Текст книги "На заре земли русской (СИ)"

Автор книги: Татьяна Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Суеверной девушке казалось, что река сможет забрать её печаль и унести на своих волнах подальше от неё. Река была для всех особенным символом – покровительства, защиты, умиротворения. Некрещённые обращались за помощью именно к реке, христиане, всё ещё не оставившие совсем некоторые особенно крепкие верования, – тоже, и потому Злата не удивилась, увидев на берегу Всеслава. Он стоял спиной к ней, скрестив руки на груди, и слегка щурился от солнца, задумчиво глядя в бесконечную даль.

– Я знал, что ты придёшь, – сказал тихо князь, не оборачиваясь, когда девушка подошла ближе. – Отчего-то чувствовал.

Злата смущённо улыбнулась. Она ждала, что он посмотрит на неё, что ответная улыбка тронет его губы, но он даже не повернулся к ней.

– Митя сим утром пришёл в себя, – слегка дрогнул голос Златы, когда она заговорила снова. – Скоро он и вовсе встанет на ноги.

– Слава богу, – Всеслав осенил себя крестным знамением. – Господь услышал молитвы.

– Господь милостив к тем, кто верит, – смиренно ответила Злата, и снова наступила тишина – только тихий плеск тёмных волн нарушал её.

И тем утром, и ранее, и после этого разговора бесчисленное количество раз князь Всеслав задумывался о вере – об истинной вере. Ладно ли он поступил, что позволил людям своим обращаться в христианство по желанию? Конечно, его послушали, и большая часть приняла крещение и веру православную, но остались и те, кому иная вера, старая, оставалась ближе. Не секретом было для Всеслава, что где-то за чертою города в глубине леса стоит небольшой пантеон языческих богов с Перуном во главе, что ходят на то место кланяться некоторые люди, отказавшиеся от нововведения и общего порядка. Относились к ним не хорошо и не худо: не уважали особенно, но и не преследовали. Может быть, оттого и не нравился князю Всеволоду Полоцк – оттого, что Бог не полностью подчинил себе этот удельный городок?

Когда Всеслав возвращался к себе, в голову его пришла неожиданная мысль. Накануне Богдан, гонец из Киева, привёз ему грамоту от князя Изяслава Ярославича, в которой тот требовал, чтобы князь Полоцкий явился к нему в стольный город при первой возможности, по первому зову. Ехать в Киев не особенно хотелось, и Всеслав под любым предлогом оттягивал эту поездку, откладывал. Мало того, что восемь ночей терять задаром – четыре туда да ещё четыре обратно, и то если поторопиться, – неизвестно было, чего ждать от Изяслава.

Стук в дверь нарушил уединение Всеслава. Гадая, кого же принесло к нему без предупреждения, он дал разрешение войти. Дверь с негромким скрипом отворилась, и на пороге появился Переяславский, о коем как раз намедни думал Всеслав.

– Отпусти меня, князь, – тихо сказал Всеволод, входя в светлицу и в нерешительности останавливаясь на пороге. Вспомнил он, как не столь давно заходил сюда без опаски, с гордо поднятой головой. Мог спорить с хозяином, отстаивать свою точку зрения, советоваться с ним, а теперь боялся только одного слова его, словно зверь какой. Правду говорят, сделай человека рабом – он им и останется на всю жизнь. Есть люди, которые не ломаются, но их мало, и Всеволод всю свою жизнь боялся не оказаться в их числе.

Всеслав молчал, смотрел в окно, прислонившись плечом к стене, и теребил серебряную пуговицу на плаще.

– Не могу я здесь, пойми, мне в свой удел воротиться надо!

Всеслав подошёл к нему почти вплотную, глянул на него холодно, будто стальным клинком по его телу провёл. Сжался внутренне Всеволод под этим ледяным, пристальным взглядом. Он почти впервые признался себе в том, что побаивается его – недаром ходили слухи, что он чародей, или, ещё того лучше, оборотень. Переяславскому даже показалось, что в гневе и в радости Всеслав совершенно разный, будто два человека. Что-то такое было в выражении его лица, скорее приятного, нежели красивого, что-то крылось в его глубоких, всегда задумчивых серых глазах, ведомое одному ему. Наконец Всеслав ответил:

– Не держу я тебя, – и снова стало тихо. Всеволод не мог поверить своим ушам: шутит Полоцкий? Что это – недальновидность? Благородство? Настолько сильное презрение, что даже как пленника его держать у себя не хочет?

– Поезжай, – повторил Всеслав. – Димитрий… Нет, не он, Алексей выведет тебе твоего коня.

Что-то горькое, печальное промелькнуло в голосе его, когда он вспомнил о своём служке. Всеволод сделал вид, что не заметил – расспрашивать не решился – а более и говорить было не о чем.

– Прости, Всеслав, – с трудом произнёс он, берясь одной рукой за дверной косяк. Не привык князь Всеволод приносить извинения, оттого трудно ему дались эти слова. – Неправ я был тогда. Обязан тебе буду.

Князь полоцкий лишь рукою махнул. Хотел он пожелать младшему Ярославичу божьей милости на дорогу, да не смог, застыло доброе слово на губах его, всё-таки не был Всеволод другом его. Пока князь не переменил своё решение, Всеволод поспешно ретировался. Через несколько минут из окна Всеслав увидел, как вылетел за ворота всадник и скрылся за поворотом, взметнув за собою тучу дорожной пыли.

Дождавшись, пока двор успокоится и не останется в поле зрения ни единого человека, Всеслав вышел на улицу. Привычный путь был знаком до каждой извилины дороги. Через несколько проулков мелькнул фасад знакомого дома, не богатого, не роскошного, но очень прилично убранного. Очевидно, жители этого дома тоже привыкли к визитам князя, и потому, когда он подошёл к воротам и поднял руку, чтобы постучать, двери отворились и без его стука.

Злата всегда встречала его с улыбкой и, когда он справлялся о здоровье Димитрия, отвечала всякий раз по-разному. Сегодня, судя по светящимся глазам и волнении, не ускользнувшим от Всеслава, девушке не терпелось что-то рассказать ему, – что-то хорошее, раз такая радость пронизывала всё её существо.

– Ему лучше, – наконец молвила Злата, тут же украдкою заглядывая в лицо Всеславу. – Мы говорили с ним поутру. Всё тебя вспоминает, отчего ты не был давеча?

Не отвечая, князь нахмурился. Он понимал, что радость будет недолгой, как, впрочем, и всё хорошее, потому что надо было ему ненадолго, надеялся он, покинуть Полоцк и снова расстаться, пусть и на время, с дорогими ему людьми. Пока что он никому об этом не говорил, кроме своего старшего дружинника Радомира, но тот то ли не понял, то ли не принял всерьёз разговора.

Что-то дрогнуло в сердце у Всеслава, какая-то тоненькая струна натянулась, когда увидел он Димитрия, живого и почти здорового. И тот, улыбаясь, протянул руку ему, всё так же стыдясь своего положения. Димитрий был разговорчив, всё расспрашивал о городских делах, о Всеволоде, о Радомире и Светланке. Узнав, что Всеслав отпустил с миром Переяславского, задохнулся от возмущения, приподнялся на постели, но Злата жестом велела ему опуститься обратно и успокоиться.

– Как? – воскликнул Димитрий. – Он же предатель! И не боишься ты, что он забудет твоё добро?

– Не нужна мне его память, – нахмурился Всеслав. – Забудет, и ладно. Главное, чтобы клятвы своей не нарушал, не то придётся ему не передо мной ответ держать, а перед богом!

Он решил не говорить Димитрию о том, что им скоро сызнова расставаться. В присланной грамоте, зачитанной чуть ли не до дыр, не было указано, с какой целью требует его приезда Киевский. быть может, ему нужна его дружина для защиты окрестностей, если опять нападают на землю Киевскую степняки-половцы. Но не исключено, что для чего-то другого, Всеслав не знал, для чего, а поговорить об этом было не с кем, расспросить некого. Чтобы не возвращаться к этой теме, он, поднявшись с предложенного ему стула, как будто ненароком коснулся руки Златы и попросил её выйти за ним.

Двери в доме были низкие, Всеслав, выходя из горницы, задел головой притолоку, и сзади до него донёсся тихий смешок, тут же так забавно превращённый в кашель. Он сделал вид, что не обратил на это внимания – за свою неловкость сам виноват.

– Как мне благодарить тебя? – спросил князь, когда они вдвоём оказались на улице. – Ты сделала больше, чем просто спасла его. Скажи, чего ты хочешь?

Злата молчала, опустив голову и стиснув руки замком перед собою. Всеслав осторожно взял её за плечо, заставил повернуться к себе и приподнял её подбородок, вглядываясь в лицо, – как в самую первую их встречу.

– Ну?

Улыбка тронула губы девушки, какой-то хитрый огонёк зажёгся в её карих глазах, на щеках расцвёл алый румянец.

– Поцелуй меня! – прошептала она и тут же, словно испугавшись сказанного, опустила взор.

Кровь прилила к лицу Всеслава, он почувствовал, как сердце бьётся быстрее. Странно ему это было, никогда раньше он ни к кому не привязывался, никого не любил, и самое удивительное для него было то, что у Златы, кажется, были к нему ответные чувства.

Когда человеку нужно сделать или решить что-то очень важное, он либо долго раздумывает, а потом теряет самую суть, либо бросается в омут головой, а в конце сожалеет о своей горячности, своей недальновидности.

Всеслав взял Злату за плечи и, прикрыв глаза, наклонился к ней. Сердце рванулось, словно птица, запертая в клетку, и на мгновение остановилось, а потом застучало с такой быстротой, словно хотело выпрыгнуть. Всеслав чувствовал щекой волосы Златы, губами – каждую трещинку её губ. От неё пахло чем-то таким родным и знакомым – тёплым хлебом, скошенной травой и ещё чем-то неуловимо-тонким и приятным. Пальцы его коснулись длинных, мягких волос девушки, и она слегка запрокинула голову, всё ещё не открывая глаз. Эта тихая нежность, так неожиданно возникшая между Всеславом и Златой, захлестнула волной обоих. Забыв обо всём на свете, они знали о существовании только друг друга, и Злата, задыхаясь от счастья, поддавалась немного скованным, но от того не менее нежным ласкам человека, от одного воспоминания о котором всё переворачивалось у неё внутри. Когда они отстранились друг от друга, Всеслав заметил на щеках девушки мокрые дорожки.

– Ты чего? – встревоженно спросил он, заглядывая её в глаза. Злата улыбнулась сквозь слёзы, не отвечая, прижалась к его груди, и долго они ещё стояли, пытаясь успокоиться, унять биение сердца и поднятые из самой глубины души чувства. Всеслав медленно проводил рукой по волосам девушки, ещё раз коснулся губами её лба, на секунду задумавшись, правильно ли они поступают, правильно ли они поступают, но сомнения отмела вера – если случилось, значит, так сам Бог велел...

– Ты только не покидай меня, – проговорила Злата, снова встречаясь с князем взглядом, и он вдруг вспомнил, что никому не сказал о предстоящей поездке в Киев.

– Я должен уехать, – тихо ответил он и, видя, как печаль проскользнула в глазах девушки, добавил:

– Быть может, ненадолго. Киевский вызывает меня, зачем – не ведаю.

– Я буду ждать тебя, – вздохнула Злата, тихонько сжала руку Всеслава и, больше уж ничего не сказав, убежала в дом.

Небо, серое с утра, помрачнело ещё больше и затянулось тучами беспросветно. Купола Софии Полоцкой, видные горожанам, почитай, отовсюду, не горели золотым сиянием, не ловили солнечные лучи. Ветер гнал по посеревшему небосводу рваные лохмотья облаков, срывал листья с деревьев, кружил пыль на дороге. Погода портилась, и Всеслав решил не откладывать поездку, пока природа не взбунтовалась совершенно.

Радомир с двумя лошадьми уже ждал его за городской чертой и то и дело поглядывал на небо. Перед тем как сесть на коня, он перекрестился и тут же плюнул через правое плечо.

– Плохой знак, княже, – невесело молвил он. – Ты погляди только, как потемнело! Гроза собирается, не иначе. Может, переждём, да и по хорошей погоде?…

– Давеча надо было, – сердито ответил Полоцкий. – Али ты дождя боишься?

Насмешливый тон его смутил старшего дружинника. Радомир ничего не ответил, опустил ноги в стремена.

– Хоть бы с дружиной старшей поехали, – продолжал он ворчать, не оглядываясь на Всеслава. – Опасно на дорогах, да и что за дело – князю без дружины?

– Мы ненадолго, – ответил Всеслав. – Да и на что мне такая охрана? Поди, не маленький!

С этими словами он пришпорил коня. Радомир, покачав головой, вздохнул и натянул поводья. Ему вспомнилось то время, когда Всеслав, тогда ещё девяти лет от покрова, только вступил на княжеский престол. После смерти его отца, князя Брячислава, и до того самого года, пока ему самому не минуло пятнадцатое лето, трудное было время для удела. Мальчишка не мог править по-настоящему, он лишь узнавал правила жестокой и опасной игры, в которую ему пришлось войти, и старшая дружина, и сам Радомир в меру сил своих помогали ему. Теперь же Всеслав принимал решения самостоятельно, и Радомир не смел ему перечить.

Когда князь с дружинником миновали удел, уже стемнело. Почти всю дорогу они ехали в совершенном молчании, тишину нарушал лишь стук копыт и тихий звон оружия, раздававшийся при каждом шаге коней. Князь думал о своём – его очень интересовала причина такого спешного вызова в стольный город. С Изяславом друзьями они никогда не были, Полоцкий не любил его и не уважал, впрочем, как и киевляне и новгородцы. Изяславу не важна была власть, ему хотелось иметь осознание этой самой власти, и после смерти отца Ярослава он получил её, причём в весьма немалом количестве. Братья Святослав и Всеволод удовольствовались лишь уделами, но они были менее горды, жестоки и заносчивы, и Полоцкий, будь он на месте Ярослава, с куда большей охотой отдал великое княжение кому-либо из младших братьев, хотя и по писаному закону престол наследовал старший сын, за отсутствием такового – брат. Сам же Всеслав приходился Ярославу каким-то очень дальним родственником, он и сам толком не помнил, кем, потому на Киев рассчитывать ему не приходилось, да и не хотел он. Слишком большой ответственностью казалась ему власть над всей христианской Русью, и для того, чтобы править ею, нужна была жёсткость и умение подчинять, которых у Всеслава не было. Он вполне довольствовался Полоцком, в нём родился и в нём же остался княжить, защищал его, самым лучшим украшением своего города считал прекрасную Святую Софию, колокола для которой велел увезти из покорённого Новгорода. Киев не был нужен Всеславу, и единственным его желанием, относящимся к сему городу, было сменить правителя, потому что судя по слухам, ходившим среди полочан, новгородцев да и самих киевлян, недовольны они были великим князем Киевским, много бесчинств и несправедливостей творил он в землях своих.

Вечный мир

– Я давно ждал тебя, – когда Всеслав вошёл в горницу, Изяслав даже не соизволил подняться при его появлении. Он сидел за широким деревянным столом, развалившись на изразцовом троне с высокой спинкой, и смотрел куда-то мимо гостя, как будто бы показывая своё и без того заметное равнодушие. – Почему ты не приехал ранее?

– Грамота твоя вторая пришла в Полоцк седмицу назад, – ответил Всеслав, стараясь говорить как можно более спокойно и хладнокровно. Он устал с дороги, но на приём к Киевскому пошёл сразу же, и обычная невежливость Изяслава раздражала его. – Четыре дня занял путь до тебя.

– А ещё три? – допытывался Изяслав, но тут же махнул рукою и провёл ею по своей коротко остриженной бороде. – Впрочем, ты никогда не отличался послушанием. Пошто Всеволода в болоте своём северном удерживал?

Рассмеялся бы Всеслав, да обстановка была не та. Нажаловался, знать, Переяславский.

– Не держал я его, – возразил он. – Отпустил, когда пришёл ко мне.

– Не лез бы ты к нам, Полоцкий, – поморщился Изяслав, – самому бы проще жить было. Сидел бы в своей дыре с кривичами и не высовывался. Женился б хоть для приличия, детьми обзавёлся, наследников-то у тебя, поди, нет никого. А то как волк какой на нас кидаешься. Надоел ты мне, страсть как надоел, – с этими словами киевский князь несколько раз постучал ладонью по столу. Дверь в горницу отворилась, и на пороге появились двое стражников с копьями, которые в остальное время охраняли вход в княжеский терем.

– Взять его! – приказал Изяслав, махнув рукою в сторону полоцкого князя. Слуги выполняли приказы Киевского и повиновались ему, как хорошо обученные собаки. Услышав сигнальное слово «взять», оба стражника, как спущенные с цепи звери, бросились на Всеслава, но он вырвался и оттолкнул одного из стражников с такой силой, что тот отлетел на несколько шагов и, поднимаясь, даже перекрестился.

– Какое право имеешь?! – возмутился Всеслав, отступая к дверям. Уж чего-чего, а такого расклада дела он точно не ожидал.

– А всякое! – с вызовом воскликнул в ответ Изяслав. – Моя власть и на тебя распространяется, приказывать здесь буду я! Что вы стали, будто столбы, увести его! – прикрикнул он на растерявшихся слуг своих.

Двери горницы захлопнулись за спиной у Всеслава. Он понял, для чего Изяслав вызывал его в Киев: он мешался ему на пути к славе среди русичей, и Киевский хотел убрать его с дороги, а кровь проливать то ли не решился, то ли по каким-либо другим причинам не стал. У лестницы при входе в терем, спрятавшись под навес от дождя, ждал его верный Радомир. Увидев своего князя в сопровождении угрюмой стражи с оружием наперевес, он смутился. Всеслав хотел подойти к нему, но один из стражников – кажется, тот, которого он оттолкнул в горнице – молча преградил ему путь копьём.

– Возвращайся в город! – приказал Всеслав своему дружиннику, перекрикивая вой шквального ветра. – Димитрию ничего не говори!

Они прошли княжеский двор, оставили позади добрую половину населённого Киева. Дождь лил немилосердно, вода, казалось, была везде, и нельзя было точно сказать, что блестит на лицах людей, торопившихся спрятаться от ливня – слёзы или капли дождя… Когда стражники довели князя до места его предполагаемого заключения – невысокий, на большую часть врытый в землю сруб – сухого места уже ни на ком не оставалось. Один из слуг втолкнул Полоцкого в покосившийся дверной проём, из-за размера которого тому пришлось согнуться чуть ли вдвое, и запер дверь снаружи. С той стороны послышался звон ключей и негромкий разговор, до того растворившиеся в шуме непогоды, что ничего нельзя было разобрать, а затем удаляющиеся шаги одного из стражников, второй же остался на месте. Всеслав бросился к выщербленной прямо в земле лестнице, поднялся на три ступеньки и несколько раз с силой стукнул в дверь.

Не было ответа ему, только дождь стучал по крыше, по стенам, чуть выступающим из-под земли. Напрасно Всеслав стучал, просил позвать Изяслава, угрожал – его либо не слышали, либо и не хотели слышать. Поняв, что этим он ничего не добьётся, он с тяжёлым вздохом опустился на земляной пол и закрыл лицо руками. В столь позорном и ужасном положении он не помнил себя ещё никогда.

Тем временем и Радомир понял, что произошло во время разговора князей полоцкого и киевского. Ни для кого не была тайной их давняя вражда, с того самого года, как войско Всеслава осадило Псков, хозяином которого был Изяслав, с требованием сдать город. Жители бы и сдали, но Изяслав не расстался бы со своей землёю так просто, однако в той короткой битве потерпел поражение как минимум из-за того, что людей у него было меньше. С той поры Всеслав больше не осаждал никаких городов, находящихся в подчинении у кого-либо из Ярославичей, но и в мире с ними жить не хотел. Заговор против старшего брата, составленный немногим ранее, распался из-за Святослава, вышедшего из-под клятвы и отказавшегося целовать крест на вечном мире.

Старший дружинник понимал, что значило для всех лишение Всеслава престола полоцкого. Уделом стал бы править Изяслав или кто-либо из наместников его, и началась бы худая пора для жителей княжества. Радомир подумывал собрать дружину и пойти войной на Киев, но тут же находил аргумент против этого столкновения: у Ярославичей и людей больше, и командование лучше, и никто не поддержит полоцкое войско, разве что…

Византия! Это слово молнией промелькнуло в мысли Радомира. Византийский император Константин мог бы согласиться прийти на помощь Полоцку, хотя бы потому что старшая родственница его Рогнеда была также и родственницей князя Всеслава по отцовской линии. Однако для союза нужно было подписать договор, отказаться от притязаний на Царьград, заставить весь город обратиться в веру христианскую… Радомир подумал, что это предложение ему не подойдёт. Самого Всеслава, может быть, и послушались бы жители, но его не было, да он и позволял желающим оставить старые верования, что не пришлось бы по нраву византийскому императору, а насильно оборачивать людей в новую для них веру смог бы только правитель – дружиннику никто бы не доверил столь важный обряд.

Почти без остановок за четыре ночи добрался Радомир до родного города. Погода потихоньку улучшалась, и снова тоненькие солнечные лучи золотыми нитями цеплялись за высокие купола собора, видневшегося почти отовсюду. Радомир вдруг постыдился своего возвращения, и ему почудилось, будто София осуждающе глядит на него со своей высоты, спрашивая – зачем, мол, князя бросил, сам воротился?.. Спустившись с коня и взяв его под уздцы, дружинник почувствовал сильную усталость. Едва не падая с ног, он добрался до дома Златы, которая жила с отцом почти на окраине города – идти до них было недалече.

Навстречу ему вышел Димитрий. За несколько недель он быстро пришёл в себя и оправился, и теперь жил у названой сестры своей, помогая в меру своих возможностей ей по хозяйству. Вот и сейчас он шёл с топором в одной руке и ведром воды в другой, отчего ворота пришлось ему открывать пинком. Увидев Радомира, он поприветствовал его наклоном головы.

– Не могу пока кланяться, прости, боярин, – с улыбкой произнёс он, но тут же заметил отсутствие Полоцкого и нахмурился. – Почему ты один?

На секунду перед глазами Радомира снова встал Всеслав в тот самый последний раз, когда они встретились: князь велел возвращаться в город и ничего не говорить Димитрию. Даже не о себе тогда думал – о ближнем своём… Дорогою Радомир собирался сначала как-то отговариваться от вопросов Димитрия, любившего и почитавшего Всеслава не только как хозяина, но и как отца, но теперь, видя в его голубых глазах нескрываемое удивление и простой вопрос, решился отвечать честно.

– Они схватили его, – молвил он и, видя, как округлились глаза Димитрия, добавил:

– Может, Изяслав отпустит его скоро, как он сам Всеволода Переяславского-то отпустил…

Димитрий ещё ниже наклонил голову, чуть не уронив своё ведро, перехватил ручку поудобнее, отчего часть воды выплеснулась ему на ноги, но он этого и не заметил.

– Изяслав не таков, – опечаленно проговорил юноша. – Наш князь добрый и справедливый, да братья не похожи на него.

Ничего не ответил Радомир, лишь покачал головой. До его дома было недалеко, и он предложил Димитрию отнести воду и зайти к нему. Тот зашёл сказаться Злате, что придёт, быть может, затемно, и вернулся к Радомиру.

Светланка встретила отца и гостя его у самого дома, отворила тяжёлые ворота, поклонилась в пояс, приветствуя отца, и не ускользнуло от Димитрия, что улыбнулась она и покраснела, когда он взглянул на неё. Но ему самому не хотелось улыбаться, не хотелось шутить и целоваться со Светланкой – волновала его судьба Всеслава. Он понимал, что в одиночку ничего сделать не сможет – Всеслав и то не смог, вот чем ему обернулась эта междоусобица – но помощи спросить тоже не у кого. А ведь, зная неуравновешенного Изяслава и неверных братьев его, Святослава да Всеволода, который, верно, забыл уже хорошие отношения с Полоцким, можно было только догадываться, что ждёт Всеслава за такое пренебрежение к великому князю. Попомнит ему Изяслав и заговор против него, и битву за Псков, и колокола для Святой Софии, снятые по его приказу после взятия Новгорода с городской колокольни.

Когда хозяин дома после ужина ушёл наверх в свои покои, Димитрий и Светланка тихонько вышли на улицу. Лёгкий ночной ветерок ласкал руки и лица, играл волосами. Димитрий подхватил на руки девушку и покружился с ней, но что-то защемило в груди, в порыве нежности он забыл о своей ране, правда, уже затянувшейся, но от того не исчезнувшей совсем, и он вынужден был опустить Светланку на землю. Светленькие пряди девушки бледным пятном выделялись в вечернем полумраке, Димитрий перебирал их пальцами и едва ощутимо целовал Светланку в затылок. Поцелуи, нежные, тёплые, капельками слабого моросящего дождя растворялись на волосах, на разгорячённых щеках. Холодные ладошки Светланки легли на плечи Димитрия, и он вздрогнул от неожиданности, от этого прохладного прикосновения её.

– Ты сегодня не такой, как всегда… Аль случилось что? – задумчиво проговорила Светланка, заглядывая в лицо Димитрия, и он понял, что не удалось ему скрыть тревогу свою, как бы он ни старался. Девушки всё знают, всё видят и замечают, у них какое-то особое чутьё на внутреннее состояние людей, находящихся рядом с ними. Собравшись с мыслями, Димитрий провёл влажной ладонью по лицу и ответил:

– Не знаю, милая моя Светлана, кажется, случилось. Не вернулся наш князь из Киева, в темницу брошен по приказу Изяслава. Отец твой поведал мне.

Светланка отстранилась от Димитрия, отвернулась от него, положила голову на его плечо. Юноша обнял её одной рукой, и долго они ещё так стояли, ничего не говоря, а хрупкий дождь покрывал их паутинкой маленьких, почти незаметных капелек воды.

– Что же теперь будет? – прошептала Светланка, запрокидывая голову и глядя Димитрию в глаза. Тот неопределённо отвёл взгляд в сторону.

– Не знаю… Так просто Киевский это не оставит. Отец твой мог бы собрать дружину, пойти на Киев, но это не принесёт пользы, только люди зазря погибнут.

Светланка понимающе молчала. И вдруг вспомнила: и у них в стольном городе есть свои люди, знакомые! В обучении у отца когда-то был мальчишка по прозванью, как помнилось девушке, Василько. Запомнила она его, потому что глаза у него были необычно яркого, василькового цвета, под стать имени, как у Димитрия. Василько был старше Светланки солнцеворотов на пять, и она была совсем маленькая, когда он жил у отца её учеником. Потом, по окончании обучения, его забрали со двора, и больше о нём Светланка ничего не слышала, разве что через несколько месяцев отец вспомнил о нём и сказал, что он с отцом, братом и матерью уехал в Киев. Так и передала Светланка Димитрию всё, что было в памяти её о Василько.

Заговорившись и забыв обо всём, молодые люди не заметили подошедшего Радомира. Со свечой в руках он стоял, словно призрак, на крыльце своего дома, и прислушивался к их разговору. Когда дело дошло до предложения Димитрия сказать о том отцу Светланки и ехать в Киев, чтобы найти Василько – авось тот как-то сможет помочь, может, что-нибудь придумать – Радомир сошёл со ступенек. Буря разыгралась в душе его, не ведал он про то, что меж дочерью его и стольником Полоцкого есть какие-то сношения, да и какие – самые серьёзные! Он недолюбливал Димитрия из-за того, что не знал юноша родных своих, он полагал, что человек без роду, без племени – и не человек вовсе. Теперь он разозлился на молодого стольника ещё и за то, что они со Светланкой скрыли свои отношения и встречи, которые явно проходили не в первый и не во второй раз.

– Вот, значит, как ты честен со мной! – воскликнул он, подходя ближе, и от неожиданности Димитрий и Светланка отпрянули друг от друга, однако, не отпустили рук друг дружки. – Да как ты смеешь к моей дочери… Светлана, а ну брысь отсюда!

Боязливо опустив голову, Светланка покорилась, на прощание чуть заметно улыбнувшись Димитрию, и скрылась в доме. Дождавшись, пока она уйдёт, Радомир схватил юношу за плечи и с силой встряхнул.

– Ты хочешь сговориться с киевлянами, – кричал он, не замечая, как тучи собираются на лице Димитрия. – Ты хочешь пойти против нас! Предатель!

– Не хотел я сговариваться ни с кем! – вспылил молодой человек, выворачиваясь из цепких рук дружинника и перебивая его. – Светланка знает того, кто мог бы помочь нам, он близок к Изяславу! И если мы будем сидеть сложа руки, мы ничего не добьёмся, и город потеряем, и князю не поможем! Я вам верил!

С этими словами Димитрий бросился к воротам, на мгновение задержался, отворяя тяжёлую калитку, и исчез за поворотом. Радомир не стал догонять его, решив, что он побоится снова перечить старшему дружиннику, и остался на дворе подышать ночным воздухом.

Через полчаса времени ночную тишину, нарушаемую только пением цикад и далёким лаем собак, вдруг разорвал свист хлыста и отчётливый, гулкий на пустой улице топот копыт. Радомир глянул через частокол, там, где ссохшиеся брёвна слегка расходились, и увидел фигуру всадника, удаляющуюся в сторону черты города. Это был Димитрий, и Радомир сразу понял, куда тот направляется.

В Киев!

Димитрий гнал коня, почти не давая ни себе, ни ему отдыху. Четыре ночи, пять сотен вёрст оставил он позади, добравшись до Киева. В стольном городе бывать ему не доводилось, и оттого ему было всё ново и интересно, однако разглядывать, присматриваться и мешкать было некогда.

Димитрий понятия не имел, как ему найти Василько, здесь ли он, кто он и жив ли он вообще. По рассказам Светланки, прошло немало солнцеворотов с той поры как уехал из Полоцка Василько, и шансы отыскать его были очень и очень малы. Димитрий медленно шёл по улицам пригорода, осматриваясь и приглядываясь. Повсюду были люди: яркие, что-то быстро говорившие, предлагавшие. Они все чем-то торговали, с кем-то ругались, куда-то спешили, и Димитрию Полоцк казался роднее, уютнее, тише.

Постепенно пыл его угас. Среди многочисленных киевлян, не имевших никакого отношения к великокняжескому престолу, отыскать одного человека, которого никогда не видел, было практически невозможно. Размышляя таким образом, Димитрий добрался до городских ворот, и тут же дорога ему была преграждена длинными копьями.

– Кто таков? – спросил один из охранявших ворота стражников. Юноша на секунду задумался, стоит ли говорить правду, но врать он не умел – пылающие щёки и дрожащий голос выдали бы его, и он по совести назвал своё имя.

– В стольный город зачем приехал?

– Обучаться, – тут Димитрий уже не мог не солгать. – Обучаться… у золотых дел мастера.

Копья раздвинулись. Путь был открыт. Взяв коня под уздцы и стараясь не глядеть на стражников, Димитрий вошёл в город. Для стражников слова его прозвучали настолько убедительно, что он и сам себе поверил. И через какое-то время пришла к нему весьма недурная мысль – что, если действительно податься в ученики ему? И при делах будет, и причина, по которой сможет он проводить время в Киеве, появится, и из разговоров окружающих его людей что-то, вероятно, новое для себя сможет узнать.

Киев поразил его своим великолепием. Повсюду было очень людно, шумно, ярко. Дома, что побогаче, выделялись из общего коричнево-серого вида алыми или синими изразцами на ладно сложенных бревенчатых стенах, резных оконных наличниках. В воскресный день, когда толпа горожан подхватывала и уносила неведомо куда, тем более в незнакомом городе, отыскать Василька не представлялось возможным. Остановившись за углом, Димитрий перевёл дух и обратился к одному старичку с корзинами, вид которого внушал какое-никакое доверие: у него было открытое, спокойное лицо, выцветшие от старости серо-голубые глаза улыбались, в уголках их лучились морщинки.