Текст книги "Лики Богов (СИ)"

Автор книги: Тара Роси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7. Песня Лели

Тонкие синие ленты могучей реки Танаис* плели длинные косы своих волн и рьяно мчались по каменной чешуе земной тверди, огибая могучие основания гор. Крошечные капельки ледяным жемчугом падали на раскалённую кожу камней, покрывая её мелкими веснушками. Резвые пташки сновали в небесном океане и рассыпали бисер высоких нот по всей округе. Им вторил шелест вековых деревьев, развивающих шёлк своих листьев в ласковом дыхании ветра. Солнечные зайчики прыгали по металлическому кружеву кольчуг, соскальзывали с рукоятей мечей и заставляли густые ресницы прятать ясные очи возвращающихся в свой лагерь воинов. Цветущая Тара встречала своих защитников, раскрывая широкие объятия и одаривая теплом божественной любви.

Плотный строй дружинников приближался к раскинувшейся на сочной равнине деревушке. Маленькие домики с красивыми двориками, голосистое пение петухов и гул кипящей работы – упоительная сладость для сердец усталых воинов. Осознание того, что они смогли защитить покой и свободу своих братьев, отстоять землю, данную им Богами, согревало души и убеждало в том, что их боевые товарищи не напрасно отдали свои жизни. Навстречу дружине уже бежали миряне, женщины голосили, ребятня ликовала. От этого людского облака отделилась стройная девушка, которая обгоняя ветер, рвалась к горячо любимому витязю. Волот передал поводья своего коня Баровиту и ринулся к синеглазой красавице. Крепкие руки подхватили тонкий стан и закружили в воздухе, словно лёгкое пёрышко утренней пташки. Хрустальные росинки сорвались с пушистых ресниц и покатились по щекам воина.

– Любавушка, – шепнул Бер, проведя рукой по нежной коже девушки, – что же ты плачешь?

– От счастья, свет очей моих, – улыбнулась брюнетка, – от счастья, что вижу тебя.

Война всегда приносит боль, холод и опустошение, но сила духа внуков Тарха, заставила неприятеля бежать, оставляя эти залитые солнцем земли. Теперь воины могли обрести спокойствие и предаться приятным мыслям о возвращении домой. Ликующая толпа окружила дружинников своим вниманием и почётом, сегодня в деревне праздник. Заботливые хозяйки хлопотали у растопленных печей, мужики выносили на улицу столы и лавки, молодые красавицы расстилали расшитые скатерти, а мальчишки восторженно рассматривали резные черены мечей под одобрительные улыбки дружинников.

Жаркие струны небесного светила заливали светлицу просторного терема, два друга вели беседу, ещё раз прокручивая события минувшей битвы, выявляя слабые места своих дружин и отмечая самых умелых воинов. Жалобный скрип прервал разговор, дверь несмело отворилась и явила высокого витязя, из-за широких плеч которого выглядывала стройная девушка. Велибор ухмыльнулся и бросил взгляд в окно, за которым маячил Баровит. Воевода быстро смекнул что к чему и хлопнул друга по плечу:

– Поговори с детьми своими, Демир, а я пока прослежу как приготовления идут.

Тот в ответ лишь вздохнул и окинул взором переминающихся с ноги на ногу дружинников. Дверь вновь скрипнула и брат с сестрой остались наедине с отцом. Тонкие ладони легли на плечи воина, а большие голубые глаза буравили родителя. Волот был очень серьёзен и не решался заговорить первым. Демир знал, что такими его дети становились лишь в особенных случаях. В решающие моменты, очень важные для них, брат с сестрой превращались в одно целое, словно читая мысли друг друга, и случалось это не только во время сражений. Отец догадывался для решения какого вопроса его сыну так сильно нужна поддержка Умилы, это было неизбежно и это сулило хлопоты.

– Чего пришли? – вздохнул воевода.

– Отец, – загремел голос витязя, – я решил жениться и прошу тебя идти со мной… свататься.

– Да, уж, – буркнул Демир. – В Камуле красивых девок для тебя не нашлось.

– Боги любовь даруют, – решительно продолжал парень, – и только им ведомо кто, где и как её встретит.

– Тятенька, – пролепетала Умила, – сам же говорил, что любовь отвергать нельзя. А Любава—девка ладненькая со взором ласковым, да сердцем добрым.

– Ишь ты, – ухмыльнулся отец и кивнул в сторону окна. – Знаю я бедолагу одного со взором ласковым и сердцем добрым, давно я ему уже согласие родительское дал, да вот только люба его носом всё вертит.

Златовласая закатила глаза, поджала губы и спряталась за спину брата, но слова, так вертевшиеся на языке всё же сорвались с пухлых губ и еле слышно завибрировали в воздухе:

– Ничего ты, тятька, не понимаешь.

– Куда ж мне? – расхохотался воевода.

– Бать, а давай обо мне сначала, – вернулся к разговору Волот.

– Давай, – насупился Демир. – С того начнём, что ты токмо месяц как знаешь девку эту.

– Что с того? – нахмурился сын.

Золотые локоны вновь легли на широкое плечо воина, и хитрый взгляд упал на отца, отчего воеводе сразу стало не по себе.

– Тятенька, – улыбнулась девушка, – а сколько ты с матушкой нашей знаком был, прежде чем её замуж звать?

Воспоминания минувших лет никогда не отпускали сердце умелого воина, жили в нём вечно и хранили память о самой любимой женщине, что подарила ему не только шесть лет счастья, но и двоих прекрасных детей.

– В Хамбалык я тогда прибыл по приказу Великого Князя, – дрогнувшим голосом шепнул Демир. – Пошёл в храм Роду поклониться, там увидал создание неземное, что требу Творцу возносило. Неделю я за ней хвостом ходил, а на Купала* замуж позвал,.. она пошла за меня, я тогда в счастье своё сам не верил.

Воевода сжал кулак и закрыл глаза, тоска колкой метелью окутала сердце, не излечило маетную душу время, лишь заставило жить дальше с этой болью.

– А через срок положенный Волот появился, – улыбнулся воин, пересилив печаль свою, и бросил взор на сына. – Народился кабанярой, мать с тобой от зари до зари мучилась, думала лопнет.

– Так было в кого кабанярой народиться, – пробурчал Бер, смерив взглядом отца.

– Значит, идём? – радостно взвизгнула Умила.

– А коли родители не пустят её? Единственная дочь, как она стариков одних оставит? Камул вона где, плыть до него надо, – вздохнул Демир.

– С собой возьмём, – нашёлся Волот, – увезём в Камул. Родителей Любавиных к жизни городской приладим. Отец её счетоводом в Крыму был.

– Да, – закатил глаза воевода, – нужен нам такой человек очень. Мы-то с Главешем без такого сами деньгу не сосчитаем.

– Мать Любавина– знахарка сильная, – выпалила Умила. – В Камуле с тех пор как матушки не стало нашей, таких знахарей нет. Горожане к волхву со всякой бедой идут, а он один и стар уже, ему помощник, ой, как нужен.

– Поселим мы где их, пока свадьбу не сыграем? – прищурился отец.

– Так здесь сыграем, – предложил сын.

– Ага, нам отплывать надобно, – загремел воевода. – Мы Уласу подсобили, осман прогнали. Все домой воротиться хотят. А к свадьбе месяц готовиться будете.

– Не уж толь, к свадьбе месяц готовиться станем? – возмутилась омуженка. – Зачем так долго? Вы с матушкой как быстро сыграли?

Демир замялся, нахмурился, не решался об этом с детьми своими говорить, но вздохнув, выдавил из себя:

– Давно это было, да и проще. Коли сердце дрогнуло и жизнь друг без друга не мила боле, то в ночь на Купала обряд и вершили. Наутро я Аделю в родительский дом женой уже привёл. Благословение их я загодя получил. За неделю я со своими дружинными братьями терем нам срубил в Камуле, службу я там воинскую уже нёс. Столько лет прошло, а тот день, когда в Камул привёз её, да как она котёнка вперёд себя в дом пустила, помню, словно вчера это было… Для счастья гулянка на весь град не нужна, счастье тишину любит. Это сейчас многие стали христианство принимать, венчание, посты и дребедень всякая. На их манер и наши обряды меняться начали, все готовятся к чему-то, молодых мучают, пируют два дня. Я бы по старинке поступил, токмо, не думаю, что Любавины родители на такое согласятся. Поэтому придётся их селить куда-то. Куда?

– Так у меня их и поселим, батый, – неожиданно возник голос.

Воевода повернулся и увидал ученика своего в окне. Он не был удивлён, потому как эта троица с детства вместе везде была, да и Баровит ему близок, словно сын родной.

– Терем мой всё равно пустует, – продолжал кареглазый, – а я пока у родителей потеснюсь.

– Или с нами поживёшь, – улыбнулась Умила, – у нас места много.

– Или с вами, – улыбнулся в ответ витязь.

Демир провёл ладонью по глазам, окинул молодежь взглядом и сдался.

Маленький сиротливый домик стоял на самом краю деревни и печально следил за приготовлениями к пиршеству. По аккуратному дворику, кудахтая, ходили куры, стройные яблони аплодировали песням ветра, а резные ставни слегка постукивали по бревенчатым стенам. Извилистая тропка вела гостей к уютному гнёздышку. Самый старший из них хмурил брови и погружался в омут своих мыслей. Он думал с чего начнёт, вдруг уговаривать придётся и что с сыном его станется, если родители упрутся и не захотят дочь отдавать. Вопросов было очень много, они роились в голове воина и сдавливали виски с дикой силой.

Широкая ладонь легла на шершавую кожу двери и толкнула её. Согнувшись вдвое, воевода вошёл внутрь, Волот, бросив беглый взгляд на сестру с другом, последовал за отцом. В светлице их встретили хозяева. Синеглазая молодка, просияла, при виде витязя и нервно закрутила полотенце в руках. Родители её переглянулись и удивлённо уставились на гостей.

– Здравы будьте, хозяева, – пробасил старший и тихо добавил. – Не умею я делать этого… По делу к вам пришли мы.

– Что привело вас, Демир Акимович? – спросил Любавин отец.

– Наградила Леля* детей наших даром своим божественным, посему пришли мы руки дочери вашей просить, – не церемонясь, выдал воин.

Валькирия с Путятой переглянулись, девушка вспыхнула румянцем. Волот улыбнулся ей, отчего сердце брюнетки успокоилось и дыхание стало ровней.

– Любавушка, ты нам, что на это скажешь? – первой нашлась мать.

– Матушка, тятенька, – залепетала невеста, – я дня без него не проживу, не держите меня… молю вас.

Родители долго молчали, изредка переглядываясь, погружались в свои мысли и грустно вздыхали. Путята дрожащей рукой провёл по бородке, снова глянул на дочь, перевёл взор на жену и, заприметив крошечную капельку в уголках её глаз, решился заговорить:

– Это радость, конечно, большая для нас. Да, и Волот зять завидный, токмо, одни мы с матерью останемся. Двое сыновей наших на войне с Аримией полегли, мы даже курганов их не видели.

Демир нахмурился и, погрузившись в воспоминания, спросил:

– Как звали сыновей ваших?

– Рах и Самовит.

– В последней битве пали, – заговорил Волот. – К Самовиту я не успел прорваться, он на руках моих душу отпустил. А Раха за день до этого Умила с Радмилой из засады вытащили, но как не старались сестра моя, да лекарь дружинный, но через три дня Мара забрала его. В Кинсайе* их курганы – неделя от Камула.

– Мы через три дня отбываем, – вступил воевода. – Предлагаю вам плыть с нами. До Кинсайя я вас сопровожу, поклонитесь курганам сыновей своих доблестных, а после в Камул вернёмся, да с чистой совестью свадьбу сыграем.

– А чего не здесь? – робко пролепетала Любава. – Завтра, нас волхв крымский перед Богами обручит.

– Нет, – осекла Валькирия. – Я могилы сыновей своих увидеть хочу сперва. У вас вся жизнь впереди ещё.

Путят одобрительно кивнул, отчего дочь опустила глаза и грустно вздохнула, Волот самообладания не терял, волю родительскую со всем уважением принял. Демир с решением Валькирии был всецело согласен, ибо дела ратные сперва завершить хотел. На том и порешили.

Озорным ребёнком в деревню ворвалось веселье, столы ломились от обилия блюд, ажурная трель балалаек лилась по округе и ласкала людской слух, дивные женские голоса рисовали прекрасные картины душевных песен, мальчишки носились меж столов, строя из себя отважных воинов и попутно тягая пироги. Давно так не радовались в деревне, как сегодня. Дружинники вспоминали минувшие сражения, павших товарищей и с трепетом говорили о скорой дороге домой. Два лета они не видели своих семьей и всё о чём мечтали, лишь обнять жён своих, прижать к груди детей, да в ноги родителям поклониться.

Пушистой лёгкой шалью легла на земли Тарха и Тары вечерняя дымка, окутав острые плечи гор, усталые головы деревьев и нежную кожу равнин. Птицы спешили в свои гнёзда, звери прятали детёнышей в норах и плотных зарослях тысячелетних лесов. На небосводе появилась грациозная Дивия и ласково улыбнулась удаляющемуся Хорсу. Облака лиловыми ладьями неспешно плыли вдаль, унося с собой все тяготы минувшего дня. Под тихий шёпот резных листьев, по махровым травам, ступала прекрасная Леля, окидывая нежным взором засыпающий мир и наполняя воздух теплотой своего дыхания. Молодая Богиня заприметила красивую пару,прогуливающуюся вдоль каменистой кромки морского берега. Леля чувствовала их душевный трепет и огромное желание сердец биться в унисон… вечно. Медовые губы раскрылись, и искрящиеся ноты соскользнули с шёлковых уст, ветер подхватил мелодичный напев, сжал в ладонях и понёс влюблённым. Песнь чаровницы лилась шёпотом моря, стрекотом притаившихся в траве сверчков, кличем ночных птиц и отдалённым журчанием извивающейся ленты ручья. Богиня благословляламолодых, укрепляла их чувства и повелевала пронести их через всю свою жизнь. Волот и Любава лишь этого и желали.

Тонкие белые пальчики сжали смоленой завиток и спрятали его за ушко, пушистые ресницы опустились вниз, прикрывая печать глубоких синих глаз. Серый дым пристального взгляда окутал девушку, а широкая ладонь сильнее сжала нежную кисть.

– Не печалься, душа моя, – прозвучал нежный голос.

– Не понимаю, почему нельзя просто пожениться, без плясок? – Обиженно лепетали надутые губки. – Почему я в Камул должна словно беглянка плыть? А там, приедем мы, стало быть, в тереме друга твоего поселимся, как неприкаянные. Зачем всё это? Другое дело женой твоей в город войти.

Витязь остановился, аккуратно развернул брюнетку к себе, улыбнулся блестящей росе в уголках прекрасных глаз и провёл рукой по румяной девичьей щеке.

– Любавушка, волю родительскую уважать мы должны, – говорил он. – Не спокойно сердце матушки твоей, тоскует оно по детям павшим, так пусть отпустит она боль свою сперва. Всё будет у нас ещё, недолго ждать осталось.

Тонкие руки обхватили широкий торс, чёрные кудри рассыпались по его груди, согласна была девушка со словами возлюбленного, но сердце иначе молвило и, почему-то, очень спешило жить. Душа трепетала и спешила как можно больше успеть, будто незримые песчинки отсчитывали время,.. будто не так много его у них было.

– Я от бабок слыхала, что когда-то давно шумных свадеб не играли, – шептала синеглазая, – не плясали всем селом. Что когда двое решали судьбы вместе свои плести, то так и рождалась новая семья.

– Так и было, – кивнул Волот. – Мои родители так же жизнь свою начинали и счастливы были… хоть и недолго, но счастливы.

Слова воина острой иглой вонзились в девичье сердце и выпустили сотни калёных струн в тело. Этого Любава и боялась. Не пахарем и не ремесленником был этот красавец, землю родную защищал, летами на войне жил. Чернявая хорошо помнила, как Волот рассказывал о братьях её, головы под Аримией сложивших. Он с ними был, а значит, и его Мара забрать могла, да видно час не пришёл ещё. А когда он наступит? Когда Макошь нить его серпом своим серебряным перережет? В старости глубокой или в рассвете сил? Весь род его витязями был, включая сестру, все они плечом к плечу в битвах сражались. Нет наследников у рода славного, как и не было детей у братьев Любавиных. Очень хотелось ей матерью детей этого воина стать и успеть счастье подарить ему. Отогнав мысли тяжёлые, красавица подняла взгляд томный и устремила его в серый дым глаз любимого, красные губы изогнулись в нежной улыбке, а тонкие пальцы скользнули по щеке Бера.

– Богам все наши помыслы зримы и души наши для них, что книги открытые. Ведомы им чувства наши, ибо они их и даровали. Успеем наплясаться ещё, а семья наша сегодня родится.

Грациозное создание направилось к подножью скалы и потянуло за собой оторопевшего воина. Волот не смел противиться этой дивнице, но и решению её удивлён был сильно.

– Любава, – настороженно шепнул воин.

– Только не говори, что не согласен со мной, – прищурилась девушка.

Отрицать очевидное не было смысла, ровно как и желания.

Белые руки увлекли воина за собой, тонкие пальчики пробежали по синей ленте, обвивающей косу, и смоляные кудри, рассыпавшись по девичьим плечам, свернулись на них кольцами. Горячие поцелуи нежных губ опьяняли парня терпким мёдом. Волот управился с мягкой тканью сарафана с не меньшей ловкостью, чем управлялся с мечами. Ненужное полотно опускалось на гладкие тела каменных рыбёшек, дремавших на берегу моря, вечерняя прохлада касалась разгорячённой кожи молодых. Любава отстранилась от витязя, белые кисти её рук соскользнули с каменного торса и обвили широкую ладонь воина. Синеглазая чаровница медленно шагнула в водную толщу, заставляя своего жениха следовать за ней. Ласковые морские ленты окутали внуков Тарха, Дивия укрыла их серебром своей шали, а Дый приказал звёздам засиять ещё ярче.

Огрубевшие от меча руки сжали точёные бедра и подняли девушку, словно лепесток василька, качающийся крошечной лодочкой на ладони ветра. Пушистые ресницы, укрыв синь томного взора, коснулись тонкой кожи, блаженная улыбка озарила прекрасное личико, Любава запрокинула голову, и её волосы чёрными длинными змеями расползлись по тёмно-синей глади. Серый дым глубоких глаз скользнул по груди уже жены своей, уловив переливистый свет небесных светлячков, отраженный в хрустальных капельках на белоснежной коже.

Сегодня две одинокие нити своей теплой рукой Макошь вплела в пёстрое полотно судеб, завязав узелок рождения новой семьи. Дивия укрывала супругов серебром своей шали, Дый заставлял звёзды засиять ещё ярче, а Леля продолжала песнь свою, что лилась шёпотом моря, стрекотом притаившихся в траве сверчков, кличем ночных птиц и отдалённым журчанием извивающейся ленты ручья. Боги благословляли молодых, укрепляла их чувства и, повелевая, пронести через всю свою жизнь дар Сварожичей* потомкам своим.

______________________________________________________________________________________________

Танаис* – река Малой Тархтарии (современный Дон)

Купала* – Бог Летнего Солнца. Праздник Купала —день летнего солнцестояния, в который молодые люди создавали свои семьи.

Леля* – дочь Лады, Богиня весны, девичьей любви, искренности и красоты.

Сварожичи* – дети Бога Сварога, от которых пошёл род людской.

Кинсай* – город Великой Тархтарии

Глава 8. Красные крылья зари

Огромный шар расплавленного золота медленно покидал небосвод. Острые пики сизых елей атаковали его нежное тело, грозясь изранить слепящее светило. Огненные нити солнца падали на шершавую кожу горы, заставляя разломы каменной тверди переливаться блестящей слюдой. Озорные лучики принялись щекотать неподвижного гиганта, скользнули внутрь расщелины и канули во тьме. Их не менее смелые браться запрыгали по малахитовому бархату устилающего горную чешую мха, осыпая его багрянцем. Дрёма* своей мягкой поступью ходила меж деревьев, убаюкивая их, погружая мир в сонное забвенье.

Жизнь замирала, огромное зелёное сердце стучало медленней, и лишь громкие голоса пирующих людей разбивали воцарившуюся тишину на сотни осколков. Гудящая толпа обступила двух витязей, решивших помериться силой. На их вытянутых в стороны руках восседали девушки, по две у каждого. С этим «грузом» воины приседали, кто больше. Пока, счёт был равный. Среди зевак стояли омуженки и следили за состязанием. Огненные глаза одной горели азартом, тонкие губы изогнулись в ухмылке. Златовласая же буравила взглядом одного из соперников, отчего аккуратное личико приобрело обиженный вид. Радмила решила усложнить задание и в два прыжка приблизилась к приседающему Баровиту. Она оттолкнулась от его колена, встала на широкие плечи и бросила хитрый взгляд на соперника. В этот же миг от толпы отделился зеленоглазый парень и запрыгнул на Ждана, отчего витязь покачнулся, но быстро поймал равновесие, под девичье ойканье. Дружинник скрестил руки на груди и широко улыбнулся.

– Чай, я потяжелее тебя буду, Радмила Игоревна. Стало быть, победа за Жданом, – заявил Злат.

– Верно, – заголосила толпа.

Омуженка лишь фыркнула и спрыгнула с друга, Злат последовал её примеру. Витязи опустили девушек на землю, отчего красавицы слегка расстроились. Баровит бегло окинул взором присутствующих, нахмурил брови и спросил у друга:

– Куда Умила подевалась? Только что здесь была.

– Так она сразу ушла, как Радмила к тебе на плечи сиганула, – ответил Ждан.

Зорька улыбнулся, похлопал победителя по плечу, и принялся протискиваться меж гудящих людских рядов. Ждан вернулся за стол, ухмыльнулся Радмиле, сдержанно принимающей знаки внимания Злата, и предался мечтам своим о том, как вскоре увидит лик сына... впервые.

Тонкие кисти отвели усыпанные бархатной листвой ветви, грациозная воительница отделилась от шелестящей стены и подошла к подножью скалы, в которой виднелась расщелина, раскинувшаяся широкой аркой в каменном теле. Пальцы расстегнули ремень, и ножны рухнули на мелкую гальку, о которую тихо звякнули золочёные соколы. Девушка опустилась на громоздкий осколок скалы под угловатой аркой и устремила взор своих холодных озёр на раскрашенное вечерней зарёй небо. Золотисто-розовое пламя жадно охватывало тёмно-голубой океан, пронзая его пурпурными всполохами и разбрасывая гранатовые искры. Алые языки щекотали нежные тела сапфировых и лиловых облаков, чинно плывущих в образах сказочных зверей по воздушной толще.

Столь тонкое и прекрасное явление, сотворённое Сварогом, очаровывало омуженку и питало грусть в девичьем сердце. Тяжёлые думы ложились на её плечи, а обида на саму себя комом вставала в горле.

– Утомило тебя веселье, – раздался бархатный голос, заставив златовласую вздрогнуть, – али наскучили мы тебе?

– Наскучили, – повторила голубоглазая, и поднялась с камня.

– Ты сама не своя в последнее время, – заметил витязь, подходя ближе. – Случилось чего?

Пряча глаза, девушка сделала шаг в сторону моря и остановилась в нерешительности:

– Устала я от войны этой. По Камулу соскучилась. В Хамбалык к родне хочу съездить, да на свадьбе Волота с Любавой поскорее погулять.

– Погуляем на свадьбе, Умилушка, – улыбнулся Баровит. – Завтра уже в дорогу собираться станем.

Воин задумчиво наблюдал за тем, как Ярило игриво кидает последние лучи свои на блестящие волны её собранных в косу волос, заставляя расплавленное золото стекать по их щёлку.

– Всю жизнь знаю тебя, родная, – тихо сказал он. – Гложет душу твою печаль, токмо скрываешь ты её от меня. Почему? Боишься не пойму тебя?

Стройная дивница резко обернулась, изогнулась подобно ленте на ветру, и дрожащей рукой схватила сабли.

– С чего мне в мысли свои тебя впускать? – фыркнула она и собралась покинуть парня.

Широкая ладонь сжала запястье и остановила воительницу, развернув её к себе. Светло-карие медовые глаза впились в красивое личико пристальным взглядом, остановившись на вспыхнувшем нежном румянце.

– Не чужой человек я тебе, Умила, – серьёзно отвечал Зорька. – Всё рассказать мне можешь… Если только не я виной печали твоей стал.

Большие глаза омуженки распахнулись ещё шире, алые губки сжались, а усилившаяся дрожь перекинулась на руку воина. Баровит, не опуская взора, решился рассказать ей о своих подозрениях:

– Много думал я о нас. Ты меня с малолетства знаешь, всегда я другом был тебе… Но вот уж почти лето я руки твоей добиваюсь… Может, в том печаль твоя, что ты так и считаешь меня другом, но не хочешь сердца моего ранить?

Эти слова заставили Умилу жадно проглотить воздух и вызвали крошечные капельки в уголках выразительных глаз. Опустил взор свой витязь, подумав, что прав оказался в мыслях своих. Помолчав немного и набравшись сил, он продолжил тяжёлый разговор:

– Не молчи, Умилушка, скажи прав я, али нет… Посмотри в глаза мне и скажи, что не люб я тебе. Тогда перед Богами поклянусь душами предков своих, что верным другом останусь тебе и не потревожу боле.

Дрожь с девичьей кисти соскользнула на ножны сабель и заставила их робко позвякивать. Пухленькие губки неохотно раскрылись, и неуверенный шёпот соскользнул с них:

– Я не люб…

Голос осёкся, застряв в груди, пальцы разжались, и ножны вновь ударились обточенные морем камушки.Тонкие веки закрыли глаза, с пушистых ресниц упала хрустальная бусинка, а освободившаяся от ноши ладонь зажаларот, не давая рыданиям вырваться наружу. Баровит второй рукой обхватил девичий локоть и приблизил её к себе.

– Не хотел я слёз твоих, – горько улыбнулся он. – Я понял всё, не рви душу, родная. С этой поры сестрой считать тебя стану.

Стаи чёрных ресниц взмыли вверх, удивлённый взгляд голубых глаз устремился на помрачневшее лицо витязя – не желала она быть сестрой ему. Белая кисть освободила губы и медленно легла на небритую щёку. Неведомое марево окутало омуженку, единым порывом девушка коснулась его губ, отчего сотни искр рассыпались по телу, и сердце принялось бешено сотрясать грудь. Широкая ладонь раскрылась, освобождая нежную руку от своего плена, скользнула по осиной талии и прижала бунтарку к могучему торсу. Тонкими жаркими нитями страсть сплетала влюбленных, воин опустился на широкий камень, не отрываясь от сладких губ. Жадно покрывая тонкую девичью шею поцелуями, Баровит почувствовал, как её пальцы отстегнули его ремень и потянули кольчугу вверх. Стальные кольца дружинников со звоном упали на серые камни, следом их накрыли рубахи. Умила опустилась на колени воина и вновь прильнула к его губам. Крепкие руки в сладком беспамятстве сжимали стройный стан воительницы, а её горячее дыхание дурманило голову сильнее любого вина.

Колкий хлад коснулся плеча витязя. Неохотно оторвавшись от нежной медовой кожи, он посмотрел на безмолвную тень.

«Уходи, не до тебя» – отмахнулся в мыслях Баровит.

Но усопший предок оставался на месте и, медленно вытянув руку, указал в сторону моря. Зорька, утопая в плену девичьих ласк, посмотрел поверх её плеча и замер. Там на горизонте виднелись четыре османских корабля.

– Умила, одевайся, – прошептал он, разжимая объятия.

– Что? – опешила златовласая.

– Одевайся, – повторил дружинник, не отрывая глаз от горизонта.

Омуженка обернулась, отчего золотые локоны защекотали щёки воина. Её глаза расширились от увиденного, она вмиг спрыгнула с колен возлюбленного и схватила красные рубахи. Швырнув одну из них Баровиту, нырнула в свою. Зорька схватил оружие, сжал руку девушки и ринулся прочь, позабыв о кольчугах. Умила на ходу, под позвякивание ножен, затянула на талии ремень. Тёмные ленты ветвей, шурша, хлестали их тела, а извилистая узкая тропка вела наверх, к ничего неподозревающим братьям. Они вбежали в деревню, миряне уже разошлись по домам и несколько дружинников помогали мужикам занести лавки обратно. Витязь резко повернулся к своей спутнице и обхватил руками хрупкие плечи:

– Собери баб с детьми и отправляйся с ними к Крыму…

– Я тебе здесь нужна, – перебила омуженка.

– Послушай, душа моя, – нежно улыбнулся воин, кладя ладони на девичьи щёки, – ты мирянам нужна. Кто их защитит? В деревне детишек много, не дело их по избам прятать. К крепости их веди, Радмилу вперёд себя пусти, пусть Уласа на помощь кличет.

Умила нервно вздохнула и, не отрывая пристального взгляда от Баровита, ощутила как его ладони отстраняются от её лица. Девушка нехотя направилась к стройному ряду дворов, проворачивая в голове иной вариант развития событий.

Уже через считанные минуты сонные дворики заполнились людьми, жалобными женскими причитаниями и детским плачем. Кони фырчали, повозки поскрипывали, звенела сталь. Мужики, ещё вчера бывшие ремесленниками и пахарями, хватали молоты, вилы и ножи. Они шли за удаляющимися повозками, готовые в любой момент стать щитом между своими семьями и османами. Жёсткие голоса воевод раздавали команды, дружинники занимали позиции. Велибор со своими воинами остался в деревне, Демир же ушёл в лес, который уже успел освоить за время своего пребывания в этих местах.

– Волот, ты с Баровитом к скалам пойдёшь. Встретите осман, коли те решат с тыла зайти.

– Как скажешь, отец, – кивнул Бер и канул в густой вязи кустарника, Зорька шёл следом.

– Остальные со мной. К берегу пойдём, – закончил воевода.

– Да, батый, – раздались голоса воинов.

Усыпанные сизой вечерней пылью листья гибких ветвей скрыли широкие спины дружинников. Вновь воцарилась тишина, лишь изредка хрустели хворостинки под тяжёлой поступью и взмахивали крыльями испуганные птицы.

В доме на окраине деревни звучали девичьи мольбы. Любава пыталась уговорить мать идти со всеми в Крым, но знахарка стояла на своём:

– Пойми ты, – чеканила Валькирия, – осман много. А коль кого из наших ранят? Что делать прикажешь?

– Тогда с тобой останусь, – всхлипнула девушка. – Раны перевязать, али отвар какой изготовить… Ты же всему выучила меня, матушка.

Женщина остановилась посреди светлицы, положила свёрток белой ткани в лукошко и, вздохнув, взглянула на дочь:

– Твоя правда, Любавушка, токмо, что Волот скажет на это?

До сих пор сохранявший молчание глава семьи скрестил на груди руки и обвёл взглядом брюнеток:

– Он ведь голову мне снимет, когда узнает, что не отправил тебя со всеми.

– Он поймёт всё, тятенька, – взмолилась девушка.

– Ладно, давай снадобья готовить, – махнула рукой мать.

– Поймёт, – хмыкнул Путят. – Я бы точно не понял.

Золотые нити, пронзающие тяжёлые ультрамариновые облака, растворились в сапфировых локонах грядущей ночи. Иссяк пурпур горячих поцелуев вечерней зари, лишь холодный аметистовый иней сковывал нежное тело темнеющего неба. Гибкие линии могучих кораблей замерли на морской глади, перестав резать своими носами шёлковую кожу водной толщи. Десятки лодок заскользили по тёмно-синей бездне, разделяясь на группы. Одна из них причалила к берегу, серые рыбёшки гальки, жалобно шепча, расползлись по береговой тверди под тяжестью поступи захватчиков. Воцарившаяся тишина звенела тревогой и заставляла карие глаза врезаться в каждое движение, будь то вспорхнувшая птица или раскачивающиеся на ветру ветви.

Больше книг на сайте – Knigoed.net

Османы медленно расходились по берегу, крались в вечерней мгле, вслушивались в заупокойную песнь ветра. Прохладное дыхание Стрибога* касалось чёрных кудрей воинов, подхватывало длинные полы кафтанов и, разбиваясь об острые лезвия мечей, рассекалось на тонкие извилистые ленты. Одна из них ускорила свой бег и, свиснув, впилась в шею чужака. Сдавленный хрип сорвался с губ, широкая ладонь обхватила гладкое древко*, а колени впились в каменистый берег. Поверженный забился в агонии. Тюрки встали спина к спине и выставили щиты, укрывая своего стрелка. Лучник всмотрелся во тьму, из которой вылетела славянская стрела. От охотничьего взгляда не ускользнуло движение ветвей, пальцы отпустили хвостовик*, мгновение… и металлическая капля жадно впилась в цель.