Текст книги "На заре земли русской (СИ)"

Автор книги: Татьяна Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Весь город, почитай, говорит о тебе, – Гертруда говорила по-русски хорошо, но с заметным акцентом. – Люди недовольны тобою.

Изяслав усмехнулся. Знать, прошла уже про него с Полоцким молва, уже знают киевляне, вестимо, скоро проведают про то и дальше. Подумаешь, горожане недовольны! Да сколько раз им были недовольны! Подчинённые должны жить в страхе, обязаны бояться и уважать своего правителя, ибо подчинение без страха, мыслил Изяслав, не есть подчинение. Несколько секунд он и Гертруда испепеляли друг друга взглядом, пока женщина наконец не бросила сердито:

– Изверг ты! На что тебе сдался этот Полоцкий, отпусти ты его на все четыре стороны, аль ты, как нехристь какой, как чудовище какое? Надо тебе зазря кровь проливать!

Акцент в столь гневной речи жены позабавил Изяслава, и тот удержался, чтобы не зайтись смехом. Гертруда стояла перед ним, такая маленькая, тоненькая, как тростинка, скрестив руки на груди и ожидая ответа мужа. И он не мог не ответить.

– Тебе не постигнуть твоим заморским умом русского престола! Мешал мне твой Полоцкий, проходу не давал. Пусть теперь поразмыслит, кто на Руси-матушке хозяин…

Казалось, Гертруда, ещё тем отличавшаяся от тихих русских девушек, что готова была спорить с князем и перечить ему, не страшась, могла вспыхнуть, как подпалённая лучина. Взмахнув длинной юбкою, она ничего не сказала в ответ и исчезла столь же внезапно, как и появилась. Василько, проводив её взглядом, недоумённо развёл руками.

– Брось ты толковать ей, княже, – проговорил он, желая показать, что сохраняет сторону Киевского, но тот махнул рукою с перстнем, указывая в сторону массивных резных дверей, разукрашенных всяческой росписью.

– Убирайся вон!

Дружинник послушно поклонился, статно выпрямился и, больше уж ничего не говоря, неспешным широким шагом вышел из княжеской горницы.

Однако Изяславу не стало легче, когда он остался в полном одиночестве. С улицы доносились разные звуки, намекающие на бурлившую за стенами терема жизнь, но в горницах всё будто вымерло. Изяслав должен был ответить на присланную византийскую грамоту – естественно, согласием. Помощь сильных и хитрых воинов-византийцев могла бы оказаться очень кстати, особенно сейчас, когда угроза стольному Киеву шла с двух сторон. Однако, обмакнув перо в тёмные чернила, князь Киевский подпёр ладонью щёку и задумался. В какой-то момент ему захотелось кликнуть обратно дружинника Василия, но он решил разобраться со своим делом самостоятельно. Перо так и тянулось к разложенному перед ним небольшому листку пергамента, запасы которого были приобретены за немыслимую стоимость. Наконец собравшись с мыслями, Изяслав стряхнул перо и аккуратно вывел первые несколько слов ответа…

…Над Полоцком нависло предчувствие беды. В скором времени после возвращения Радомира и исчезновения Димитрия, ближайшего к Всеславу человека, все уже знали о произошедшем. Поговаривали, что Изяслав не возьмёт город для себя, а отдаст его кому-то из братьев, не отдаст – так разграбит и подчистую предаст огню. Однако Радомир, коему было ведомо почти всё о происходящем в Киеве и Полоцке, не спешил ничего предпринимать. Он считал слишком безрассудным рискованным бросаться на помощь Всеславу, но город защищать также было необходимо, потому что без правителя Полоцк мог стать лёгкой добычей для всех желающих. Однако ему было известно также то, что император византийский Константин в скором времени прибудет из Царьграда в Киев со своими людьми, дабы подписать мир с Русью на долгие девятнадцать солнцеворотов. В планы старшего полоцкого дружинника входила ещё и размолвка Константина и Изяслава, которую можно было бы спровоцировать склонением Константина на иную сторону. Но Радомир не привёл бы сей план в действие, потому что ссора Византии с Русью грозила очередной большой войной, конец которой заведомо был неблагоприятен для русского народа. Радомир придумал кое-что другое – гораздо более хитрое и мирное, чем мысль поссорить Изяслава с Константином…

Все свободные от домашних дел вечера Злата проводила на берегу реки Двины – она приходила как раз на то место под тень раскидистой ольхи, где в недалёком прошлом состоялся у неё разговор с Всеславом о боге. Ей не верилось в неблагополучный исход, однако, хоть она и молилась за князя каждый вечер, она понимала сложившуюся ситуацию и в чудо не очень-то верила.

Очередной тихий, холодный зимний вечер спустился на Полоцк, сизым покрывалом окутал город, спрятал блиставшие на солнце купола Святой Софии под густыми облаками, шлейфом пронёсся над неспешной Двиной, по ночам скрывавшейся под тонкой ледяной коркой, а к утру оттаивавшей. Злата пришла за водой, но спешить ей было некуда, и она задержалась у реки, в которой отражались серебристые облака, отчего река казалась ещё более глубокой и холодной. Шелестели облетевшие кроны деревьев, последние лучи закатного солнца малиновыми отблесками ложились на темнеющее небо. Ветер свежел и крепчал, и у реки было довольно холодно. Зябко кутаясь в тёплую шаль, Злата подошла к самой кромке мрачно-синей воды, коснулась рукой тихой волны, плеснувшей на прибрежный холмик, подула на замёрзшие пальцы.

Злате тяжело далось расставание со старой, привычной верой, где каждое явление, каждое событие в природе объяснялось волей всемогущих богов. Иная вера, пришедшая из Византии в Киев, а из Киева уж разлетевшаяся по удельным городам, была совершенно чужой. Не все люди готовы были поверить, что миром правит один-единственный бог, что он сильнее Перуна и Даждьбога, что он слышит голоса душ человеческих и помогает людям. Князья, правившие в Полоцке до Всеслава, не заставляли жителей удела силой обращаться в другую веру, и сам Всеслав, хоть и принял крещение, не нарушал этой традиции. Семья Златы не обращалась в христианство, и девушка была крещена духовником Филиппом тайно. Крёстным отцом её стал боярин Радомир, отец Светланки, с которой Злата была близко знакома. На груди у неё, под расшитым алыми лентами платьем, таился маленький серебряный крест на шнурке, и об этом кресте не знал никто, кроме неё самой. Иногда, когда девушке становилось совсем тяжело на душе, она обращалась к небесам с горячей молитвою, но, хоть и приносили эти молитвы облегчение страдающей душе, они не исцеляли её полностью, да и не могли исцелить, – оттого и не могла понять Злата, искрення ли вера её или нет.

Тишину нарушили чьи-то медленные, тяжёлые шаги сзади. Оборотившись, Злата увидела, что к ней идёт какой-то человек. Уходить было поздно, и ей пришлось остаться. Идущий не был знаком Злате – темноволосый коренастый молодой человек, с немного высокомерным и спокойным выражением лица. Одет он был не по-славянски: на нём были высокие сапоги с длинными шпорами, дорожный плащ тёмно-зелёного цвета, серая рубаха, подхваченная таким же зелёным витым поясом. Облик его завершал меч, бьющийся о колено при каждом шаге, и кинжал, висящий на поясе с другой стороны. Подойдя ближе, незнакомец слегка склонил голову, прижав правую ладонь к левой стороне груди, да так и застыл, не говоря ни слова. Такое приветствие было странно девушке, ведь не княгиня она и не боярыня, чтоб ей такое почтение оказывать.

– Кто ты таков? – спросила она, присматриваясь к мужчине и не находя ничего знакомого в чертах его.

Видно, здешние обычаи вовсе не были известны этому незнакомцу. Услышав голос Златы, он склонился ещё ниже.

– Не гневись, красавица, что пошёл за тобою, – голос его звучал необычно молодо, казалось, с каким-то нагловатым тоном. – Имя моё Мстислав, сын я князя Изяслава, отец меня в сей город отправил наместником…

Дрогнуло сердце Златы от таких речей, боязно ей стало. Она никогда доселе не видела этого странного человека, как он представился, Мстислава, никогда не слышала о нём.

– Да разве и Изяслав Ярославич здесь? – удивлённо спросила девушка.

– Сам он в Киеве, что ему здесь делать! – усмехнулся Мстислав, словно заигрывая с нею. – А мне княжить в городе вашем поручил, ваш-то правитель, чай, неугоден ему был…

– Неправда это! – не сдержалась Злата, резко разворачиваясь и глядя прямо в глаза самоуверенному сыну князя Киевского. Не было страха в глазах её, лишь презрение и холод сквозили в пристальном взоре. При воспоминании о любимом своём Злата горько вздохнула, и не укрылся от киевлянина этот тихий вздох. Бросив все любезности, он коснулся грубой рукой плеча девушки.

– Что с тобой?

Десница его была немедленно скинута. Сердито сверкнули очи Златы, будто молния пронеслась в них и скрылась. Отойдя на пару шагов, она подняла вёдра и, ничего более не желая говорить, направилась домой, но Мстислав не отставал.

– Подсобить тебе? Давай сюда, давай!

Злата, не отвечая ничего, ускорила шаг. Непрошеные помощь и внимание докучливого киевлянина только расстроили её. Через несколько минут молчания он, очевидно, понял, что не добьётся ни слова, ни взгляда, и свернул на другую улицу. Непонятный осадок остался у него после разговора с холодной, неприступной девушкой – то ли потому, что она не приняла его, то ли по какой-то иной причине. Побродив ещё немного по улицам почти незнакомого города, Мстислав потратил час на поиски того дома, где ввечеру оставил коня. И не было предела его удивлению, когда в дверях он столкнулся с той самою девушкой, которую накануне встречал у реки.

О правде

Часы до рассвета – самое тихое, самое спокойное время суток. Все ещё спят, утро только-только вступает в свои права, солнце светло-розовой тенью окрашивает серые клочья ночных облаков. На улочках Киева не было ни единой живой души, и, не боясь быть замеченным, один человек вышел с великокняжеского двора и направился к срубу, находившемуся чуть в отдалении. Киевлянин был одет богато, но при нём почти не было оружия, окромя небольшого кинжала с рукояткой, украшенной драгоценными камнями. Лицо его было скрыто капюшоном тёмно-бордового плаща, и черт нельзя было рассмотреть. Добравшись до сруба и оглядевшись вокруг, нежданный гость осторожно постучал в небольшое оконце.

– Всеслав! Княже!

Всеслав проснулся от тихого стука снаружи да от того, что кто-то звал его по имени. Осторожно, чтобы не наделать лишнего шума, князь поднялся и подошёл к окошку.

С улицы тянуло холодом. Рассвет ещё только занимался, небо заволокло серыми тучами, солнце показалось, сверкнуло алым и скрылось, похоже, сызнова собиралась метель. Предутренняя тишина скрыла все звуки, намекающие на жизнь в городе. Полоцкий уже подумал было, что ему почудилось, как вдруг его окликнули снова.

– Княже, слышишь меня?

– Кто там? – настороженно переспросил Всеслав. По ту сторону послышался какой-то шорох, что-то упало, кто-то тихонько ругнулся. Пришедший так и стрелял быстрыми, живыми глазами по сторонам, боясь быть замеченным. Убедившись, что кроме Всеслава, его никто не слушает, он заговорил быстро, торопливо, проглатывая окончания слов.

– Я Богдан, стольник князя великого. Мы виделись с тобою в Полоцке – помнишь?

– Да, – Всеслав узнал киевского посла, храброго молодого человека с огненным, необычным для славян цветом волос.

– Ох и шуму ты наделал по городу! – продолжал Богдан. – Все только о тебе говорят, Изяслава Ярославича ругают… Половцы рыскают по степи, на пограничные уделы набегают, точно волков стаи. И про то молва, не хочет-де Изяслав защищать нас, он сам боится, раз я слышал, что он скрыться собрался в Польшу с женою!.. А есть те, кто тебе верен, они сказывали, что ты мог бы постоять за Родину нашу. И мы им более верим, отдали бы свою жизнь в руки твои. Подожди, княже, освободим тебя!

Из сбивчивых, поспешных речей Богдана Всеслав понял достаточно. Не только подлец старший Ярославич, но и трус к тому же – бежать хочет на чужую сторону, свои земли бросить, лишь бы от опасности подальше. И мелькнула добрая мысль: не забыли Всеслава люди его, помнят о нём, это и хорошо. А свобода… Что ж, может, и удастся как-либо покинуть эту проклятую темницу, где не то что жить – дышать полной грудью не получается.

– Кто-то тебя прислал? – спросил Всеслав у молодого стольника, ждавшего какого-то ответа на слова свои. Услышав этот вопрос, тот будто обиделся, даже лёгкий румянец вспыхнул на щеках его.

– Сам пришёл. Аль не веришь? – ответил он вопросом на вопрос, снова оглядываясь по сторонам, но тут, верно, кого-то заметил, потому что быстро отскочил от оконца, не дожидаясь ответа, и напоследок прошептал:

– Идут сюда! Прощай, княже, храни тебя Господь!

Смутные чувства всколыхнулись в душе Всеслава. Уставший от неизвестности, он, однако, не собирался верить первому встречному, пускай даже этот человек отнёсся к нему хорошо. Он отлично помнил Богдана – весьма вспыльчивого молодого человека, храброго в бою и робкого с людьми. В душе своей Всеслав был действительно благодарен Богдану за этот нежданный приход его, но сказать тому спасибо не успел.

Димитрий тоже проснулся и, подложив кулак под щёку, смотрел на Всеслава, не говоря ни слова. Князь замечал, что с каждым днём Димитрий становился всё тише, всё молчаливее, всё реже заговаривал он с ним и всё больше лежал или сидел, обхватив колени руками и глядя в одну точку. Всеслав сперва пытался его разговорить, растормошить, но и сам он был не в лучшем положении, поэтому скоро бросил эту затею.

– Что он хотел от тебя? – спросил юноша, очевидно, невольно подслушавший разговор.

– Не понял я особенно, – задумчиво отвечал Всеслав. – Говорит, угроза Киеву из степи, а Изяслав не хочет оборонять границы.

– А ты при чём?

– При том. Богдан считает, что я мог бы встать во главе защиты города. Но… Ты сам понимаешь, почему нет, – ироничная улыбка слегка тронула опущенные уголки его губ. – Нас с тобой ещё не забыли. Значит, покуда есть надежда.

– Нет никакой надежды, княже, чего ты ждёшь? – каким-то раздосадованным и в то же время равнодушным тоном произнёс Димитрий. – Али посмеет кто против Киевского пойти? Ты сам мне говорил, что все они…

С этими словами Димитрий махнул рукой и замолчал теперь уже надолго. Настроение Всеслава, немного приподнятое недавним разговором со смелым незнакомым стольником Изяслава, вновь испортилось. С юных лет он привык надеяться только на себя, но теперь, оказавшись в безвыходном положении, он был бы рад помощи со стороны, которой ожидать пока что не приходилось.

Мрачную тишину сырого подземелья нарушили громкие голоса снаружи и звон ключей. Дневной свет хлынул в подземелье, озарив ненадолго мрачные стены холодными отблесками зимнего солнца. По лестнице спустился стражник с копьём наперевес.

– Великий князь Киевский говорить с тобой хочет, – равнодушно сказал он, обращаясь к Всеславу и словно не замечая Димитрия, который, увидев открытую покосившуюся дверь и видневшуюся из-за неё улицу, как-то оживился, поднялся. Но стражник, не обращая на него внимания, вывел из темницы Полоцкого. Вскоре вновь раздался скрип старых дверных петель, и гнетущая темнота и тишина обступили Димитрия со всех сторон. Он подбежал к окну, встал на носочки, но роста всё равно не хватало. Подтянувшись на чуть выступающем полусгнившем бревне – пальцы скользили, оттого держаться было неудобно, – он краем глаза смог увидеть доступный клочок белого света. Вокруг не было никого, но его молчаливое одиночество длилось недолго: послышался скрип шагов по снегу, и взгляд Димитрия упёрся в расшитые золотистыми нитками сапоги. Незнакомец опустился на колени перед окошком, и его глаза встретились с глазами Димитрия.

– Кто ты? – удивлённо прошептал пришедший, пристально разглядывая юношу и хмуря тёмные брови, на которые сползала отороченная белым мехом шапка.

– Димитрий я, – отозвался юноша, покрепче хватаясь за выступ в стене. – Аль забыл?

– И верно, – Богдан узнал друга, и в голосе его послышались нотки изумления, разочарования. – Давно тебя не видел, всё думал, что приключилось с тобой. Как же ты здесь?

– Доверился дружиннику киевскому, Васильку, а он и…

– Да понял я, – вздохнул Богдан, покачав головой. – Василько к князю ближе всех, ближе меня, так-то он и помог ему… Как же теперь без тебя?

– Не ты ль утром приходил сюда? – попытался сменить тему Димитрий.

– Да, – ответил его собеседник, но разговор тут же вернулся в прежнее русло. – За князя своего ты не волнуйся, Изяслав сам боится Полоцкого, как бы тот людей против него не поднял, если на свободе окажется. Вот ещё заперли петухи орла в клетку… – И, помолчав, Богдан добавил:

– Это могу сказать точно: вас Изяслав не тронет. Не до сего ему нынче, послы из Царьграда после того разговора с тобою – помнишь ли? – отказываются мир с Киевским подписывать. Видать, поняли они, что неугоден он всему русскому народу, что не станет он им помощником хорошим да надёжным...

Димитрий внимательно слушал рассказ княжеского стольника про посольство византийцев на Русь и старался запомнить, чтобы потом передать суть разговора Всеславу, когда тот вернётся. Судя по всему, Богдан был очень умён и непрост, внешние отношения знал хорошо, к Изяславу был достаточно близок, а оттого ему было известно немало. Слышал как-то Димитрий от Радомира, что хорошо бы византийцев на сторону Полоцка переманить, да для того нужна единая вера христианская, в которую обращены были не все, да деньги, ведь не просто так эти послы дали бы своё согласие на визит.

Изяслав провёл ночь без сна. Грела ему душу весть о том, что Константин Великий благосклонно отнёсся к присланной им грамоте, согласился на представленные условия и на переговоры. Но не имел понятия Изяслав о том, как поступить ему с Полоцким. Почему-то брат Всеволод отговаривал его от расправы над ним. И теперь, когда братья были в сборе, Изяслав решил вывести Полоцкого на разговор – авось самому не в радость жить в постоянном страхе за себя и свою жизнь. По крайней мере, так мыслил он. Когда Всеслав Полоцкий вошёл в сопровождении стражи в горницу, старший сын Ярослава лишь подивился тому, как тот держал себя при нём. Всеслав был суров и бледен, цепи сковывали его движения, но всё равно в нём было что-то величественное, и невдомёк было Изяславу, почему не сломило его длительное заключение, почему он не пал перед ним на колени ещё ранее, моля о пощаде – он ведь должен был знать, что добра к нему не будет…

– Вот мы и свиделись сызнова, – чуть растягивая слова, молвил Киевский. – Тебе, я чай, воротиться хочется… В болото своё…

– Полоцк не болото, – хмуро отвечал Всеслав. – И так знаю, не отпустишь. Что за дело до меня?

Братья Изяслава до сих пор не особенно вслушивались в разговор, только что начавшийся. Святослав периодически подносил к губам предложенный ему кубок вина – он всегда был не прочь выпить, – а Всеволод молчал, скучающий взгляд его бродил по светлице, ни на чём не задерживаясь. В какой-то момент глаза Всеволода и Всеслава встретились, и Переяславский тут же смущённо отворотился. Не мог он стерпеть холодного, равнодушного отношения, мелькнувшего во взгляде Полоцкого.

– А ведомо тебе, что из-за того, что потакаешь ты своим кривичам в вероисповедании, мы к славной Византии обратиться стыдимся? – продолжал тем временем Изяслав, которого, верно, сейчас братья совершенно не интересовали.

– Мой удел, мои люди, мне и решать, – спокойно ответил Всеслав, и не скрылось от Всеволода напряжение, с которым он произнёс эти слова, и то, как нелегко ему даётся спокойствие. Кажется, будь при нём оружие – неизвестно, чем закончился бы этот допрос.

– Удел уже не твой, – самодовольно заметил Изяслав. – Да и люди подчиняются не тебе, а мне…

Всеволод не сдержался, потянул старшего брата за рукав и, наклонившись к его уху, быстро зашептал:

– Полоцкого любят боле, чем тебя, тебе и самому это известно, – Изяслав напряжённо слушал, ладонь его, доселе лежавшая на деревянном столе, сжалась в кулак. – Оставил бы ты его!

– Да я весь ваш север в пепелище обращу! – осерчал Изяслав Ярославич, вскакивая и бросаясь к Полоцкому, который даже не отступил ни на шаг. – Все вы, собаки северные, черти, нехристи, против Киева идёте да против меня!

– Ты словами-то не разбрасывайся, – тихо промолвил Всеслав, и, когда зазвучал его голос, в горнице неожиданно воцарилось молчание, натянулось прозрачным шелковым покрывалом. Он чуть поднял руку, словно бы отгораживаясь от Изяслава, в гневе напоминавшего раздражённую собаку. Звякнула цепь, и киевский князь замер на месте, точно неведомая сила заставила его остановиться. Вспомнил он, что Всеслава в народе прозвали чародеем, почему – ему не было ведомо, но в тот момент князю действительно очень подходило это прозвище.

– Мне про тебя тоже немалое известно. Подлец ты и трус, не можешь стольный город от степняков защитить, сам ищешь, в какую нору забиться!

В порыве гнева Изяслав выхватил из ножен меч, но Всеволод схватил его занесённую руку, останавливая.

– Оставь, – бросил Переяславский, – нас трое, а он один.

Обессиленный короткой, но смелой перепалкой, Изяслав опустился на изразцовый трон, махнув рукой страже, чтобы пленника увели. Так и знал он, что ничего ему не дадут разговоры с Всеславом, что обернутся они ему либо оскорблением, либо ничем.

После дневного света, лёгкого скрипа снега под ногами, морозного дыхания зимы, ощущения окружающей жизни темница казалась ещё мрачнее, теснее. Всеслав не стал ничего рассказывать своему стольнику, после очередного спора с Изяславом на душе остался неприятный осадок, и ему хотелось просто побыть наедине со своими мыслями.

– Что они, всё так же? – тихо спросил Димитрий, уловивший настроение Полоцкого. – Не хотят слушать тебя?

Всеслав молчал, прикрыв глаза. Брови его были сведены к переносице, и оттого меж ними сложилась небольшая суровая морщинка.

– Скажи мне, – вдруг задумчиво промолвил он, не отвечая на вопрос юноши. – Что для тебя Бог?

На сей вопрос нельзя было ответить так сразу, и Димитрий задумался. Ни ранее, ни позже он особенно не задумывался о Боге, о существовании его. О его справедливости, всемогуществе, проверить которые как-то не представлялось возможным. С приходом христианства на Русь верить в единого Бога стало совершенно обычным явлением, и чем больше славян примыкало к новой всеобъемлющей религии, тем крепче и обыденнее становилась общая вера. Сам же Димитрий привык к утренней и вечерней молитве, к широкому жесту крестного знамения, к резному железному крестику на груди и к тому, что обращение к Богу не останется без Его внимания. Димитрий не мог сказать, верит ли – он, скорее, знал, чем верил.

– Жизнь, – просто ответил юноша, коснувшись своего оберега-крестика. – Жизнь до тебя, жизнь с тобой… И жизнь после.

– Я думал об этом.

Всеслав серьёзно посмотрел вдаль, как будто сквозь своего стольника, и тот опустил глаза под его тяжёлым взглядом. Пальцы, непроизвольно сжавшие крестик, расслабились, и ладонь соскользнула обратно на колено.

– Верно, у каждого свой бог, – продолжал Полоцкий, словно разговаривая с самим собою, – и каждый сам ведает, как к нему обращаться, как ему молиться. Но не каждого этот бог сдерживать может; оттого и зла на свете так много.

Димитрий заворожённо слушал. Ранее он старался уклоняться от разговоров о Боге, о вере, но теперь, когда ни на кого, кроме одного лишь Бога, надежды не было, он был даже заинтересован в этом разговоре. Хотел спросить, к чему бы начался этот разговор, но не решился. В чём-то князь был прав: все верили по-разному, каждый по-своему, у каждого была своя жизнь и своё верование. И юноша задумался: о чём же мы тогда думаем, говоря об общей вере? Ему стало интересно, как бы Богдан ответил на сей вопрос.

София

В ту ночь сон князя Всеслава был тревожен. Пригрезилось ему, что он снова у себя в уделе, на родине. И будто бы ничего не поменялось за время его отсутствия, но изменения всё же были, какие – описать словами невозможно. И видел Всеслав Софию Полоцкую в обличье красивой темноволосой девушки в белом сарафане. Обратив взор тёмных глаз на восток, она крестилась широким жестом, и золотой след, будто лучик солнца, виднелся из-под её широкого рукава.

– Нет у тебя веры, князь, – голос Софии был звонок и чуть насмешлив. – Нет в твоём сердце убеждений тех же, что у других. У тебя иной Бог, оттого и не любят тебя братья-Ярославичи.

– Каждый волен выбирать сам свой путь, – отвечал Всеслав.

– Твой Бог, князь, гораздо ближе к настоящему, к почти живому, нежели другие, – продолжала София, обернувшись, и Всеслав узнал родные черты Златы в тонком, задумчивом девичьем лице. – Ты веришь в то, что знаешь сам. Они же приписывают Господу все чудеса, творящиеся на земле.

– Чудес не бывает.

– Разве не чудо любовь твоя? – девушка подошла ближе, её протянутая ладошка коснулась плеча Полоцкого, и тот вздрогнул, потому что пальцы Софии были горячи, как огонь. – Разве не чудо сама жизнь твоя?

Крепко задумался Всеслав. Оно и верно, истинное чудо – любовь. Неведомо было ему это чувство, пока не повстречал он Злату. Истинным чудом без сомнения можно было считать и жизнь человеческую – долгую, но в то же время стремительную, полную событий, печальных и радостных, дней счастливых и не очень. Как говорилось, жизнь – она от Бога, и обо всём, что на земле творится, Бог ведает. Но отчего тогда Бог не сохраняет людей от войн, от усобиц кровавых меж родными братьями? от болезней, от смерти, от грехов – на что нужны этому всемогущему Богу страдания людские? Так и спросил князь Софию, и гнев послышался в голосе его.

– Господь посылает нам испытания, чтобы после даровать нам долгое и верное счастие, – молвила София. – Будь сильным, князь, сохрани веру свою и пронеси её через всю жизнь, и воздастся тебе.

Едва договорив, девушка исчезла, и Всеслав увидел на том месте, где она стояла, маленький серебряный крестик на чёрной витой ниточке. Такой же точно носила Злата – он видел его у неё, когда узнал о её самой большой тайне.

– Оставь его! – вдруг сызнова послышался насмешливый голос. – Беду навлечёт и на тебя, и на ладу твою!

Не будучи суеверным, не послушался Полоцкий предостережения Святой Софии. Подняв вещицу с земли, спрятал её в ладони и в следующее мгновение почувствовал тепло, исходящее от крестика. Серебряный крестик сильно жёг сжатую руку, и когда жжение стало и вовсе уж нестерпимым, Всеслав очнулся, постарался собраться с мыслями. Ино ведь неспроста подала ему София знак и про любимую напомнила: вдруг с ней беда какая приключилась? Подумав о необычной находке во сне, князь посмотрел на свою ладонь – конечно, никакого крестика у него не было, – но рука была необычно тепла. Никогда не верил в приметы Всеслав, а сейчас вдруг что-то всколыхнулось в душе его, уж больно сильное впечатление оставил сон.

Димитрий тоже спал, растянувшись на сыром земляном полу и положив руку под голову. Сжавшись в комок от холода, он чему-то улыбался во сне. Всеславу вдруг стало жаль его; он стянул с себя плащ и укрыл им своего стольника. Не просыпаясь, юноша повернулся на спину. Вечер за окошком угасал, взошедшая луна бросала серебристый свет на лицо спящего Димитрия, и тот казался ещё более бледным, чем обычно, однако теперь он не дрожал от пронизывающего холода. Всеслав, проведя рукой по отросшим светлым волосам юноши, в который раз увидел в нём своего сына – пусть не родного, но воспитанного им.

Утром, чуть свет, вновь пришёл стольник Изяслава. По всему было видно, что он торопится, времени у него нет. Опустившись на колени перед маленьким окном, Богдан окликнул Всеслава и, дождавшись, когда тот подойдёт, осторожно просунул в небольшой оконный проём ворох шелестящей желтоватой бумаги. Несколько секунд князь молча взирал на отданное ему богатство; тишина затянулась.

– Что это? – наконец изумлённо спросил он, подняв взгляд на ожидавшего ответа Богдана. Юноша слегка улыбнулся.

– Письма короля польского Болеслава к великому князю. Сослужат они тебе службу против него хорошую.

Всеслав не знал, что и думать. Богдан очевидно рисковал, ведь ему нет хода в горницы Изяслава, а если даже и есть, то тем не менее отыскать эти письма, которые Киевский хранил, точно зеницу ока, не представлялось возможным.

– Отблагодарил бы тебя, коли бы мог, – тихо сказал Всеслав, обращаясь к Богдану. Тот опустил взор, на лице его вспыхнул румянец, отчего веснушки засветились, словно маленькие огонёчки.

– Забудь, княже, – пробормотал юноша. – Не время об этом. Ну, пора мне.

Димитрий проснулся, услышав голоса, в тишине сруба казавшиеся довольно-таки громкими. Увидев в руках у Всеслава перевязанный бечёвкой свиток, скрученный из нескольких грамот, открыл рот в немом удивлении и снова закрыл. Полоцкий усмехнулся, глядя на него.

– Богдану бы кланяться, – сказал он. – Он письма короля польского к Изяславу отыскал. Ты представляешь, чем для него могут они обернуться? Да я пред всем Киевом стольным его разоблачу! Коли выйду отсюда живым, – добавил Всеслав уже тише.

– Те самые? – выдохнул Димитрий, принимая из рук князя письма. Слегка желтоватая бумага шуршала в пальцах, нарушая призрачную, невесомую тишину темницы. Грамоты скручивались, мелкие, корявые буквы скакали то вверх, то вниз по неровным строкам, и всё же это была очень важная улика против Изяслава перед народом киевским. Не зря он хранил их столь бережно: каждое письмо, каждое слово короля польского, Болеслава Храброго, было ценно для него.

В темноте читать было очень неудобно, хрупкий луч, что пробивался из высокого оконца, не давал достаточного освещения. Заглядывая Всеславу через плечо, Димитрий тоже старался разобрать послания на исписанных листах.

– Войско собирает, ждёт зятя своего в гости, – заметил он, проведя пальцем по одной из строк. Язык русский во всех письмах был не очень хорош, смысл некоторых слов, и порою и целых фраз ускользал, кое-где невозможно было разобрать букв.

– Нам бы дружины две собрать, – задумчиво произнёс Всеслав, – полоцкую и здешнюю, киевскую. А там и псковичи потянутся, коли пожелают. Тогда смогли бы встать на защиту, как думаешь, Димитрий?

Почти впервые за долгое время он обратился к юноше, ища у него поддержки. Он ожидал, что ответом ему будет подтверждение слов его, но стольник его будто пропустил вопрос мимо ушей.

– Отчего ты сам не можешь бежать? – воскликнул он. – Разрушить стены, сбросить оковы и – на волю! Ведь ты чародей, тебе всё доступно! Люди сказывают, что ты и оборотень к тому же, а молва врать не станет!

Вместо ответа Всеслав, протянув руку, коснулся чуть тронутого золотистым пушком подбородка юноши. Димитрий почувствовал теплоту его ладони, но тут же внутренне содрогнулся из-за глухого звяканья цепей, сопровождавшего каждое движение Всеслава. В тишине все звуки, в отличие от очертаний предметов, казались отчётливее. Приподнявшись на локтях и подняв голову, Димитрий встретился взглядом с князем. Привычным жестом Всеслав смахнул мешающие пряди с лица, и открылось небольшое белёсое пятно, пересекающей висок и скрывающееся где-то в волосах. Обыкновенно князь прятал это родимое пятно под обручем, что перехватывал чело алой лентой, но сейчас обруча на голове Полоцкого не было. Димитрий и сам знал о существовании этого необычного знака отличия, но никогда не расспрашивал.