тетушка. Она живет недалеко от картинной галереи.
Томсон радостно кивнул.
– Я надеюсь завтра вас увидеть, если вы не передумаете.
– Я не передумаю…
Мимо прошел, чуть прихрамывая, Эбенизер Эверетт.
– Сэр Джозеф, вас просит к себе лорд Рэлей.
– Эбенизер, старина, сколько раз я просил не называть меня сэром Джозефом.
– Хорошо, сэр Джозеф. Они засмеялись.
Беседа с Рэлеем была сравнительно короткой. Лорд Рэлей начал с неожиданного предложения отдать его последнюю экспериментальную работу Шерлю. При этом Рэлей смотрел на обиженное лицо Джи-Джи улыбаясь.
– Вы создали великолепный метод, Томсон, но вам не хватает лабораторной аккуратности. Не сердитесь. Ваш эксперимент Шерль отлично доведет до конца без вас.
Наступила пауза.
– Мне кажется, дорогой Томсон, что вам пора собирать воедино все ваши фундаментальные исследования и искать для них достойную точку приложения. Теперь у вас будут для этого широкие возможности.
Он задумчиво посмотрел на Томсона, откинувшись на спинку кресла.
– Я уезжаю надолго к себе в Терлинг, – наконец сказал Рэлей, – Кавендишевская лаборатория остается вам.
Томсон, пораженный, не отвечал. Сказать: «Мне только двадцать семь лет – и я не ожидал этой чести»? Или: «Смогу ли я справиться с наследием Максвелла и Рэлея?» Да, но почему я должен отступать?
Рэлей, как бы угадывая его мысли, задумчиво кивнул.
– Я понимаю, победить сомнения трудно. Но наш выбор сделан не случайно: Кавендишевской лаборатории необходим фундаментальный ученый. Вы именно тот человек, который даст ей нужное направление. А о будущих открытиях не говорят, не правда ли?
Он встал и молча протянул Томсону руку.
Через полгода, в день своего двадцативосьмилетия, Джи-Джи был назначен директором Кавендишевской лаборатории.
…На следующее утро Томсон отправился на кембриджский вокзал к отходу лондонского поезда. Он имел франтоватый вид: широкий весенний галстук, отогнутые уголки накрахмаленной рубашки, красивый вязаный жилет и спортивный пиджак. В руках зонт-трость. Сейчас это модно. А ведь история зонта претерпела много изменений. Томсон оказался современником тех кембриджских новшеств, когда отсутствие зонта считалось верхом неприличия, мало того – зонт ни в коем случае нельзя было волочить по земле, его следовало бережно нести перед собой, не касаясь пола. Никто и не предполагал тогда, что придет время, когда зонт превратится в трость, и признаком элегантности станет небрежное покалывание его кончиком по земле.
Но все переживания с зонтом не стоили и десятой доли того, что надо было знать о своем гардеробе. Костюмы светского кембриджца требовали таких денег, что скромному бакалавру без поддержки семьи приходилось неустанно отрабатывать их за счет частных уроков, а подчас – шить в долг. Впрочем, и здесь существовала занятная традиция.
Случилось, например, так, что один из выпускников Кембриджа уехал, получив назначение и не расплатившись с портным. Вернувшись через четыре года, он пожелал отдать долг. Но портной, к величайшему его изумлению, отказался.
– Сэр, у нас издавна существует обычай: если заказчик в течение трех лет не расплачивается с нами, то мы распределяем его долг по счетам остальных клиентов.
Добропорядочность воспитывалась на каждой ступеньке прохождения кембриджцем через университет.
Жизнь в Кембридже была регламентирована и строго подчинена традициям. Размеренные разговоры о науке. Обстоятельное обсуждение преподавателями своих студентов и спортивных матчей – все это напоминало игру заведенных кукол-марионеток: «милейший Ватт», гуляющий с Джи-Джи по намеченным маршрутам; «милейший Монро», известный классицист, обожающий весельную регату, и многие другие прекрасные, добропорядочные ископаемые…
Итак, Томсон захватил с собой зонт. Мисс Пэйджет уже стояла на перроне кембриджской станции, а маленький паровоз с высокой трубой пыхтел у платформы. Неторопливо прогуливались дамы в длинных платьях и мужчины в котелках. Во втором классе поезда было свободно. Они заняли места, и белый паровозный дым, рассеиваясь во влажном воздухе, все быстрее разрывался за окном на мелкие облачка, перемешиваясь с подступающим из Лондона темным, густым туманом. Под стук колес Томсон слушал веселую болтовню Розы-Элизабет и радовался, что может смотреть на нее, не выдумывая для этого сложных предлогов. Сняв шляпу, она оживленно рассказывала об игре в хоккей и чертила кончиком своего кружевного зонта ход вчерашней игры. Хоккей был дамской игрой. Девицы, одетые в длинные фланелевые юбки, короткие жакеты и ботинки из легкой кожи, подбитые замшей, чтобы не скользить, разыгрывали изящные комбинации с шайбой, пользуясь небольшими клюшками. Мисс Пэйджет неплохо играла в этот игрушечный хоккей.
– А вы слышали об автомобильном пробеге, который совершила француженка Камилла Гаст? – спросила она, покончив с хоккейными новостями.
Автомобиль был тогда сенсационной новинкой. Захватывающая, бешеная езда со скоростью сорок-пять-десят километров в час! Риск. Аварии. Подвиги первых женщин-автомобилисток.
Томсон читал в газетах об этой знаменитой французской спортсменке. После автомобильных гонок она занялась водным спортом. Ее моторная лодка «Камилла» участвовала в пробеге между Алжиром и Тулоном. Ночью на море началась буря, волны захлестнули лодку, и Камиллу Гаст спасла французская субмарина под названием «Кибер». Ее капитан сделал ловкий маневр, поставив свою подводную лодку борт о борт с тонущим катером Камиллы Гаст.
Вспомнив о неудачном испытании британской субмарины, Томсон рассказал ей об этом.
Роза-Элизабет молча смотрела в окно.
– Я надеюсь, – сказала она некоторое время спустя, – что вы будете заниматься только чистой наукой…
Маленький паровоз, весело пыхтя, доставил их к Лондонскому вокзалу. Начинался летний безоблачный день, похожий на праздник, после нескольких недель туманов и дождей.
Они подошли к мраморной лестнице, ведущей в зал музея. Поднявшись на несколько ступеней, Джи-Джи остановился. Напротив входа висела картина, на которой скрещивались солнечные лучи, падающие из окна. Женщина выходила из створок раковины на морской берег. У нее было розоватое лицо с зелеными искристыми глазами. Она смотрела на Томсона лукаво, чуть улыбаясь. С ног до головы она была закутана в струящийся поток своих золотых волос. Он сверкал в ярком солнечном свете.
Томсон опустил глаза, но потом быстро взглянул на свою спутницу.
– Я был глуп, мисс Пэйджет, – пробормотал он.
– Нет. Просто вы ее еще не видели. У вас дома висела обыкновенная картинка из журнала.
Потом они тихо бродили мимо картин итальянских художников.
Девушка умолкла, она забыла о светской болтовне, в темных глубоких глазах светилось сосредоточенное, вдохновенное внимание к искусству.
– Вы устали, – сказал Томсон. – Побледнели, даже как будто осунулись…
– Посидим немного.
Они сели на плюшевую скамейку у выхода из галереи.
– Вы серьезно думаете, что искусство может помочь научному открытию?
– Я думаю, что в живописи, как и в науке, есть свои великие открытия, но их немного. «Венера» Боттичелли – одно из них. Мне кажется, – добавила Роза-Элизабет, – что настоящее открытие – это доказательство того, что – самое главное, а что – чепуха.
Джи-Джи кивнул.
– Я еще не говорил вам, что вы похожи на Алису в стране чудес? – сказал он вдруг.
– Нет.
– Вы забыли. Я говорил вам это в детстве, когда нашел вас на скамейке во время наводнения.
– Я не забыла. А только хотела услышать это снова…
Через некоторое время ассистент Джозефа Джона Томсона увидел на столе своего Шефа такую записку:
«Дорогая мисс Пэйджет, кажется, мне удалось найти для вас интересную тему, над которой вы могли бы успешно работать.
Если вы сможете прийти в лабораторию завтра после четырех, я объясню вам эту идею и покажу необходимые приборы.
Искренне ваш Дж. Дж. Томсон».
А в начале следующего года профессор Джозеф Джон Томсон, глава Кавендишевской лаборатории женился на мисс Розе-Элизабет Пэйджет. Свадьба состоялась 2 января 1890 года. Первый подарок, сделанный Джи-Джи своей невесте, представлял собой двухтомное сочинение Маскарта: «Электричество и магнетизм». Однако между страницами была вложена искусная копия, изображавшая женщину, выходящую из створок раковины на морской берег.
Свадьба Томсонов произошла в период расцвета светской жизни маленького ученого городка. Пикники, танцевальные вечера, выставки, театр поглощали деятельную энергию кембриджских дам.
Наряду с посещениями выставок стали устраивать «визиты в лабораторию». Миссис Томсон одна из первых превратила демонстрацию новых экспериментов в светский вечер, которым она, хозяйка дома, руководила, стоя у входа в лабораторию в вечернем туалете. Тонко улавливая значимость каждого нового исследования, ценимого Джи-Джи, она радостно приглашала гостей осмотреть интересную установку.
В лаборатории появились цветы. Впрочем, это произошло позднее, когда Кембридж стал «открытым городом» после 1895 года, окончательно изменившего его жизнь. В том «историческом году» была основана открытая аспирантура для так называемых «рисерч-стью-дентов» – соискателей-докторантов, которые после двух лет исследовательской работы имели право получить ученую степень. Эти молодые ученые появились в Кембридже с разных концов света: из Индии, из Новой Зеландии, Германии, Америки, Дании. Судьбы их были различны, но яркий талант неизменно сопутствовал Кавендишевским рыцарям Джи-Джи. Имена их становились известны мировой науке: Резерфорд, Ланжевен, Таунсенд, Вильсон, Ричардсон, Астон, Томсон-младший… Но в re девяностые годы, когда Роза-Элизабет ревниво следила за научными интересами своего мужа, главное свершалось там, где находился сам Джи-Джи…
Часть вторая БУРЯ И НАТИСК
В пансионе миссис Кемп появляется незнакомец
Был ранний утренний час. В Кембридже издавно повелось, что улицы и дома его в это время были пусты, потому что ученые и студенты отправлялись в свои лаборатории и на лекции. Посетитель, нажавший резную рукоятку звонка пансиона миссис Кемп, имел вид приезжего и мог распорядок этот не знать. Однако, когда появилась миссис Кемп, он спросил ее тоном скорее утвердительным, чем вопросительным:
– Мистера Томсона нет дома?
– Он здесь больше не живет, сэр.
– Как это понять?
– Он женился, сэр. Его квартира находится на Скруп-террас.
Между тем хозяйка разглядывала посетителя. На нем был солидный костюм, в руках саквояж из добротной кожи. Посетитель говорил с иностранным произношением, тяжеловесно и четко.
– Разрешите зайти на несколько минут? – Посетитель вынул жилетные часы, давая понять, что не задержится.
Они прошли в приемную пансиона.
– Я приехал из Америки, – медленно заговорил посетитель. – И собирался работать в Кавендишевской лаборатории, возглавлявшейся ранее лордом Рэлеем. – Он положил свою жилистую руку на подлокотник кресла. – А теперь я вынужден уехать, – повысил голос незнакомец, – потому что я не желаю работать под руководством мальчишки!
– Мальчишки, сэр?
– Разумеется. Мне сказали, что лорда Рэлея заменил некий Джи-Джи, которому всего двадцать восемь лет. Любопытно было бы повидать его…
Вдова почтенного кембриджского эконома была смущена. Все это выходило за рамки приличий. Но, с другой стороны, и у нее были свои причины обижаться на мистера Томсона. Он пренебрегал ее заботами, беспорядочно оставил вещи в своей комнате и уехал, не сообщив старой хозяйке день свадьбы. Она прочитала о свадьбе объявление в местной кембриджской газете и, конечно, направилась в церковь, но там ее оттеснили какие-то дерзкие студенты, и ей не удалось ничего как следует разглядеть.
– Да, ему было только двадцать восемь лет, сэр, когда он стал директором Кавендишевской лаборатории. Но молодость – это недостаток, который, увы, со временем проходит…
– Меня это не интересует, – прервал ее посетитель. – По крайней мере, могли бы вы мне указать на солидных научных друзей, которые бывали у него?
В глазах его мелькнул жаркий интерес.
– Они бывали не часто, сэр. В нашем пансионе полагается принимать гостей только по праздничным дням. Вот извольте видеть. – Она взяла с плюшевой скатерти аккуратную тетрадку. – Это книга расходов на праздничные обеды, подаваемые пансионерам в дни рождения: лимонный пудинг, пунш, жареная утка, домашнее желе. Так… «День рождения мистера Томсона 18 декабря 1884 года. Исполнилось двадцать восемь лет».
– С кем же он праздновал этот веселый день? – спросил джентльмен с мрачноватой усмешкой.
– Право, не могу перечислить. В книгу расходов я не записываю фамилии гостей.
Незнакомец хрустнул пальцами.
– Скажите, – произнес он, – не замечали ли вы, чтобы у мастера Томсона бывал маленький джентльмен с торчащими седыми усами? Он не наведывался к нему, приезжая из Лондона?
– Не помню, – задумчиво проговорила вдова.
– Может быть, сэр Крукс – так зовут джентльмена – писал мистеру Томсону из Лондонского Королевского общества? Сюда ведь, вероятно, часто приходили письма?
– До сих пор довольно редко, сэр, и я была этим очень довольна. За письма часто приходится доплачивать, а мелочь не всегда оказывается под рукой.
Иностранец медленно вынул из кармана портмоне и извлек из него серебряную монету.
– Пожалуйста, возьмите это на случай, если мне придется побеспокоить вас письмом.
Монета осталась на плюшевой скатерти.
– Значит, вы считаете, что не было ни писем, ни визитов сэра Вильяма Крукса?
Вдова отрицательно покачала головой.
Посетитель снова взглянул на часы и встал. У миссис Кемп мелькнула мысль, что он вовсе не похож на делового американца. Скорее на немца. И почему-то ей очень хотелось, чтобы он скорее ушел. Посетитель направился к выходу.
– Благодарю вас. Сожалею, что не застал мистера Томсона.
Он медленно открыл тяжелую дубовую дверь и неслышно спустился по лестнице.
Хозяйка задумчиво постояла перед узким окном, выходящим на кембриджскую улочку, и, когда темная фигура скрылась за углом, отцепила один из ключей от связки, висевшей у ее пояса, и направилась в комнату, которую занимал раньше Джозеф Джон Томсон. Там было темно и сыровато. На столе лежали засушенные цветы; собранные Томсоном лесные маргаритки, вереск, дрок; валялось несколько распечатанных писем; на одном из них была печать Лондонского Королевского общества:
«Сэр, вас интересуют исследования катодных лучей. Могу пока сообщить только то, что в электрическом поле отклонение катодных лучей мне получить не удалось. Я отклонял их лишь магнитом. И это известно из моих демонстрационных опытов. К сожалению, не могу ничего сказать о причине неудач с отклонением лучей в электрическом поле. Немецкие ученые полагают, что это доказательство того, что катодные лучи – волны эфира, а не электрически заряженные частицы. Не берусь пока спорить, признаться, у меня нет на это времени.
Искренне уважающий вас Вильям Крукс».
Вдова не была уверена в том, что подпись прочитана ею правильно. Росчерк был неразборчив, возможно, ей показалось, что он похож на имя лондонского Крукса, которым так интересовался иностранец…
В дверь снова позвонили, и она пошла отворять с некоторым опасением, что вернулся сердитый американец.
Перед ней стоял бледный, скромно одетый человек, в шляпе с порыжевшими полями.
– Что вам угодно, сэр?
Он протянул миссис Кемп записку, написанную четким бисерным почерком мистера Томсона.
– Пожалуйста, войдите в дом, мистер…
– Эбенизер Эверетт, – подсказал посетитель и прошел в дом. Он немного прихрамывал.
В гостиной он сел на стул подле стенных часов, взглянул на них мельком, хотел было что-то сказать, но промолчал.
В записке к миссис Кемп Томсон просил предоставить его бывшую комнату ассистенту Кавендишевской лаборатории мистеру Эверетту.
– Вам известны условия, мистер Эверетт?
– Да, сударыня.
– Вы знаете, что я не терплю шума?
По лицу посетителя мелькнула слабая улыбка.
– Я никогда не произвожу шума, кроме как в лаборатории. Там я бью много стекла.
– Сэр, я вас не понимаю.
– Я стеклодув и изготавливаю экспериментальные приборы.
Новый жилец встал.
– Вы позволите мне снять плащ? Я хотел бы посмотреть ваши часы – мне кажется, механизм засорился. Когда они били, я заметил неисправность.
– Вы можете починить мои старинные часы? Мистер Эверетт, разрешите, я приму у вас плащ.
Эверетт остался в куртке, на локтях которой были положены аккуратные заплаты в виде ромбов.
В руках у него мгновенно появилась крошечная отвертка и пинцет. Он бесшумно открыл резную дверцу футляра часов и весь погрузился в работу. Он работал самозабвенно, молчаливо и сурово. Казалось, даже терял дар речи и забывал об окружающих. Он сливался с механизмом, с движением шестеренок так же, как срастался в лаборатории с газовой горелкой, с вакуумной трубкой, с тончайшими золотыми лепестками электроскопа, с зелеными стеклянными изоляторами электростатической машины, с накаленной вольфрамовой спиралькой, которую надо было бережно впаять в прибор. Эверетт был волшебник. Стеклодув. Конструктор. Мужественный молчальник, не ронявший ни единого слова, пока эксперимент не становился предельно ясным.
Молчание Эверетта было лучшей опорой Джи-Джи и в отчаянные минуты сомнения, и в трудные дни головокружительного успеха, когда не хватало сил, чтобы полностью разобраться в значимости сделанного открытия.
Эверетт, поселившийся в скромной комнатке миссис Кемп, сделал для науки то, что нельзя оценить никакими статьями и премиями. Без него не была бы откачана первая вакуумная трубка в Кавендишевской лаборатории, позволившая увидеть отклонение загадочных катодных лучей в электрическом и магнитном полях. Без него не были бы восстановлены десятки треснувших и развалившихся стеклянных приборов. Без него нельзя было бы оценить степень погрешности экспериментов Джи-Джи. Он знал количество «утечки» в каждой трубке. Он честно отчитывался перед Джи-Джи за неточность прибора, за скверную смазку мотора, за плохое качество стекла. Но и он, Эверетт, знал об ошибках Джи-Джи все. А Томсон всегда принимал решение, лишь оценив старые ошибки.
Отличие великого ученого от ремесленника в науке, как и гениального музыканта от грамотного исполнителя, состоит в том, что они обладают «абсолютным слухом» и не могут «играть дальше», если чувствуют ошибку, фальшь. Поэтому они и вносят в науку или в искусство такие произведения, которые несравненно выше будничных свершений.
