Текст книги "На заре земли русской (СИ)"

Автор книги: Татьяна Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Дедушка! Не ведаешь ли, где я найти могу золотых дел мастера в сих местах?

Старичок остановился, провёл сморщенной, но крепкой ладонью по своей коротко остриженной седой бороде, медленно обернулся на голос юноши и, опустив на дорогу свои корзины, ответил вопросом на вопрос:

– А ты кто таков будешь? Нынешний ученик?

– В ученики шёл. Так где искать его?

– А искать не надо, я мастер и есть, – тепло улыбнулся дедушка, глядя как бы не на Димитрия, а сквозь него. – Ну, ино пойдём, сокол. Давно ко мне ученики не приходили, да чтобы и по своей воле. Возьми часть корзинок, сподручней мне будет.

Димитрий взял у старичка корзины, которые оказались довольно-таки не лёгкими, и пошёл за ним. Мастер же передвигался очень медленно, будто во сне, опираясь одной рукой на бревенчатые стены домов. Путь до скромной обители ювелира был не так уж и близок: жил мастер на краю города, в отдалении от шумной торговли, богатых дворов и нахальных мальчишек, снующих туда-сюда под ногами и так и норовившими что-нибудь утащить. Однако дом его не выглядел бедным, старым. Чистый, аккуратно построенный из гладко обструганных досок, он, казалось, мог бы простоять ещё полвека, а то и более. Мастер забрал у Димитрия корзины, нагнув голову под притолокой, вошёл в дом и приглашающим жестом предложил зайти и своему спутнику.

Пока золотых дел мастер разбирал свои вещи из принесённых корзин, Димитрий присел на ближайшую лавку и осмотрелся: в самом жилище тоже было очень уютно. Печь топилась по-белому, труба скрывалась где-то за потолочными балками, и её не было видно. На небольших окошках висели чистые, кое-где заштопанные занавески. Посередь избы располагался широкий и длинный деревянный стол почему-то на шести ногах вместо четырёх, в красном углу тлела лампадка перед несколькими иконами, а вдоль стен рядком стояли, видно, самодельные лавки. Горниц было две – одна общая, где все домочадцы собирались вечерами, а вторая задняя, где готовился ужин, штопалось платье и складывались излишки дров из поленницы. Из этой задней горницы вышел молодой парень, верно, солнцеворотов девятнадцати иль двадцати от покрова. Что-то в его внешности было необычным, каким-то женоподобным – то ли длинные чёрные локоны, уложенные на византийский манер, то ли пронзительно-синие яркие глаза, равнодушно скользнувшие по Димитрию и тут же опустившиеся и скрывшиеся под густыми чёрными ресницами, оттенявшими бледные щёки. Из рук, белых, необычно изящных, точно выточенных из мрамора, незнакомец не выпускал резную рукоятку стального клинка, украшенную мелкими сверкающими камушками.

– Здравия тебе, отец, – поклонился он, здороваясь с мастером. Тот очень тепло ответил ему, обняв, хлопнув по плечу. Отец и сын не были похожи совершенно: ни речью, ни лицом, ни даже манерами. Можно было подумать, что мать незнакомого юноши была не славянкой, а какой-то заморской княжной. – Кто это с тобою?

– Ученик мой теперешний, – ответил старичок. Его крепкие, узловатые пальцы быстро-быстро прошлись по лицу и плечам сына, словно тот видел руками. Видел… Руками? Выходит, золотых дел мастер слеп?

– Как звать тебя, молодец?

– Димитрием.

– Откуда будешь? – спросил юноша, сын ювелира. Отчего-то он Димитрию сразу не понравился: немного нагловатый, внешне непохожий на отца, человека тихого, приятного, улыбчивого. Тонкие губы юноши стянулись в алую ниточку улыбки, но была она холодна, как лёд, и не приветлива вовсе.

– Из Полоцка я, – тут Димитрий решил быть честным. – А тебя как звать?

Молодой киевлянин откинулся чуть назад, опираясь спиной на бревенчатую стену и слегка запрокидывая голову, отчего чёрные кудри разметались по широким плечам, а на лицо, и без того бледное, легла лёгкая тень.

– Василием кличут, – словно нехотя молвил он, растягивая слова. – Васильком в детстве звали.

Димитрий с трудом удержался, чтоб не вскрикнуть от изумления. Вот он, этот самый Василько-Василий, о котором Светланка намедни говорила! И похож он на приближённого ко двору княжескому, ей-богу, похож! И очи у него глядят не так, и речь не такова, и сам-то он держится не по-простому!

– Был я в твоём Полоцке, делу ратному обучался, – тем временем продолжал Василько, снова меняя позу и облокачиваясь на стол, так что его руки оказались совсем близко от сжатых ладоней Димитрия, и юноша неосознанно чуть отодвинулся – холодно было подле этого человека, небезопасно, чувствовало сердце Димитрия. Однако ж с каждой фразою его Димитрий всё более убеждался в том, что нашёл того, кого искал. – Ничего там нет, и людей хороших нет. Помню я, была одна девчонка, дружинника дочь, добрая да красивая, жаль только, маленькая!

При этих словах Василий расхохотался, жеманно приоткрыв тонкие губы и закрыв глаза, а Димитрий вспыхнул и, почувствовав, что краснеет, прижал прохладные ладони к разгорячённым щекам.

– Не Светланка ли?

– Она самая! – смех Василька тут же оборвался, застыв на верхушке, рассыпался невидимой пылью, и голос зазвучал с нотками лёгкого удивления. – Откуда ведаешь про неё?

– Так, – уклонился от прямого ответа Димитрий, но проскользнула мысль у него, что собеседник не поверил ему, заподозрил что-то неладное. А хотя что можно подумать? Равно сам сказал, что нет в Полоцке ничего хорошего.

– Иди за мной, Димитрий, – вдруг вырвал юношу из раздумий голос мастера. – Наше дело тебе покажу.

– Погоди, отец, звать его, – Василько вдруг поднялся, вышел из горницы, и голос его, посерьёзневший, чуть охладевший, донёсся откуда-то из задних покоев. – Поди сюда, Димитрий, аль как там тебя?

Юноша повиновался. Времени осматриваться много не было, но он отметил, что женщин в доме нет. Прислуга в полуденный зной куда-то разбежалась, а ювелир, верно, был вдовцом. В горнице Василька было будто бы просторнее и светлее, нежели в остальных частях дома. Мебели почти не было – широкая постель, два сундука и резной стул, очевидно, ручной работы. Зенитное солнце роняло масляно-жёлтый квадрат на пол, на его часть, находившуюся прямо против окна, и даже сквозь обувку Димитрий чувствовал, что дерево пола нагрето.

– Сменил бы платье с дороги, – неожиданно голос Василька раздался за спиной вошедшего юноши. – Могу тебе свою рубаху дать, примерь, ладно ли?

Димитрий скинул серую льняную рубашку, на несколько секунд подставил обнажённую грудь солнцу. Вспомнив о том, что не один он, и что Василько всё ещё стоит, оперевшись плечом на дверь, и смотрит на него, Димитрий смутился под пристальным взглядом того и быстро переменил одежду. Чистое льняное платье Василька было ему великовато, но дело легко поправлялось шелковым поясом. Вдруг Василько приказал каким-то странно хриплым, словно отчуждённым голосом:

– Ну-ка, поворотись да подыми одёжу… Иль привиделось мне…

Димитрий обернулся к нему и дрогнувшей рукой приподнял край рубахи. Гладкой змеёй пояс скользнул под рукой и беззвучно упал на деревянный пол. Глаза Василька и Димитрия встретились, и немой вопрос, изумление, какой-то страх были во взгляде киевского дружинника. Секунду-другую поглядев в светлые, широко распахнутые глаза Димитрия, Василько опустил взгляд и почти что шёпотом спросил:

– Откуда это у тебя?

В свою очередь, Димитрий так же опустил голову и увидел на груди своей широкий, не до конца затянувшийся шрам. Зажившая рана к той поре почти перестала его беспокоить, он и позабыл о ней, но какой-то необычный страх этот след вызвал у Василька. Тот молча смотрел то на Димитрия, то на шрам его.

– То в вересень-месяц, – молвил юноша, опуская край рубахи. – В сече с ратниками князя Всеволода…

Василько побледнел, его пальцы крепко сжали край бревна, чуть выступающего из ряда других, гладко обструганных. Лицо его, всегда спокойное и слегка нагловатое, выдавало волнение.

– Это ты был, – наконец с трудом выдавил из себя молодой киевлянин, касаясь рукой локтя Димитрия. – Точно, ты… Вспомни… Я сперва промахнулся, а после…

Воспоминание об этом ярким сполохом ворвалось в сознание юноши. Он отчётливо, до мельчайших деталей помнил события той ночи. Разговор с Всеславом, неожиданное нападение дружины Всеволода, неосознанный, давящий страх перед убийством и перед смертью, наконец, поединок с молодым ратником, а потом – резкая боль в правой стороне груди и пустота. Димитрий взглянул на Василька, пытаясь восстановить в памяти образ своего тогдашнего противника, который помнился ему лишь обрывками: молодое, не искажённое страхом лицо, яркие синие глаза…

– А ты ведь ненавидел меня тогда, – лёгкая, будто смущённая улыбка тронула губы дружинника. – Я ведь чуть жизнь у тебя не отнял?

Не нашёлся Димитрий, что ответить – смешались в глубине души чувства все. И, прислушавшись к себе, он понял, что ничего не чувствует к Василько – ни ненависти, ни чего-то такого, что было бы грехом. Он понимал, что, вероятно, не по своему желанию Василько против него сражался, что будь они знакомы ранее, возможно, и не стояли бы они друг против друга. Рука Василька чуть сжала похолодевшую руку Димитрия, и он ответил на это неожиданное рукопожатие, тряхнув ладонь своего нового знакомого.

Ювелир

Радомир той ночью не сомкнул глаз. Из девичьей Светланка до рассвета слышала его тяжёлые шаги и звон шпор на сапогах. Ненадолго присаживаясь за дубовый стол и окуная перо в чернила, он снова бросал неоконченную мысль, поднимался и ходил из угла в угол, разговаривая с самим собой. В мыслях его было обратиться к Византии, но царьградский правитель мог и отказать в помощи, и неизвестно, как бы обернулось дело. Начатая и брошенная грамота – послание к Константину и близким ко двору церковникам – светилась белизной, подрагивала неровными краями из-за тянущегося от окна сквозняка. Кроме всего прочего не покидала Радомира мысль навязчивая о молодом стольнике князя Всеслава. Конечно, худо то, что скрыли они со Светланкой свои сношения, но если поглядеть на сие дело с иной стороны, то ничего зазорного в этих встречах и разговорах не было. Димитрий – юноша умный, смелый, не побоялся в одиночку в Киев уехать, – настолько предан он князю, и не было секретом то, что про себя Димитрий Всеслава отцом называл. А Светланка, что ж – молодая ещё, красивая да скромная, кого любить, как не её? И постыдился боярин гнева своего, что сорвался намедни с уст его, хотел бы принести извинение своё, да уже некому было. Поразмышляв так и вспомнив о главном деле, что тревожило его уже не первый день, Радомир решил обратиться к церковному служителю Филиппу, бывшему у князя Полоцкого в почёте.

Лишь рассвело, колокола собора Святой Софии пробили к заутрене. Надеясь застать Филиппа на службе, Радомир вышел из дому спозаранку и добрался до храма ранее начала службы. Отец Филипп, невысокого роста, с седыми волосами, ложащимися на плечи и в неизменной чёрной рясе, чуть не волочащейся по полу, шаркал из угла в угол и зажигал свечи, поднося одну к другой. Он не видел Радомира, но слышал, что тот вошёл.

– Здравия тебе, отче, – голос боярина эхом отдался под высокими сводами собора и затих где-то под куполом. – Многие лета, во имя Отца, Сына и Святого духа.

– Аминь! – добродушно отозвался Филипп, медленно подходя к Радомиру и осеняя себя крестным знамением. – И ты, боярин, здравствуй. Что привело тебя? Обыкновенно ты к заутрене не ходишь.

Радомир жестом предложил тому сесть на широкую резную лавку, кем-то заботливо поставленную вдоль стены. С самого дня возвращения старшего дружинника весть о ссоре Изяслава и Всеслава быстро разлетелась по всему уделу, и Филипп знал о случившейся беде.

– Ты знаешь славную Византию, святой отец, – начал Радомир, и голос его, дрогнувший от волнения, казался каким-то надтреснутым. – Дай мне совет мудрый, как быть, обращаться ль к ним, нет?

Филипп сам был родом из стольного Царьграда. Отец его в свои молодые годы заслужил хорошее положение при дворе Константина, в ту пору тоже ещё почти совсем юного правителя, и сам Филипп с детских лет знал свою стезю. Дав необходимые, непреложные обеты, он в осьмнадцать солнцеворотов принял монашество, а спустя ещё время был отправлен на русскую землю со своими братьями по сану и остался в Полоцке. Истинно верующий, отец Филипп недолюбливал кривичей, пожелавших остаться староверцами, и, хотя Всеслава Полоцкого он уважал и любил, отношение к вере всегда было предметом их разногласия. По родине своей Филипп не тосковал – прошло уж столько солнцеворотов, что он почти всё о ней позабыл, и оттого не мог бы дать однозначный ответ на вопрос Радомира.

– На то воля твоя, – ответил он, стараясь вызвать в памяти родную страну. – Как сам ты почитаешь верным, так и делай. Да только не уверен я, что будут они согласны помощь нам оказать. Кто мы такие? Народ северный, всеми забытый, наполовину, почитай, в многобожии оставшийся… А царьградские люди умны и хитры, навряд ли они будут за нас, уж скорее за Киев-град. Молись, боярин, Господь услышит слова твои и направит тебя на путь истинный…

С этими словами отец Филипп поднялся, оправил чёрную рясу и, уж более ничего не добавляя, вернулся к брошенному делу. Люди уже стекались в храм на утреннюю службу, внутренне собор Святой Софии был тускло освещён дрожащими, мутными восковыми свечами. Их густой, тяжёлый запах одурманивающе действовал на Радомира, не по себе ему было в храме, и он тоже поспешно встал.

– Две руки, занятые делом, сотворят гораздо более сотни рук, сложенных в молитве, – довольно резко молвил он, обращаясь не то к отцу Филиппу, не то в никуда. – Прощай, отче, благодарствую за ответ.

Скрипнула тяжёлая входная дверь, окованная медью и расписанная позолотой. Радомир коротко поклонился, вышел и исчез в толпе прихожан. Отец Филипп перекрестился и вернулся к своему нехитрому делу. Вот уже совсем скоро должны были раздаться первые глухие удары большого колокола, оповещавшие начало заутрени.

В Киеве служба начиналась на час позднее. От кого-то Димитрий слышал, что, мол, когда в Киеве колокола звенят – в самом Полоцке слышно. Интересное предположение, только вряд ли правда – уж больно далеко… Ещё не привыкший к местным запутанным улочкам и к большому количеству людей, юноша во все глаза разглядывал позолоченные, сверкающие на солнце купола собора Святой Софии Киевской. Несмотря на величие её, резьбу стен и наличников на высоких окнах, белоснежный оттенок кирпича, из которого она была выстроена, полоцкая София нравилась ему более – верно, оттого, что на родине его стояла.

У самых дверей Димитрий, засмотревшись на убранство и кресты собора, случайно столкнулся с одним прихожанином. Вернувшись с небес на землю и взглянув в его лицо, юноша увидел примерно своего сверстника. Молодой, богато одетый киевлянин с необычно яркими рыжими волосами, в которых будто бы запутался лучик солнца, снисходительно смотрел на Димитрия.

– Извини меня, – пробормотал Димитрий, отходя на несколько шагов. Незнакомец улыбнулся по-доброму. Казалось, улыбкой светятся не только его тонкие, бледные губы, но и всё лицо – молодое, загорелое. Глаза, в которых будто бы отражались солнечные блики, были чуть прищурены, и вокруг них собрались почти незаметные лучики морщинок. Молодой человек располагал к себе, и Димитрий, сам того не заметив, улыбнулся в ответ.

– Ты не здешний, так ведь? – спросил киевлянин, в свою очередь, подходя ближе к нему.

– С чего ты решил? – юноша недоумённо приподнял одну бровь.

– Был бы здешний, знал бы дорогу к храму и не плутал. Я от самого княжеского двора за тобою шёл. Богдан меня зовут, я стольник Изяслава.

Димитрий назвал своё имя и крепко пожал руку своему новому знакомому. Следующую фразу Богдана перекрыл неожиданный глухой удар колокола. Едва не подпрыгнув от неожиданности, молодой человек подумал, что такие колокола слышно если не в Полоцке, то в соседних с Киевом уделах – точно. Служба начиналась, и к вратам собора текла настоящая людская река. Схватив Димитрия за руку, Богдан открыл затвор на боковой двери и, втолкнув юношу внутрь, вошёл сам.

– Разве ж можно тут ходить? – шёпотом спросил Димитрий, покосившись на дверь, через которую они вошли.

– По правде говоря – нет, – усмехнулся Богдан. – Но люди не ждут, их очень много.

Живописное внутреннее убранство собора поразило юношу красотой и блеском. Что ни говори, а Киев – всё же столица, всё же самый богатый из всех городов русских. Никакой храм по великолепию своему не мог сравниться с Софией Киевской – и Новгородская, и Полоцкая, конечно, уступали ей.

Внизу, начиная от резных тяжёлых дверей и до самого алтаря собралась толпа верующих киевлян. Откуда-то с колокольни слышался медленно затихающий перезвон, рассыпающийся звонкой мелодией и невидимой, невесомой паутинкой опутывающий церковь. Богдан шёл быстро, миновав многолюдное место, он остановился у отдалённой колонны, пространство вокруг которой было практически не освещено – лишь тусклый, приглушённый свет мягким пятном ложился на пол. Дождавшись, пока Димитрий окажется рядом, Богдан спросил шёпотом:

– Давно ты здесь?

– Да вот уж седмицы две, – так же тихо ответил юноша, пытаясь разглядеть сквозь толпу священника, уже вышедшего на подмостки и начавшего службу. То был высокий, крепкий старик лет пятидесяти, с длинной окладистой бородой, почти прикрывающей резной золотой крест, висящий у того на груди, и печально-строгим лицом, изборождённым морщинами. Одет он был в богатую тёмную рясу, чуть-чуть не касающуюся пола. На отца Филиппа, видеть и слышать которого Димитрий привык чуть ли не каждое утро, этот священник был не похож.

– Так ты уж должен знать про князя полоцкого Всеслава и о приключившемся с ним, – голос Богдана стал настолько тих, что юноша вынужден был подойти к тому очень близко, почти вплотную, чтобы разобрать сказанное.

– Знаю, – вздохнул Димитрий, на секунду опустив взгляд и снова подняв глаза на Богдана. – Я… Он… Близки мы с ним очень. Коли уж по чести, то затем и приехал в Киев-град, чтоб помочь ему. Да только не ведаю, как…

– Тише! – Богдан схватил Димитрия за плечо, быстро оглядываясь и отводя его ещё дальше от колонны. Теперь оба они стояли в почти совершенной темноте, лишь густой аромат тающего воска напоминал о горевших лампадах и свечах.

– Молчи! – повторил Богдан уже спокойнее, но всё же волнение сквозило в тоне его. – Молчи, или мы пропали. Великий князь запрещает говорить о нём, слышать ничего не хочет, уж очень не любит он его. Ты своими речами не только на себя можешь беду навлечь, но и на других, кто с тобою был.

Димитрий притих и до конца службы уж более ни слова не произнёс. Знать, крут нравом Изяслав Ярославич да скрытен очень, раз даже говорить об этом происшествии не позволяет.

После той заутрени Димитрий и Богдан встречались ещё не раз, и всякую встречу, пусть и короткую, говорили они об одном и том же. Не мог Богдан верой и правдой служить Изяславу, не лежало сердце его к князю Киевскому, боялся он, что с таким правителем Киев вскоре станет лёгкой добычей для кочевников или недовольных соседей. Самому же Изяславу, казалось, будто и равно, что про него говорят. Среди дружинников и приближённых его бродило бесчисленное количество слухов и сплетен, говорили и о том, что князь слову своему не верен, что не хочет он Русь от врагов защищать, что Польша, родина жены его, ему ближе. И несмотря на всякие запреты, всё чаще в городе и за его пределами ходили разговоры о том, что хорошо бы самим защищаться, не ждать, пока соблаговолит Киевский о деле своём вспомнить. И Богдан, однажды возвращаясь от него к себе, зашёл в дом золотых дел мастера, чтобы поговорить с Димитрием.

– Неспокойно на границах, люди говорят, – такими словами стольник Киевского поздоровался с ним. – Князь же наш о вооружении и не помышляет.

– А может, то всего лишь слухи? – Димитрий задумчиво сгибал и разгибал по уголкам почти готовое изделие, и под быстрыми, лёгкими движениями пальцев его золотой кружок незаметно приобретал форму какого-то причудливого цветка.

– Да нет, сомнения меня берут, – покачал головою Богдан. – Что, если город захватит кто? Андрей, брат мой, намедни говорил, что князь Полоцкий мог бы встать во главе защитников, да только не на свободе он…

Услышав о Всеславе, Димитрий отложил своё изделие и встал. Глаза его, светлые, голубые, встретились со всегда улыбающимися глазами Богдана. И вроде бы смотрел он на стольника князя Киевского, да только иные мысли его занимали, и взгляд получился как бы сквозь того.

– Поговорить я с ним должен, вот что, – гораздо тише промолвил Димитрий, переводя взгляд куда-то в серую даль и хмуря брови. – Если б я мог с ним свидеться! Да и не только поэтому, – чуть заметная смущённая улыбка тронула тонкие, приоткрытые губы юноши, – он мне как отец родной, я ведь с ним с малолетства самого!..

– Я тебя понимаю, – Богдан улыбнулся в ответ. – Придумаю что-нибудь. Может быть, и удастся вам увидеться.

– А ты почему за него стоишь? – насторожился вдруг Димитрий. Он верил Богдану, но всё-таки слепое доверие могло навредить, и он сам это понимал. – Ты ведь Изяславу крест целовал?

– Ну… – Богдан нахмурился, уставился в окно, скрестил руки на груди. – Понимаешь… Киев хочет власти Всеслава. Люди не верят, что по его вине крамола на земле русской развелась. Да и мне не верится, что Всеслав – такой, каким его князь Киевский выставляет. Чуть ли не зверем каким…

– В нашем уделе он чародеем прослыл, – вспомнил Димитрий.

– Да нет, – буркнул Богдан. – Не похож. Когда б он и впрямь чародей был, ты думаешь, Изяслав бы жил спокойно?

Юноша только пожал плечами в ответ.

Василько

Шли дни, сменяли друг друга, уж и первые ночные заморозки серебряным инеем сковали землю и обнажившиеся ветви деревьев. Работа ювелира была не трудная, но требовала много терпения и усидчивости, и Димитрий научился молчать. Молчать часами, посвятив всё внимание какой-нибудь затейливой золотой или серебряной безделушке – украшению ли девичьему, оберегу ли, раме для домашней иконы чьей-то. Пальцы, ранее совершенно непослушные, деревянные будто, привыкли к мелким деталям, руки ловко управлялись с вырезанием по расплавленному драгоценному металлу, и вскоре уже не стыдно было юноше за работу свою. Минул ему восемнадцатый солнцеворот, но, поставив в церкви свечу за покров, он и вовсе забыл об этом дне. Всё реже вспоминалась ему Светланка, её милые черты, ласковая улыбка, всё меньше рвался он на родину, в далёкий Полоцк. Верно, кабы не встречи с Богданом, случавшиеся изредка в церкви али за стенами города, он бы и не вспоминал более ни о чём. Эти необычные перемены в юноше замечал и Василько, всё больше дней и ночей проводивший на дворе княжеском и домой почти не приходивший. С Димитрием Василько почти не заговаривал, кроме как по какому-либо важному делу, и, казалось бы, забылась междоусобная война князей Киевского и Полоцкого…

Пришла зима, и с её приходом будто всё на земле изменилось. Белоснежный слой снега укутал дома и деревья, тонким покрывалом лёг на северную сторону куполов Святой Софии, заискрился под солнцем, появлявшимся гораздо реже. На улице сильно похолодало, резкими порывами налетал северный ветер, а ночами порой могла разыграться метель, да такая, что в двух шагах ни зги не видно было. В одну из таких ночей возвращался Димитрий из ювелирной лавки – сам мастер, Венцеслав, захворал тяжко, и ученик вынужден был заменить его в мастерской и у прилавка в воскресный день. Ветер, будто издеваясь, срывал шапку и трепал волосы, снег кружил хлопьями, слепил глаза, в темноте приходилось держаться как можно ближе к домам – немудрено было и сбиться с дороги. Добравшись до соседнего переулка, юноша остановился передохнуть. Нелегко было пробираться сквозь такую вьюгу и сугробы, и он порядком устал. Набрав полные пригоршни снега, начал растирать по очереди вконец замёрзшие щёки, ладони. Кровь прилила к лицу, слегка потемнело в глазах, и чтоб не упасть, Димитрий прислонился спиной к стене дома, чуть ли не до самых окошек занесённого снегом. Окрест стояла тишина, нарушаемая лишь стоном ветра, и неожиданно где-то совсем неподалёку послышались тихие, приглушённые голоса. Поняв, что ему точно не показалось, Димитрий вслушался.

– Побойся Бога! Господи, коли есть ты на свете, защити меня!

– Нет у меня ни бога, никого, душа моя, солнышко моё красное, всё за тебя отдал, за любовь твою!

Кто-то негромко вскрикнул, и такая мольба, такой страх почудился в чьём-то голосе, растворившемся в шуме непогоды. Забыв о своей суеверной боязни и о страхе заблудиться, если свернуть со знакомой тропинки, Димитрий пошёл на голоса. И вот уже будто бы совсем близко… Совсем рядом… Видны две фигуры у забора, то мужчина и женщина – даже не женщина, а девушка, совсем молоденькая, почти девочка. Тёплый платок сбился набок, огненно-рыжие волосы выбились из-под него и чуть припорошились снегом, руки, покрасневшие от мороза, прижались с мольбой к груди.

– Оставь её! – крикнул Димитрий, подбегая ближе. Не было при нём оружия, по колено в снегу он едва держал равновесие, но ему казалось, что вмешаться было необходимо – он и вовсе забыл о себе.

Мужчина обернулся. Что-то знакомое почудилось Димитрию в его неторопливых, раскованных движениях. Не видел юноша лица того, однако полагал, что он побоится быть замеченным. Девушка, руки которой он отпустил, поправила платок и отступила назад на несколько шагов, перекрестившись.

– Ты ещё кто таков, чтоб мне указывать?

Голос тоже показался Димитрию отчего-то знакомым, но он тут же отогнал от себя эти предположения. Мало ли похожих людей на свете… Неизвестный подошёл совсем близко, и молодому человеку показалось, что прошла целая вечность, пока они сквозь снежную пелену пытались вглядеться в лицо друг друга. Вдруг резким движением мужчина протянул руку, и что-то ледяное прикоснулось к шее Димитрия. Чужая рука крепко вцепилась в плечо, юноша попытался вывернуться, и они оба упали в снег. Подняться Димитрию не удалось – соперник опередил его, одной рукой прижав его к земле, а другой – удерживая стальной клинок у его подбородка.

– Щенок, – прошептал киевлянин довольно тихо, но юноша его услышал даже сквозь вой ветра. – Попадись мне ещё… Пошёл прочь!

Димитрий неожиданно почувствовал, что его отпустили. Поднялся, стряхнул с себя налипший снег, провёл ладонью по горлу, где несколько секунд было лезвие. Оглядевшись по сторонам, Димитрий уже не увидел неизвестного человека. Девушки тоже не было, но он успел заметить, что она скрылась за калиткой дома с алыми наличниками на окнах. Подойдя к невысокому забору, юноша осторожно постучался.

– Кто там ещё? – послышался голос из-за калитки. Заглянув через забор и увидев своего спасителя, девушка отворила.

– Ты в порядке? – тихо спросил Димитрий. Его взгляд был прикован к необычно ярким, почти огненным волосам незнакомки – таким же оттенком отличались волосы Богдана, его давнего знакомого.

– Спасибо тебе, – благодарная улыбка тронула тонкие губы девушки, на бледных щеках заалел румянец. – Назови своё имя, я молиться за тебя буду!

– Димитрий, – ответил он. – Кто он таков? Тот, что...

Девушка не успела ответить. Кто-то подошёл к ней сзади, положил руку на плечо, она обернулась. Знакомый жест, знакомые рыжие волосы с медным отливом, вылезающие из-под шапки…

– Замёрзнешь, Олюшка, – послышался голос Богдана, – припозднилась ты сей день…

– Когда б не Димитрий, не ведаю, что было бы! – воскликнула девушка, которую, очевидно, звали Ольгой. Богдан присмотрелся к юноше, узнал друга, протянул руку и пожал замёрзшую ладонь его.

– Проходи, проходи, рад тебя вновь видеть! – и деревянная калитка отворилась почти на всю. С появлением Богдана стало будто бы теплее, точно рыжие волосы, тёплая улыбка его и громкий, заразительный смех растопили холодное дыхание зимы.

В доме семьи киевского стольника было очень просторно и светло, несмотря на поздний час. Дома не было только Андрея, старшего брата. Из-за тонко светящейся лучины, воткнутой в искусно выпиленную подставку, на бревенчатых стенах дрожали чёрные тени, казавшиеся какими-то жуткими чудовищами. Свечи, прикреплённые к стенам весьма необычным способом, коптили под самым потолком.

– Помнишь ли, что я говорил тебе? – спросил Богдан, подходя к Димитрию, рассматривавшему необычное освещение.

– Некогда было думать, – Димитрий почему-то действительно совсем позабыл о том, что стольник Изяслава говорил ему намедни. Все его мысли были заняты другим. Встретившись с Ольгой, он вспомнил милую свою Светланку, и подумал о том, что не получала она никаких вестей от него, да и он от неё – тоже.

– Есть у меня план один, да не побоишься ли ты?

Богдан опустился на широкую скамью, переплёл пальцы замком, не оборачиваясь на Димитрия, уставился в окно.

– Ей-богу, нет! – горячо воскликнул Димитрий, заглядывая в лицо Богдана, которое, меж тем, не выражало ничего, что происходило у того в душе.

– Ну, коли так, слушай… Со дня на день послы из самого Царьграда будут. Верно, и Константин Великий приедет, без него никак. Изяслав, дело ясное, захочет перед ними всё в лучшем свете выставить. Ты как хороший ювелир можешь добиться положения…

Услышав столь лестный отзыв о себе, юноша слегка зарделся. И то приятно, что Богдан не гнушается его работы, что хоть он и выше него по положению, но ничего против не имеет.

– Как это сделать, ты уж сам придумай, тут я не советчик, – тем временем продолжал Богдан, – а потом, как в доверие к князю войдёшь, спрашивай у него, что надобно тебе.

Богдан замолчал, и задумался Димитрий над предложением его. Если бы только этот план был столь же прост в исполнении, как на словах-то казалось… Известно было, что Изяслав падок на всякого рода драгоценности, потому от услуг золотых дел мастера не откажется, но попасть к нему и поговорить с ним лично было бы не так-то просто.

Тем временем дело близилось за полночь, и Димитрий, несмотря на оказанное ему гостеприимство, не собирался оставаться в чужом доме на ночь. Необычное знакомство с младшей сестрой Богдана Ольгой – Олюшкой, как сам брат ласково обращался к ней – напомнило ему о его ладушке, Светланке, и взгрустнулось ему немного. Когда Ольга, попрощавшись с ним, троекратно поцеловалась с братом и ушла в свою светлицу, он тоже засобирался домой, и так ведь поздно было.

– А коли и не получится? – спросил Димитрий уже у порога, обменявшись рукопожатием с Богданом.

– Не должно, – усмехнулся стольник Изяслава. – Ну, коли не хочешь оставаться – бывай, береги себя.

Ничего не ответил Димитрий, лишь кивнул в знак прощания и поклонился у дверей. Идея завоевать доверие князя Киевского казалась ему безумной и невыполнимой, но попробовать стоило, ведь это и единственною возможностью было.