Текст книги "На заре земли русской (СИ)"

Автор книги: Татьяна Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Когда он наконец добрался до дома ювелира, метель поутихла, и выпавший за ночь снег искрился серебристыми звёздочками, стелился под ногами мягким пуховым одеялом. У самых дверей Димитрий едва не столкнулся с Васильком – тот тоже ещё не спал и отчего-то выглядел весьма раздражённым.

– Здравствуй, – негромко окликнул его Димитрий, заходя в горницу и нагибаясь под низкой притолокой. Яркие синие глаза сердито сверкнули на него из-под тёмных бровей, сведённых к тонкой переносице.

– Здравствуй, ежели хочешь, – с каким-то вызовом в голосе ответил Василько, отталкивая Димитрия и проходя в горницу вперёд него. Когда оба они оказались в сенях, Василько неожиданно остановился и, схватив Димитрия за воротник, наклонился к нему совсем близко и зло прошептал:

– Чем меньше ты будешь совать свой длинный нос, куда тебя не просят, тем дольше проживёшь!

– Так это был ты! – таким же быстрым, горячим шёпотом промолвил Димитрий с удивлением и вырвал рукав из длинных, по-женски изящных пальцев Василька. Конечно, ему показался знакомым голос, да только что лица среди вьюги он не разглядел. – Не нуждаюсь я в твоих советах! Бога не боишься, нет у тебя ни чести, ни совести!

– Да наплевать! Тебе-то какое дело с того? – насмешливо протянул молодой дружинник, облокачиваясь на деревянную стену и глядя на Димитрия с презрением. Хоть юноша и был ростом выше его, ему показалось, что Василько глядит на него свысока. Ничего не ответив, он развернулся и ушёл в отведённую ему горницу. На душе остался неприятный осадок, и оставшуюся ночь Димитрий не сомкнул глаз – не выходила из головы недавняя стычка с нахальным киевлянином, когда тот оскорбил его и мало того – приставил клинок к горлу. До утра юноша думал о разговоре с Богданом и пытался сообразить, как бы можно было совершить затеянное.

Утром, лишь рассвело, Димитрий ушёл, никому не сказавшись. Никто, кроме него самого и Богдана, не ведал про задуманный хитрый план, и оттого немного тяжело было на душе юноши, будто подлость какую он совершал, хотя и известно было ему, что ничего плохого для него в таком обмане нет. Всю дорогу до главного терема он придумывал, что скажет великому князю, как с ним разговаривать будет и как держать себя при нём. Если к Всеславу Димитрий привык, и обратиться к нему для него не составляло никакого труда, то Изяслава он заранее побаивался, помня, что может тот сделать с неугодными ему. У самых ворот княжеского двора юноша был задержан стражниками с тем объяснением, что одного его в покои князя Киевского не пустят.

За те несколько минут, пока шли они, Димитрий успел придумать множество разных вариантов неудачного исхода и, когда пред ним открывались тяжёлые дубовые двери, расписанные витиеватым золотисто-алым узором, его сердце от волнения билось так, как никогда ранее, разве что как в тот день, когда он впервые осмелился сказать о своей любви Светланке.

Иноземец

Князь Изяслав Ярославич, в лицо которого Димитрий никогда не видал ранее, сидел за широким столом напротив высокого окна и что-то выводил пером на пергаменте. Уголки лежащего перед ним листа постоянно заворачивались, и Изяслав, без того по натуре своей нетерпеливый, шёпотом ругался, одной рукою придерживая мешающий ему край. Окна были раскрыты нараспашку, в горнице гулял ветер, и Димитрий почувствовал, что едва не дрожит от холода. Слуги князя, согнувшись в низком поклоне, удалились к дверям, и юноша остался наедине с правителем стольного города, о котором не раз слышал нелестные высказывания.

Изяслав наконец соизволил обратить на него внимание. Отложил перо, медленно поднялся, оперевшись руками на гладкую, ровную поверхность стола. Димитрий поспешно поклонился в пояс, да так и застыл.

– А и молод ты, однако! – усмехнулся Изяслав, подходя ближе к тому. Юноша выпрямил спину, одёрнул рубаху и, преодолев внутренний страх, сковывающий всё его существо, поднял взор на князя.

– Не таким я тебя представлял, – продолжал тем временем Изяслав Ярославич, и Димитрий подумал, что и великий князь, в свою очередь, не таким представлялся ему. Невысокого роста, с какими-то тусклыми, блуждающими глазами, коротко остриженной тёмной бородой, растрёпанными, тронутыми серебром седины волосами. Димитрию было малость неловко ещё и оттого, что он был выше Изяслава – правда, ненамного, – и ему приходилось смотреть на того как будто бы сверху вниз. Что-то дёрнулось внутри у юноши, когда он взглянул в глаза старшему Ярославичу. Ничего не выражал взгляд того – ни любопытства, ни интереса, ни даже холодного равнодушия, и очень не по себе становилось с ним рядом.

– Однако, коли уж пришёл, знать, управляешься с металлами ладно, – сказал Изяслав, всё ещё не отходя от юноши, пристально рассматривая его. – Так ли я говорю? Мой слуга верный, Богдан, сказывал о тебе…

– Я лишь ученик золотых дел мастера, княже, – молвил Димитрий, изо всех сил стараясь, чтобы голос его не дрожал. – Оттого не смею сказать, что так уж хороша моя работа. В меру своих сил послужу тебе, а там как Бог велит.

– Складно говоришь! – рассмеялся князь, и вздрогнул Димитрий внутренне от смеха этого, холодного да натянутого будто. – Узнал я тебя, это и хорошо. А брать ли тебя к себе на двор, это я ещё поразмыслю. Три дни тебе сроку – сделай мне цветок из золота, чтоб как настоящий. У жены моей через седмицу именины, нехорошо без подарка-то, верно? Как звать-то тебя хоть?

– Димитрий, – ответил молодой человек уже гораздо спокойнее. Услышав о цветке, который от него ждал Изяслав, он подумал, что не будет ему это трудно, тем более что один такой у него уже есть почти готовый.

– Что ж, Димитрий, буду ждать тебя по сроку намеченному, – прохладная улыбка скользнула по тонким, бледным губам князя. – Что с тобою будет, если ослушаешься – сам понимаешь…

– Будет готово, княже, – вновь поклонился юноша. Дождавшись разрешения идти, он с каким-то облегчением покинул холодную, неуютную светлицу, и лишь оказавшись на улице и вдохнув свежего морозного воздуха, будто бы пришёл в себя. Первый шаг к исполнению задуманного им и Богданом был сделан.

Вернувшись, он с ещё большим усердием, чем прежде, принялся за работу. К своим инструментам золотых дел мастер его не подпускал, и приходилось довольствоваться тем, что есть. Цветок размером в пол-ладони потихоньку раскрывался, распускал лепестки, обнажая чистую, изящную прелесть витиеватого узора, на который только хватало умения у юноши. Низко склонившись над столом, на котором лежало изделие, Димитрий не заметил, как в полутёмную горницу вошёл Богдан и молча сел подле, дожидаясь, покуда хозяин горницы обратит на него внимание.

– Здравия тебе, – кивнул Димитрий, отвлёкшись от цветка и обменявшись рукопожатием с другом. – Случилось что? Обыкновенно ты сюда не ходишь.

– Не хожу, потому что сына хозяина не люблю, – тихо промолвил Богдан, приглаживая непослушные рыжие вихры. – Сам чёрт с ним дружбу водит, с Василием этим… Так я не про то. Говорил ли с князем?

– Говорил, – вздохнул Димитрий. Недоделанный цветок был навязчивым напоминанием об Изяславе, холодном, непонятном, хитром человеке. – Дал он согласие да работу, вот, видишь?

Аккуратно, будто хрусталь, взял Богдан в руки полураскрывшийся цветок. Медленно повернул его той и другой стороною, боясь повредить него, ненароком испортить, восторженно выдохнул:

– Сам?!

– А то кто же? – в ответ на похвалу Димитрий слегка покраснел и опустил голову, чтобы Богдан не видел его смущения. – Да я не закончил покамест.

– Чудесная вещица! – всё так же изумлённо прошептал стольник Изяслава, и глаза его были широко распахнуты. – У тебя золотые руки! Вот если бы тебе да в Царьград…

Димитрий сделал вид, что не услышал последней фразы. В Царьград? Ему? Зачем? Работу он и здесь сможет отыскать, да и в любом уделе, надо только задуманное выполнить, а там и свою жизнь устраивать. Богдан бережно вернул Димитрию безделушку, восхищённо улыбаясь.

– Это и ладно, что поговорили вы… – продолжал он как-то торопливо, словно волнуясь. – Но я к тебе зачем пришёл… Хотел сказать… Ты знаешь, что Василько донёс на тебя?

По лицу Димитрия пробежала лёгкая тень. Он нахмурился, соображая, что же такого про него можно было рассказать, чтобы был повод для волнения. Тем временем Богдан продолжал:

– С той ночи, как ты отвадил его от Олюшки, ненавидит он тебя. Не имею понятия, как, но он знает, о чём мы говорили с тобою и что задумали. Так он взял и выложил всё князю, боюсь, как бы от себя чего не добавил.

– Что ж теперь?

Богдан молча пожал плечами. Что будет дальше и чем им обернётся этот донос, можно было только предполагать. Посидев ещё немного и поговорив о делах, Богдан засобирался домой: зимою темнело рано, да к тому же к вечеру ближе поднимался ветер и кружил в воздухе сухой искрящийся снег. К утру метель успокаивалась, а вот ночью – хоть из дому не выходи. Димитрий проводил Богдана до дверей, и они расстались.

Следующий вечер после половины дня работы в ювелирной лавке Димитрий наконец выкроил время, чтобы явиться на приём к князю и отдать ему обещанное украшение к именинам его жены. Цветок получился на диво хорош: с изогнутыми лепестками разных размеров – в серединке поменьше, по краям побольше, с мудрёным узором на листиках и маленьким драгоценным камушком в самом центре, поблёскивавшим из-под лепестков, точно капля свежей росы. Димитрий подумал, что, будь его воля – оставил бы для Светланки.

Изяслав Ярославич долго и пристально рассматривал изделие, как будто искал подвох. Но никакого подвоха не было, ученик ювелира удивлялся сам себе и с сожалением думал, что второго такого у него точно не получится. Князь остался доволен и, бережно убрав вещицу на стол, вновь обратился к юноше.

– Молодец ты, я смотрю, – похвалил его, не глядя в глаза, и Димитрию стало немного не по себе от этой равнодушной похвалы. – Что ж, оставайся, будешь на меня работать.

– Я подумаю, княже, – ответил молодой человек, вежливо склонив голову. Так оно и было у них с Богданом задумано, чтобы Димитрий добился расположения Изяслава и места при дворе. Однако тревожило Димитрия то, что Изяслав как-то уж больно легко принял его. И только он успел об этом подумать, как князь промолвил:

– И думать не надо, я тебя не отпущу отсель. Ты думаешь, мне не ведомо, для чего тебе эта работа? Ты думаешь, я не знаю, кто ты на самом деле таков?

В голосе Киевского зазвенели стальные нотки, и Димитрий внутренне напрягся, лихорадочно соображая, что же такого князю может быть известно, чтобы был повод невзлюбить его. Не решаясь отвечать, он лишь покачал головой.

– Ты стольник князя Всеслава, ближайший его человек, – с презрительной усмешкой произнёс Изяслав, отходя к окну. – Я знаю, зачем тебе всё это дело. Ведь ты не просто так в стольном Киеве-граде очутился.

Димитрий молчал, изучая узор на деревянном полу. Князь был совершенно прав. Юноше вспомнился недавний разговор с Богданом, в тот вечер, когда он вернулся от Изяслава, и друг предупредил его о том, что князю известно всё от молодого дружинника. Василько, чёрт бы его побрал… Но вот про то, что Димитрий – стольник Полоцкого, Васильку не было известно – верно, Изяслав догадался об этом и без чужих подсказок.

– Откуда ты знаешь? – почти шёпотом спросил Димитрий. Губы Изяслава исказила недружелюбная улыбка.

Неведомо, как сложился бы разговор далее, если бы тяжёлые двери не распахнулись, и в горницу не вошёл человек, одетый не по-славянски. Димитрий узнал привычный византийский наряд и поклонился гостю. Тот, меж тем не обращая на юношу никакого внимания, гневно обратился к князю.

– Я устал ждать, – в речи его звучал небольшой акцент, и Димитрий убедился, что этот человек – посол из Царьграда, о котором и говорил намедни Богдан. – Ты всё обещаешь принять меня и откладываешь встречу. Дело важно тебе, не мне.

– Мы не можем говорить при чужих, тем боле неверных.

Изяслав смерил Димитрия презрительным взглядом.

– Пошёл прочь!

Дверь была заперта неплотно, и доносившиеся из горницы голоса не приглушались – слышно было хорошо. Прильнув к тёплому дереву с другой стороны, Димитрий невольно вспомнил, как несколько месяцев тому назад он почти точно так же подслушал разговор князя Всеслава с младшими Ярославичами. Давно же это было… На сей раз обстановка была похожая, вот только неуютно было Димитрию в чужом тереме, всё было ему ново и незнакомо. Совершенно забыв об оскорблении и правде о нём самом, взявшейся невесть откуда, Димитрий внимательно слушал беседу, шедшую пока что спокойно.

– Да и нужна ли вам помощь?

– Спрашиваешь! – воскликнул в ответ князь Изяслав с нотками удивления в голосе. – Да ведаешь ли, как на нас нападают часто? Какие угрозы нам из степей диких? Того гляди, в город войдут! Слал я письма Константину Великому, а толку чуть.

«Вот ведь врёт! – мелькнула мысль у Димитрия. – Никто не приходил на Киев, а говорит так, будто уже бился с ними!»

– Что ж… – продолжал тем временем византиец. – Письма – дело хорошее, да только не читает их его превосходительство. Император обещался выделить тебе людей для защиты. А отчего бы тебе не обратиться к уделам своим? Слыхал я, сильная дружина у князя Черниговского да князя Полоцкого…

– Брось! – сердито ответил Изяслав. – Только и разговоров, что о нём. Обо мне столько в моём городе не говорят.

Димитрий весь обратился в слух. Кроме Богдана, он ни от кого не слышал хоть что-нибудь о Всеславе – кто же ещё о нём говорил?

– Как прознали про него, всё им любопытно стало, – продолжал великий князь разговор с византийцем, уходя от нити разговора. – Василько мой, что ни день, спросит.

Василько? Ему-то какое до этого всего дело?

– Некогда мне с тобой долго разговаривать, – хмуро перебил его посол, поднимая руку. – Константин выделит тебе часть своих воинов для защиты града стольного, не боле. Да и не возьму никак в толк, на что тебе помощь заморской империи, когда у самого людей много.

Измена

Изяслав рассыпался в благодарности. Византиец, в тот момент выглядевший более достойно, остался безразлично-спокоен и, лёгким кивком головы попрощавшись с князем, неторопливо направился к дверям. Димитрий сделал глубокий вдох, собрав всю смелость. Таких действий они с Богданом не предусматривали, малейшая ошибка, недопонимание, и весь обговорённый план мог рухнуть.

– Постой! – крикнул юноша, бросаясь вслед за византийским послом. Тот остановился, будто раздумывая, отвечать или нет, и, наконец, медленно повернулся. На вид ему было около тридцати пяти солнцеворотов; невысокий, но широкоплечий и статный, он выглядел даже более величественно, нежели правитель, Изяслав. Поприветствовал незнакомого юношу кивком головы, привычным движением убрал за ухо длинный тёмный локон. Славяне таких причёсок не носили – ни мужчины, ни девушки. У византийца не было обруча, подхватывающего волосы, неровно остриженная тёмная борода с проблеском седины была по бокам заплетена в маленькие тонкие косички. Глаза у этого человека глядели открыто и спокойно, и потому Димитрий не побоялся к нему обратиться: научившись различать людей по взгляду, он заметил, что стал гораздо менее ошибаться в них.

– Что тебе нужно, парень?

– Ты единственный, кто мне помочь может, – выдохнул юноша, подходя ближе к нему. – Серебра у меня нет, заплатить тебе ничем не могу, но на добро добром отвечу.

– Так что за дело у тебя?

Мужчина облокотился локтем на стену, своим видом позволяя понять, что разговор будет не кратким.

– Тебе ведомо, что люди не любят князя великого? – Димитрий решил подойти к теме издалека, чтобы посол понял ход его мыслей. – И что с остальными он не в дружбе из-за постоянных неурядиц?

– Ты хочешь поведать мне о том, что случилось с одним из его удельных наместников, Всеславом, кажется? – нахмурился византиец. – Так мне известно. И, если хочешь знать, лично я на его стороне.

Услышав такие слова, Димитрий невольно улыбнулся. Вот и ещё один союзник отыскался, человек гораздо более влиятельный, нежели он да Богдан. И, кажется, ему всё равно, какой веры народ, что под властью Полоцкого.

– Так коли тебе известно, помоги ему свободу вернуть! Уже почти полгода с того прошло, как он в темницу брошен по воле Изяслава.

Византийский посол вздохнул, словно задумавшись о чём-то, провёл рукой по загорелому лицу, повертел в пальцах кончик своей косички. Ему действительно стало интересно, кто таков этот молодой человек, очень искренний и немного наивный, обратившийся за помощью едва ли не к первому встречному. Не по обычаю царьградскому это было, люди не привыкли доверять друг другу, и посла брали сомнения: нет ли здесь какого обмана? Но светлые голубые глаза юноши смотрели так открыто, так просто, что византиец решил согласиться.

– Как имя твоё? – спросил он. – Сдаётся мне, я тебя где-то видел ранее.

– Димитрий. Верно, видел – я здесь давно, уже пару седмиц как. Ученик ювелира.

– Ах, это ты, – лёгкая улыбка тронула губа византийца, до того крепко сжатые в бледную ниточку. – Я Аврелий. Коли понадоблюсь, можешь сыскать меня здесь. И, да… Освободить князя Полоцкого не так-то просто. Я сделаю всё, что в моих силах, но ничего не могу обещать.

В густом, приятном голосе Аврелия послышались нотки сочувствия. Димитрий, дослушав, опустил взгляд. Он тоже понимал сложность положения и спорить со словами Аврелия не собирался.

– Благодарю тебя, – он улыбнулся в ответ, – и об одном лишь прошу, не сказывай никому, что виделся и говорил со мной, – закончил Димитрий, протягивая ладонь, чтобы обменяться рукопожатием. Аврелий слегка сжал его прохладную руку, едва заметно кивнул на прощание и быстро ушёл. Когда его шаги стихли, юноша шёпотом поблагодарил Бога за удачно сложившуюся беседу.

Вернувшись в дом золотых дел мастера, Димитрий, успокоенный возможным положительным исходом, сразу поднялся к себе. В столь хорошем настроении он уже представлял, как совсем скоро всё обойдётся, Всеслав будет освобождён, и они смогут наконец воротиться обратно, в Полоцк. Юноше совершенно не нравилась жизнь в Киеве, не нравилась непосредственная близость ко двору, не нравился обман по отношению к Изяславу, в который ему пришлось свернуть ради помощи князю Полоцкому. Ему хотелось, чтобы всё происходившее либо оказалось дурным сном, либо просто осталось позади, и, вспомнив о жизни своей в прошлом, о покинутом счастье своём, он решил написать Светланке. Помнит ли его любимая, думает ли о нём? И как там в уделе жизнь, всё ли по-прежнему?.. Раскрутив небольшой свиток и поставив на его верхний угол свечу, чтобы не скручивался обратно, Димитрий обмакнул перо в чернила, стряхнул его и задумался.

«Милая моя Светлана...»

За окном стояло раннее серое утро. Широкие окна ночной морозец искусно разукрасил хрупкими узорами, будто ледяными цветами. Свеча на столе догорала, воск медленно капал на подставку и застывал причудливыми фигурами; голубовато-золотистое пламя подрагивало, волнуемое размеренным дыханием спящего юноши. Димитрий спал прямо за столом, положив голову на сложенные руки, оттого не услышал, как дверь в светлицу с тихим скрипом отворилась, и вошёл Василько. Оглядевшись, потушил свечу, кинул беглый взгляд на недописанную грамоту, но ничего не понял.

– Пойдём, потолкую с князем ещё раз, – Василько потряс Димитрия за плечо, и тот, зевнув и прикрыв рот ладонью, окончательно проснулся. – Да ты хоть спал ночью?

– Не знаю…

Димитрий осознал, что проспал он действительно очень мало, часа два, не более. За раздумьями и письмом Светланке время пролетело незаметно, и вот уже утро, а в сон так и клонит.

– Не знаю… – насмешливо передразнил молодой дружинник. – Ну, идём.

Сидя за дверью княжеских покоев, Димитрий нервно крутил сломанную по дороге веточку в пальцах, то сгибая её, то разгибая, то скручивая, благо что она оказалась не сухой. После ночи, проведённой на ногах, сильно хотелось спать, и в голову юноше лезли всякие странные мысли, вроде той, что тоненькая веточка вдруг представилась ему похожей на человеческую жизнь. И что только не делает с людьми судьба, как только не крутит их, не гнёт, и в конце концов сильные ломаются, будто необъятный крепкий дуб в бурю, а слабые и изворотливые, гибкие, точно ива или тростник, всегда сумеют так подстроиться под обстоятельства, такой радугой-дугой согнуться, что никакому урагану не переломить их перекрутившийся, сжавшийся стебель. Но вот только если дуб прям и раскидист, укроет всех от дождя и града, то какой приют можно найти под ветвями ивы? Так и люди. Судьба ломает стойких и гнёт храбрых, выворачивает наизнанку прямых и честных, а у трусов, предателей, льстецов всё обходится, всё сглаживается.

Невольно сравнив Василько и Богдана, Димитрий подумал, насколько они разные, и как схожи они с этим самым дубом и кудрявой ивой. Жизнь будто посмеялась над Богданом, сделав его стольником князя Изяслава: на эту роль гораздо более подходил вёрткий, нагловатый, дерзкий Василько. Богдан был хорош в военном деле, ему бы меч и коня лихого, а не перо да бумагу.

– Князь Изяслав Ярославич велел ждать до завтрешнего вечера, – бросил вошедший Василько, лёгок на помине.

– Сколько ж можно ждать? – раздосадованно воскликнул Димитрий. – Уж какой день ты мне сие отвечаешь!

– Что ж… Могу сам тебя провести к нему, коли так хочешь, – сжалился над ним наконец Василько. Димитрий уже устал ждать дозволения Изяслава, и потому любое изменение в его положении обрадовало бы его. Василько вышел, не говоря боле ни слова, и Димитрий поспешил за ним.

Какое-то время шли они в молчании. Крупицы снега, взлетая белым пухом под ногами, садились тонким слоем на дорогу, на сапоги. Василько вертел в руках клинок, слегка подбрасывая его и крутя на ладони, и Димитрий с завистью наблюдал, как легко держится оружие в его руке. Невольно вспоминалась их короткая драка на берегу реки, когда они, ещё не зная друг друга, сражались каждый за своё. – Что, несговорчив больно Изяслав? – наконец спросил Димитрий, которому наскучило молчание. Василько, подхватив клинок и зажав его в ладони, ответил:

– А будто я его знаю! Он нас, дружинников, не особенно-то жалует. Со двора гонит, в приёмы не пускает… А чуть война, так сразу кличет…

Василько как-то холодно, натянуто рассмеялся, Димитрию же было не смешно. Ему не хотелось встречаться с Изяславом лично, он боялся его, ведь если тот так легко справился со своим наместником, то что будет с ним, простым горожанином?

Миновав двор, Василько остановился, перевёл дыхание. Димитрий, замешкавшись, едва не налетел на него. Серебряной змейкой сверкнул кинжал, выскользнул из рукава Василька, тут же спрятался у того под широкой ладонью.

– Ну, пришли, – каким-то отстранённым голосом произнёс молодой дружинник. – Стукнешь в затвор трижды, и я велю тебе отпереть. Ну, ступай…

– Почему тебе не освободить его? – с какой-то надеждой в голосе спросил Димитрий. Василько нахмурился, молния сверкнула в голубых глазах его. – Тебе, как вижу я, почти всё доступно!

– Потому что сам жить хочу, – молвил он, отворачиваясь от Димитрия и направляясь к стражнику. – Не сносить мне головы, коли пойду против воли Киевского… Да и сам понимаешь, что я толкую!

Стоило Василько сказать несколько слов полусонному стражнику – настолько тихо, что Димитрий, стоявший в паре шагов, не смог ничего разобрать – деревянная дверь была открыта. Проём был очень низким, и Димитрий, заходя, наклонился, чтобы не задеть головой деревянный сруб. На мгновение юноша остановился, обернулся, схватившись рукою за выступ. Сомнение мимолётно закралось в его душу.

– А коли ты меня обманываешь?

– Вот те крест, – сердито ответил Василько, широко перекрестившись. В этом спешном движении была какая-то небрежность, точно пренебрежительное отношение к святому жесту. И лишь когда дружинник это сделал, Димитрий позволил себе отпустить недоверие. Ничего не было в нём сильнее чистой, искренней православной веры. Во что бы ни верил человек, он будет этим дорожить, этому поклоняться и бережно охранять, так и христиане истинные ревностно относились к соблюдению клятв, особенно на кресте, заповедей и молитв. Давший святую клятву и нарушивший её мог быть проклят Богом, и страх перед святым, страх оказаться в опале божией из-за своего обмана, предательства, был сильнее страха смерти.

Земляные ступеньки были очень маленькие и скользкие, Димитрий, спускаясь, несколько раз едва не оступился, но удержал равновесие. Понемногу глаза привыкли к темноте, и помещение, в котором юноша оказался, обретало какие-никакие очертания. Низкие стены, обросшие мхом и травой, такие, что высокому человеку едва можно в рост выпрямиться; кое-как подкреплённые сверху шершавые брёвна; маленькое окошко под самым потолком, которое и окошком-то назвать язык не поворачивался – так, прореха в стене высоко над полом. Однако сквозь эту прореху падал слабый отблеск дневного света. Лучи солнца не добирались сюда, но и кромешной тьмы вокруг не было. Из задумчивости Димитрия вдруг вырвал оклик:

– Кто здесь?

Голос был немного хрипловатый, точно простуженный, но очень знакомый. Обернувшись, Димитрий увидел Всеслава и с трудом поверил своим глазам.

Князь казался очень измождённым. Тень легла на бледное лицо его, наполовину скрытое растрепавшимися русыми волосами. Высокий лоб пересекла морщина, которой раньше не замечал Димитрий. В полумраке сруба начинало казаться, что весь мир в отдалении, по иную сторону, и в темнице стояла такая тишина, что юноше очень захотелось её нарушить, что-то сказать – что-то важное, и он не мог вспомнить, что.

– Димитрий! – ахнул Всеслав, догадавшись, кто стоял подле него. – Али снится мне…

Юноша не ответил. К горлу подполз ком, отчего стало трудно дышать, Димитрий боялся, что если он скажет что-нибудь, голос его постыдно задрожит. Не помня себя, он бросился на колени перед Всеславом, прильнул губами к его прохладной руке. Щекой неожиданно коснулся чего-то холодного, железного, и, приглядевшись, увидел, что руки Всеслава скованы тяжёлой цепью.

– Прости меня, – прошептал Димитрий, боясь поднять взор на него. – Прости, княже… Я не должен был…

В секундных перерывах меж короткими сбивчивыми восклицаниями Димитрий судорожно вдыхал, ловя сырой воздух, задыхаясь от волнения, и было похоже, что он всхлипывал, но глаза его были сухими.

– Василько пустил меня к тебе, – продолжал он через несколько минут, успокоившись и отдышавшись. – Светланка указала мне на него, он…

– Постой, – вдруг перебил его Всеслав, чуть подавшись вперёд, отчего цепи угрожающе звякнули, – неужто ты поверил киевской собаке?! Али невдомёк тебе было, что ничего он не пообещал?

Димитрий испуганно и удивлённо приподнял одну бровь, и она скрылась под длинной волной чёлки. Он действительно доверился всему, что делал и говорил Василько, ведь он был так спокоен, невозмутим, и из-за того, как на равных беседу вёл с самим воеводой киевским и стражником у дверей темницы, казался Димитрию чуть ли не всемогущим.

– Он на кресте поклялся, – неуверенно возразил юноша. Страшная догадка стрелою пронзила его сознание, он понял, на что обрёк себя из-за своей доверчивости и недальновидности.

– Изяслав с братьями, ведаешь ли, тоже перед Богом клятву держали! – воскликнул Полоцкий, и даже в темноте Димитрию почудилось, что очи его грозно сверкнули при этих речах. – Нельзя им верить, Димитрий, никому сей порой нельзя верить! Что ж, попробуй теперича обратно выйти, – предложил Всеслав. – Посмотрим…

Он ещё не договорил, а Димитрий рванулся к лестнице, взбежал по нескольким ступеням, забарабанил кулаками в дверь.

– Василько! Выпусти меня! Василько!

Его голос эхом отдался под мрачным сводом темницы. Не было ему никакого ответа, только отозвалось эхо окончанием слова. Димитрий позвал громче, подкрепив слова свои угрозою в отношении дружинника, но снова никто не откликнулся на крики его. Поскользнувшись на влажной земле, из которой было выдолблено подобие лестницы, он опустился на пол, прижавшись спиной к стене, и уткнулся лицом в колени. Видя его отчаяние, Всеслав мог лишь сочувственно вздохнуть – много дней тому назад он сам точно так же бессмысленно срывал голос, кричал, звал, пытался приказывать, и точно так же ответом ему была глухая, давящая тишина подземелья.

Наместник

Когда младший дружинник Василько без предупреждения влетел в княжеские покои, Изяслав в сотый раз перелистывал присланную из Царьграда грамоту. В ней говорилось, что великий император Византийский Константин желает посетить столицу Руси, подписать с великим князем Изяславом договор о мире на ближайших десять солнцеворотов. И хотя послы уже прибыли, какую-то необъяснимую радость доставляло ему это письмо, сулило надежду. Неудовольствие отобразилось на лице Изяслава, когда он взглянул на пытавшегося перевести дух Василька. Эмоции Киевского, часто сменяющиеся на его живом, бледном лице, обрамлённом вьющимися чёрными локонами, что делало его непохожим на остальных детей Ярослава, всегда выдавали его внутренне состояние, отображая бушующие чувства.

– Али не видишь, дело у меня…

Василько поспешно поклонился до земли, успел разглядеть витиеватый узор на деревянном полу, пока князь не позволил ему говорить. Когда он резко распрямился, слегка застучало в висках, кровь прилила к голове.

– Стольник Полоцкого сам к тебе в руки пришёл, – начал молодой дружинник, согнув ладонь левой руки, чтобы стальной клинок ненароком не выпал из широкого, подобранного вкруг кисти золочёным браслетом рукава. – Я ведь говорил, что он не тот, за кого выдаёт себя.

Губы Изяслава изогнулись в довольной улыбке, на правой щеке образовалась ямочка, сделавшая его лицо по-детски забавным. Ему определённо нравился такой расклад, была б его на то воля – он бы весь Полоцк сжёг али разграбил, но удел нужно было сохранить для себя.

– Что ж, знать, сам Бог велел, – произнёс он, протягивая руку. – Подойди ко мне ближе, мой верный Василий.

Василько подошёл, вновь склонился, и во всём его существе виделась какая-то униженная собачья преданность. Рука князя оказалась как раз подле его лица, и дружинник не удержался, чтобы не коснуться её губами.

Дверь за его спиной с тихим скрипом отворилась, и Василько вынужден был распрямиться, дабы не встретить пришедшего в таком положении. В дверном проёме стояла жена князя, дочь короля польского Гертруда. Она была красива, но холодные, будто выточенные из ледяного мрамора черты её не были похожи на простые и оттого милые лица русских девушек. Василько помнил одну кривичанку по имени Светлана с той поры, когда она была ещё совсем ребёнком…

Чёрные соболиные брови, особенно ярко выделяющиеся на белом, почто белоснежном лице Гертруды, были сведены к переносице, отчего казались сросшимися в одну тонкую изогнутую линию. Вся её холодная красота напоминала снежную неприступную крепость, какой, впрочем, и была польская красавица. Выданная замуж за русского князя не по любви, а по отцовскому расчёту, она не могла счастливо жить в чужом краю, с чужими людьми, вдали от Родины. Изяслав, в свою очередь, тоже не любил её – относился к её присутствию как к неизбежному и потому должному. У них подрастали сыновья, но они не скрепляли и без того хрупкого брака. Гертруде не нравилась праздность Изяслава, будь её воля, она взяла бы вожжи колесницы великого княжения в свои тоненькие, изящные руки, но женщине править было ни в коем случае нельзя. Княгиня Ольга, варяжка, жившая за полтора столетия до них, была каким-то божеством, святым исключением.