Текст книги "Сердечная подруга"

Автор книги: Татьяна де Росне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Потом мое внимание привлек старинный фолиант в золоченом переплете «Анатомия сердца» доктора Эмиля Губе. Книга была издана в 1866 году, и в ней было множество удивительных иллюстраций. Я сходил за банным полотенцем, соорудил себе из него набедренную повязку и присел на диван полистать книгу.

Как выглядит сердце? Я никогда его не видел. На первых иллюстрациях были представлены правый желудочек и правое предсердие – моток вен и сухожилий, посредством сложных переплетений соединенных друг с другом. Кто бы мог подумать, что этот орган настолько совершенен!

Указательным пальцем я провел по шраму у себя на груди. Там, под кожей, теперь билось чье-то чужое сердце. Сердце, зачатое другими родителями, не моими… Сердце человека, о ком мне мучительно хотелось узнать как можно больше.

Я вернул книги на полку, принял душ, оделся. Телефон зазвонил, когда я как раз натягивал пиджак. Включился автоответчик. Я услышал голос Жозефины:

– Брюс? Вы еще здесь?

Я поднял трубку, улыбаясь про себя этому настойчивому «вы». Я решил последовать ее примеру.

– Да, я здесь. И мне у вас очень нравится.

– Я рада.

– Жозефина…

– Да?

– Кто этот Марк?

– Мой бывший муж. Почему вы спрашиваете?

– Просто так.

– Я скоро заскочу домой на обед. Подождете меня?

Я улыбнулся в трубку:

– Да, Жозефина. Я вас жду!

В течение последующих нескольких недель я если и прикасался к ней, то только чтобы выразить свою нежность. На улице я брал ее за руку; в постели – укачивал, как если бы она была моим ребенком. Она рассказала мне о себе: о детстве, об отрочестве, о семейной жизни, о рождении Валентины, о разводе, о работе и о разочарованиях в отношениях с мужчинами. Она часто повторяла, что я стал ей лучшим другом, человеком, которому можно рассказать все на свете!

Я познакомился с ее дочкой. Они были потрясающе похожи внешне, и девочка оказалась такой же подвижной и веселой, как и мать. Я представил им Матье. Жозефина моему сыну очень понравилась. Он по достоинству оценил ее остроумие, жизнерадостность, улыбчивость и, что неудивительно, ее ножки, и был с ней очень любезен.

Шли дни. Я ночевал у Жозефины, когда ее дочь была у своего отца, но мы не занимались с ней любовью. Для себя я решил, что подожду, пока она не придет ко мне сама. И это была настоящая пытка.

Представляя, что чресла мои скованы воображаемым «поясом верности», я мучился ужасно, но героически терпел. Я пытался представить себя монахом. Сколько ночей я обливался потом рядом с Жозефиной, подавлял зов плоти, противился искушению? Я никогда не был религиозным, однако оставалось только читать молитвы – единственное средство забыть, что рядом, положив голову мне на плечо, спит женщина, такая близкая и желанная…

Однажды вечером, когда я пожелал Жозефине доброй ночи, она прильнула ко мне. На ней не было футболки, как я привык. Прикосновение ее обнаженного тела стало для меня такой неожиданностью, что я вскрикнул от удивления. Жозефина овладела моими губами с жадностью изголодавшегося вампира. Поцелуй не оставлял никаких сомнений в ее намерениях.

С трудом переводя дыхание, взволнованная страстностью, с какой я ответил, она уткнулась мне в шею и прошептала:

– Я уже готова была поверить, что вы меня не хотите… Что я вам совсем не нравлюсь… Я не встречала мужчину, который мог бы столько ночей лежать рядом с женщиной и ни разу не попытаться ее взять! Как вам это удается?

– Я спасался благочестивыми размышлениями.

– Я так долго ждала этого момента… – тихо сказала она, и ее жадные пальчики заскользили по моему телу.

Мне нравилось, что она берет на себя инициативу, нравилось вдыхать пряный аромат ее кожи, нравились ее дерзкие ласки, перламутровый блеск ее прикрытых век и ее нежность.

Сам я никогда не считал себя хорошим любовником. Я подозревал, что в любви веду себя довольно-таки эгоистично. Уже к двадцати годам стало понятно, что завоевать женщину несложно, а вот заниматься с ней любовью – совсем другое дело. Страх оказаться не на высоте буквально парализовал меня, и я становился грубым. Лучше прослыть грубияном, чем слабаком! В итоге, чем жестче и быстрее я делал свое дело в постели, тем крепче становилась моя уверенность, что подружки меня уважают.

Когда пришло время перейти к более активным действиям, я испугался. У меня не было с собой презерватива. Жозефина угадала причину моего замешательства.

– Все в порядке, – сказала она. – Смотрите!

И указала пальцем на мой член. Оказалось, что он уже обернут латексом.

– Но как?…

Она обхватила мою талию своими длинными ножками.

– Ш-ш-ш… Теперь ваш выход!

Это был первый раз после операции, когда я занимался любовью. В движениях моих стало больше мягкости. Я меньше торопился, исчезла былая резкость. Не потому ли и оргазм я ощутил по-другому? Он сладостной волной прокатился по моему телу от ног до головы, в то время как раньше, словно огромная петарда, взрывался внизу живота.

Жозефина показалась мне погрустневшей.

– С вами я не хочу притворяться, – сказала она. – Это было приятно, но голова не пошла кругом… Только не думайте, что это ваша вина. Дело во мне.

Я закрыл ей рот поцелуем. Она улеглась со мной рядом и закрыла глаза. И я вдруг понял, что снова хочу ее. Но откуда взялось это не свойственное мне желание легко, неторопливо и ненавязчиво привести ее к удовольствию? Что означает эта жажда наслаждения? Что, если все это – просто реакция на долгое воздержание, из которого я только что вышел?

И все же мне не давала покоя мысль, что аппетит, порожденный долгим плотским «постом», я ощущаю теперь по-иному. Блюда, к которым я всегда испытывал отвращение, теперь влекли и манили меня. До этих пор слово «вагина» ассоциировалось у меня с пучиной, которую являли собой половые органы женщины, – бесконечно таинственной, капризной и своенравной. Мои познания в области женской анатомии были весьма примитивны, а горьковато-соленый вкус этих потаенных складочек и вовсе не способствовал тому, чтобы я стремился прикоснуться к ним губами; и если партнерша оказывалась настолько упряма (или попросту тяжелее меня по весу), чтобы навязать мне куннилингус, я подчинялся и кое-как выполнял свою работу. Я отправлялся в путешествие по этой незнакомой территории подобно исследователю, который, дрожа от страха, долго пробирается вдоль стены длинной и темной пещеры и в конце концов заставляет себя броситься в эту темноту, как бросаются в ледяное море. В спешке я осуществлял несколько неловких маневров, пропуская мимо ушей распоряжения своей партнерши (некоторые имели дерзость давать мне указания!): «Выше! Нет, чуть ниже… Левее, да, нет, правее!», желая одного – побыстрее «вынырнуть», с трудом переводя дух, и выплюнуть застрявший между зубами волосок.

В эту нашу первую с Жозефиной ночь любви я без устали рассматривал интимные складочки ее плоти, открывавшиеся моему взгляду, словно экзотический цветок. Едва прикасаясь, я проследил рукой изгиб ее бедер, впадину живота, округлости груди. Потом повторил тот же путь языком, оставляя на ее коже едва заметный след из слюны. Время от времени я останавливался. Вздохом она давала понять, что хочет продолжения. Иногда я отвлекался, чтобы поласкать округлое колено, упругую икру или шероховатый кончик локтя. Со временем я вернулся к ее вульве, мимолетно коснулся ее губами и отдалился снова. Жозефина изогнулась и приподняла бедра, пытаясь настигнуть мой ускользающий рот.

Раньше в такой момент я бы грубо и быстро отстранился, чтобы приступить к «основному блюду». Однако сегодня «закуска» показалась мне настолько манящей, что мой пенис, обычно опускавшийся, стоило мне сунуть нос в вульву, налился кровью и стал тверже мрамора.

Мне не всегда удавалось обнаружить у женщины клитор. Заблудившись в Бермудском треугольнике ее лона, я спешил выбраться наружу, проклиная про себя этот орган-загадку, правила пользования которым мне были неизвестны в силу отсутствия терпения и желания… Даже если мне удастся обнаружить клитор Жозефины, что я буду с ним делать? Нужно ли его покусывать, лизать или массировать? Или полагается «попастись в окрестностях», воздерживаясь от прямого воздействия?

В одном я был уверен: ночь принадлежит нам. И нет необходимости торопиться и беспокоиться из-за пустяков, У меня масса времени, чтобы приручить этот таинственный бутон плоти. Я стал целовать его очень деликатно, словно нечто драгоценное и очень хрупкое. Мягкость, нежность… и немного влаги. Я ласкал ее клитор с благоговением, не спеша, избегая резких движений. Он превратился в центр мира – нет, пожалуй, даже всей Вселенной! – и я посвятил ему всего себя, что называется, душой и телом.

Сколько времени я провел вот так, погрузившись в интимные глубины тела Жозефины? Час? Век? Достаточно долго, чтобы у меня заболела шея, а ногу свело судорогой. Достаточно долго, чтобы усомниться в себе. Однако я не собирался останавливаться. Что-то понуждало меня продолжить – вне всяких сомнений, вожделение, которое она во мне возбуждала, и желание заставить ее наслаждаться.

Никогда женский оргазм не казался мне чем-то важным. Я не умел отличить, когда мои партнерши притворялись, а когда и вправду его испытывали. Какая разница, достигла она пика или нет? Главное, чтобы удовольствие получил я сам! Полчаса назад Жозефина, вместо того чтобы разыграть комедию, призналась, что у нее «голова не пошла кругом». Мне понравилась эта честность. Но хватит ли у меня сил пережить второе поражение?

Прошло еще одно столетие… Теперь я знал ее вульву наизусть. Я узнал бы ее среди многих сотен. Я изучил ее досконально – ее коричневато-розовый цвет, ее текстуру, шелковистую и в то же время чуть шершавую… Я дышал Жозефиной, меня словно бы втягивало в ее лоно. Был ли я на верном пути? Получится ли у меня? Как бегун на дальние дистанции, чувствующий, что боль в боку наконец проходит, я открыл в себе второе дыхание и удвоил усилия.

Но она молчала. Мне бы хотелось хоть что-нибудь от нее услышать. Неужели я делаю все не так? Я рискнул выглянуть из-за холмика, которым представлялся мне ее лобок. Привстав на локтях, она смотрела на меня. Ее голубые глаза казались черными, черты лица исказились. Неужели она так разозлилась? Я никогда не видел у нее такого лица. Совершенно пристыженный, я поднял голову.

Ее «Нет! Еще!» прозвучало громко и хлестко, как ругательство. Ее ноги сжали мне шею с силой боа констриктора, властная рука легла мне на затылок. И я погрузился в нее снова.

При первом же касании языка я ощутил подрагивание – так дрожит стрекоза, опустившись на поверхность воды. Я жадно созерцал усиливающиеся сокращения ее чресл, похожие на движения зыбучих песков. Волнение овладело ею, долгой конвульсией запечатлелось на теле.

И ни крика, ни стона… Жозефина кончила в полном молчании, но полнота ее наслаждения звучала в моих барабанных перепонках, как радостный перезвон колоколов.

Потом она обняла меня и все так же молча крепко прижала к себе.

* * *

От наших отношений с Жозефиной я получал огромное удовольствие, чего не случалось с другими женщинами. Даже на повседневные дела и заботы, отравлявшие мне жизнь во времена Элизабет, я стал смотреть по-другому. То, что раньше казалось мне чередой неприятных обязанностей – спать с женщиной, есть с ней, разговаривать, гулять, вместе готовить, ходить за покупками, – превратилось в удовольствие. Но что, если наше счастье казалось мне таким полным только потому, что мы недавно начали встречаться? Что, если пройдет несколько лет и мы станем одной из банальных пар, утомленных привычкой и скукой?

Однако было еще слишком рано предаваться столь мрачным размышлениям. Жозефина освещала мою жизнь своей улыбкой, своим очарованием. Влюбился ли я? Мне так казалось. А она? Была ли она в меня влюблена? Она никогда об этом не говорила, но за нежными взглядами, ласковыми и страстными прикосновениями угадывалось нечто, весьма похожее на любовь. Я никогда не уставал от ее общества.

Невзирая на все прелести этой новой жизни «в паре», я день и ночь думал о своей «сердечной истории». Просто наваждение какое-то! Время от времени я ходил в Лувр смотреть на картину, И со мной всегда происходило одно и то же. Так продолжаться больше не могло. Я стал опасаться, что и вправду теряю рассудок…

Почему я до сих пор ничего не сказал Жозефине? Я боялся, что она сочтет меня сумасшедшим. Но однажды вечером, после любви, когда она лежала в моих объятиях, я спросил, указано ли имя донора в моей истории болезни. Жозефина приподнялась на локте. Выражение ее лица было серьезным.

– Почему ты хочешь это знать?

В первый раз она сказала мне «ты», а не «вы».

Я посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Ты не должен этого знать, – сказала Жозефина. – Это запрещено.

– Ответь на мой вопрос.

Она смотрела на меня так, словно хотела прочитать правду по глазам.

– Разумеется, имя донора указано в твоей медицинской карте.

Я не сводил с нее глаз, но какое-то время молчал. Потом спросил, где хранятся карты пациентов.

– В моем столе.

– И кто угодно может их смотреть?

– Нет. Ящичек на замке. И ключ есть только у меня.

И снова молчание.

Жозефина теплыми губами прикоснулась к шраму у меня на груди.

– Ты больше ничего мне не скажешь? – шепотом спросила она.

– Если я попрошу тебя сказать мне имя донора, что ты сделаешь?

– Я обязана хранить медицинскую тайну. За разглашение этой информации меня могут уволить.

– Если так, забудь, что я тебе только что сказал.

И я крепко ее обнял.

Спустя несколько минут она снова посмотрела на меня. В темноте я видел ее глаза, изгиб ее черных ресниц.

– Для тебя так важно знать имя донора?

– Да.

– И что ты сделаешь, если узнаешь?

– Попробую понять.

– Что понять?

– Когда-нибудь я тебе объясню.

– Но ты же не собираешься встречаться с родными этого человека?

– Нет, – бессовестно соврал я.

Жозефина умолкла. Она положила голову мне на плечо, но долго не могла заснуть. Ночь для нас обоих выдалась беспокойной.

Наутро она, похоже, забыла о нашем разговоре.

И вдруг через несколько дней на пороге своей квартиры я нашел большой конверт с моим именем. Внутри – несколько десятков ксерокопий. Это была моя история болезни.

Первое, о чем я подумал: Жозефина! Она действительно меня любит, если пошла на такой риск. Когда я взял в руки отпечатанные на машинке страницы, меня вдруг охватил страх. Пока я их перелистывал, мои руки дрожали. Результаты анализов, выписки, отчет о проведенной операции, перечень необходимых медикаментов, постоперационное наблюдение…

Я никак не мог найти то, что искал.

И вдруг крупные буквы привлекли мое внимание.

ИНФОРМАЦИЯ О ДОНОРЕ

Ниже я прочел такие строки:

Фамилия: Деламбр

Имя: Констанция

Пол: женский

Дата и место рождения: 3 января 1967 года, Париж 75014

Группа крови: 1

Место проживания: Париж 75018, ул. Лепик, 27

Место проживания родителей: Бюсси-ле-Репо 89200, дорога

Сен-Жюльен-дю-Соль, «Эрмитаж»

Дата и время смерти: 13 августа 1996 года, 22:15

Место смерти: Куртене

Констанция Деламбр!

Мне пересадили сердце некой Констанции Деламбр! Женские сердце…

В моей груди билось сердце женщины.

Это невозможно. Невозможно!

Слова, напечатанные на странице черным по белому, никуда не делись. Я прочитал еще раз: «Пол: женский».

Сомнений быть не могло. Но я все равно перечитывал их снова и снова.

В дверь постучали. Я открыл. Жозефина. Она сказала, что я выгляжу бледным и нервным. Не говоря ни слова, я обнял ее. А потом протянул ей листок. Она быстро просмотрела его и сняла пальто.

– Да, это сведения о доноре. Разве не это ты хотел узнать?

– Но… Это же женщина! – пробормотал я наконец.

– И что?

– Мне пересадили женское сердце! Ты отдаешь себе отчет?

Жозефина вдруг расхохоталась. Я же не находил в ситуации ничего смешного.

– Ты, наверное, ошиблась карточкой, Жозефина! Эта Констанция Деламбр не может быть моим донором. Мой донор – мужчина, я уверен!

– Нет, я не ошиблась, – ответила она и снова стала серьезной.

– Но как?

– Что «как»?

– Как могло случиться, что мой донор – женщина?

– Очень просто. У вас оказались совместимые ткани и одна группа крови. Иногда сердца мужчин пересаживают женщинам. Но если случается наоборот, то донором оказывается высокая женщина, а реципиентом – мужчина пониже.

Она подошла ближе, улыбнулась и положила руки мне на плечи.

– Так было и в твоем случае. Эта Констанция Деламбр наверняка была высокой девчонкой – метр восемьдесят, не меньше.

Значит, это была правда.

Я молчал, и Жозефина забеспокоилась:

– Тебе неприятно, что у тебя сердце женщины?

– Нет, – ответил я хмуро.

И только пожал плечами.

– Эта женщина спасла тебе жизнь. Пол донора не имеет никакого значения.

– Имеет! – упрямо возразил я, осознавая, впрочем, насколько глупо это звучит.

– Какое? Ты жив и здоров. Если бы не ее дар, ты бы уже умер.

– Черт, но это же женщина! – взорвался я. – Тебе этого не понять!

Жозефина с подчеркнутой холодностью снова надела пальто. В глазах ее сверкнула сталь.

– Я все поняла, не беспокойся. Тебе кажется, что ты получил сердце второго сорта. Признайся!

– Да, кажется! Я признаю!

– Значит, ты – мерзкий женоненавистник!

У двери она остановилась.

– Знаешь, что меня сильнее всего обижает? Ты даже не сказал «спасибо»! Я пошла на это, потому что люблю тебя. Это было очень рискованно. Знай, что теперь я об этом жалею!

Она вышла, хлопнув дверью, и стала, чеканя шаг, спускаться по ступенькам. А мне вдруг стало стыдно. Я догнал ее в холле, у входной двери.

– Жозефина, прости меня! Ты – прелесть! А я настоящий идиот. Не знаю, как тебя благодарить…

Она опустила глаза.

– Ты сделал мне очень больно.

Через несколько минут, лежа в моей постели, она серьезным тоном сказала:

– Это прекрасно – иметь женское сердце. – Взяв мою руку, Жозефина прижала ее к своей груди. – Я точно это знаю! – с уверенностью объявила она.

* * *

В эту ночь я не сомкнул глаз. В области груди я испытывал странные, непривычные ощущения – пульсацию, подрагивание, – словно чужое сердце пыталось покинуть организм, в котором его держали насильно. Оно вибрировало у меня под кожей, обремененное секретами, воспоминаниями о прошлом, мне неизвестном, и тайной, меня завораживавшей.

Если бы только врачи пересадили мне сердце мужчины! Пусть бы это было сердце убийцы, священника, автогонщика, дворника, игрока в покер, оперного певца, садовника, безработного или министра – мне все равно! Но у меня было бы мужское сердце. И ведь тому, что случилось, я обязан своим метру семидесяти сантиметрам роста. Стефану, который вырос почти до двух метров, в отличие от меня, никогда бы не пересадили женский орган!

Выходит, первой жизнью я был обязан моей матери, а второй – двадцатидевятилетней незнакомке. Подумав об этом, я криво усмехнулся. Я, который всю сознательную жизнь насмехался над женщинами, обманывал их, дурачил, презирал, считал слабыми, нервными, упрямыми, безмозглыми, поверхностными! И вот теперь я живу благодаря сердцу женщины!

Мои воспоминания о женщинах стали всплывать в памяти одно за другим, разворачиваясь, словно длинная, овеянная ароматами лента серпантина. Первой была мать. Как она гордилась тем, что сумела произвести на свет мальчика после двух дочерей, да еще в том возрасте, когда женское лоно уже не способно к деторождению, а дерзко выставленный на всеобщее обозрение округлый живот вызывает скорее неодобрение, чем восхищение! Моя мать пахла розовой водой и лаком для волос, которым она обрызгивала свою сложную высокую прическу. Ее голос – ласковый, почти дрожащий, моментально терялся, стоило зазвучать тираническому баритону отца.

Следом шли мои сестры, Вероника и Анна. Первое обнаженное тело, которое я увидел, было тело Анны. В то лето мне было девять, и мы отдыхали в Бретани. Она не заперла на ключ дверь в ванной, и я столкнулся нос к носу с той самой наготой, которую от меня так тщательно прятали. Она пронзительно вскрикнула и ловким движением ноги закрыла дверь. Но было поздно: мои глаза порочного мальчугана успели все как следует рассмотреть. А мадам Бурже, учительница математики, которую я обожал так же пламенно, как и боялся? Под ее темно-серым твин-сетом дерзко торчали груди, похожие на артиллеристские снаряды, что выглядело не совсем прилично в ее солидном возрасте – ей было сорок пять. Над верхней губой у нее была темная полоска пушковых волос, которую она в задумчивости имела обыкновение поглаживать.

Одной из первых моих эрекций я обязан матери Стефана. О, это была весьма эффектная дама! В сравнении с ней остальные мамочки казались садовыми гномами – коротконогими, толстозадыми, с прилизанными волосами. Это случилось на ежегодном празднике, проводившемся под Новый год в нашей школе. Танцы были в разгаре. Присутствующие глаз не сводили с мадам Вирц. На ней было платье с круглым декольте, подчеркивавшем красоту ее бюста, как дорогой футляр подчеркивает красоту драгоценного камня. Она была намного выше меня. Сперва меня это смутило, но вскоре я понял, что наша разница в росте имеет свои преимущества: я буквально утонул носом в ее персях. Мадам Вирц улыбалась и словно бы не замечала моей неловкости. В отличие от ее сына, я танцевал прескверно. Сама же она порхала в моих объятиях с легкостью балерины. Я смотрел, как подрагивают ее груди, как при каждом движении приоткрываются их коричневатые ореолы. Я ощутил странный дискомфорт внизу живота. Непонятная сила сжала мои яички, а пенис вдруг стал твердым, как дерево. «Ты такой бледный! – сказала мне она. – Может, что-нибудь выпьешь?» Я предпочел спрятаться в туалете, где с удивлением обнаружил между своих ног стержень напряженной плоти.

Я вспомнил первую девушку, с которой целовался, – рыжеволосую канадку с зубной пластинкой, о которую я изранил язык. Мне пришлось долго дожидаться ту, которая согласилась отдаться мне на диванчике со скрипящими пружинами. Мне в то лето было уже семнадцать. Кажется, ее звали Виржини, но я могу и ошибаться… В восемнадцать я познакомился с Брижитт, и она от меня забеременела. Она хотела оставить ребенка, но ее мать – спасибо ей! – отправила бедняжку на аборт.

Потом была Клер… Ах, Клер! Волосы, как у дикарки, а какая восхитительная круглая маленькая попка! Но она бросила меня ради другого парня. С тех пор я стал считать всех женщин мерзавками. Я вспомнил и о бедной Сандрин. Она была от меня без ума. Чем больше я ее отталкивал, тем сильнее она меня обожала. Потом появилась Элизабет, и я, как мне показалось, влюбился. Вот Элизабет в белом костюме в мэрии, вот она ждет ребенка…

Болезненное воспоминание: наша мертворожденная дочка, которая появилась на свет через год после рождения Матье. Я подержал ее немного на руках, потом передал безучастному доктору, а тот положил ее в маленький гробик и куда-то унес. Какой она была красивой, моя дочь! Изящная и розовенькая даже в смерти… Почему она умерла, так и не покинув материнского лона? Непонятно. Матка Элизабет превратилась в могилу. И она так никогда и не оправилась после этого удара. Наш брак, и без того ослабленный моими изменами, затрещал по швам. Отныне между нами всегда был призрак этого ребенка, которого я зарегистрировал в отделе записи актов гражданского состояния, чтобы ее жизнь, пусть и короткая, как траектория падающей звезды, фигурировала в истории семьи. Мы назвали ее Лара, Лара Бутар. Сегодня моей дочери было бы уже семнадцать…

В моей памяти запечатлелись и другие женщины. Я думал, что вспомнить их будет так же просто, как лущить зеленый горошек: точное движение ногтя вдоль шва на стручке, и горошинки послушно выскакивают на ладонь. Однако мои воспоминания текли неторопливо – так же неспешно мы перебираем четки…

Таня, мой первый адюльтер. Остальные почему-то казались теперь безвкусными, лишенными всякой остроты.

Моя первая проститутка. Вожделение и отвращение в одном флаконе. Я испытал стыд и благодарность, когда ее рот подарил мне предосудительное удовольствие…

Женщины, которых я страстно ненавидел. Соланж, подлая и хитрая, получила повышение, о котором я мечтал. Моя бывшая теща… Я презирал ее всей душой, а вид ее красно-каштановых кудрей и гнилостный запах изо рта вызывали во мне желание ее убить.

Но были и те, кем я втайне от всех восхищался. Доктор с ангельским лицом, оперировавшая Матье, когда он попал в больницу с острым перитонитом… Коллега, мать двух маленьких детей, у которой муж умер от рака, но ее душевная сила поразила меня до глубины души…

Некоторые женщины не внушали мне ничего, кроме презрения или отвращения. Например, супруга Стефана Сильви – полупрозрачная и всегда на шпильках. Или мадам Робер с воняющими подмышками и сиреневатыми от выступающих вен икрами…

И все те, кто сказал мне «нет». Их имена порождали во мне горькое ощущение бессилия.

Показался и конец этой длинной цепочки. Последней шла, сияя от счастья, моя прекрасная Жозефина. Но у нее за спиной вырисовывался еще один смутный силуэт, предпочитавший оставаться в тени. Женщина без лица. Констанция Деламбр.

Почему моя жизнь переменилась с тех пор, как в груди стало биться ее сердце? Наверняка профессор прав: болезнь, ожидание и операция изменили мое мировосприятие. Но что, если вместе с сердцем я унаследовал частичку характера моего донора? Разве такое вообще возможно? Но что, если Констанция Деламбр любила картины Паоло Уччелло и писала левой рукой? В темноте комнаты я принялся размышлять. Что еще я знал о ней? Прочертить границу между моей личность и личностью моего донора оказалось нелегко. Где заканчивается она? Где начинаюсь я?

Мне вдруг вспомнилась хохма Стефана о женщинах и артишоках. Неудивительно, что она показалась мне такой противной! Сам того не желая, я улыбнулся. Жозефина перевернулась на бок и пробормотала что-то нечленораздельное.

Я бесшумно встал, прошел в кухню и выпил стакан воды. Потом присел за стол и обхватил голову руками. Желание курить было непреодолимым. Я выпил еще воды, чтобы заглушить жажду табачного дыма.

Лучи восходящего солнца, проникнув в окно, наполнили комнату слабым, бледным светом. Во что верила Констанция Деламбр, чего боялась, чему радовалась? Какой была ее жизнь?

Любила ли она когда-нибудь, страдала ли, плакала, дрожала от наслаждения? Кто любил ее? Какое у нее было лицо? Была ли она блондинкой, брюнеткой или рыжей? Я сгорал от желания узнать о ней побольше.

В гостиной я снова принялся листать свою историю болезни, пока наконец не нашел страничку с информацией о доноре. Нет, я больше не стану терять ни минуты!

Теперь у меня на руках были все карты. Пришло время действовать, причем в полной тайне, никого не посвящая в свои планы. И мне плевать, если то, что я собирался сделать, кому-то показалось бы сумасшествием…

* * *

В тот же день я купил маршрутную карту, поскольку понятия не имел, где находится Бюсси-ле-Репо. Оказалось – в сотне километров от Парижа. Значит, можно успеть съездить туда и вернуться до наступления вечера…

Я выехал рано утром на следующий день. Жозефине сказал, что хочу навестить приятеля. Оказавшись за городом, я стал думать о ней – о ее душевной щедрости, непредсказуемости, любви ко мне. Быть может, было бы правильнее все ей объяснить? Но нет, еще слишком рано… Сначала нужно узнать, что уготовил мне сегодняшний день.

Но о чем говорить с родителями Констанции Деламбр? Может, представиться другом, который совсем недавно узнал о ее кончине? Сказать им правду? Они ведь наверняка знали, что сердце их дочери было изъято для трансплантации. Я решил, что не стану слишком об этом задумываться. Выглядеть естественно – вот что важно. Там, на месте, придумаю что-нибудь…

Большой синий дорожный знак привлек мое внимание. Куртене… Это название показалось мне смутно знакомым. Это же здесь Констанция Деламбр погибла 13 августа 1996 года, в тот самый день, когда мне сделали операцию. От этой мысли мне стало грустно, и я, сам того не замечая, снизил скорость. Как именно умерла Констанция Деламбр? В больнице мне сказали, что это была авария. Она наверняка ехала к родителям на выходные. Тринадцатое августа – один из тех страшных дней в году, на которые приходится больше всего аварий. На автостраде, которая серой, четкой и жесткой полосой протянулась через изобилующий зеленью пейзаж, не осталось никаких следов этого смертоносного происшествия.

Чистый загородный воздух взбодрил меня. Я посмотрел на карту на приборной доске и вздохнул с облегчением: я на правильном пути. Бюсси-ле-Репо было уже совсем близко. Над скоплением коричневых крыш показалась черная колокольня. Мне предстояло объехать эту деревню и двигаться дальше в направлении Сен-Жюльен-дю-Соль.

За поворотом дороги, по левой стороне, я увидел густой парк. За оградой из кованой стали в густой зелени деревьев виднелось большое квадратное здание под темной крышей. На воротах имелась табличка, и я прочел: «Эрмитаж». Сам не знаю почему, но я вдруг сказал вслух:

– Видишь, Констанция, мы уже на месте. Вот твой дом!

Машину я оставил в некотором отдалении от ворот. Но уже у калитки я вдруг остановился. Вся моя решительность куда-то девалась. Может, лучше вернуться в город? Чтобы расслабиться и набраться смелости, я решил пройтись вдоль дороги.

Из-за поворота показалась девушка на велосипеде. Проезжая мимо, она с любопытством посмотрела на меня.

– Вы кого-нибудь ищете? – спросила она, соскакивая с велосипеда, чтобы открыть калитку.

– Я ищу «Эрмитаж».

– Вы его нашли!

Подойдя поближе, я увидел, что она очень красивая. Высокая, худенькая, в джинсах и красной спортивной толстовке. На вид ей было лет двадцать пять.

– Я здесь живу. Может, я могу вам чем-то помочь?

Теперь уже поздно отступать…

– Меня зовут Брюс Бутар.

Она вежливо улыбнулась в ответ.

– Что вам угодно?

– Я недавно вернулся из поездки… Я узнал о кончине… Мы с Констанцией дружили. Я хотел…

Она посмотрела на меня серьезно и грустно, потом подошла и протянула руку.

– Входите, мсье. Мама дома. Я – Гаранс, сестра Констанции. Мне оставалось только последовать за ней.

К дому вели несколько каменных ступеней. Прихожая оказалась довольно узкой, с низким потолком. В ней витал легкий аромат роз. Деревянная лестница вела на второй этаж, откуда доносились приглушенные звуки классической музыки. Гаранс знаком предложила мне пройти в гостиную. Я огляделся: два угловых дивана кремового цвета, между которыми примостился низкий столик под льняной скатертью; две большие лампы с темно-красными абажурами; книги «Жизнь в Венеции», «Жизнь во Флоренции»; на стенах – маринистические пейзажи XIX века; на комоде – несколько макетов парусников и коллекция старинных географических карт.

На каминной полке я увидел фотографии в рамках – множество улыбающихся лиц, среди которых я узнал Гаранс. Внимание мое привлек портрет молодой женщины, которая была чуть старше, чем Гаранс, и тоже улыбалась. Они были очень похожи – обе белокурые, худенькие, голубоглазые. Это могла быть только Констанция.