Текст книги "Бэль, или Сказка в Париже"
Автор книги: Татьяна Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА 24
Егор Алексеевич возвращался из магазина и встретил возле подъезда Елену Васильевну с Машенькой. Они поздоровались.
– Как ваше здоровье, Егор Алексеевич, – любезно поинтересовалась Елена Васильевна.
– Спасибо, сейчас уже хорошо! А вы как поживаете? Как ваши творческие успехи?
– Да ничего, работы, как всегда, много – и театр, и съемки! Только что закончила сниматься в новом фильме. Одним словом, лениться не приходится.
– Это хорошо, Леночка! Сейчас ведь в основном все жалуются на отсутствие занятости!
– Да, тут меня Бог миловал! Да и у мужа, как всегда, работы хватает.
Маша подошла к Егору Алексеевичу и, вытащив из своего маленького ранца плюшевого слоненка, принялась хвастать им.
– Ай, какая игрушка! – запричитал Егор Алексеевич, подыгрывая ребенку. – Это кто же у нас такой? Слоник? Ай да слоник! Кто же тебе его купил, а, Марьюшка? Наверное, мама?
Маша отрицательно покачала головой и, подбежав к Елене Васильевне, принялась трясти ее за рукав.
– Ах, бабушка купила! Вот оно что!
– Мама ту-ту! – сообщила ему Машенька на своем языке и помахала ручкой, как при прощании.
– Мама что? – не понял Егор Алексеевич.
– Она сказала, что мама ту-ту, уехала, значит, – подсказала Елена Васильевна.
– А! И куда же она уехала, Марьюшка?
Елена Васильевна опустила руки на плечи внучки и наклонилась к ней:
– Скажи, что наша мама укатила во Францию, отдыхать!
Маша, которая не смогла бы произнести ни одного слова из предложенных бабушкой, застеснялась и уткнулась ей в колени.
– Во Францию? – удивленно переспросил Егор Алексеевич.
– Да, уехала вот! В Париж ей приспичило в такую жару.
– В Париж? – Егор Алексеевич невольно покачал головой. – Н-да!
Елена Васильевна приняла этот его жест за неодобрение и даже подумала: «Ну что ты качаешь головой?! Осуждаешь? Думаешь, только что мужа похоронила и уже отдыхать усвистала! Понятно! Только знал бы ты, в чем дело!»
– Не осуждайте ее, Егор Алексеевич! Она так измучилась после похорон Володи, ей это было просто необходимо! – сказала она соседу.
– Да что вы, Леночка, что вы! Мне и в голову не пришло осуждать Яночку. Я просто удивился, почему во Францию, только и всего.
– Не знаю, у них, у молодых, свои причуды! Укатила в такую жару в город, вместо того чтобы отправиться куда-нибудь к морю.
«Зато я прекрасно знаю, что это за причуды! – подумал Егор Алексеевич. – Н-да! Похоже, все идет к тому, что американская невеста Егора, как ее, Флер, кажется, на этот раз останется без жениха. Тенденция к тому имеется! Интересно, сколько времени понадобится Егору для завершения парижских дел? Теперь, поди, столько же, сколько и Яне для завершения отдыха».
Они распрощались с Еленой Васильевной, и Егор Алексеевич направился домой. Он планировал сегодня прибрать квартиру, хотя бы слегка, да приготовить себе какой-нибудь немудреный обед. Немного передохнув, не спеша, с передышками, протер пыль, разобрал особо захламленные за последнее время места, выбросив все лишнее, и взялся за пылесос. Мусорный мешочек оказался заполненным до отказа, и Егор Алексеевич решил заменить его новым. Запасные хранились у него на антресоли в прихожей, и он, кряхтя, влез на табурет, принялся шарить руками в левом углу шкафчика. Его руки нащупали какой-то рулон, полый внутри и обернутый мягкой бумагой, похоже, газетой. Что это? Какие-то старые обои? Но он никогда не укладывал на антресоли старые обои. Они всегда хранились у него в кладовке внизу. Егор Алексеевич еще раз пощупал рулон. Нет, это не обои! Под тонким слоем газеты было что-то мягкое и гибкое, похожее на грубую холщовую материю. Он удивился и потянул рулон на себя. Вынув его, слез со стула и тут же в прихожей снял с него газету, обмотанную тонкой бечевкой.
Перед ним был старый холст, настоящий. Он развернул его и обомлел.
– Это… Это… Это же «Бэль»! – воскликнул он и почувствовал, как у него задрожали руки. – Нет! Этого не может быть! Этого просто не может быть!
Егор Алексеевич до сих пор не знал, что картина пропала с выставки, – боясь за его сердце, Егор так и не рассказал ему ничего.
Старый академик, не веря своим глазам, отправился с картиной в комнату, чтобы рассмотреть ее как следует при дневном свете.
Это она! Сомнений быть не могло, он видел на выставке именно эту картину. Сходилось все до мелочей, так врезавшихся тогда ему в память! И редкие, едва заметные подтеки, оставленные белой краской в слове «Бэль» под буквой «Э» и после мягкого знака. И небольшая царапинка на руке девушки. И вмятина в верхнем левом углу, похожая на след от широкого гвоздя!
– Да что же это такое? Откуда? Откуда она тут взялась? – недоумевал Егор Алексеевич.
Он положил бесценный шедевр своего прадеда на стол и, обессиленный, опустился в кресло. Сердце взволнованно заколотилось, в левом подреберье начало покалывать.
«Ну вот! Только этого не хватало! – с досадой подумал он. – Еще помру, чего доброго, так ничего и не узнав! Так, так! – принялся он рассуждать. – Что же могло произойти за время моего отсутствия? Ведь картина перекочевала сюда именно в тот период, когда я лежал в больнице. Значит, Егор? Да нет! Это не поддается никакой логике! Этого просто не может быть! Чтобы внук… А что, собственно, внук? Да ничего! Я понятия не имею, что надо иметь в виду!»
И вдруг Егор Алексеевич вспомнил, что Егор прибыл в Москву уже в тот момент, когда выставка закрылась. Конечно! Егор еще хотел туда сходить, но было уже поздно. Конечно! Выставка Ла-Пюрель закрылась еще при жизни Володи!
«Так, что же тогда выходит? – недоуменно воскликнул он. – Нет! Тогда я вообще ничего не понимаю! Может, все-таки это не «Бэль»? Может, подделка? А если даже и подделка? Откуда было ей взяться в прихожей на антресоли?»
Егор Алексеевич встал с кресла и подошел к столу. Он аккуратно разгладил края полотна и принялся тщательно рассматривать его, пытаясь отбросить обуявшие его эмоции, чтобы понять, подлинник перед ним или все-таки копия.
– Нет! Это она! ОНА! – сказал он сам себе через некоторое время. – Даже сомневаться не стоит! Надо позвонить Егору! Надо немедленно ему позвонить! Но нельзя же говорить по телефону о таких вещах! И потом, вдруг все-таки картина попала в квартиру до Егора? Хотя черт знает как она могла туда попасть! Полнейший абсурд! Нет, надо позвонить Егору и сообщить ему об этом не впрямую, а как-нибудь, намеками!
Он набрал позывные Егора и с нетерпением принялся барабанить пальцами по столу в ожидании ответа.
– Алло, дед! Привет! – услышал он бодрый голос внука.
– Здравствуй Егорушка. Как дела? – начал издалека Егор Алексеевич.
– Дела пока в стадии застоя. Все остается на том же этапе, о котором я тебе сообщил два дня назад. А как ты?
– Я? Да вот и не знаю, как тебе сказать.
– Что значит «не знаю»? – насторожился Егор. – У тебя проблемы со здоровьем, а, дед? А ну давай выкладывай!
– Да нет у меня никаких проблем со здоровьем! Успокойся ты! Послушай-ка лучше, что я тебе скажу! Вернее, я хочу у тебя что-то спросить.
– Ну?
– Ты ничего не прятал на антресоли в прихожей, пока меня не было?
– Что?
– На антресоли в прихожей? Я там кое-что нашел.
– Дед, я туда ничего не прятал! А что ты нашел? Дед, что ты там нашел? Дед, не молчи, слышишь? – взволнованно прокричал в трубку Егор.
– Егорушка, я и не знаю, как тебе сказать!
– Да что случилось?
– Понимаешь, я нашел там то, за чем ты отправился в Париж, только… Ах, как бы тебе это объяснить? Одним словом, я нашел там один из шедевров нашего предка. Ты только не думай, Егорка, что твой дед начал сходить с ума!
И тут Егора осенило! Он нашел «Бэль». Ну ничего себе! Вот это да! Значит, Володя отнес ее к деду! Значит, он посчитал, что у деда для нее самое подходящее место, и оказался прав!
– Дед, я все понял! Слышишь?
– Да!
– Я понял, что ты нашел!
– Так ты, значит, знал?! – воскликнул Егор Алексеевич растерянно.
– Не знал!
– Но как же тогда ты догадался, что…
– Дед, послушай меня! Ты ее спрячь, хорошо? И понадежней! А когда я приеду, обо всем тебе расскажу, ладно?
– Хорошо, Егорка, но я ничего не понимаю!
– Это я уже понял! А терпеть ты умеешь?
– Что же мне остается?
– Дед, потерпи до моего приезда!
– Хорошо!
– Ну, ладно, тогда пока!
– Пока, пока! Ах, да, передавай привет Яночке.
– Хм! Откуда ты узнал?
– Эка невидаль! Елена Васильевна сообщила. Я сегодня с ней виделся.
– А она знает, что я тоже в Париже?
– Я ей не говорил, где ты, да она у меня об этом и не спрашивала.
– Ладно, это, в общем, не важно! Ну и что ты мне на это скажешь, дед?
– Я? А что я скажу? Яночку я знаю с детства, в отличие от твоей американской Флер. Она, может, и хорошая девушка, но! Будь она очень хороша, ты ведь не обратил бы тогда внимания на Яночку? А, Егор? Яночка умная, чуткая и при том красавица необыкновенная. Такая редко кому не понравится. Да и Машеньке теперь нужен отец. Одним словом, я ваши действия одобряю, но при одном условии.
– Вот интересно! И при каком же?
– Если это любовь!
– Это имеется на все сто процентов, дед! Это именно она и есть!
– Ну тогда все в порядке, внучек!
«Ах, дед, если бы все было так просто!» – подумал Егор, вспомнив Флер, и отключил мобильник.
– У меня новость! – сообщил он стоящей рядом с ним Яне. Они в этот момент только что спустились завтракать. – Дед нашел «Бэль»!
– Что?
– Дед нашел ее у себя в прихожей, на антресоли!
– Не может быть!
– Выходит, что может!
– Так, значит, Володя отнес ее туда!
– Значит, так!
– Господи! Кто бы мог подумать!
– У вас ведь были ключи от квартиры деда?
– Конечно! Они и сейчас у нас есть! Интересно, в какой же момент он это сделал? – задумалась Яна.
– А вот этого нам узнать не дано! – ответил Егор.
ГЛАВА 25
Егор позвонил Николь на следующий день, как и обещал. Но они не встретились. Да и незачем было. Письма она отправила, и пока оставалось только ждать на них ответа. А «сказка в Париже» с Яной продолжалась. Они гуляли по городу, побывали и на башне собора Парижской Богоматери, и на куполе базилики Сакре-Кер, посетили самую древнюю церковь Парижа Сен-Жермен-де-Пре, побродили по Елисейским Полям, заглянули в музей вина на улице Вод и в музей карнавала. Вечерами же они предавались любви. Случалось, что и днем не выходили по нескольку часов из номера. Одним словом, они были свободны и счастливы! Париж подарил им минуты счастливейшего человеческого существования, радостную праздность бытия, не прекращающуюся и ничем пока не омрачаемую. Но, увы, сказка, она сказка и есть! Из Парижа ведь надо было возвращаться, а возвращение сулило им разлуку, ибо Америка Егора была уже не за горами.
Спустя восемь дней после приезда Яны из Ниццы вернулась Элизабет Ла-Пюрель, и Николь тотчас же сообщила об этом Егору. Однако встреча с долгожданной француженкой никаких результатов не принесла. Она была бы и рада помочь Егору, но среди множества архивных бумаг, находящихся в ее коллекции, ничего, имеющего отношение к трем ордынцевским картинам, не оказалось. Сама же Элизабет знала о них ровно столько, столько Николь и старая Лилиан.
Егору пора было возвращаться в Москву. С Николь они договорились, что она, в случае получения письма от кого-то из Ратниковых, должна будет оповестить его.
Они с Яной пробыли в Париже еще три дня, три последних сказочных дня. А на четвертый с величайшим сожалением и грустью помахали ему рукой.
Распрощавшись с Яной на площадке седьмого этажа, Егор позвонил в дверь, однако ему никто не открыл, и тогда он принялся шарить по карманам, отыскивая ключ. Деда дома не оказалось, да и немудрено, ведь Егор не предупредил его о своем приезде, не хотел, чтобы старик излишне суетился.
Егор открыл дверь и с удовольствием освободился от дорожной сумки, бросив ее прямо возле порога, а потом вошел в комнату и обомлел. На стене висела «Бэль» в совершенно немыслимой рамке, сконструированной наскоро дедовской рукой из грубых полуобструганных досок. Девушка смотрела прямо на него удивленным взглядом своих черных маслиновых глаз. Она и впрямь завораживала, приковывая к себе каким-то необъяснимым, манящим обаянием, молодостью, непосредственностью, чистотой и еще бог знает чем, что усмотрел в ней боготворивший ее далекий предок Егора.
Егор с трудом заставил себя оторвать взгляд от картины и достал мобильник.
– Что случилось, Егор? – с тревогой спросила Яна с порога, явившись по его зову.
– Иди скорей сюда! Смотри, вот она!
Яна прошла в комнату.
– Боже мой! – воскликнула она и, прильнув к Егору, застыла в изумлении.
…Они стояли и молчали, да и о чем тут было говорить? Любовь Николая Ордынцева, воплощенная в бессмертном творении, витала сейчас в этой комнате и была сродни их обоюдному чувству.
Вскоре вернулся Егор Алексеевич и, открыв дверь своим ключом, чуть не споткнулся о сумку внука.
– Егор! – радостно позвал он и поспешил в комнату, где и застал внука с Яной, смотрящих на «Бэль».
– Здорово, дед! – отозвался Егор и кивнул на картину. – Это называется спрятал подальше?! – усмехнулся он и покачал головой: – Ну, ты даешь!
– Как она вам? – уклонившись от ответа, спросил Егор Алексеевич.
– У меня просто нет слов, до чего хороша! – восторженно проговорила Яна. – Ваш прадед был гениальным художником, Егор Алексеевич!
– А я теперь совершенно уверен, что эта картина и впрямь была самой лучшей его работой! – сказал Егор.
Яна, высвободившись из-под руки Егора, направилась к выходу.
– Яночка, куда же ты? – спросил Егор Алексеевич.
– Извините, но мне пора, мама с Машенькой заждались. Я пришла только на минутку, взглянуть на «Бэль».
Она, улыбнувшись старику, исчезла.
За обедом, который наскоро соорудил дед, Егор рассказал ему о том, что случилось с «Бэль», Яной и им самим во время болезни Егора Алексеевича. Старик очень расстроился, и особенно из-за причины, которая привела к гибели Володи.
– Какая жалость, что Володя погиб из-за нее. – Он кинул недобрый взгляд на «Бэль».
– Не из-за нее, а из-за каких-то подонков, дед! – возразил Егор. – Ты просто не имеешь права обвинять «Бэль» в таком грехе! Взгляни на нее, разве может такая кого-то погубить?
– Она погубила моего прадеда, – сказал Егор Алексеевич, – он просто не смог жить, потеряв ее даже в таком вот обличье!
Егор, откинувшись на спинку стула, задумался.
– Дед, а ведь она вернулась к тебе, к потомку Ордынцева! Сама вернулась! И именно к тебе, а не к кому-то другому! Причем как? Нарочно не придумаешь! И ты, заметь, не прилагал к этому никаких усилий!
Егор Алексеевич, сменив гнев на милость, с любовью и благоговением посмотрел на прадедовский шедевр.
– Я уже думал об этом, Егорка!
– Ну?
– Что «ну»! Думал и удивлялся, какой сюрприз уготовила мне судьба на старости лет.
– И что же ты собираешься теперь делать, дед?
– Не знаю, Егорушка! Не знаю! Заявить о том, каким образом она оказалась у меня, чревато последствиями, затаскают до смерти! Да и кому заявлять-то, милиции или француженке этой, предок которой решил украсть картину? Оставить у себя? Сам понимаешь, тоже чревато! А ты, потомок Ордынцева, как думаешь ты?
– Не знаю! – вздохнул Егор. – Но раз решения пока нет, то и думать об этом сейчас не стоит! Оно придет потом, когда потребуется! Как «Бэль», само собой!
«Мой внук! – с великим удовлетворением подумал Егор Алексеевич в который уже раз. – Теперь и умирать не страшно. Он сделает все, как надо!»
– Ну что ж, Егорушка, наверное, ты прав! Давай не будем сейчас об этом думать!
ГЛАВА 26
Они прощались.
– Яночка! – Егор, оторвавшись от ее губ, скорее простонал, чем произнес ее имя.
– Все, уже пора! Уже пора-а, без всякой твоей «еще минуточки»! – тихо прошептала ему на ухо Яна. – Регистрация давно началась!
Егор взглянул на часы.
– Да, пора! – И его взгляд, вернувшись в реальность, посерьезнел.
– Яна! – Он нежно взял в свои ладони ее лицо и заглянул в глаза. – Я ничего не могу тебе обещать! Я не знаю, что меня ждет там, и, как я поступлю, тоже не знаю! Ты меня понимаешь?
Она почувствовала, что к горлу предательски подкатывает соленый ком, и, отведя глаза, согласно кивнула.
– Я только хочу сказать, что очень, очень тебя люблю! Слышишь?
Яна снова кивнула.
– Я хочу, чтобы ты это знала!
– Я буду этим жить, Егор! – Она нежно ему улыбнулась.
У Егора захолонуло сердце. «Господи, как я теперь буду жить без этой твоей улыбки?» – в отчаянии подумал он.
– Прости меня, Яночка, прости!
– Простить? – Она удивленно вскинула брови. – За что? За счастье, которое ты мне подарил?! Да я скорее не простила бы тебя, если б этого не случилось! Я никогда не была так счастлива и, думаю, уже не буду, просто потому, что больше не бывает! А ты говоришь «прости»! Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна!
– Но я ничего не могу тебе обещать! – в отчаянии воскликнул он.
– А мне и не надо никаких обещаний! Я никогда ни на что не рассчитывала и рассчитывать не собираюсь! И потом, у меня останется маленькая частичка тебя, правда, вот такусенькая, – она показала кончик мизинца, – это твои стихи! Они останутся со мной навсегда, на веки вечные! Их никто не сможет у меня украсть, как «Бэль», потому что они будут жить в моей памяти и я их оттуда никуда не выпущу!
Яна восторженно смотрела на него, произнося эти слова, и все еще машинально показывала ему кончик своего мизинца. Егор наклонился и прикоснулся к нему губами:
– К этой твоей частичке я прилагаю и свой поцелуй! Не выпускай и его из своей памяти! Ладно?
И тут Яна почувствовала, что она не в силах больше сдерживаться, что вот-вот расплачется. «Нельзя! – строго сказала она себе. – Сейчас – ни в коем случае. Крепись, как хочешь. Он не принадлежит тебе, и ты просто не имеешь права навязывать ему свою боль».
– Егор, мы опять забыли про время! – воскликнула она. – Твой самолет просто-напросто сейчас улетит! Пошли скорей!
И она потянула его из машины.
ГЛАВА 27
Нью-Йорк встретил Егора дождем и серым неприглядным туманом.
«Погода под стать моему настроению», – с грустной иронией подумал он и, поймав такси, поехал домой.
Родители с нетерпением ждали его появления, и вместе с ними ждала его Флер, об этом сообщил ему по телефону отец. Как он ее встретит? Что скажет? Что он теперь может сказать?!
Дверь открыла Ольга Николаевна и с радостным возгласом «Сынок!» повисла у него на шее. Вслед за ней в прихожей появилась Флер и, скромно ожидая своей очереди, прислонилась к стене. Из ее глаз струилась радость, на губах играла счастливая улыбка, а в позе, в сложенных на груди руках угадывалось нетерпение, желание поскорей оказаться на месте Ольги Николаевны.
Господи! Флер! У Егора застонало сердце. Ну как он может лишить ее всего этого?! Заставить страдать, вместо того чтобы радоваться, плакать, вместо того чтобы улыбаться! Он просто не имеет на это права! И он улыбнулся ей, освобождаясь от материнских объятий.
В столовой Егора ожидал торжественный ужин, заботливо приготовленный мамой с помощью Флер. Евгений Егорович, который так и не показался в прихожей, не желая лишать радости женщин, поднялся с кресла навстречу им с Флер:
– Ну, здравствуй, сынок!
За ужином Егор подробно рассказывал о своей поездке в Москву. О Егоре Алексеевиче, о его здоровье, об упрямом нежелании деда расставаться с родиной. Он поведал наконец о цели своей поездки, о вынужденном визите в Петербург и Париж, утаил только сведения о «Бэль», решив прежде поговорить об этом с отцом наедине.
После ужина они с Флер уединились в его спальне. И с этого момента для Егора начались сплошные испытания, испытания притворством и ложью, демонстрацией несуществующих чувств и старательным показом своего присутствия при полном его отсутствии. Одним словом, в отношениях с Флер он изо всех сил старался походить на себя прежнего, и поначалу она действительно ничего не замечала. Его же страдания увеличивались все больше и больше. И как бы ни оправдывал он свое притворство, оно ему претило, выводило его из себя! И потом, он очень скучал по Яне, да какое там скучал, он просто сходил по ней с ума! Ему так хотелось позвонить ей и хотя бы голос ее услышать. Но он не решался. Да и зачем, если он ничего не собирался менять в своей жизни.
Однако такое положение вещей не могло остаться без последствий. Егор стал раздражительным, вспыльчивым, его мучила бессонница. Это заметили даже сослуживцы. Ольга Николаевна не могла понять, что происходит с ее всегда уравновешенным, деликатным мальчиком. Он раньше никогда не раздражался при ней, не срывался по пустякам на повышенные тона. А теперь! Теперь его просто было не узнать! Она видела, что с ним что-то происходит, понимала, что ему отчего-то нет покоя, но отчего? Однажды она попыталась с ним поговорить, но Егор уклонился от разговора, заявив, что у него все нормально, и попросил ее больше не приставать к нему со всякой чепухой.
Ольга Николаевна поделилась своей тревогой с мужем:
– Знаешь, Женя, мне кажется, что с Егоркой что-то происходит.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Евгений Егорович, научившийся за долгие годы их жизни полностью доверять проницательности жены.
– Я думаю, что причину его состояния надо искать в Москве.
– Какую причину, на что ты намекаешь?
– Я ни на что не могу намекать! Я что-то чувствую, и все! Он изменился после своего возвращения оттуда. И я вижу, что он страдает, но от чего?
– Может, отцу позвонить? – предложил Евгений Егорович. – Вдруг он подскажет, намекнет на что-то, а?
– Не знаю! Наш дед – еще та штучка! Ты же знаешь, какой он скрытный.
– И все-таки давай попробуем… Только ты сама позвони, Оленька, он ведет себя с тобой более терпимо.
А деду в это время звонил Егор и вдруг, решившись, спросил:
– Дед, как там Яна?
– Плохо! – ответил ему без обиняков Егор Алексеевич, словно давно ждал этого вопроса и был к нему готов.
– Что значит «плохо»? – опешил Егор.
– А то и значит, что плохо ей.
– Она тебе сама сказала?
– Как же, скажет она!
– Так почему…
– Почему, почему! – перебил его дед. – Похудела, осунулась, ходит бледная, как тень, в глазах тоска…
Егор тяжело вздохнул в трубку. «Господи! Какая же я скотина! Что же я делаю? Что я делаю вообще?» – в отчаянии подумал он.
– Дед, а… она часто к тебе заходит?
– Да заходит! Можно сказать, что и не редко! Заходит и смотрит по сторонам, словно кого-то ищет, взглянет на «Бэль» – и в глазах слезы. Вот такая штука, Егор.
– Дед! Я не знаю, что мне делать. Кого из них двоих мне оставить несчастной?
– Здесь я тебе не советчик, Егорушка, – непривычно мягко сказал Егор Алексеевич.
После этого разговора с дедом Егор не спал всю ночь, и на следующий день произошло их первое объяснение с Флер.
Он приехал к ней после работы и в общем-то не собирался ни о чем говорить. Флер, увидев его не выспавшегося, осунувшегося, встревожилась:
– Что с тобой, Эгор?
– Ничего! – покорно, по привычке, сказал он.
– Нет! Я же вижу, что-то случилось?!
Он поднял на нее воспаленные глаза, в которых Флер увидела всю его боль, и ужаснулась, как-то сразу догадавшись… Догадавшись о том, что эта боль… Именно такая, как вот сейчас у него, может быть только от страдания! От страдания по любимому человеку. У нее все опустилось внутри от предчувствия грядущей беды, от ее неизбежности и тут же что-то взбунтовалось, – возможно, чувство собственности или инстинкт самосохранения, не желающий принимать правды, которая способствует разрушению уже привычного, устоявшегося.
Она подошла к Егору, понимая, что ей следует сейчас же все выяснить, а выяснив, принять удар на себя. Он, похоже, уже свое отстрадал, и теперь наступала ее очередь. Но она не хотела, не желала этого принимать. И солгала, притворившись, что ничего не понимает.
– Эгор! Милый, иди ко мне! – Она обняла его и принялась целовать в небритые скулы. – У тебя был плохой день? Не переживай, дорогой, сейчас мы все уладим! Я приготовила потрясающий пудинг с клубникой, как ты любишь, и, знаешь, давай выпьем вина?
Он нежно отстранил ее от себя:
– Флер, не надо.
– Что не надо?
В ее глазах промелькнул испуг.
– Ты же все поняла! Я заметил это по твоему взгляду.
– Эгор, я…
И тут глаза ее наполнились слезами.
– У тебя… У тебя кто-то есть?
– Здесь – нет!
– Здесь? Как это?
– Здесь, в Америке, нет, а вот здесь – есть! – Он приложил руку к сердцу.
– Эгор! Нет! Нет! – Она заплакала. – Этого не может быть, этого не может бы-ыть!
– Флер, прости меня, слышишь! – Он подошел к ней и нежно обнял. Она нервно передернулась, пытаясь стряхнуть его руки.
– Уходи! Слышишь? Уходи сейчас же!
Она, рыдая, опустилась на корточки прямо в прихожей, а он был не в силах ни о чем думать, на него навалилось опустошение, безразличие ко всему!
«Тупик! – возникло в голове определение происходящему. – Тупик!» – снова повторил он про себя. Постоял еще некоторое время точно в беспамятстве, а потом вдруг включился слух.
Флер рыдала со всхлипыванием, с причитаниями, у нее начиналась самая настоящая истерика.
– Флер, Флер! – воскликнул он, и предательское чувство жалости затопило ему сердце.
Он взял девушку на руки и отнес на кровать, а потом принялся утешать поцелуями и вымаливать прощение, обещая, что никогда ее не бросит.
Так продолжалось три месяца. Флер плакала, он ее утешал, потом на какое-то время у них налаживались довольно ровные отношения, до очередного «угасания» Егора.
И вот однажды Флер пришла к нему, решительно на что-то настроившись.
– Я больше так не могу, Эгор. И не хочу, – сказала она.
– Как не хочешь? – спросил он, и в душе его забрезжило желанное чувство освобождения.
– Так! Я не хочу больше тебя с кем-то делить!
– Ты и не делишь, Флер, ты…
– Не говори глупостей! Ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Конечно, ты не можешь делить меня с ней физически, если она находится в Москве. Одним словом, я все решила, Эгор.
– Что ты решила?
– Нам надо расстаться!
Она говорила спокойно, без слез и истерики, и Егор понял, что для этого просто пришло время. Оно усмирило ее протест, помогло согласиться с неизбежным. Конечно, она будет еще долго страдать и ловить отзвуки своего несбывшегося счастья, счастья с ним! Но самое страшное уже позади. Теперь Егор видел это.
«Как хорошо, что я не ушел от нее три месяца назад, после нашего первого объяснения, – подумал он. – Страшно представить, что бы тогда могло с ней произойти!»
Он чувствовал, что время все изменило, теперь легче и ей, и ему.
– Я поеду домой, Эгор, – сообщила Флер.
– В Чарльстон?
– Да. Вчера я наконец уволилась с работы и теперь могу уехать.
– Как уволилась?
– Я давно собиралась это сделать, просто тебе пока не говорила.
– И когда же ты уезжаешь?
– Послезавтра!
– Флер, прости меня! Хотя это так глупо с моей стороны – просить у тебя прощения.
– Почему же? Можешь считать, что я тебя простила. Какой смысл таить на тебя зло, если в том нет твоей вины?
– Спасибо, Флер! Ты даже не представляешь, как это важно для меня. Во сколько у тебя послезавтра поезд?
– Я не хочу, чтобы ты меня провожал.
– А как же вещи, и вообще…
– Мериэм и Роджер проводят, я с ними уже договорилась. Прощай, Эгор!
Он ничего ей не ответил. Флер тихо вышла.
