Текст книги "Бэль, или Сказка в Париже"
Автор книги: Татьяна Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Татьяна Иванова
Бэль, или Сказка в Париже
ГЛАВА 1
Торжественный ужин в ресторане, на который Егор пригласил Флер в честь завершения ею учебы в университете, продолжался. Егор, изрядно разогретый вином, произнес очередной тост за ее успехи, а потом улыбнулся и медленно, с намеком на интригующую загадочность, вытащил из внутреннего кармана своего роскошного пиджака бархатный серебристого цвета футлярчик. Он с минуту бережно, двумя пальцами, так, будто это был не легкий металл, обтянутый мягкой материей, а необычайно хрупкий предмет, способный рассыпаться от усилия крепких рук, подержал его перед Флер, с интересом наблюдая за реакцией девушки, а потом нежно опустил сюрприз на свою ладонь.
«Ну? – говорил его молчаливый взгляд. – Что ты на это скажешь?»
Флер, к его великому разочарованию, ничуть не удивилась. Она даже не вскинула вверх свои изогнутые брови-дужки, делающие всякий раз ее симпатичное белое личико, обрамленное черными пышными кудряшками, до умиления обаятельным.
– Честно говоря, я думала, что ты сделаешь это гораздо позже! – ответила она и, как показалось Егору, буднично улыбнувшись, протянула руку к его ладони.
– А ты, похоже, не очень и рада! – заметил он разочарованно.
– Ну что ты, Эгор! – воскликнула Флер и, словно опомнившись, тут же расцвела счастливой улыбкой, подобающей случаю.
Эгор! Его имя, которое она произносила нежным голоском с начальной твердой «Э» вместо положенной мягкой «Е» и которое звучало в ее устах совершенно по-особенному, с трогательной растяжкой, так характерной для уроженки Чарльстона, сейчас не оказало на Егора своего обычного воздействия, из-за которого, как ему казалось, он и влюбился в Флер, и ничуть не смягчило его разочарования.
Они с Флер познакомились случайно два с половиной года назад в клинике, куда она сопровождала свою подслеповатую бабушку. Егор помог растерявшейся девушке, ведущей под руку старую миссис Элен Уилсон, отыскать нужный кабинет и не преминул познакомиться с приглянувшейся молодой брюнеткой. Сам он в тот момент спешил по какому-то срочному делу к отцу, который заведовал этой самой клиникой.
Отец Егора, Уваров Евгений Егорович, был знаменитым профессором-офтальмологом с мировым именем, решившимся иммигрировать в Штаты после настоятельных многолетних приглашений. Это произошло после перестройки, когда, казалось, исчезла последняя надежда реализовать накопленные знания и найти достойное применение для его уникальных рук хирурга. Хаос, царивший в еще только начавшей перестраиваться России и претендующий на неопределенную длительность, не позволил Уварову даже из патриотических соображений бросить в эту бурную пучину свой многолетний опыт, слишком значимый для медицины.
Они перебрались в Нью-Йорк, когда Егору исполнилось шестнадцать лет. И если он в силу своей молодости без сожаления покинул родную столичную школу, нацелившись на манящие перспективы свободоустойчивой величавой Америки, то этого нельзя было сказать об Ольге Николаевне, матери и супруге Уваровых. Ей, в отличие от сына, пришлось ради карьеры мужа расстаться не только со своей профессией экономиста, но и с ближайшими подругами, о чем она сожалела больше всего. Однако после нескольких лет прекрасно обустроенного проживания в Америке ностальгический нарыв хоть и саднил иногда в глубине широкой русской души Ольги Николаевны, но с каждым разом все менее ощутимо, как какая-нибудь старая, забытая болячка во время расходившегося ненастья.
Что было в душе Евгения Егоровича, для Егора оставалось загадкой, да и не задумывался он об этом по большому счету. Он привык видеть отца до изнурения занятого работой, всегда одинаковым и в России, и в Америке, серьезным и озабоченным. Только изредка, в минуты короткого отдохновения, выпадающего на его профессорскую долю, Егору с мамой улыбалось счастье на короткий миг ощутить его причастность к семье. Тогда он становился веселым, ласковым, заботливым, но смутная тревога гнездилась в его седеющей голове, и это было связано с отцом Евгения Егоровича, Егоровым дедом, в честь которого он и был назван.
Академик Уваров Егор Алексеевич, семидесяти восьми лет от роду, дед – умная голова, как называл его Егор, жил по-прежнему в Москве, наотрез отказавшись отправиться в Америку. И, как догадывался Егор, причиной тому была не просто боязнь ностальгической болезни, грозящей старику, но и некая тайна. В последние годы дед сделался замкнутым, «ушел в себя». Он совсем перестал наведываться к ним в гости на Маяковку, ссылаясь на занятость, да и к себе на Чистые Пруды без нужды никого из близких не приглашал. Отца по этому поводу одолевало беспокойство, мама недоумевала: откуда у пенсионера могут быть какие-то важные дела, не позволяющие ему общаться не только с сыном и невесткой, но даже с любимым внуком. С течением времени семья смирилась с этим стремлением деда к одиночеству, причем каждый объяснял поведение старика по-своему. Мама – возрастными причудами, отец тем, что великий академический разум, ощутивший к старости свою нереализованность, пытается чем-то для себя значимым это компенсировать, а Егор – некой тайной, которая, по его детским приметам, у деда конечно же имелась.
И вот перед самым отъездом дед открыл им настоящую причину своего категорического отказа от переезда. Когда Егор попытался предпринять последнюю попытку уговорить его приехать к ним хотя бы позже, дед сказал:
– Нет, Егорка, думаю, что и «попозже» у меня не скоро получится.
– Но почему?! – не унимался Егор. – Да ты просто упрямишься, и притом беспричинно! – совсем как взрослый, сердито насупился внук.
Дед улыбнулся на это с грустной иронией.
– Ты никогда не задавался вопросом, почему я в последние годы держал эту комнату запертой на ключ? – спросил он у расстроенного Егора и указал на закрытую дверь одной из трех своих комнат.
Егор пожал плечами:
– Я просто думал, что после смерти бабушки тебе одному было ни к чему столько свободного пространства в этой квартире. Да и мама говорила, что тебе не нужна лишняя уборка и все такое, а тут закрыл – и дело с концом, одной заботой меньше.
– Нет, Егорушка! Я занимался там секретным научным экспериментом!
Глаза Егора в предчувствии сенсационного известия тут же загорелись огнем азартного любопытства, и, вопросительно подняв брови, он воззрился на деда, подперев щеку рукой.
– Как тебе известно, в Академии наук я занимался научными разработками по освоению космоса, – продолжал дед. – В последние несколько лет мы занялись изучением НЛО, и материалы этих исследований конечно же держались в большом секрете. Мое прямое участие в этом началось ровно за одиннадцать лет до пенсии, и исследования наши, поначалу совершенно безуспешные, в течение почти восьми последующих лет, как мне казалось, приобрели некую значимость. Однако значимость эта, завоеванная нами, то есть группой ученых под моим руководством, не показалась нашим высоким мужам таковой, и проект был закрыт, финансирование прекращено, а все мои единомышленники расформированы по другим лабораториям. Я же в течение полугода после этого пытался реабилитировать наши исследования и сдавал вышестоящим рабочие отчеты. Именно при повторном анализе я понял одну очень важную вещь! – Дед, многозначительно взглянув на Егора, поднял вверх указательный палец. – Я выявил некую важную взаимосвязь между видимыми, засвидетельствованными многими лицами полетами НЛО различных конфигураций. И открытие это не стало давать мне покоя, ибо в нем крылось самое главное, с чего как раз и следовало начинать всю раскрутку необъяснимой пока таинственности. Я чувствовал это нутром и потому, уже занимаясь другими проблемами, тайно, по вечерам, продолжал проводить эксперимент, естественно теперь уже по возможности вкладывая в него свои средства.
– Так ты, значит… – Егор, широко раскрыв глаза, указал в сторону запретной комнаты.
– Да, я до сих пор этим занимаюсь, Егорушка! – подтвердил дед.
– И тебе удалось…
Егор ожидал тотчас же услышать от деда какое-нибудь сенсационное сообщение.
– Ни на какой контакт с ними я конечно же не вышел, если ты хочешь услышать от меня нечто подобное, начитавшись фантастической чепухи на эту тему, – засмеялся дед. – Я занимаюсь кропотливой исследовательской работой, и сколько еще предстоит человечеству провести подобной работы перед хоть сколь-нибудь ощутимым результатом в этой области, неизвестно!
Егор разочарованно вздохнул:
– И как долго ты еще будешь этим заниматься?
– Как знать, на сколько меня хватит! Но думаю, когда-нибудь все же настанет такой момент, когда я захочу сказать себе – «все, стоп»!
– А что там, в комнате? – осторожно спросил Егор.
– Скопище различной аппаратуры, пикающей и мигающей, настроенной на различные волновые частоты. Можешь зайти посмотреть.
– Угу! – обрадовался Егор.
– Только осторожно, ничего не трогай. Ты можешь сбить мне настройку.
– Ладно! – с готовностью ответил Егор и поспешно направился в дедову святыню.
Все эти годы, пока они жили в Америке, а дед в России, между ними велась нечастая, но регулярная переписка. Дед сообщал о своем самочувствии, которое, по его словам, всегда было отличным, они вкратце сообщали ему о себе и о том, что прежде всего интересовало деда. А его интересовала в основном информация об учебе Егора, его перспективы в области юриспруденции да изредка успехи профессора-офтальмолога, сына. Когда молчание деда затягивалось, мама принималась звонить или строчить письма своим подругам, умоляя их наведаться к старику, а потом перезвонить ей, если что не так. Чаще же она звонила соседям деда, которые взяли над ним негласное шефство. Позвонить напрямую деду было невозможно по причине отсутствия у него телефона. Он, неизвестно по каким причинам, однажды просто-напросто его ликвидировал. Такой уж был у Егора дед – с некоторыми, свойственными только ему одному, странностями академик. И этот самый дед хоть и косвенно, но имел отношение к скоропалительному со стороны Егора и так неожиданному для Флер предложению руки и сердца.
Он позвонил три дня назад из квартиры соседей, что само по себе уже являлось нонсенсом, и попал на Евгения Егоровича. Долго не разглагольствуя с безмерно обрадовавшимся сыном, услышавшим наконец родной отцовский голос, сообщил, что ему необходимо увидеться с внуком, и как можно скорее.
– Я даю ему на все про все три недели, – уведомил Евгения Егоровича старый академик. – Если не успеет собраться за этот срок, пусть тогда вообще не приезжает. ВСЕ! – И повесил трубку, чтобы не слышать никаких разумных доводов со стороны своего сына-профессора.
Евгений Егорович минуту с досадой смотрел на пикающую телефонную трубку, а потом медленно опустил ее на рычаг аппарата. «Что там у него случилось? Уж не разболелся ли? Может, поехать самому?» – возник тревожный вопрос. Подумав немного, решил, что ехать надо непременно Егору. Старик может обидеться за пренебрежение к своим указаниям и, чего доброго, пошлет сына ко всем чертям без всяких объяснений. Евгений Егорович, снисходительно ухмыльнувшись, тут же представил гневное, вытянувшееся от возмущения лицо своего гениального старого отца. Через время и расстояние из-под титанически широкого, высоченного лба на него взглянули строгие, утопающие в роскошных кустистых бровях глубоко посаженные карие глаза.
– Господи! – устало вздохнул профессор. – Как же долго я его не видел! И как он, должно быть, изменился! Семьдесят восемь лет! Да он совсем уже старый! Надо немедленно собирать Егора в дорогу. Может, хоть на этот раз ему удастся уговорить старика уехать в Америку. Пусть обещает ему что угодно, вплоть до того, что хоронить переправим в Россию, к маме на Ваганьковское.
Евгений Егорович принялся листать записную книжку, отыскивая телефон своего давнего пациента, шефа одной из крупнейших юридических ассоциаций Нью-Йорка Девида Бергинсона, под руководством которого начинал теперь свою трудовую карьеру Егор.
Вечером того же дня, когда Егор был отпрошен отцом у шефа и поставлен в известность о распоряжении деда и не терпящем отлагательств отъезде, он и принял решение сделать Флер предложение. Эта поездка в Москву рушила планы на нынешний сезон, ведь Егору так хотелось приурочить свой отпуск к летним каникулам Флер. У будущего кардиолога, а пока еще выпускницы Колумбийского университета, после защиты диплома и перед практической контрактной стажировкой в больнице было три недели каникулярного перерыва, и они надеялись махнуть на Гавайи. Там-то, во время отдыха, Егор и собирался сделать предложение. Теперь совместный отдых отменялся, и, чтобы Флер сильно не расстраивалась, Егор решил порадовать ее обручением.
– Эгор, я рада! – Флер нежно накрыла своей ладонью мягкий замшевый бугорок серебряного футлярчика. – Я просто растерялась от неожиданности. Ты же хотел сделать мне предложение на Гавайях, вот я и удивилась, почему сейчас.
– Откуда ты знаешь, что на Гавайях? – спросил Егор.
– Мериэм проболталась.
– Мериэм?
– Да. Она слышала твой разговор с Роджером в ресторане.
Егор досадливо покачал головой:
– Болтушка! А ведь могла бы и помолчать ради подруги, не обнародовать сюрприз.
Флер улыбнулась:
– Прости ее, милый, и не омрачай своего прекрасного намерения всякими глупостями. – Она нежно провела пальчиком по его щеке, спустилась к подбородку, а потом поводила по тоненькой щелочке между губами, призывая их, упрямо сжатые, разомкнуться. – Говори, я тебя внимательно слушаю!
Егор, обмякший от ее нежного жеста, поцеловал розовую подушечку мизинчика Флер и улыбнулся:
– Разве я еще ничего не сказал?
Он торжественно открыл серебряный футлярчик.
– Какое красивое! – восхитилась Флер, увидев золотое колечко с небольшим изумрудом в нежной резной оправе в виде затейливого листочка, и тут же подставила палец для примерки.
Егор осторожно вынул свой подарок, и через мгновение он уже кокетливо красовался на маленькой руке Флер.
– Теперь ты можешь называть меня невестой! – счастливо воскликнула Флер и, зажмурив глаза, собрала губы в трубочку, напрашиваясь на поцелуй, который незамедлительно был ею получен.
ГЛАВА 2
Стюардесса, объявив о приближающейся посадке, попросила пассажиров пристегнуть ремни, и Егор в который уже раз за время полета почувствовал, как его охватывает волнение. «Надо же!» – удивился он, никак не ожидая, что предстоящая встреча с родиной, о которой он почти не вспоминал, так трепетно заденет его сердце.
Вскоре самолет плавно приземлился на посадочную полосу Шереметьево-2, и пассажиры рекой потекли в зал прилета. Егор, изрядно уставший от занудного однообразия многочасового перелета, взглянул на досмотровые очереди и с досадой подумал о том, что еще не скоро сможет выбраться из аэропортовских тисков на просторы знакомых московских улиц. Да к тому же придется потратить немало времени на получение багажа, забитого всевозможными подарками для деда.
Однако неприятные процедуры, впитав в себя время, хотя и не по своей воле, но терпеливо пожертвованное Егором, вскоре остались позади, и он, благополучно усевшись в такси, принялся, не веря глазам своим, через замутненное окно автомобиля созерцать столичное преображение. Улицы, нацепившие на себя европейский шик, теперь совсем незнакомые, глядели на отщепенца Егора, насмешливо поддразнивая его.
– Что, съел? – говорили кричащие богатством витрины выросших повсюду супермаркетов и одетые в ультрамодный пластик реставрированные и вновь отстроенные высотки, поблескивающие на солнце своим голубым космическим светом. Рекламные щиты с бегающими световыми дорожками, мелькающие нарядной чередой рестораны, бары, пиццерии, бистро, клубы, казино и, наконец, заполненные многообразием всевозможных иномарок, текущие в угарной выхлопной дымке магистрали, – все для Егора было неожиданным. Он вытягивал шею и вертел головой то в одну, то в другую сторону, удивляя подглядывающего за ним по привычке таксиста.
«Москва, Москва, уж ты ли это? – вертелся у него на языке дурацкий, под старину, вопрос, выплывший из каких-то закоулков памяти. Он ухмыльнулся: – Ну надо же! Всего-то несколько лет… Это, скажу я вам, братцы, ни с чем не вяжется! Однако факт!.. А Венька с Максимом каковы! – подумал Егор о своих бывших одноклассниках, с которыми поддерживал дружескую переписку. – Хотя, собственно, что они стали бы мне сообщать в своих коротких письмах? Как все тут меняется? Слава богу, что хоть о себе-то писали! Дед же вообще всегда немногословен… Ну что ж, забавно! Чудненько! Приятно и волнующе, черт возьми! Похоже, и на нашу улицу пришел наконец праздник!» – не без удовольствия отметил Егор.
Знакомый дедовский подъезд, однако, глаз не радовал. Все та же серо-зеленая обшарпанная краска на стенах, уныло дополняемая двумя рядами таких же серых, покореженных хулиганской рукой почтовых ящиков да исцарапанные пластиковые дверцы лифта с отошедшей обшивкой по краям.
Егор вызвал лифт и поднялся на седьмой этаж. Играя едва заметной улыбкой в предвкушении встречи с дедом, он подошел к двери в холл коридора и хотел было нажать на знакомую кнопку звонка под номером 43, но дверь была приоткрыта. Сделав шаг за порог, Егор остолбенело остановился: между двумя дверьми – дедовской и соседей, Калединых, – стояла фиолетовая крышка гроба. Сердце Егора учащенно забилось, и он почувствовал, как с его лица схлынула краска и потекла куда-то в глубину нутра.
«Дед! Господи! Вот почему он меня вызывал! Наверное, был смертельно болен! – И сердце Егора истошно завыло. – Не успел, не успел! Но как же так?! Всего три дня назад он звонил Калединым и просил их сообщить деду о своем прибытии! Значит, три дня назад с ним было все в порядке. Ах, черт! Когда же это могло случиться?!»
Он постоял еще немного, стараясь справиться с паническим волнением, а потом решительно толкнул дверь квартиры, рассчитывая почему-то, что она не закрыта, как и предыдущая, коридорная. Однако она была закрыта, и Егор робко постучал. С той стороны тотчас раздались шаги, щелкнула задвижка, повернулся ключ, и через мгновение в сумрачном проеме абсолютно живой дед собственной персоной предстал перед Егором.
– Дед! Слава богу! – только и успел вымолвить Егор, перед тем как почувствовал его старческие объятия.
– Егорка! – радостно шептал дед, поочередно касаясь щек внука неловкими поцелуями, приправляемыми щекоткой колючих небритых стариковских скул.
– Ну что ж мы за порогом-то?! – Дед потянул Егора за рукав в глубь квартиры.
– Проходи, только не шуми! – сказал он полушепотом, закрывая за собой дверь на задвижку. – У меня Марьюшка спит, внучка Калединых, Яночкина дочь.
Егор снял ветровку и принялся убирать с прохода свой чемодан и сумку. Дед взялся ему помогать.
– Задвинем пока под вешалку, – сказал он и, кряхтя, схватился за чемодан.
– У Калединых кто-то умер? – спросил Егор.
– Беда у них, Егорка. – Дед горестно вздохнул. – Наистрашнейшая! У Яночки мужа убили, молодого совсем. Ты помнишь Яночку?
– Помню, но довольно смутно. Она же была совсем маленькой, когда мы уезжали.
– Ну да, конечно!
– Сколько же ей теперь, если у нее уже дочка?
– Двадцать два вроде!
– А дочке сколько?
– Годика полтора.
– А как же убили ее мужа?
– Прямо в квартире и убили. Господи! – Дед сокрушенно махнул рукой. – У нас теперь сплошной криминал, мы уже и удивляться разучились!
– Он что, был бизнесменом, новым русским?
– Да какой там! Художником он был, реставратором! Проходи, Егорка, может, примешь душ с дороги?
– С удовольствием!
– Ну давай, давай! Иди в ванную, а потом я кормить тебя буду. Сейчас полотенце принесу. – Дед суетливо засеменил в комнату.
Егор огляделся. Любимая им в детстве трехкомнатная квартира деда-академика, казавшаяся когда-то большой, комфортной и добротной, была теперь совсем убогой, обветшалой и запущенной. Грязные, выцветшие обои, отклеившиеся в некоторых местах, потускневшие без ухода деревянные массивные двери, вытершийся пролысинами дубовый расщелившийся паркет да унылые, посеревшие от пыли шерстяные ковры.
Егор вздыхал, поглядывая на эту неприглядную картину, свидетельствовавшую об отсутствии женской руки. Вспоминал: у деда когда-то была домработница – он нанял ее сразу после смерти бабушки, Егору тогда было лет восемь, женщину эту звали Людмилой. Интересно, почему дед от нее отказался, ведь в средствах стеснен не был. Странный все-таки он какой-то! То шиковал в советчину, делая грандиозные ремонты в квартире не реже одного раза в два года, распылял свою академическую зарплату на шикарные подарки близким и друзьям, а уж его, Егора, баловал непомерно, предоставляя все, в чем ребенку отказывали родители. Стоило только поплакаться деду, как очередная прихоть внука моментально исполнялась. Единственное, в чем дед отказал однажды четырнадцатилетнему Егору, был мотоцикл. Теперь же, видно, совсем закрохоборился. Может, таким странным образом проявлялась его старость, стало безразлично все внешнее, не относящееся к наполненному своим индивидуальным, особо значимым содержанием внутреннему? Как знать!
«Ладно, – подумал Егор, – если не удастся сманить деда в Америку, придется устроить грандиозный ремонт и нанять домработницу».
Дед появился с полотенцем в одной руке и байковым халатом в другой.
– На вот, Егорка! И мигом дуй в ванную, а я пока пойду на кухню стол накрывать!
– Да халат-то зачем? – улыбнулся Егор, представив себя сидящим за столом в полосатом дедовском халате. И тут же подумал: «А может, надеть, чтобы не обижать старика? Ладно!»
Покачав головой, он направился в ванную.
– Хм! – удивился Егор, взглянув на кухонный стол, заставленный всевозможными закусками дедовского приготовления.
Дед же, польщенный его довольной ухмылкой, козырем посмотрел на внука:
– Думал, я совсем постарел, да? Не тут-то было!
– Об этом я как раз и не думал, а вот что ждал меня и с любовью готовился к встрече, отметил! Даже блинчики испек! С джемом или со сгущенкой?
– Насчет блинчиков каюсь! В кулинарии купил, а сейчас только на сковородке разогрел, так что уж не взыщи, если что не так! Блинчики с творогом.
– Годится! – Проголодавшийся Егор с удовольствием потер руки.
Они уселись за стол, и лишь только дед откупорил бутылку коньяка, как раздался легкий стук в дверь.
– Это, наверное, Яночка пришла спросить, не проснулась ли Марьюшка.
Поставив на стол бутылку, дед поспешил к двери.
Егор облокотился на спинку стула, подцепил вилкой маринованный огурец и, надкусив его, принялся медленно жевать. В этот момент снова открылась кухонная дверь, и обернувшийся Егор увидел молодую девушку. На ней было черное облегающее высокую, стройную фигуру платье, доходящее почти до щиколоток, длинные светло-русые волосы перехватывала черная траурная лента. Девушка была так красива, что даже припухлость заплаканного лица не могла скрыть этой красоты. Утонченный овал лица, выразительно-манящие, распухшие от едких соленых слез и от того слегка утерявшие свой точеный контур губы, светло-карие большие глаза, обрамленные густыми темными ресницами, и такие же темные тонкие, изогнутые брови вразлет.
«Яна! – мелькнуло у него в голове. – Надо же, в детстве, помнится, она не была такой красавицей, а может, я просто не обращал внимания на внешность соседской девочки?»
– Здравствуйте, Егор! – сказала Яна. – Вы уж извините, что мне пришлось испортить вам с Егором Алексеевичем долгожданную встречу, оставив здесь дочку.
– Да что вы такое говорите! – тут же принялся возражать ей Егор.
– Я говорю так потому, что знаю, как Егор Алексеевич готовился к этой встрече и что она для него значит после долгой разлуки! Но получилось, что нам совершенно не с кем было оставить Машу, уж извините, пожалуйста!
Дед тоже попытался возразить Яне, однако она остановила его:
– Я зашла сказать, что мы сейчас едем на кладбище, и хочу позвать на поминки после нашего возвращения. И вы, Егор, приходите тоже, хорошо?
Девушка говорила устало, просто и искренне, и, хотя поминки эти в общем-то к нему совсем никакого отношения не имели, Егор кивнул головой:
– Хорошо!
Яна направилась к выходу, рассказывая деду, чем следует покормить Машу, после того как та проснется.
– «Растишка» на столе, и Машкина ложечка там же, а кашу слегка подогрейте в микроволновке, я ее из холодильника достала, – долетели до Егора слова Яны, прежде чем за ней легонько захлопнулась входная дверь.
Дед вернулся на кухню и, взглянув на внука, обнаружил на его лице смущение.
– Что, на поминки не хочется? – поинтересовался он.
– Да ладно, чего уж там, пойду. Только зачем ты ее на кухню привел, а, дед? Хотел показать, как на мне сидит твой халат?
– Да ты, никак, застеснялся? – усмехнулся дед.
Егор пожал плечами:
– Ну, неудобно как-то перед посторонней девушкой в таком виде.
– Да! – многозначительно сказал Егор Алексеевич и лукаво при этом улыбнулся. – Девушка красивая!
– Ну при чем здесь это? – попытался возразить Егор, хотя и сам подумал, что, не будь Яна так хороша, он и впрямь не застеснялся бы.
– Да ладно, Егорка, ничего не случилось! Яночка как только узнала, что ты приехал, сама на кухню прошла, по-соседски, без моего приглашения. Ты же не готовился к ее визиту, так что ничего неудобного в этом нет.
Машенька оказалась благородным ребенком и дала им вволю насладиться встречей и даже едой. Она проснулась, когда они уже заканчивали чаевничать.
– Мама! – послышался из комнаты требовательный возглас девочки, которая, не получив сиюминутного ответа, тут же принялась плакать.
Дед, а вслед за ним и Егор, с шумом отодвинув стулья, понеслись в комнату.
Маша стояла возле дивана и, для порядка вытягивая из себя не желающие выплеснуться наружу рыдания, терла кулачком еще совсем сонные глаза.
– Машенька! Проснулась, моя хорошая! – елейно, как заправская нянька, пропел дед, заставив девочку тут же сквозь слезы улыбнуться. – А ну иди сюда, малышка, – наклонившись, протянул он к девочке руки.
Маша, ни секунды не раздумывая, тут же поспешила к деду в объятия, искоса поглядывая на стоящего рядом с ним незнакомого Егора, который в этот момент подумал, что, скорее всего, дед является опекуном Калединых, а не наоборот, и тут же вслух высказал ему свое предположение.
– Ну что ты, Егорка, после того как Елена Васильевна с Сергеем Петровичем переехали в другую квартиру, Яночка с Володей мне ни в чем не отказывали! И было бы грех обижаться на них! А с Машенькой… Что ж, с Машенькой сидеть иногда и правда приходится! Но она такая славная девочка, что мне это совсем не в тягость!
«Да! – с грустью подумал Егор. – Возможно, в свое время мы не усмотрели в нем чего-то главного, как знать!»
Услышав шум за входной дверью, дед засуетился.
– Приехали, – сказал он и поторопил Егора: – Переодевайся, пора идти.
– Может, они зайдут? – робко спросил Егор, которому и впрямь не было никакой нужды смотреть на чужое горе.
– Во-первых, они нас уже пригласили, а во-вторых, на поминки, как правило, за ручку не приводят, и я не хочу, чтобы это выглядело как неуважение или как одолжение!
– Хорошо! – согласился Егор и, выдвинув свой чемодан из-под вешалки, вытащил светло-серый летний костюм и голубую рубашку. – Дед, включай утюг! – крикнул он. – Через пять минут я буду при полном параде!
Им предложили пройти к середине стола, и Егор, усевшись рядом с дедом, медленно обвел взглядом собравшихся людей.
Яна и ее родители с сидящей у Елены Васильевны на коленях Машенькой, которую они привели с собой и которая сразу бросилась к любимой бабушке, разместились прямо напротив них, рядом с двумя молодыми женщинами, скорее всего родственницами погибшего. Егор определил это по их красным, совершенно заплаканным лицам. «Похоже, сестры или племянницы, – подумал он. – А где же его родители?» И он, непонятно почему, принялся снова шарить глазами по сидящим за столом людям.
– Егор, чего тебе положить? – спросил дед.
– Ничего не надо, ты же меня накормил! – сказал Егор.
Дед взглянул на него с упреком:
– Съешь чего-нибудь, неудобно же сидеть перед пустой тарелкой! Да и закусить надо.
Пожилой мужчина, словно услышав слова деда, без всякого спроса, небрежным движением плеснул в Егорову рюмку водки, заполнив ее до краев. Егор хотел было сказать, что предпочел бы выпить вина, но наткнулся на строгий взгляд деда. Молодой бородатый мужчина, сидящий по другую сторону от Яны, приподнялся и, призвав собравшихся к тишине, произнес короткую речь о помине души погибшего.
– Кто это? – спросил Егор.
– Судя по тому, как похож на покойного Володю, брат, хотя прежде я никогда его не видел, – ответил дед.
– А где же его родители?
– Отец погиб в автомобильной катастрофе года три тому назад, кажется, а мама умерла от рака, когда Володя был еще совсем молодым.
Лицо Яны во время речи бородатого сделалось совсем бледным. Егор понял, чего стоило ей вот так стоически сдержать себя и не впасть в слезливую истерику. Он смотрел на нее, хотя прекрасно понимал, что как раз сейчас этого делать не стоит, но она неумолимо приковывала к себе его взгляд.
Поминки шли своим чередом, и после первого говорившего покойного стали поминать и другие. Поминальные речи и принимаемые после этого очередные дозы спиртного расслабили людей, и вскоре разговоры за столом зазвучали громче, смелее. Когда рюмка Егора в третий раз опустела, заботливый сосед тут же услужливо потянулся за бутылкой.
– Нет, нет, – успел упредить его на этот раз покосившийся в сторону деда Егор, – мне вполне достаточно.
Дед же в это время, утеряв бдительность, о чем-то беседовал со своей дородной соседкой, чему Егор очень обрадовался.
Вскоре собравшимся был предложен обязательный в таких случаях компот – первый признак окончания поминального ритуала, и Егор с дедом, опустошив свои стаканы, вслед за другими стали выбираться из-за стола. Они подошли к Яне, которая держала Машеньку на руках. Дед пожелал ей терпения и выдержки, забрал у нее девочку. Яна поблагодарила и пообещала зайти за девочкой вечером, как только закончатся поминальные хлопоты. А потом наклонилась и поцеловала старика в щеку.
– Спасибо вам, Егор Алексеевич! – сказала устало.
И только тут Егор увидел, как по ее щекам покатились слезы.
Свалившееся на Егора чужое горе отвлекло его от главной мысли, вертевшейся в голове: для чего понадобилось деду вызывать его в Москву с такой срочностью? Какова причина? Егор прекрасно видел, что здоровье деда, о состоянии которого они так беспокоились, не могло быть причиной, по крайней мере, внешне он выглядел, что называется, огурцом! Спросить напрямую? Не хотелось бы! Зная его непредсказуемый характер, совсем не хотелось бы! Да и неудобно. Ведь тогда выйдет, что он прилетел вовсе не потому, что соскучился.
