Текст книги "Бэль, или Сказка в Париже"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 8

Егор Алексеевич встретил внука, прибывшего из Петербурга, праздничным ужином и бутылкой армянского коньяка, а потом с нетерпением принялся потрошить добытый Егором архив.

Неожиданно для старого академика архив этот оказался довольно объемистым. Здесь было немало всевозможных документов, скрепленных не только чьими-то подписями, но и гербовыми печатями. Имелись даже две закладные на дом. А письма, лежащие в пожелтевших от времени конвертах, были адресованы не только Софье, но и другим членам семьи, однако главной ценностью был поблекший от времени дневник Софьи, хоть и не полностью, но все же его можно было прочесть.

У Егора Алексеевича прямо-таки глаза разбегались, Егор с видом победного превосходства поглядывал на деда.

– Начни вот с этих трех писем, – сказал он, – я пометил их крестиком. Думаю, это как раз то, что должно представлять для нас с тобой особый интерес!

– А дневник?

– В дневнике тоже имеются очень интересные вещи, я штудировал его всю ночь, пока ехал в поезде.

Егор Алексеевич вопросительно взглянул на внука.

– Ну, например, в откровениях Софьи я вычитал, что ее любовник, некий таинственный Р. П. А., по всей видимости, был хорошим другом мужа твоей бабушки Елены, то бишь твоего родного деда, Вячеслава Дмитриевича Уварова. Сначала Софья с отчаянием признается самой себе, что безумно в него влюблена. Вот здесь, почитай. – Егор открыл дневник в том месте, где сделал свою первую закладку.

«…Вот и балу конец, а мысли о нем по-прежнему не дают мне покоя. Как уснуть сегодня, подскажи мне, Господи! Помоги мне, рабе твоей, объятой великим грехом! Отведи чары от неуемных глаз моих, что без устали смотрели сегодня весь вечер в его сторону! Усыпи уста мои, находящие сладость в беспрестанном повторении имени его! Ах, голубчик мой, Р. П. А., светоч души моей! И зачем только Вячеслав привел Вас к нам в дом! Да и могло ли быть иначе, коль Вы его друг?! А я? Что ж я? Увидела и влюбилась! Такова, видно, судьба моя греховная!»

– Да! – воскликнул Егор Алексеевич. – Вот это любовь! – Интересно, как это Валентина отважилась дать тебе дневник своей прабабки, где записаны такие интимные откровения. Я бы на ее месте даже из чувства простой женской солидарности не отдал это мужчине!

– Во-первых, я убедил ее, что вплотную хочу заняться нашим семейным древом, восстановить все его веточки, постараться распутать их всевозможные хитросплетения. Для этого по крупицам собираю все, что только возможно. И это, скажу тебе, вызвало у нее большое уважение. Она похвалила мои начинания, хоть немало и удивилась тому, что у меня возникло такое желание. И потом, она, похоже, вовсе не читала дневник! Архив хранился у нее на даче, на чердаке, в старом бабкином сундуке, к которому она никогда не прикасалась. Сказала, что руки не доходили.

– На наше с тобой счастье! – обрадованно заметил Егор Алексеевич.

– Ну да! Успели!

– Рассказывай, что еще ты там раскопал.

– Далее Софья пишет о Р. П. А. точно в таком же духе. Кается, мучается, но продолжает говорить о своем безумном влечении к нему. Однако взаимностью своего возлюбленного Софья, по всей видимости, не пользовалась.

– Как так? – удивился Егор Алексеевич. – А как же то письмо из архива Елены?

– Прости, дед, я не так выразился. Мне надо было сказать, что Софья долго не пользовалась его взаимностью. Вплоть до того самого момента, когда ее отец вернулся из Тибета вместе с тремя своими картинами. Вот посмотри-ка, что она пишет об этом.

И Егор перевернул несколько страничек дневника до второй закладки.

«…Ах, как я счастлива! Мое сердце трепещет от впечатлений сегодняшнего вечера. Но прежде, не забегая вперед, хочу рассказать о папе, ибо я за суетой уже четыре дня не открываю своего дневника.

Папа вернулся наконец из Тибета! Он полон сил, здоров и выглядит гораздо моложе, чем прежде. Чудеса, да и только! Если бы я не видела это его сказочное преображение своими глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно! Мало того, папа привез три великолепные картины, и, по моему мнению, да и не только по моему, они являются самыми лучшими из всех его работ. После его возвращения к нам на Мытную три дня потоком текли посетители, чтобы засвидетельствовать папе свое почтение и взглянуть на его новые работы, о которых уже пошла молва!»

Егор, следивший за чтением деда, остановил его:

– Дальше Софья приводит описание всех трех картин, и, думаю, это ты с удовольствием почитаешь потом.

И он перевернул еще пару страниц.

– Вот! Читай отсюда, – сказал он.

«…А сегодня мы устраивали бал в честь возвращения папы. Бал как бал, если взглянуть на него глазами всех собравшихся. Но только не моими, ибо сегодня П.А. вдруг, а может и не вдруг, соизволил облагодетельствовать меня своим вниманием. Я танцевала с ним, и даже не один раз! Он ангажировал меня на две мазурки и вальс. Ангажировал в самом начале бала! О господи, я не поверила ушам своим, когда услышала эту божественно прозвучавшую из его уст просьбу: «Софья Николаевна, не будете ли вы так любезны…» – Ах, от предчувствия его объятий, прикосновения его рук к моим рукам, ощущения его дыхания над моим виском мне чуть не сделалось дурно! – «…Не будете ли вы так любезны и не позволите ли ангажировать вас».

Еще бы мне не позволить! По-моему, я ответила «да» прежде, чем он успел закончить свое приглашение! Или мне так кажется теперь? Право, не знаю!

Он танцевал со мной, и я была счастлива! Так счастлива, как давно уже не бывала! Или, вернее, я вообще никогда не бывала так счастлива! Однако танцы наши пронеслись, как единый короткий миг. И вдруг, о Боже! По окончании бала я поймала на себе любопытный взгляд П.А. Встретившись с ним глазами, я стушевалась, никак не ожидая его пристального к себе внимания, а он, заметив это, тотчас же улыбнулся мне, после чего направился к папеньке попрощаться.

Сегодня я не буду спать всю ночь, ибо возбуждена произошедшим до бесконечности, а коль и усну под самое утро, то только с воспоминанием о прощальной улыбке П. А.»!

Дочитав до этого места, Егор Алексеевич вопросительно взглянул на внука:

– Говоришь, он обратил на нее внимание с появлением прадеда?

– Вот именно.

– Угу! Значит, он?

– Думаю, что он. Ты дальше почитай, как быстро завязываются их отношения! Вот тут у меня есть несколько закладок, читай, читай.

«…П.А. сегодня приехал к нам в поместье, где мы находимся уже неделю. Он ворвался в дом как ветер и, пройдя в гостиную, первым делом устремил свой взор на меня. Он был полон нетерпения, желания остаться со мной наедине и объясниться. Я сразу это почувствовала и почему-то испытала не только смятение, но и страх вместо ожидаемой радости.

Я даже вышла из гостиной, почувствовав свою неготовность к его немому призыву, ибо мне нужно было в одиночестве осознать, что происходит с моими чувствами в этот миг. Я прибежала в свою комнату и, смятенная, бросилась на кровать! Что со мной? Откуда взялась эта паника, почему я испугалась того, о чем беспрестанно грезила, чего с надеждой ждала уже много времени?

Ответ пришел сам собой. И это, к моему великому стыду, не было угрызение совести иди чувство вины перед мужем. Страх нарушить заповедь Господню? Нет, это был страх, связанный с новой, завязывающейся между нами обоюдной любовью, неизбежность которой я только что почувствовала. Что сулила она мне? Наверное, ничего хорошего, раз меня одолел такой страх перед ней! Вот оно! Меня тревожило предчувствие неизбежного, в которое я готова была броситься вся без остатка! Смятение мучило меня еще какое-то время, однако я, со свойственным мне упрямством, нашла в себе силы прогнать его прочь. П.А., любимый мой, неужели?.. Я закрыла глаза, и от одного только представления образа его у меня отлегло от сердца.

После вечернего чаепития как-то быстро свечерело. Розовый закат, нависший над домом неровной кромкой, туманно потускнел, и вечер, расплывшись над верандой, продолжал одаривать нас накопившимся за день зноем, прилетающим с порывами ненавязчивого ветерка. Я многозначительно взглянула на П.А., после чего нарочно вышла в сад. Через некоторое время он последовал за мной, где и произошло наше первое объяснение. Он уверял меня, что к нему пришло большое чувство, что он прозрел наконец, почувствовав мою любовь, и теперь готов склонить перед нею голову. О Боже! Он наклонился ко мне и прикоснулся губами к моей щеке! Я чуть было не потеряла рассудок от счастья! А потом, обвив руками его шею, я прильнула к его губам, и он стал меня целовать.

И вдруг… Вот напасть! Через мгновение послышался какой-то шорох в саду, и мы отпрянули друг от друга, а потом, увидев нашего кота Капитона, засмеялись».

Егор Алексеевич поднял уставшие глаза от дневника и, сняв очки, протер их носовым платком.

– Конечно, ему от нее что-то понадобилось! Это же видно невооруженным глазом!

– Вот именно! – согласился Егор. – Далее Софья пишет о своих встречах с ним, полных любви, однако сетует, что они происходят не так часто, как она того желает. Ей явно не хватает его внимания, но она, слепо веря в его любовь, оправдывает долгое отсутствие возлюбленного любыми, даже самыми неубедительными причинами. Дальше и того хуже. Он заставляет ее тосковать, и вообще, из ее несчастных исповедей я сделал вывод, что он держал ее на привязи, словно цепную изголодавшуюся собаку, которой изредка подбрасывают сахарную косточку, чтобы еще больше разжечь аппетит.

– Ну и сравнения у тебя, внучек! – засмеялся Егор Алексеевич.

– Зато не в бровь, а в глаз!

– Это уж точно!

– А теперь, дед, отложи-ка дневник в сторонку и почитай вот это письмецо.

– Что там?

– Р.П.А. пишет Софье некими намеками, и сдается мне, что речь идет именно о картинах.

Егор Алексеевич вновь надел очки.

«…Здравствуй, Софи! Прежде всего хочу попросить прощения за то, что не имел возможности навестить тебя в тот четверг, о котором мы договорились на последнем нашем свидании. Я был в отъезде по важным делам моего друга Савельева Сергея Петровича, которому требовалась моя протекция в неких Петербургских кругах, и вернулся только в эту субботу. Но не печальтесь понапрасну, мой свет, ибо я буду у Вас с визитом уже на следующей неделе. А теперь хочу напомнить Вам о нашем договоре, любовь моя. Планы наши, очевидно, слегка поменяются. Однако это будет касаться времени, и более ничего. Ибо по вновь возникшим обстоятельствам, связанным с поспешным отъездом некоего завязанного с нашим делом человека, нам придется переменить наши планы всего лишь с субботы на четверг. Хочу предупредить Вас об этом заранее, чтобы Вы настроились на это не спеша и загодя приобрели в этом уверенность. И еще, любовь моя, сообщаю Вам, что уже несколько раз приглядывал для Вас обещанное кольцо в ювелирных магазинах, но пока так и не сделал выбора, достойного Вашей прелестной руки! На сем прощаюсь с Вами, моя любимая Софи! До скорого свидания, которого жду с большим нетерпением!

Ваш покорный слуга Р.П.А.».

Егор Алексеевич отложил письмо и покачал головой.

– Ну, что ты на это скажешь? – поинтересовался Егор.

– Это он, ты прав на сто процентов!

– Конечно! Вот читай дальше, что он ей за это посулил! – Егор протянул деду второе письмо.

«…Здравствуйте, Софи! Прежде всего хочу пожаловаться, что я без Вас очень скучаю, но обстоятельства всякий раз складываются так, что я вынужден откладывать и откладывать свою поездку в Москву. Также хочу сообщить Вам, любимая, что беспокойство Ваше по поводу осуществления дальнейшего нашего плана совершенно безосновательно. Просто у меня для этого мероприятия еще недостаточно денег. Ведь я получил от нашего заказчика пока только одну четвертую часть от обещанного! А Вы, Софи, должны понимать, что значит купить в Англии приличный дом».

– Дальше можешь пожалеть глаза и не читать! – сказал Егор. – Он пишет ей о петербургских светских сплетнях и еще о всякой чепухе, не имеющей отношения к тому, о чем идет речь в самом начале письма!

– Так, так! Значит, наша Софья ценою папиных картин решила укатить с милым в Англию, и наверняка он обещал ей сделать это тайно. Вот уж поистине женщины в любви становятся слепыми! Ну как она могла поверить, что он решится на такое ради нее! Неужели она надеялась, что этот ловелас захочет вот так запросто изменить свой образ жизни?!

– Ну! – Егор многозначительно развел руками. – Это еще цветочки! – сказал он, интригуя деда.

– Что?

– А почитай-ка теперь снова дневник!

«…Господи! За что ты дал мне такое испытание?!

Я дрожу уже который день подряд, вспоминая увиденное, и думаю, что не смогу вытравить эту мерзость из своей памяти до конца дней моих! Что же ты наделал, П. А.? Зачем разбил мою жизнь на мелкие осколки несостоявшейся любви, разочарования, предательства и обмана?! Ради чего ты заставил меня совершить величайший грех? Ради того, чтобы, и так изрядно настрадавшись, я могла еще и это увидеть своими собственными глазами?! Клянусь, мне было бы легче, если б ты просто разлюбил меня через некоторое время! А это! Как снести такое, ума не приложу! Я, видно, скоро сойду с ума, ибо, закрыв глаза, всякий раз вижу одно и то же: ты в объятиях этого нечестивого чужеземца Ку-Льюна! Господи! Я не знаю, что может сравниться с этим по дикости своей! Неужто все это время мне приходилось делить тебя с ним?! Господи, какое неслыханное кощунство!»

– Ну и гусь! – воскликнул Егор Алексеевич! – Ну и гусь!

– Угу! – подтвердил Егор. – Голубчик-то оказался и впрямь голубым! А что за имя такое – Ку-Льюн? Китайское или корейское?

– Может быть, и индусское! – высказал предположение Егор Алексеевич. – И я полагаю, что этот тип каким-то образом связан с Тибетом.

– Почему?

– Я как-то давно читал статью о тибетских ламах, для которых характерны имена с подобными приставками – Ку, Су, Нью и тому подобное, а потом не забывай, что прадед к тому времени уже побывал в Тибете!

– Вполне логично!

Егор Алексеевич покачал головой:

– Да! Обработали Софью по полной программе эти любовнички! Ладно, каково резюме, Егорка, расскажи мне своими словами. – Егор Алексеевич отодвинул от себя последнее письмо, приготовленное внуком. – Не стану я больше читать, буквы еле угадываются, глаза от напряжения уже совсем устали.

– В последнем, прощальном, письме Р.П.А. сообщает, что уезжает на долгие годы во Францию, только и всего! Выходит, то, что картины наши всплыли со дна именно во Франции, вполне закономерно!

ГЛАВА 9

Яна, плохо спавшая в эту ночь, примостилась на диване и едва задремала, как раздался телефонный звонок. Она вздрогнула, неприятное предчувствие тут же резануло ей сердце. Она ждала этого звонка в течение всей недели и сейчас отчетливо поняла – это именно тот самый звонок.

– Алло! – несмело произнесла она, дав тем самым почувствовать свой испуг.

– Боишься? – спросил знакомый, неприятного баритона голос. – И правильно делаешь! Ну, что скажешь, красавица?

– А что… что говорить-то? – дрожащим голосом едва выговорила Яна.

– Ты шутить вздумала или как? – прикрикнул на нее звонивший.

– Я не знаю, чего вы хотите! Скажите хотя бы, о чем идет речь?!

– Ты что, совсем тупая или притворяешься?

– Ничего я не притворяюсь! Скажите, что вам от меня нужно?

– Картину, детка! Картинку с девочкой Бэль, которую твой муженек вынес с выставки и где-то припрятал.

– Не может этого быть! – невольно воскликнула Яна.

– Может! Еще как может, красотка! И я не верю, что ты об этом не знаешь, хоть придуриваешься первоклассно, наверное, в свою мамочку-актрису пошла!

– Вы что-то путаете, Володя не мог этого…

– Заткнись, идиотка, и слушай меня! Даю тебе четыре дня для того, чтобы отыскать картину. Если не найдется в квартире, подумай и прикинь, кому твой любимый мог ее пристроить! Только не вздумай что-нибудь сказать кому-то или хотя бы намекнуть! Мне доложишь, поняла? Чего молчишь, красотка, язык свело?

– Поняла! – сказала Яна и почувствовала, как по ее щекам катятся слезы.

– То-то же! – сказал звонивший. – До скорого!

В трубке зазвучали короткие гудки.

Яна опустилась на диван и заплакала. Потом позвонила Грише. Он не стал ничего обсуждать с ней по телефону, услышав о том, что был повторный звонок, пообещал немедленно приехать.

– Я буду у тебя через час, если, конечно, пробки не задержат.

К моменту, когда он позвонил в дверь, Яна, пользуясь тем, что Машенька спит, перевернула полквартиры в поисках злосчастной картины.

– Что у тебя стряслось? – воскликнул Гриша, глядя на груды книг и белья, лежащие на полу.

Яна обессиленно опустилась на пуфик, стоящей у двери, и зарыдала.

– Господи, он, кажется, в самом деле ее украл!

– О чем ты говоришь, Яночка? – Гриша опустился перед ней на корточки, пытливо заглядывая в глаза.

– Гриша, он ее украл с выставки, понимаешь? Но зачем, скажи мне, зачем?!

– Кто украл и что?

– Володя! Это он украл картину «Бэль», Гриша, он украл! И теперь они спрашивают ее с меня!

– Значит, тебе сказал об этом звонивший?

– Да!

– Так! Так! – Гриша задумался на какой-то миг, нервно покусывая ноготь. – Прежде всего прекрати истерику, Яна! По-моему, ты уже достаточно наплакалась, – сказал он и участливо положил руку ей на плечо. – А теперь вспомни подробно ваш разговор.

Яна сходила в ванную, умылась холодной водой и приняла успокоительные капли мамы – темно-коричневый пузырек стоял на подзеркальной полочке еще с похорон. После этого она вернулась в комнату и во всех подробностях рассказала Грише о своем разговоре с шантажистом.

– Значит, он дал нам четыре дня! – констатировал Гриша. – Это хорошо!

Яна с надеждой вглядывалась в Гришино лицо. Ах, как ей хотелось услышать от него самую непристойную, матерную брань в адрес звонившего! Как ей хотелось, чтобы он взорвался от негодования и в бешенстве крикнул, что это абсолютный бред! Что его родной брат, которого он знал как свои пять пальцев, ни при каких обстоятельствах не мог этого сделать. Но Гриша только тяжело вздохнул и пожал плечами, с жалостью посмотрев на Яну:

– Жизнь так непредсказуема, Яна. Как знать, в какую сторону она вынуждает человека иногда повернуться!

– Подожди, подожди… – Яна привстала с пуфика. – Ты что-то знал? У него что, были проблемы? Может… может ты догадывался о чем-то?

– Да что ты, Яночка! – поспешно воскликнул Гриша. – Мое замечание чисто риторическое, обобщенное, философское, если хочешь! Ты совсем не так меня поняла!

– Не так?

– Ну да! Я же сказал не о Володе конкретно, а о жизни в целом! Что же касается его поведения в последнее время, могу сказать, что оно ничем не отличалось от обычного, к которому я давно привык. Проблем, как мне известно, у него тоже не было. А там как знать.

– Как знать? То есть ты хочешь сказать, что не уверен на все сто, что у него их не было?

– Может, и так, Яна, может, и так. Ведь у него была своя личная жизнь, в любой момент могли возникнуть какие-то непредсказуемые проблемы.

– Интересно, какие же, если он не смог поделиться ими даже с тобой?

– Да что ты в самом деле, Яна! Может, и никакие! Я ведь только высказал свое предположение!

– Предположение ли? – Яна подозрительно прищурила глаза.

– Конечно, ведь если он украл картину, как они говорят, значит, это понадобилось ему позарез.

– И ты, его родной брат и самый ближайший друг, конечно же ничего об этом не знал?

У Гриши округлились глаза:

– Что за допрос с пристрастием? Ты меня в чем-то подозреваешь?

– Нет, – сказала Яна и опустила глаза, но в голове ее мелькнула мысль: «Если Володя и впрямь украл эту злосчастную картину, то брат не мог об этом не знать». Однако она промолчала, испугавшись, что Гриша может обидеться на нее и, чего доброго, встать и уйти.

С минуту они молчали. Гриша заговорил первым:

– Яна, я вполне понимаю твое состояние. Ведь ты, в силу своей молодости и любви к Володьке, сотворила для себя кумира, наделив мужа только теми качествами, которые желала в нем видеть.

«Глупости! – подумала Яна, она вполне реально оценивала мужа и зачастую ощущала недостатки его характера на себе. – Глупости», – повторила она про себя, однако вслух ничего не сказала.

– Поверь мне, он был далеко не святой! – продолжал Гриша. – Я говорю тебе об этом не потому, что хочу опорочить память и перевернуть твои представления о нем, а потому, что я знаю его гораздо лучше тебя.

– Одним словом, ты допускаешь, что он мог украсть картину?

– Считай, что так!

– Господи! Но для чего ему это могло понадобиться, ведь не для собственной же коллекции!

– Конечно нет! Да это теперь и не важно! То, ради чего он на это пошел, уже не имеет для него никакого значения. Теперь все, что произойдет дальше, будет иметь значение только для тебя, Яна. И после того, что случилось с Володей, ты должна осознавать, насколько это может быть опасно!

– Я осознаю! – Яна тяжело вздохнула. – Что ты конкретно предлагаешь?

– Надо отыскать эту картину и отдать им! Да таким образом, чтобы с ними не столкнуться!

– Это как?

– Ну, передать через кого-то или оставить в условленном месте, одним словом, сделать так, чтобы их не видеть!

– Ты хочешь сказать, что тогда у меня будет больше шансов остаться живой?

– Яна, береженого Бог бережет! Ну сама подумай, разве им надо оставлять свидетелей, которые смогут кого-то опознать при случае? А так?! Ну звонили! Ну угрожали! Кто – ты не знаешь, а потому и спрос с тебя невелик.

– А милиция, Гриш? Ты совсем ее отвергаешь?

– Отвергаю! Не воспринимаю я всерьез нашу милицию, Яна. Ну не воспринимаю! Да и кто ее воспринимает? Может, ты назовешь мне хоть одного из наших с тобой общих знакомых? Подключить милицию – значит рискнуть, а цена этого риска может быть слишком высокой.

– Ладно, я в общем-то с тобой согласна! – сказала Яна и поднялась с пуфика.

– Ты хочешь продолжить поиски прямо сейчас? – спросил Гриша.

– Можно и сейчас, пока Машка спит, да и ты мне поможешь.

– Помогу, только для начала напои меня кофе.

– Хорошо!

Яна направилась на кухню, но на полпути остановилась, взглянув на Гришу испуганными глазами:

– А если мы ее не найдем?

– Тогда дальше будем думать! – успокоил ее Гриша. – Иди готовь кофе и пока ни о чем не беспокойся.

Они перерыли всю квартиру, обшарили кладовку и антресоли, вскрыли даже два чемодана, в которых хранились вещи покойной бабушки Иды и которые Елена Васильевна оставила здесь после своего переезда. Картины не было. И когда это стало окончательно ясно, Гриша забеспокоился:

– Ничего не понимаю!

– Что? Что ты имеешь в виду? – насторожилась Яна.

– Ну ведь где-то же он ее спрятал?!

– А может, в мастерской? – высказала предположение Яна.

– Вряд ли!

– Почему? Это вполне допустимо!

– Я знаю все о любом, даже самом захламленном закоулке нашей мастерской! Неужели ты думаешь, что я бы до сих пор ее не обнаружил? Не наткнулся бы на нее? Картина ведь не иголка!

– Но ты же не искал ее специально! Может, Володя ее куда-нибудь запихнул. При вашем-то бардаке.

– Может быть, но я не уверен!

– Ну так поедем, поищем там. Другого ведь ничего не остается!

– Ну да, не остается, – сказал Гриша задумчиво. – Только тебе туда ехать совсем ни к чему. В мастерской я и сам могу покопаться.

– Это хорошо, – согласилась Яна, – Машку не придется с собой тащить.

Гриша быстро собрался и уехал, пообещав Яне позвонить и сообщить о результатах своих поисков.

Вскоре проснулась Машенька. Яна покормила ее и, отложив на сегодня прогулку, принялась за уборку квартиры, с сожалением думая о том, что после такого погрома ей придется провозиться до самого вечера.