Текст книги "Арабская дочь"

Автор книги: Таня Валько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Госпожа Дорота, собственно, я сам хотел все это вам сказать, но просто не мог подобрать слов. – Посол наклоняется и по-джентльменски целует ей повлажневшую от переживаний ладонь. Теперь она замечает, что это пожилой мужчина лет за шестьдесят, в элегантном спортивном костюме. – Моя жена тоже хотела прийти, но она очень импульсивна и наделала бы столько шума, что все сразу сбежались бы и помешали нашим планам.

– Спасибо, чудесно, – отвечает молодая женщина, не зная, что должна говорить дальше.

– Дитя мое, мы так мало можем сделать для вас, что даже стыдно. Вот немного денег для вас и девочек, которые мы собрали. – Дрожащей рукой он протягивает ей помятый серый конверт. – К сожалению, акция не была открытой и коллективной, так что это символический вклад для новой жизни и дорогу в Польшу.

– Господин посол, нам уже пора идти. – Трусоватый Мартин тянет старика за рукав. – Мы должны быть готовы в любой момент и обязаны придерживаться плана, извините.

– Да, да, конечно. Дорота, еще раз успехов вам. – Посол заключает Дороту в объятия и нежно целует в обе щеки.

Теперь она с облегчением садится в кресло и ждет сигнала. Если ее поддерживают такие люди, то все должно получиться.

– Святой Николай будет называть имя каждого из вас, и тогда вы подходите, – слышит она голос Баси. – Не толкайтесь! Наша, придет твоя очередь! Салем, Рами!

Среди всеобщего шума она не может разобрать ни слова, не слышит даже голоса своей подруги. Ей кажется, что она уже на пределе, и начинает еще больше нервничать.

– А сейчас приглашаем к святому Николаю Дарью! – кричит охрипшим голосом Бася. – Даруся немного боится и пойдет с тетей Самирой. – Это сигнал, и Дорота вскакивает на ноги. – Приглашаем сестру Дарьи, Марысю, пожалуйста, где Марыся?

Дорота слышит сзади движение, кто-то быстро открывает дверь, и после двух лет расставания она видит свою маленькую дочку. Она, очевидно, не узнает ее, но через мгновение нежно касается волос матери, и та чувствует, что малышка уже не боится.

– Ummi? – спрашивает девочка, оглядываясь на Самиру. – Мама?

– Я показывала ей твои фотографии, – шепчет Самира и в подтверждение кивает ребенку.

После небольшой заминки дочка идет к Дороте и обнимает за шею так, словно хочет задушить.

– Хватит нежностей, – начинает торопить их консул. – Для этого у вас еще будет достаточно времени, когда отсюда уедете.

– А где Марыся? – спрашивает Дорота, оглядываясь вокруг.

– Мне очень жаль, но Малика без предупреждения взяла ее с собой на какую-то дурацкую вечеринку. Я не смогла ее убедить, что святой Николай и подарки лучше. Обе меня высмеяли, Марыся находится под большим ее влиянием. – Самира наклоняет голову и сжимает губы. – Но кто мог предвидеть…

– Это не ваша вина, видимо, так угодно случаю. – Мартин хочет как можно быстрее завершить дело. – Дорота, надевай платок, широкий плащ, и мы выходим. Джузеппе ждет на территории консульства. Это нужно сделать, пока все люди внутри, поскольку потом будет тяжело объяснить детям и взрослым, почему мы загружаемся в багажник.

– Сейчас, сейчас, что ты выносишь нам мозг?! – Из-за волнения Дорота не может нормально дышать и теряет всякую выдержку. – Я без старшей дочери никуда отсюда не уеду! Этого не будет! – кричит она, а консул отскакивает как ошпаренный.

– Извини, я не понимаю, о чем вы говорите, – вмешивается Самира, – но, ради Аллаха, Дот, ты должна ехать. Один ребенок – это лучше, чем ни одного. У тебя нет документов, никаких прав на дочерей, ты в проигрышной ситуации.

– Молодая девушка, а умнее… – Мартин присоединяется к разговору. Его арабский свидетельствует об отличном знании языка.

– Прошу прощения, я хочу поговорить с золовкой наедине. – Самира беспардонно выталкивает его из комнаты и закрывает двери. – Дот, – она обнимает женщину, и они обе начинают тихонько всхлипывать, а маленькая Даруся, не осознавая, какая рядом с ней разыгрывается трагедия, лакомится шоколадками, – сестра, ты приедешь сюда еще, отыщешь Мари, я тебе обещаю. Поменяешь фамилию, прическу, цвет волос, никто тебя не узнает, и тогда ты спокойно заберешь свою дочь домой.

– Я не могу без нее уехать, не могу… – Слезы текут по щекам Дороты, рыдания сдавливают горло.

– Либо ты делаешь это сейчас с Дарин, либо не делаешь вообще, – с грустью произносит Самира. – Выбор зависит от тебя.

Несчастный случай с Самирой

– Малика! Как хорошо, что вы наконец вернулись! – Старая ливийка выбегает навстречу дочери и внучке. Ее покрасневшие глаза свидетельствуют о том, что она еще не спала.

– Мама, что случилось? Почему ты до сих пор не легла спать? С каких пор ты меня ждешь до рассвета? – Любительница развлечений и вечеринок недовольно хмурится, глядя на мать.

– Во-первых, я жду не тебя, а этого бедного, чуть живого ребенка. – Она указывает на Марысю, едва стоящую на ногах. – А во-вторых, звонили из Центральной больницы… – У женщины ломается голос, и она заливается слезами.

В порыве отчаяния старая ливийка рвет на себе всклокоченные волосы.

– Что случилось? – тихо цедит слова Малика. – И с кем? – Голос женщины переходит в шепот, и ее едва слышно.

– Самира… – Мать падает на колени и бьется головой об пол, громко причитая.

Марыся, потрясенная этой сценой, с ужасом в глазах подбегает к бабушке и обнимает ее за дрожащую от всхлипываний спину.

– А Дарья, что с Дарьей? – спрашивает она, наклоняясь к уху бабушки.

– Ничего не знаю, телефон не отвечает, – объясняет она. – Сказали только о Самире и о том, что ее состояние критическое.

Малика быстро достает мобильный телефон, отходит и делает несколько звонков, один за другим. Она успела взять себя в руки и холодна как лед, но в ее глазах, сейчас черных как уголь, видны отчаяние и ужас. Вертикальная морщина на лбу и бледность лица тоже свидетельствуют о состоянии ее души.

– Собирайся, мама, едем. А ты, Мириам, иди к себе и укладывайся спать, – отдает она короткие указания.

– Но, тетя, я тоже хочу… – пробует протестовать девочка.

– Без разговоров, я не шучу, – Малика обращается к Марысе тоном, не допускающим возражений. – К тому же тебя, мое дитя, не впустят в палату интенсивной терапии. Утро вечера мудренее, oкей?

Едва волоча ноги, Марыся с опущенной головой идет к лестнице, а женщины спешат покинуть дом. В сумасшедшем темпе доезжают до Центральной больницы. Движение страшное. Поминутно останавливаются машины скорой помощи и частные автомобили, из которых выносят окровавленные тела.

– Половина этих дебилов не должна была получать водительские права. – Злая Малика с ужасом смотрит на тело мальчика лет десяти, которого мужчины вносят на белой окровавленной простыне.

– С дороги, с дороги! – призывают они. – Доктора, быстро!

– Что за бойня! – Малика берет мать под руку и почти бежит в приемное отделение, возле которого толпится народ.

– Мы должны как можно быстрее перевезти бедную Самиру в мою клинику или в какое-нибудь другое место. Если это только удастся.

После толкотни и пары очередных телефонных звонков известный в Триполи доктор заводит женщину-дипломата и ее мать в отделение.

– Состояние тяжелое, очень. У нее повреждены череп, диски шейного отдела, в нескольких местах сломаны руки и ноги, – профессионально информирует Малику стройный доктор-иностранец, демонстрируя свое уважение к женщине. – Делаем все, чтобы спасти ей жизнь. Это сейчас главная задача.

– Она ехала без ремней безопасности, да? – впервые подает голос мать.

– Трудно сказать. – Доктор неуверенно крутит головой. – Девушка ехала очень быстро. Это было ужасное столкновение, и подобных у нас, увы, предостаточно. Вы сами видели, что творится в приемной. И так каждый день.

– Можно ли нам перевезти сестру в другую больницу, например правительственную, или хотя бы в мою клинику? – Малика не сдается и не верит в эту трагически описанную историю.

– Насколько я знаю, вы тоже доктор… – Ординатор с неодобрением смотрит на Малику.

– Я фармацевт.

– Но этому, если я не ошибаюсь, учат также и в Академии медицины, – иронично продолжает мужчина, нервно стискивая при этом ладони. – Лучше будет, если вы узнаете об увечьях, а потом сами решите. Вы, доктор фармакологии, думаете, что у нас нет хороших докторов, что вождя и членов правительства лечат иначе? И что в частных клиниках дело поставлено лучше? Так пойдите и посмотрите на количество больных в нашей больнице. У медиков достаточно случаев, чтобы повысить свою квалификацию! – Доктор скептически кривит губы.

– Я не хотела вас обидеть, – говорит Малика, только сейчас осознав свою бестактность, но мужчина уже отвернулся от них и пружинистым шагом направился к зеленой двери с надписью «Палата интенсивной терапии».

После того как две женщины спешно надели халаты и бахилы, они, охваченные ужасом от предстоящей встречи, входят на цыпочках в зал с несколькими кроватями, отгороженными друг от друга только переносными ширмами. Слышны звуки включенной аппаратуры, щелчки ламп дневного освещения, шипенье насосов, доставляющих больным кислород, и тихое гудение работающих приборов, управляемых компьютером, которые контролируют работу сердца и нагнетание воздуха. В самом конце зала доктор останавливается у койки, на которой лежит почти полностью забинтованное тело. Одна рука и нога – на вытяжке. Пациентка подключена к устройствам, поддерживающим жизнь, от дыхательного аппарата ее голова неестественно отклонена назад. На штативе висят две капельницы: в одной – прозрачная жидкость, в другой – кровь для переливания.

– Вы по-прежнему считаете, что сестру можно перевозить? – резко спрашивает доктор.

– Я этого не переживу, – шепчет мать, не в силах сдержать плач. – Это проклятие, которое пало на всю нашу семью за злые поступки. Да, Малика, чтобы ты знала. Всегда приходит время расплаты. Только почему это невинное дитя, эта самая хорошая и воспитанная девушка должна быть наказана за грехи других?

Она с вызовом смотрит на старшую дочку.

– Я правильно понимаю: тебе хотелось бы, чтобы это я там лежала? – со злостью отвечает ей Малика. – К сожалению, я еще хожу по этому свету, и это я всегда всю семейку вытягиваю из дерьма!

– Любимые, прекратите! – Хадиджа старается разрядить нервную обстановку. – Не время ссориться.

– Что с Дарьей? Кто-то мне в конце концов скажет или будет так, как со смертью моей мамы? – неожиданно включается в разговор Марыся.

– Wallahi, все забыли о нашей крошке! Мы – чудовища! – Мать падает на кровать, закрывая лицо сморщенными руками, и плачет, плачет, давясь слезами.

– Я ее найду, обещаю, даже если настанет конец света. – Малика выходит из дома, демонстративно хлопнув дверью.

– Господин консул, у меня важное дело, и я боюсь, что в нем замешана польская сторона, – говорит Малика по телефону официальным тоном.

– Да-а-а, – глухо отвечает мужской голос.

– Моя сестра, Самира, неделю тому назад поехала на празднование Дня святого Николая в ваше посольство, – начинает она отчет. – Да, наша невестка была полька, и романтически настроенная сестричка хотела, чтобы дети – неизвестно, к сожалению, для чего, – поддерживали связь со страной матери. Добралась ли она туда с маленькой девочкой по имени Дарин?

– Извините! На таких празднованиях столько людей, что мне трудно заметить всех. Зачастую я их даже не знаю. Не говоря уже о детях, которые бегают как бешеные и веселятся до потери сознания, – со вздохом отвечает консул.

– А кто должен знать, сколько людей приедет и кто будет? Ведь вы готовите какие-нибудь подарки, значит, наверняка должны заранее составлять списки.

– К сожалению, нет, но, возможно, господа из Польши смогут вам больше на этот счет рассказать. Кроме того, мы всегда готовим сто или сто пятьдесят пакетов, а то, что останется, завозим в детский дом или дом ребенка. Разве это не хороший жест?

– Да, очень милосердно. Значит, вы не хотите мне помочь? Погиб ребенок, которого последний раз видели в польском посольстве… – Тон Малики меняется. – Я буду вынуждена подать заявление об этом деле в соответствующие органы. Или можно пришить параграф о похищении, в котором замешана пограничная застава.

– Дорогая госпожа, прошу мне не угрожать, так как ни я, ни другие польские дипломаты, аккредитованные в Триполи, не должны присматривать за разнузданным арабским ребенком. Может, во время торжества девочка вышла из здания и пошла себе, так как тетя, то есть арабка, скорее всего, сплетничала в это время со своими приятельницами. Если верить статистике, у вас достаточно часто погибают дети. А знаете почему? Потому что никто на них не обращает внимания.

– Что за глупости вы говорите?! – Малика вспыхивает, в ней клокочет гнев.

– Легче сделать, чем воспитать, – делает грубое замечание мужчина.

– Как вы смеете! – кричит возмущенная женщина.

– Правда глаза колет. – В трубке слышно прерывистое нервное дыхание. – Ничем не могу помочь вам. Что-нибудь еще? – казенным тоном спрашивает консул, чтобы как можно быстрее закончить разговор.

Малика трясущимися руками отключается и бросает мобильник на стол.

– Что делать? Кто захочет помочь? Ведь ребенок не мог исчезнуть, растаять в тумане. Это только у этого польского идиота такое мнение об арабском воспитании. Такие вещи могут случаться где-нибудь в деревне, в пустыне… в любом уголке мира, если речь идет об отсталых и неразвитых местностях… – Взволнованная Малика не может успокоиться. После разговора с консулом она переживает еще больше. – Должен же быть кто-нибудь, кто знает обо всем этом деле…

Вдруг ей приходит в голову мысль. Она бежит к черным пластиковым мешкам с личными вещами Самиры, которые им выдали в больнице, и начинает их обыскивать. Вытягивает сумочку сестры, которая с одной стороны вся в крови, и с благоговением ее открывает. Добирается до мобильного телефона и в первую очередь проверяет, с кем она говорила, а потом смотрит входящие звонки. В яблочко! Малика даже подпрыгивает, видя имя собеседника, которое высветилось в окошке телефона.

– Ahlan wa sahlan, saida Барбара, – говорит Малика в трубку.

– Salam alejkum, – слышит она привычный ответ.

– Это Малика Салими, вы меня слышите?

– Да.

– Вы встречались с Самирой и моей племянницей Дарин в последнее время? – Малика молниеносно хочет затянуть петлю на шее собеседницы.

– Да, – слышен короткий ответ. – Она приводила девочку на праздник святого Николая.

– Так, может, вы расскажете мне, куда исчезла малышка, а?! – кричит она в трубку.

– Она там, где ей и нужно быть, – не колеблясь ни секунды, отвечает отважная Бася.

– Что это значит? Поподробнее, пожалуйста, а то…

– А то что? Что ты мне сделаешь? Может, начнешь с себя? Надеюсь, ты не забыла, как Дорота терпела ваши притеснения, мошенничество, обман, придирки, торговлю живым товаром и попытку ее убить?

У польки много тузов в рукаве, ей есть чем пригрозить.

– Дот?! – Малика произносит это имя, почти не дыша.

– Да, та самая, которую вы дружно похоронили более двух лет назад. Это все ваша гребаная, злая до мозга костей арабская семейка! – кричит Баська, уже не в состоянии сдерживать свои эмоции.

– Может, не вся, может, только один подлый человек с рождения портит нам жизнь.

– Так не нужно ему потакать! Каков есть, такова и честь!

– Как можно не помочь брату, Барбара? – грустно говорит Малика, чувствуя, как она теряет всю свою решительность. – А теперь еще несчастье, такая трагедия…

В конце концов женщины договариваются о встрече и проводят вместе почти два часа, ведя искренний разговор. Обе напористо, сильно и прямо смотрят друг другу в глаза.

– Что бы там ни было, я не расскажу сейчас Мириам, что Дорота жива, что любимая Дарин вместе с матерью, довольная и счастливая. Психика девочки может не выдержать. Она уже похоронила мать, а сейчас исчезла ее сестра… – при прощании говорит Малика. – Если Дот когда-нибудь захочет обрести вторую дочь, я ей охотно помогу. Может, хотя бы так частично смою с себя грехи, которые у меня на совести.

– Что делать, ведь мы должны ехать в Аккру, но как оставить здесь бедную Самиру одну? – Мать, постаревшая за последний месяц, вслух размышляет над возникшей проблемой.

– Она уже у меня в клинике, у нее отдельная палата, медсестры и сиделки. Мы ничем не можем ей помочь, можем только обеспечить достойные условия.

Состояние Самиры заметно улучшилось. Девушка самостоятельно дышит, ее сердце бьется ритмично, и она может проглотить еду, подаваемую в виде жидкости через трубку. Однако после четырех недель многочисленных обследований и тестов и после энцефалографии диагноз неутешительный. Девушка впала в состояние комы, из которой половина людей никогда не пробуждается. Организм живет, однако не реагирует на раздражители. Выглядит Самира так, как будто находится в сознании: ее веки подрагивают, она двигает конечностями и головой, зевает. Малика отдает себе отчет, что в действительности эти проявления не являются ответом на какие-либо внутренние или внешние раздражители. Однако как же трудно объяснить это матери, которая только и живет надеждой на выздоровление дочери!

– Может, я решу вашу проблему, – подает голос молчащая до этого Хадиджа.

Все смотрят на нее с удивлением.

– У тебя доброе сердце, доченька, но что же ты можешь сделать? Как хочешь помочь? – Растроганная мать гладит ее по голове, как маленькую девочку.

– Я останусь в Триполи, – отвечает Хадиджа.

Женщины не могут поверить в то, что слышат.

– Как это? Одна, в этом большом доме, без никакой защиты?

– Если бы вы хоть раз поинтересовались моими делами и поговорили со мной не только о готовке и уборке дома, то, возможно, узнали бы, что я выхожу замуж, – со смешанным чувством горечи и явного удовлетворения говорит Хадиджа.

– Что?! За кого? Когда? – засыпают ее вопросами женщины.

– Ты познакомилась с ним через Интернет! – выкрикивает Малика. – Да, наверняка! Поэтому столько часов, даже ночью, проводила перед компьютером. Что эта техника делает с людьми! Особенно такими наивными и легковерными, как ты.

– Дочка, ведь это может быть какой-то извращенец! – Испуганная мать присоединяется к Малике.

– Может, вы дадите мне сказать хотя бы слово! – Хадиджа прерывает их крик, стукнув рукой по столу. – Никогда меня никто не слушает!

– Хорошо, говори. – Малика на всякий случай присаживается на софу.

– Это знакомый Мины, нашей родственницы, твоей сестры, мама.

Женщины таращатся на нее в изумлении.

– Я часто разговаривала с тетей и ее дочерью Лейлой по скайпу, ведь в Аккре мне не с кем было и словом перемолвиться, – продолжает Хадиджа, и теперь в ее голосе звучит вызов. – Вспомнили однажды о несчастье, которое случилось у Аббаса. Его молодая жена после рождения второго ребенка не пошла на проверку к гинекологу, твердила, что хорошо себя чувствует и что у нее нет времени на глупости. Когда через два года в конце концов ее затянула туда подруга, оказалось, что у нее рак матки. И она поехала к Аллаху экспрессом: все закончилось в течение трех месяцев. Аббас остался с двумя маленькими детьми. Прошло три года, он успевает справляться с ежедневными хлопотами и в придачу хорошо воспитывает малышей, они у него вежливые, с хорошими манерами. Однажды я разговаривала с Миной, как вдруг на экране компьютера появились милые смеющиеся личики. Я сразу их полюбила. – Хадиджа вздыхает. – Позже я познакомилась с их отцом. Вот так все и началось. А сейчас мы хотим пожениться. Я останусь в Триполи, дорогие, хотите вы этого или нет, но зато буду заботиться о Самирке. Кстати, читала, что людям, находящимся в коме, очень помогают визиты близких, контакт… С такими больными нужно разговаривать, и тогда есть шанс, что они выйдут из комы.

– Что ж, это даже лучше, – спокойно соглашается Малика. – И не рассказывай, что ты была так одинока в Аккре. Если кому-то хочется излить душу, то он приходит и, по крайней мере, раскрывает рот. Ты отдалилась, как, впрочем, и всегда. – Малика наклоняется к сестре и указательным пальцем, направленным в ее сторону, акцентирует внимание на последних словах.

– Девочки, сейчас не время жаловаться и ссориться, – говорит мать, стараясь предотвратить скандал. – Mabruk[32]32
  Mabruk – на счастье (aрaбск.).


[Закрыть], любимая Хадиджа, mabruk! – Она встает и с чувством целует счастливую дочку в обе щеки. – Желаю, чтобы это замужество дало тебе больше счастья, чем предыдущее.

Возвращение в дипломатическое представительство
Wonderful life

Возвращение в Аккру без Хадиджи, Самиры и Дарины действует на женщин угнетающе. Лучше всех это переносит закаленная жизненными неурядицами бабушка. Старая ливийка замкнулась в себе, как черепаха в панцире, и не выказывает никаких чувств. Она выполняет свои ежедневные обязанности и старается помочь дочке и внучке, которые, кажется, полностью сломлены. Но как же трудно ей приходится! Пожилая женщина не знает точной причины их грусти и апатии.

Марыся, обиженная на весь мир, становится еще более непослушной. Наверняка тоскует по сестре, которую каждый день донимала, таская за одежду и высмеивая прямые мышиные волосики. Смеялась над ее беспомощностью и выискивала малейшие огрехи. Тем не менее они часто усаживались вместе на ковре в гостиной, играли в разные игры, в куклы или рисовали. С Самирой Марыся не так близка, как тогда, в Триполи, когда еще была крошечным ребенком. Место подруги и советчицы в ее сердце полностью и нераздельно занимает Малика. Хадиджу девочка воспринимает как тетю, которая умеет хорошо готовить, гладить и шить. Бабушка не понимает, почему Марыся чувствует такую злость и ненависть ко всему миру. Может, это связано с исчезновением Дарьи из ее жизни?

Пожилая ливийка приходит к выводу, что, если эти чувства останутся, нужно будет прибегнуть к услугам детского психолога. Очень усложнилось дело с Маликой. Непонятно, из-за чего она переживает больше: из-за несчастного случая с одной сестрой или по поводу счастья другой, но наверняка не из-за исчезновения Дарьи, с которой даже встречалась нечасто. Никто не догадывается, что причина ее раздражения и недовольства кроется в окончательном уходе из ее жизни Анума. Еще перед отъездом Малика не сомневалась, что их разлука временна, ей даже не пришла в голову мысль, что мужчина уже никогда не поговорит с ней и они больше не увидятся. Вначале она звонила ему, наверное, раз сто, но он не отвечал, а когда женщины вернулись в Аккру из Триполи, номер оказался заблокированным. Она отправила ему на e-mail множество сообщений, полных возмущения и злости, но постепенно поняла, что этим ничего не добьется, и начала просить, молить хотя бы об одном словечке или кратковременном свидании. Она объясняла любимому, что тот может иметь до семи жен, если захочет, в его стране это никого не удивит, это не противозаконно. Писала, что может и не быть его законной женой, у нее не было мысли разбить его семью. Все зависит только от него, его любви и присутствия в ее жизни. Вспоминала чудесные минуты, которые они проводили на выездах, время, когда любили друг друга в маленьком отеле у океана. Писала о наиболее интимных моментах, которые собрала в один поцелуй или одно прикосновение. Она то атаковала, как фурия, то впадала в экстаз, потом в отчаяние. Ее жизнь полностью утратила блеск и смысл. Порой Малика просыпалась вся в слезах, иной раз засыпала заплаканная. Послала к черту работу, часто уходила раньше, говоря, что она едет в министерство, на почту или на дипломатический раут. У нее все валилось из рук. Все свободное время и вечера она проводила у себя в спальне, часто в обществе «Джонни Уокера»[33]33
  «Джонни Уокер» (англ.Johnnie Walker) – известная марка скотча (шотландский виски).


[Закрыть], которым систематически начала напиваться до беспамятства.

– Я больше не выдержу, она убьет себя, – шепчет мать, слыша стон, доносившийся из спальни Малики.

– Доченька любимая, Малика… – Старая ливийка входит в комнату на цыпочках и садится на край кровати. – Расскажи мне, что на самом деле тебя гнетет, поплачься.

– Я никому ни на что жаловаться не буду! – Женщина с размазанным макияжем и спутанными волосами садится на кровати. – Это мое дело.

– Так не пойдет. Ты здесь, с нами, у нас сердце болит, когда мы смотрим на твои страдания. Если тебе что-то не нравится в Гане, если ты больше не хочешь здесь жить, быть может, уедем, возвратимся в Триполи? Там уж наверняка все утихло, ты вернешься к своим обязанностям, сменишь обстановку и все забудешь. Что ты на это скажешь?

– Я никогда не сдаюсь, мама.

После этих холодных слов пожилая женщина выходит, а Малика идет в ванную и приводит себя в порядок.

– И меня не сломает какой-то отвратный негритянский черный хрен! – шепчет она со злостью своему отражению в зеркале.

С того дня Малика начала вести себя как обычно, стала чаще посещать спортивный зал и меньше пить. Она берет с собой Марысю на прогулки или в кофейню, а на выходные организовывает вылазки в парки и к океану. Однако огонь в ее глазах угас, резче стали морщинки вокруг губ и на лбу, уже не так часто слышен ее громкий хрипловатый смех.

– Я пришел попрощаться. – Квафи, как всегда вежливый и тихий, входит в бюро Малики.

– А куда ты уезжаешь? – спрашивает арабка, приподнимая голову от груды бумаг.

– Наконец-то я получил место с министерстве, – с гордостью сообщает ей Квафи. – Через два-три года наверняка выеду куда-нибудь работать. Может быть, в Ливию?

– Не советую. Хочешь, я дам тебе почитать кое-что из этих дел? – саркастически говорит Малика.

– Нет уж, это все в прошлом. Мир идет вперед и, как защитник прав человека, должен тебе сказать, что становится лучше.

– Ты молодой и такой наивный… – Женщина вздыхает, думая о грузе опыта, который она несет.

Квафи с грустью и чувством вины смотрит на потухшее лицо подруги. Он должен ей рассказать, иначе она будет мучиться и надеяться до конца жизни.

– Знаешь, Анум выехал в Вашингтон, – несмело начинает он, а Малика сжимает губы.

– Угу. – Она делает глубокий вдох, так как от одного звучания любимого имени хочется плакать. – Это прекрасно.

– Я должен был тебе это сказать. Он открылся мне перед вылетом, потому что хотел, чтобы я тебе это передал. Его жена до чертиков ревнива и не одобряет никаких связей на стороне. Знаешь, эта дамочка из местного высшего общества. Училась в Штатах, вот и насмотрелась на моногамию.

– Да-да… – Малика делает вид, что поддерживает разговор, но только и думает о том, чтобы ее приятель поскорее вышел из кабинета и она могла зареветь как белуга.

– Анум из порядочной, интеллигентной семьи, а это значит, что там никогда не пахло ни деньгами, ни связями. Единственное, что у него было, – это мозги. После возвращения из Америки девушка нахваталась каких-то националистических идей, и ей захотелось выйти замуж за обычного местного парня. Анум ей понравился, и она заставила своего папочку, который сидел в то время на высокой должности в правительстве, пригреть его и оказать ему поддержку. По сути, это она протащила Анума в дипломатию. Он никогда ее не любил, но женитьба на ней была его единственным шансом сделать карьеру. После того как у них родился первый ребенок, он смылся работать в Ливию, а потом, вернувшись, сделал второго, но уже никуда не мог выехать – женушка присмотрела для него прекрасное местечко в министерстве. Положение фантастическое, да и деньги приличные. Если бы он заикнулся о разводе, то, скорее всего, оказался бы на улице вообще без штанов. Она бы все у него отобрала, не колеблясь, а волчий билет закрыл бы для него даже неперспективные двери.

– Какой бедняжка! – иронично бросает Малика, чувствуя уже, что из глаз вот-вот потекут слезы.

– Ты должна знать, что у него не было выхода.

– Вот и поехал в Вашингтон… А в какой должности?

– Заместитель консула, – признается Квафи.

– Может, жизнь сейчас и нудная, зато спокойная, – утверждает Малика, сердце которой снова превращается в ледышку. Один-единственный человек в состоянии хоть чуть-чуть смягчить эту гордую женщину: Марыся изо всех сил старается отвлечь тетку игрой или разговорами.

Для Малики, работающей в посольстве, ежедневные дела становятся рутиной. Женщина опять возвращается к своей любимице. Она осыпает ее деньгами на бижутерию и тряпки, забрасывает подарками, все больше балуя племянницу. Возвращение Дарьи к матери не волнует Малику. Теперь она вообще не допускает мысли о возвращении Марыси к Дороте. Родитель тот, кто воспитывает и любит, а не тот, кто родил. Ей запали в сердце слова колдуна вуду, который посоветовал ей отдать чужих детей, но что этот старый дурак, в конце концов, знает? Просто случайно попал в точку. Малика снова стала посещать дипломатические ужины, коктейли и рауты. Жизнь возвращается в свою колею, состояние души обманутой любовницы тоже.

– Малика Салими, посольство Ливии, – представляется она высокому, немного сутулому послу Эритреи, который, наверное, по ошибке пригласил обычного атташе на народный праздник.

– Очень приятно, я слышал о вас много хорошего и часто видел на наших нудных дипломатических встречах, – отвечает мужчина красивым баритоном, слегка растягивая слова, и стискивает ей ладонь. – Поговорим после моей речи, – добавляет он и вздыхает: – Когда уже эта работа наконец завершится?

– Буду признательна. – Малика, приятно застигнутая врасплох, отходит, чтобы не мешать.

Посол, вместо того чтобы беседовать с высокопоставленными гостями, обмениваться мнениями о политических делах, экономических проблемах и событиях культурной жизни, включаясь в разговоры о женах, детях, памперсах, школе, концертах или путешествиях, сидит на деревянной лавочке в тени огромного фикуса и масляными глазами смотрит на Малику. Ей весьма льстит это неожиданное обожание. Посол Эритреи – исключительно красивый мужчина с типичными для его этнической группы чертами лица. У него высокий лоб и длинный узкий нос, кожа намного светлее типичной африканской, глаза черные, миндалевидные, губы узкие и красиво изогнутые. Малика каждый раз сравнивает его с Анумом и приходит к выводу, что ее бывший любовник с широким носом-картошкой, большими негритянскими губами и круглыми, как пуговицы, глазами был просто уродом.

– Вы долго уже здесь находитесь? – начинает вежливую беседу посол.

– Какое-то время, но пока еще не припекло так, чтобы захотелось вернуться. Вполне терпимо, бывает даже интересно. – Женщина для куража делает большой глоток виски с колой.

– Что ты пьешь с таким удовольствием? – переходит он на «ты».

– «Мазут», так в Ливии мы называем коктейль из «Джонни Уокера» с колой, лимоном и льдом. Может быть, из-за его цвета. А ты чем расслабляешься?

– Апельсиновым соком. Я мусульманин, – поясняет мужчина, не отрываясь глядя Малике в глаза.

– Ну что ж, я тоже, – разговор, который до сих пор не клеился, сейчас становится еще более натянутым.

– Я работал в Триполи, но не могу помянуть добрым словом то время. – Эритреец грустно смотрит перед собой.