Текст книги "На заре земли русской (СИ)"

Автор книги: Татьяна Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Иди… Туда иди… Наши там… А коли вернёшься… Олюшку… Не оставь…

Андрей кашляет, задыхаясь, чуть приподнимает голову, на серую ткань рубахи стекает тоненькая струйка крови. Богдан рвёт белый подол косоворотки, забыв о вежливости, приказывает Ярославу поднять пострадавшего, неумело перевязывает рану его. Андрей без сознания, и младший брат осознаёт, что отряд его остался без командира. Оставив раненого, в считанные секунды оказывается он на открытой местности, не помня себя, что-то кричит, кому-то машет, бежит вперёд. Спотыкается, падает, встаёт, чувствует сквозь ткань одежды холод мокрого снега. И видит, что за ним вслед бегут, едва удерживая тяжёлое оружие в руках, кто-то что-то шепчет, беззвучно шевеля губами: то ли ругается, то ли молится, непонятно… Молиться-то особливо некогда было. Помня об Андрее и об оставшейся в Киеве несовершеннолетней ещё сестре Ольге – Олюшке, как её ласково называли братья меж собой, – Богдан бережётся от ударов и слышит будто со стороны, как звенит его меч, ударяясь о чужое оружие или щит. Ничего вокруг себя не видит, перед глазами у него – брат старший, бледный до синевы, обессиленный, кашляющий кровью. Только в какой-то момент он соображает, что противник его – человек не простой. И оружие у него не то, и доспехи не те, и мечом он владеет прекрасно...

Поняв, что именно гостю его вспомнилось, Всеслав молчал, не спрашивал ничего. Богдан мыслями снова оказался там, в том страшном дне. То был, наверно, почти единственный раз, когда он не завидовал старшему брату. Сейчас Андрей пребывал во здравии, но память о событиях, не столь давних, осталась у братьев надолго. Когда Богдан тряхнул головой, отгоняя плохие воспоминания, в горнице будто вспыхнула искра от взметнувшейся копны его рыжих волос. В упавших на лоб его прядях запутался первый солнечный лучик, за окнами начинало светлеть.

– Гостем не останешься? – спросил Всеслав, будто позабыв о письме из Киева. Богдан был немного удивлён тому, что полоцкий князь отнёсся к нему вполне хорошо, несмотря на то, что юноша был близок Изяславу. Однако от приглашения вежливо отказался, сославшись на то, что ему было велено воротиться тотчас: в этих словах была и доля правды. Задерживаться в Полоцке надолго Богдан и сам не планировал и, убедившись, что от него более ничего не требуется, засобирался в обратный путь.

Выходя из ворот с княжеского двора, Богдан снова подумал о том, что князя Полоцкого в народе кое-кто называет чародеем или оборотнем, и решил, что вряд ли это правда, даже если кто-то и думает. Ведь не может такой сдержанный, не скрытный человек, с которым вполне легко, быть колдуном. Колдуны, они… Они другие. В их глазах горит какой-то нехороший огонь, а душа у них чёрная, холодная, как у самого дьявола. Богдан не боялся их, но после опыта общения с волхвами недолюбливал людей, связанных со столь не божеским занятием.

Ночь на Немиге

Проводив Богдана до дверей и пожелав ему доброго пути, Всеслав хотел было вернуться в свою горницу и отдохнуть хотя бы час-другой, но его внимание привлёк какой-то шорох на лестнице, похожий на шаги. Всеслав остановился, присмотрелся и увидел Злату с маленькой свечой в руках. Девушка шла уже знакомым путём, очевидно, была здесь не впервые. Полоцкий невольно залюбовался ею: на милом лице, освещённой отблеском пламени, застыло серьёзное, внимательное выражение, тёмно-русые волосы не были заплетены обыкновенно в косу, а густой волной спадали на плечи. Рукава льняной рубашки были закатаны, обнажив тонкие, хрупкие запястья.

Миновав длинный тёмный коридор и легко взбежав по лестнице, Злата замедлила шаг и постаралась отдышаться. С самого детства она боялась темноты, даже и сама не помнила толком – почему, наверно, после того, как, совсем ещё маленькая, она непонятным для самой себя образом умудрилась упасть в колодец. Воды в нём почти не было, но страх маленького сырого и сумрачного пространства, в котором ей пришлось провести несколько часов, пока её не хватились, остался с ней надолго – может быть, навсегда. Куда бы она ни шла, особенно когда дело клонилось к вечеру, у неё всегда с собой была свеча. Вот и сейчас, прикрывая её уголком платка так, чтобы никто из посторонних не видел её тени, девушка в очередной раз зашла к своему названому брату – повидаться, поговорить. В столь ранний час в тереме почти никого не встречалось – все либо ещё спали, либо не выходили, и Злата шла, не таясь. Золотистое пламя дрожало в ладони, словно неизвестный цветок, не до конца раскрывшийся. Залюбовавшись на свечу, девушка забыла обо всём и, услышав знакомый голос из темноты, вздрогнула, остановилась.

– Ты свечи так-то не носи.

Обернувшись, Злата прикрыла свечу другой ладонью, чтобы приглушить её пламя, и, обжёгшись о яркий голубовато-оранжевый лепесток, вскрикнула и отдёрнула руку. Князь появился пред нею будто из ниоткуда – она не слышала, как он подошёл.

– Зайди.

Перед Златой приотворилась тяжёлая дверь, в глаза брызнул свет нескольких лучин, зажжённых по углам горницы. Однако день ещё не совсем вступил в свои права, мгла за окнами ещё не рассеялась вовсе, и этот контраст тьмы и света, разливавшегося по горнице, создавал атмосферу уюта и спокойствия. Злата, прямая, как струна, села на предложенный ей стул с высокой резной спинкой и накрыла одной рукой другую, чтобы ожога не было видно. Но обожжённая рука покраснела и немного распухла, и девушка постыдилась такой своей неловкости.

В голове вертелась только одна мысль – зачем? Зачем он позвал её сейчас? Что-то важное?

Всеслав присел перед ней, оказавшись с ней примерно одного роста. Осторожно взял её руку в свои, почувствовал напряжение, буквально исходящее от неё. Его шершавые, грубоватые ладони не причинили боли, и Злате было непонятно, чуждо это ощущение неожиданной теплоты.

– Руку тебе перевязать надо, – пояснил Всеслав, отвечая на не заданный ещё вопрос. – Сама ты это не сделаешь.

На ладони Злате полилась холодная, почти ледяная вода из деревянного ковша, но девушку не холод заставил внутренне сжаться, а осторожные, почти ласковые, прикосновения. Она никому ранее не позволяла брать себя за руку, не то что большего, а сейчас, словно и позабыв об этом, доверилась чужому человеку. Горячая, жгучая боль поутихла, осталось только неприятное, как будто тянущее ощущение в кисти. Злата уж много раз обещала себе забыть привычку в тёмное время суток всюду носить с собой свечи – вот сколько от них бед, – да только привычка оставалась с ней, как и давний страх, избавиться от которого она никак не могла.

На какое-то мгновение Злата взглянула в глаза Всеслава – серые, задумчивые, совершенно спокойные, но и этого мгновения хватило, чтобы сердце пропустило один удар. Посмотрев в глаза девушки секунду-другую, он молча и сосредоточенно продолжил перевязывать ей руку, и только когда он закончил, их взгляды снова встретились.

– Спасибо, – едва слышно прошептала Злата, смущаясь и понимая, что краснеет.

– Не тебе благодарить, – князь чуть заметно улыбнулся. – Я с какой-то поры совсем иной стал. Только об одном и думаю…

Об одном… Огромного усилия воли Злате стоило удержать себя от напрашивавшегося вопроса – «О чём же?». Любопытство она и сама считала пороком, потому смолчала, хоть и с трудом. Лишь слегка улыбнулась в ответ и, ещё раз шёпотом поблагодарив, неслышно выскользнула из горницы. Вскоре её лёгкие торопливые шаги растворились в вечерней тишине. Заперев дверь, Всеслав проспал до утра, а когда проснулся, час был для него непривычно поздний. Солнце уже взошло, горница была залита ровным мягким светом, деревянный пол слегка нагрелся. Всеслав с неудовольствием подумал, что, наверно, будет ему уже поездку в Киев откладывать.

День выдался прохладный и серый. Пронизывающий ветер гонял тяжёлые тучи по небу, казалось, вот-вот польётся дождь, но тот всё не начинался и не начинался. Возле конюшни крутился Димитрий, судя по всему, в весьма расстроенных чувствах; на удивлённый вопрос Всеслава нервно усмехнулся, не ответил ничего толкового и с досады разломал странную конструкцию из брёвен неловким ударом меча.

– Да что с тобою? – изумился Полоцкий, отбирая у своего стольника оружие. Тот молча нагнулся и начал скатывать брёвна обратно. Отложив меч, Всеслав помог ему, и несколько минут они работали в молчании, пока наконец Димитрий, выпрямившись и облокотившись спиной на стену конюшни, не спросил:

– Любишь ли ты кого-нибудь, княже? Прости меня за вопрос сей, но…

Всеслав задумался. Занятый делами городскими и политическими, он не задумывался о таких простых и, казалось бы, не особенно важных вещах. Он знал, что не одна девушка заглядывалась на него, но не до этого ему было. Однако он думал и о том, что однажды полоцкий престол придётся кому-то отдавать, но наследников и младших братьев у него не было.

– Не могу сказать, – смутился Всеслав. Невинный, казалось бы вопрос, поставил его в тупик. – Почему ты спрашиваешь?

– Так, – вздохнул юноша. – Просто.

Очевидно, это было не «просто», Димитрия что-то интересовало, но что именно – князь не мог понять. Он и сам не любил недосказанность, старался всегда довести разговор до конца, даже если финал этого самого разговора был бы плох.

– И всё же?

– Знаешь, мне кажется, есть человек, который полюбил тебя, – тихонько промолвил Димитрий, оглянувшись и посмотрев, не слышит ли их кто ещё. – И я знаю этого человека.

– Ты можешь говорить прямо? – наконец не выдержал Всеслав, поднимая с земли брошенный меч и отдавая его юноше. Тот улыбнулся, чуть покраснел.

– Мне кажется, Злата…

Вот оно что.

Князь даже и не знал, что ответить. Он чувствовал какую-то особенную симпатию к этой молчаливой девушке с красивыми глазами цвета земли, но и самому себе в том не признавался. Невольно встало в памяти сегодняшнее раннее утро, случай со свечой. Перевязывая девушке обожжённую ладонь, Всеслав боялся случайно причинить ей боль. Боялся, что его рука дрогнет, что он что-то сделает не так. И чувствовал неясную тревогу, когда их взгляды встречались, и не мог себе дать отчёт в том, отчего это происходит. Может быть, он влюблён? Но разве ж так… можно?

Димитрий, старательно пряча улыбку, юркнул в полуоткрытую дверь и нарочито долго возился с привязью лошади. Не дожидаясь его, Всеслав вывел своего коня за ворота. Вскоре Димитрий, отчего-то притихший и немного суровый, нагнал его, но дальнейшую дорогу они продолжали в молчании: каждый думал о своём. На условленном месте за городскими воротами дружина уже ждала князя, и после недолгих сборов город был оставлен далеко позади.

Путь в земли новгородские был неблизок. Не одну сотню вёрст за четыре ночи оставили позади порядком уставшие лошади, не единожды кто-то хотел воротиться домой, забыв о возможной войне, но ни разу никто ни единым словом не высказал своего желания бросить всё. Димитрий, который впервые оказался в такой дали от дома, боялся лишь одного – что обернётся битва поражением, что не оправдается клятва полочан защитить родной город.

Дело близилось к ночи. Когда совсем стемнело, на берегу реки сделали остановку. В необитаемом месте посреди степи, куда почти не ступала нога человека, где только копыта лошадей кочевников волновали дикие травы, вспыхнула жизнь, хоть и временная. То тут, то там золотистыми снопами запылали костры, на скорую руку были сооружены навесы, вокруг на расстоянии нескольких десятков метров расставлены караульные. Через какое-то время ничто не нарушало ночной тишины: лагерь погрузился в сон. Где-то в траве стрекотали сверчки, одиноко кричала ночная горлица, несколько раз тяжело ухнула сова.

Димитрию не спалось. Он лежал на спине, закинув руки за голову и положив меч рядом так, чтобы его было удобно схватить в случае чего, и смотрел в небо. Глубокий, тёмный, почти чёрный купол был расшит звёздами, словно россыпью золота. Пахло травой и рекой, полевыми цветами. Из-за лёгкого, почти незаметного ветерка над головой Димитрия качались тоненькие стебельки ковыля, щекотали лицо и шею. Земля, вся потрескавшаяся от невыносимой дневной жары, медленно остывала, отдавая тепло густому, влажному воздуху. Неожиданно кто-то тронул молодого человека за плечо; он вскочил, инстинктивно схватился за рукоять меча, но тут же выдохнул и опустил оружие.

– Не спишь? – полушёпотом спросил Всеслав.

Димитрий покачал головой. А то и так не видно! Растрепавшиеся от долгого лежания в траве волосы спутались и мешались на лице, и он смахнул их локтем. Вновь запрокинув голову и вглядевшись в высокий небесный свод, юноша вдруг удивлённо воскликнул:

– Смотри! Иль мне привиделось?

Всеслав посмотрел в ту сторону, куда указывал Димитрий, прищурился, стараясь разглядеть что-нибудь в почти полной темноте. На тёмных небесах среди всех золотистых звёзд одна была ярко-алой, точно капля крови. Выделялась из других она ещё и тем, что изредка будто бы подмигивала, то исчезая на секунду-другую, то появляясь снова. Немало суеверий и преданий в народе существовало насчёт необычных явлений, особенно ночью. Луна росла; тоненький, хрупкий, словно выкованный из льда двурогий серп то скрывался облаком, то выплывал из-за него, и алую звезду было почти всё время видно.

– Что это, княже? – уже совсем тихо спросил Димитрий, коснувшись руки Всеслава и оборачиваясь к тому. – Как думаешь?

Полоцкий молчал, смотрел вдаль, не отнимал руки. Что-то смутно недоброе предчувствовалось ему, неспроста небеса посылают сие знамение.

– А Бог его ведает, – почему-то шёпотом ответил Всеслав, мельком взглянув на своего стольника и заметив тень испуга в глазах того. – Шёл бы ты спать. Скоро светать начнёт. Всё помнишь, чему я учил тебя?

– Помню, княже, – кивнул Димитрий. От осознания того, что сейчас он не один под этим мрачным, звёздным куполом, того, что рядом с ним – его хозяин и названый отец, юноше было не так страшно. Костёр, зажжённый подле него, уже догорал, на угольках светились оранжевые искры, но и они понемногу угасали. Вспомнилась Димитрию случайно Светланка, у которой глаза, как эти самые угольки: чёрные, быстрые, живые, с искорками смеха в глубине их. Не укрылся от Всеслава грустный вздох Димитрия; он спокойно, будто речь шла о чём-то очень обыденном, спросил:

– Так скажи, кого ты всё-таки любишь, Светланку, Радомирову дочь, или Злату?

Несколько секунд юноша молчал, подыскивая правильные, на его взгляд, слова. Не было у него каких-либо особенных чувств к Злате – он просто знал о её существовании, привык к её простой и искренней нежности, к её серебряному смеху, к её приходам. Он любил её, как сестру. А Светланка… Одно её случайное прикосновение переворачивало всё внутри у юноши, взгляд чёрных, горячих угольков дёргал сердце и заставлял его биться чаще, и от одного только голоса девушки забывал обо всём на свете Димитрий. Никого он не любил сильнее Светланки и никогда любить не будет – так он хотел ответить, но слова замерли у него на губах. Неожиданно из-за деревьев показалась фигура конного; через несколько секунд он был уже возле князя, спрыгнул с лошади, и Димитрий узнал посадника Белогора.

– Поворачивай домой, княже! – выпалил Белогор, пытаясь отдышаться и придерживаясь за натянутые поводья. – Дружина киевская с переяславской вместе пришли под Менск, всё пожгли, полон большой взяли, никому пощады нет…

– Менск?!

Забыв о разговоре с Димитрием, Всеслав вскочил. На лице его, вмиг посерьёзневшем, читалась тревога. От Менска до Полоцка было совсем недалеко, и вот, действительно, не сдержали своего слова Ярославичи, через седмицу, ежели не менее, забыли о данной ими клятве.

– Поворачивайте, – повторил Белогор.

– Откуда известно? – сурово спросил князь.

– Сын мой, Зорька, там живёт с семьёй, – отвечал посадник. – Жил… Убили его проклятые. Он ко мне гонца послал из своих, успел передать, что град в беде…

Белогор опустил седеющую голову. Всеслав ненадолго задумался. Разумеется, верить Ярославичам, тем более старшему, Изяславу, было нельзя. Подумать только, целый град сожгли, жителей перебили ни за что!

– Надо воротиться, – сказал Всеслав, взглянув на посадника.

– Надо, – согласился тот, – да только, боюсь, не поспеем в срок, уйдут они.

– Нагоним, коли поспешим, – наконец молвил князь решительно. – Димитрий, вставай.

Юноша повиновался. Через какое-то время вся полоцкая дружина была на ногах, поднятая сотниками. До Менска добирались спешно, и к следующему закату уже были на месте.

На берегу реки Немиги, неподалёку от городской черты, сделали остановку. Всеслав не спал, думал, что делать, как отбить город. Ведь наверняка кияне и переяславцы вместе, их намного больше, войско их сильнее. Судя по рассказу Белогора, положение Менска было тяжёлым.

– Что с градом будет? – тихонько спросил подошедший Димитрий.

– Бог знает, – нахмурился князь. – Нас мало, долго нам не выстоять.

– Может, мне наведаться туда? – предложил стольник. – Разузнаю, что да как…

– Не надо, – Всеслав посмотрел на него строго, и юноша поник. – Зря только рисковать. Лучше покажи, как я тебя меч держать учил.

Димитрий поднял оружие, сжав основание меча двумя руками, отойдя в сторону, слегка взмахнул им.

– Ладно, – кивнул Полоцкий. – Осторожней будь...

Димитрий хотел ещё спросить Всеслава, почему он сразу же поверил Белогору, ведь посадник мог и обмануть, заманить дружину в ловушку, но не успел. Откуда-то справа вдруг раздался треск, а за ним сразу же резкий, короткий вскрик, и это словно послужило сигналом. То там, то там кто-то вскакивал и падал, вставал, бежал и снова падал, костры вспыхивали яркими рыжими снопами и рассыпались искрами, сизый дым стелился по земле. Нападение на лагерь произошло совершенно внезапно, в тот момент, когда его ожидали менее всего. Огляделся Димитрий вокруг: не было рядом князя, точно в воздухе он растворился, а ведь только что они разговаривали! Знакомый голос, громкий, властный, послышался Димитрию где-то в отдалении.

Справа и слева юноша уже был окружён. Свои, чужие, – ничего не было понятно ему, ни одного знакомого лица, ни одного приказа, что да как делать, куда бежать, с кем драться и кого беречься. Кто-то со стоном упал подле Димитрия, и тот едва успел отклониться от удара вражеского меча. Своё оружие показалось очень даже лёгким, ведь когда не думаешь о тяжести, совсем перестаёшь обращать на неё внимание. Руки двигались сами, отдельно от мыслей, потому что внутри у юноши был только опустошающий страх: страх перед смертью, которая может настигнуть в любую секунду; страх перед нарушением заповеди Божьей – «Не убий», – наказывал Христос, и поэтому сам факт отнятия чужой жизни вопреки слову Господа связывал руки. Инстинкт самосохранения, однако же, заглушал все остальные чувства и эмоции, и Димитрий, думая только о том, чтобы не попасть под удар самому, размахивал мечом налево и направо, и совершенно вылетело из его памяти всё, о чём накануне говорил ему Всеслав.

А тот помнил обо всём, не забывая держать в поле зрения «своих». Стольника своего князь уже давно потерял из виду, и оставалось только надеяться, что он в порядке, хотя бы пока что. Думать о ком-то или о чём-то, кроме себя и собственной жизни, было особенно некогда: вокруг было темно, приходилось не только махать оружием, но и стараться всматриваться, кто оказывается под ударом. Мир перевернулся, небо слилось с землёй, звон клинков и мечей, стоны раненых, крики и ругательства воинов вокруг – всё соединилось в один невообразимый шум. Одного из нападавших Всеславу удалось отвлечь, ударить остриём меча со спины и сбросить в реку, но тут же напротив из кромешного ада битвы перед ним появился новый противник. Что-то смутно знакомое почудилось князю в его привычных, отточенных движениях: то ли непоколебимое хладнокровие, то ли резкость и чёткость, кажется, хорошо отработанные. Всеслав в очередной раз замахнулся мечом и сделал несколько неплохих выпадов, один из которых, наиболее удачный, пришёлся прямо по правой части груди воина, практически незащищённой. Со сдавленным вздохом он упал на колени, выронив меч и щит и схватившись за повреждённое место.

– Всеволод, – промолвил Полоцкий, в свою очередь тоже опуская оружие, и голос его был охрипшим от волнения и плохо скрываемого удивления. Свободной рукой раненый воин стащил шлем, и по лицу его рассыпались светлые кудри. В темноте никто из них не видел другого, но оба безошибочно догадались, с кем сражаются.

– Всеволод, – уже тише повторил Всеслав, переводя дух и опираясь правой рукою на меч. – А помнится мне, ты крест целовал на мире нашем!

С этими словами он отворотился от поверженного.

– Целовал… – с трудом выговорил Переяславский. Под его свободной ладонью хрустнула ветка, как будто перебивая его. – Так братья отговорили…

– А ты верен был кому? – жёстко спросил Всеслав, разворачиваясь и снова глядя в упор на Всеволода. – Им? Или мне?

Ничего не ответил Всеволод, только взор опустил. Силы медленно покидали его, собрав остатки их, он цеплялся за обрывки сознания, и для разговора с Полоцким не мог подобрать слов – всё спуталось у него в голове.

Когда занесённый меч со свистом врезался во что-то твёрдое, Димитрий испугался. Лезвие ударилось о щит оказавшегося перед ним противника. Димитрий пригляделся: из-под сбившегося набок шлема было видно молодое лицо без тени страха или смущения в глазах. Противник был таким же, как и он сам, – вероятно, ему не было ещё и двадцати солнцеворотов. Однако все его движения были точны и быстры, в отличие от движений неопытного Димитрия.

Скрестились мечи юношей. Звонко гудела раскалённая сталь, внизу, казалось, дымилась земля. Ноги неудобно путались в высокой траве, Димитрий поскользнулся на угольках потухшего костра и, не удержав равновесие, упал, оперевшись на одно колено, прикрылся щитом и на секунду крепко сомкнул глаза. Молодой человек, сражавшийся против него, совершил промашку, и тем самым Димитрий выиграл было секунду, чтобы подняться, но не успел. Сосредоточив всё внимание на выпаде и бросив на него все силы, он вовсе упустил из виду оружие противника, то задевающее его щит, то ударявшееся о лезвие его меча так, что едва ли не сыпались искры. Поэтому, когда накалившееся в ходе боя лезвие чужого меча ударило справа чуть пониже груди, с размаху пробив защиту, Димитрий не подумал ни о чём, только удивился, ведь так странно и так неправдоподобно было умирать в семнадцать лет. Разорванная рубаха намокла от крови, вся правая сторона налилась какой-то свинцовой тяжестью, сердце быстро забилось где-то в горле. Зажав свободной рукой рану, он поднялся и снова бросился на противника, но от боли, пришедшей уже после удара, в глазах всё плыло и двоилось, закружилась голова, и юноша упал, будто всё ещё не до конца осознавая происходящее с ним.

К рассвету лагерь превратился в поле брани. Ничего не осталось от того уюта, какой царил там ночью. Казалось, вся степь тяжело дышит, отходя от почти только что утихшей битвы, и река несёт свои мрачные, свинцовые воды вперемешку с кровью и слезами. Дружина переяславского князя как внезапно напала, так внезапно и исчезла, и если бы не брошенные раненые и убитые, сражения как не бывало. Старший дружинник Радомир отыскал Всеслава среди тех, кто ещё держался на ногах и в меру своих сил помогал тем, кто нуждался в помощи. Князь был чем-то опечален, на кого-то крепко сердит. Рукава рубахи его, когда-то белоснежной, были запачканы землёю и кровью. Радомир приблизился к нему, стараясь поменьше наступать на раненую ногу.

– Цел? – коротко спросил Всеслав, заметив его. Тот кивнул. Войско заметно поредело, из-за столь внезапной атаки люди не успели сосредоточиться на боевом действии, а когда приходили в себя и начинали соображать, было практически поздно.

– А тот хлопчик, что с тобою был? – спросил Радомир, будучи не в силах молчать. По природе своей он был довольно-таки разговорчив, а после каких-либо волнительных событий поток его слов невозможно было остановить. Всеслав привычно огляделся, ища глазами своего стольника, но его нигде не было. Среди переговаривающихся в сторонке воинов он тоже не нашёлся.

– И верно, – нахмурился Всеслав. – Где Димитрий? Видел ты его?

Радомир молча покачал головой. Он не то что не видел того юношу, он даже не помнил особенно, как тот выглядел. Сказав что-то одному из дружинников, стоящему чуть поодаль, Всеслав поднялся с земли и медленным, широким шагом пошёл по ходу течения реки.

Трава, потемневшая от пролитой крови и серая от пепла костров, ложилась под ногами князя и шедшего за ним его дружинника. Небо серело и затягивалось рваными, лохматыми облаками – собирался дождь. Солнце, показавшись на рассвете совсем немного, чтобы прорезать серость тусклой алой полоской, вскоре совсем скрылось.

– Нас обманули, – промолвил Всеслав, не останавливаясь и не оглядываясь на Радомира. – Черниговский и Переяславский обещали мне хранить мир между нами троими, клятву божию давали, и ведь я говорил – нет им доверия!

– Постой, княже, – вдруг понял Радомир. – Ужели в плену у тебя Всеволод Ярославич?

– Да не то чтобы… – махнул рукой тот и не договорил. Резко остановился, посмотрев вниз, опустился на одно колено и, взяв лежащего перед ним человека за плечо, перевернул его на спину. Весь ледяной тон и сердито-усталое выражение исчезли, будто их и не было. Склонившись над кем-то и вовсе забыв о существовании Радомира, Всеслав шептал:

– Димитрий! Димитрий! Да что же такое...

Юноша не подавал признаков жизни. Тонкие черты красивого лица его были бледны, как полотно, чуть в стороне от него лежал окровавленный меч. Ослабевшие пальцы совсем не сжимали рукоять, и рука безвольно повисла вдоль тела. С тяжёлым вздохом Всеслав оборотился наконец к старшему своему дружиннику.

– Злата вылечит его, – задумчиво молвил Радомир, предугадав вопрос того. – Светланка моя Злату хорошо знает. Она и мою жену лечила той зимою. И служке твоему она поможет, – поспешно добавил боярин, заметив, что вновь хмурится Полоцкий, – золотые у неё руки, под стать прозванью…

– Не слуга он мне, – тихо сказал Всеслав, вставая. – Он как сын мне стал. Привязался я к нему, как к родному, – да что там, вот уж десятое лето, как мы с ним неразлучны были.

Злата

По городу быстро разнеслась весть о поражении войска Всеволода и о пленении того. Сам же Переяславский относился к толкам без интереса. Всё ему было ново и удивительно в Полоцке: за ту неделю, что провёл он в чужом княжестве, не случилось ни одного бунта, горожане жили совершенно спокойно. Никто не был казнён, никто не был схвачен или брошен в темницу по доносу. Однако несмотря на спокойствие жителей, на оказанную ему честь и свободу – естественно, ограниченную – Всеволоду в Полоцке не жилось. Душа его южная рвалась на Родину, на земли Переяславские, где остался город без правителя, а дружина без командира.

Всеслав с ним почти не разговаривал. На вопросы его отвечал скупо и односложно, дальнейших планов на его счёт и на счёт Изяслава Ярославича не строил, а если и были у него какие мысли по тому поводу, то Всеволод об этом не знал. Попытки расспросить его о чём бы то ни было увенчивались неудачей, да и кроме того, князь корил себя за произошедшее с одним из близких ему людей и оттого был ещё более угрюм и неразговорчив. Вечерами его было не найти: он уходил куда-то в город, а по возвращении почти сразу поднимался к себе, и тогда уж никакими силами нельзя было вывести его на разговор.

Сам же Всеслав провёл без сна третью ночь. Димитрий не приходил в сознание, лучше ему не становилось, забываясь тяжёлым, беспокойным сном, он бредил, всё звал кого-то – то ли мать, то ли ещё кого, не поймёшь. Злата, ходившая за Димитрием и проводившая почти все дни и ночи у постели его, однажды всё-таки не выдержала и пожалела Всеслава.

– Не ходи, княже, не мучай ни меня ни себя, – вздохнула она в один из холодных осенних вечеров, когда Полоцкий в очередной раз зашёл справиться о состоянии Димитрия. – Поправлялся бы, я бы сама тебе о том сказала. Да не смотри ты на меня так, – добавила она, видя отчаяние князя и кладя руку на его плечо, словно хотела утешить, поддержать. – Не волшебница я, видит Бог.

Всеслав не отвечал. Приглядевшись, Злата увидела, что он уснул, уронив голову на руки, сжатые замком. Тихонько улыбнувшись, она вышла и притворила дверь.

О том она никому не говорила, даже Димитрию, пока с ним было всё в порядке, даже самой себе боялась откровенно признаться, что с самой первой встречи что-то случилось, пронеслась между нею и Всеславом какая-то искра, и эта искра теперь скоро разгоралась в большой и жаркий костёр. Ни дня не проходило без того, чтобы не думала девушка о нём, не вспоминала его со старательно скрываемой улыбкою. Ночами черты лица его, всегда серьёзного и будто бы отстранённого, стояли перед её задумчивым взглядом: пристально смотрящие серые глаза, в серьёзном взгляде которых словно отражалась сталь, сведённые к переносице брови, русые вьющиеся волосы, едва касающиеся плеч. У неё замирало сердце, когда она слышала его голос, когда их взгляды пересекались. Злата отчего-то стыдилась этого нежного чувства, этой привязанности, и она надеялась, что сам князь об этом не догадывается.

Когда она зашла поутру в светлицу, куда принесли её теперешнего подопечного, Всеслава там уже не было: верно, он ушёл с рассветом. Быстро осмотрев Димитрия, она не без радости отметила, что жара у него нет; прошлую и позапрошлую ночь он спал спокойно, и теперь была надежда, что он пойдёт на поправку. Осторожно, чтобы не разбудить его, Злата приподняла его подушки так, чтобы он принял полусидячее положение, и стянула старую повязку с раны. Конечно, совсем незаметно это сделать не удалось, и Димитрий приоткрыл глаза. Злата улыбнулась ему ласково.

– Ты… – прошептал юноша, слегка сжимая руку девушки. – Это была ты…

– Молчи! – ответила Злата отчего-то таким же шёпотом, высвободив руку и приложив палец к воспалённым, искусанным губам Димитрия. – Тебе нельзя тревожиться. Всё хорошо, Господь миловал, скоро тебе станет лучше.

Молодой человек снова закрыл глаза и уж больше ни о чём не спрашивал. Наложив новую, чистую повязку на рану его и поставив рядом на полу кувшин с водой, Злата так же тихо поднялась и ушла.

Она шла, не думая о своём пути, куда ноги несли её, и не удивилась, когда обнаружила, что давно миновала черту города и стоит на берегу Двины. Сколько раз приходила она сюда, и в радости, и в горе! Когда умерла мать, Злате было всего восемь солнцеворотов. Она её почти совсем не помнила, в памяти сохранились тёплые руки, синие глаза, смотревшие всегда ласково и по-доброму. Когда её не стало, батюшка сильно изменился, словно весь мир винил в том, что забрал Бог к себе жену его Анну. Злата с невольною улыбкой вспомнила, что, когда её крестили, ей было даровано как раз имя матушки во Христе. После смерти той отец, выбравший остаться в языческой вере, не единожды называл дочь именем покойной матери, а после хмурился, бормоча непонятные извинения. Даже будучи взрослой, Злата не очень любила его и иногда боялась. В этом она и Димитрий имели что-то общее – выросшие без материнской любви и ласки, оба сохранили в своих сердцах добро, хоть и жизнь их проходила почти в одиночестве.